Книга жизни (сборник)

Рафаил Смолкин, 2016

Еще Рейхенбах заметил, что прошлое «хранится в нашей памяти как нечто такое, что однажды наполняло наш опыт в качестве непосредственного настоящего». Без понимания этого факта люди бредут в потемках по жизни, совершая одни и те же ошибки. А тут еще большинство людей лживы и завистливы. Мир в паутине тотальной лжи, зависти и коррупции, и никто не в состоянии из этого вырваться. И лгут больше всех правители-сильные мира сего. И негде человеку от всего этого спрятаться. И каждый бьется в паутине. И над всем этим кошмаром священнослужители, укравшие и присвоившие себе право говорить и действовать от имени бога. И в каждой стране сонмы виев, открывающих глаза народу на правильный путь. Ничто не меняется. Культура с постоянной скоростью деградирует на радость толпе. И неоднократно испытывал бог сынов человеческих. И показал, как просил его Екклесиаст, какие они животные, и даже хуже животных. Но не внемлет богу человечество. А только продолжает человек орудовать ножом. Не верьте словам человека, а только поступкам. Поступки, в отличие от слов, не врут.

Трудности реализации у народа тяги к культуре

Мои первые годы учебы в школе проходили в послевоенные годы. Время текло медленно. События каждого дня я мог вспомнить до последних деталей. Тогда мне казалось, что каждый день был наполнен событиями.

Сейчас время бежит с такой скоростью, что события нескольких месяцев сжимаются в один день.

А во времена детства каждый фильм был событием. О том, что такой-то фильм скоро выйдет на экраны, сообщалось в рекламе за месяцы до срока начала его демонстрации.

С началом проката нового фильма выстраивалась очередь за билетами. Первые места в очереди занимали спекулянты с блатными. Число их непрерывно росло, и новые, прибывающие из их числа, начинали нагло расталкивать очередь, становясь впереди обычных жителей. Образовывалась толпа. Как только открывались билетные кассы толпа дружно, сломав всякий порядок в очереди, начинала штурм касс.

Если впереди оказывались простые горожане, то с них попросту срывали шапки и бросали их в хвост очереди. Лишившись шапки, человек покидал место вблизи кассы и отправлялся на розыски шапки. Если, стоявший вблизи кассы был грамотным человеком, то есть он стоял без шапки, отдав ее предварительно своему другу, то его просто выталкивали из очереди.

Возникала потасовка и драка, и тогда появлялась милиция. Милиция, расшвыряв толпу, выстраивала очередь заново. В этом случае всегда оказывалось так, что после наведения порядка, в очереди у касс первыми были всегда опять блатные и спекулянты.

Счастливые обладатели билетов, которым они, несмотря на все приключения, все же достались, шли в кино. Я не думаю, что после всего пережитого, эти счастливчики понимали, глядя даже примитивные фильмы тех лет, о чем идет в них речь. Но зато у них на короткое время появлялось чувство счастливого кинозрителя, намного опередившего в просмотре фильма основную массу потенциальных, но еще не посмотревших фильм, кинозрителей.

Самое главное, что после демонстрации фильма в течение недели-двух, число желающих его смотреть резко падало. При обладании нормальным мышлением, вы, подойдя через две-три недели после начала демонстрации нового фильма к кассе, и купив самые дешевые билеты на фильм, заходили в наполовину заполненное фойе кинотеатра за час до начала фильма. Далее вы спокойно слушали игру музыкантов в фойе, которые были в те времена обязательным атрибутом до начала демонстрации фильма в кинотеатре. Затем по звонку вы спокойно, без лишнего шума, заходили в полупустой зал и выбирали себе самое удобное место для просмотра фильма.

Новые фильмы шли по месяцу. Но с началом демонстрации нового фильма все повторялось сначала. Я вырос, но так и не понял психологию толпы, стремящейся любой ценой посмотреть фильм в первые же дни его показа, переплачивая спекулянтам за билеты, либо ценой почти собственной жизни добывать эти билеты в драках и давках потной толпы. Такова была наша единственная возможность на периферии приобщиться к культуре во времена полного отсутствия телевидения.

Часто во время демонстрации лента рвалась. Моментально раздавался свист и топот ног зрителей с выкриками:

— Сапожники!

Если во время демонстрации фильма главный герой целовал возлюбленную (это были самые сексуальные моменты в советских фильмах послевоенного времени), то тут же раздавался дружный крик зрителей:

— Оставь мне!

Само присутствие в фильме сцены с поцелуем автоматически означало запрет на допуск для просмотра фильма детям до 16 лет. Зрители при виде в фильме намек на интим реагировала одинаково, как и положено толпе, состоящей из дикарей или неотесанных хамов.

Я понимаю, что в настоящее время, когда сексом, не скрывая, занимаются дети, едва достигшие 12 лет, старые запреты могут вызвать у детей одну улыбку. Но мы жили в очень нравственное время, когда убить человека было обычным делом, а нагое, да еще и красивое женское тело, большинство мужчин, прожив жизнь, не видело никогда.

Культура после войны опять носила зачаточный характер, хотя по описаниям в прессе, она уже достигла расцвета.

Помимо кино, к оазисам культуры провинциального города областного масштаба можно смело отнести несколько захудалых музеев (краеведческий и художественный), переездные зверинец и цирк, да халуп — музей К.Е. Ворошилова, убогий и примитивный, как и бывший его обитатель, любимец пролетариата и одновременно почти вождь и менее удачный, а вернее бездарный полководец К.Е. Ворошилов.

Два театра, существовавшие на государственные дотации, по репертуару и качеству игры не уступали художественной самодеятельности различных заводских коллективов, и их тусклое существование отражало культурный уровень развития общества в условиях еще полного отсутствия телевидения. Если в театрах случалось портретное сходство актера с изображаемой им известной в те времена партийной личностью, или еще больше с вождем, то это считалось большим достижением. Тогда сидящая в зале публика, ловила каждое слово кукольного вождя, восхищаясь глубиной произносимых им на спектакле примитивных фраз.