Атака мертвецов

Андрей Расторгуев, 2014

Лето 1915 года. Германцы 200 дней осаждают крепость Осовец, но, несмотря на ураганный артиллерийский огонь, наш гарнизон отбивает все атаки. И тогда немецкое командование решается применить боевые газы. Враг уверен, что отравленные хлором русские прекратят сопротивление. Но когда немецкие полки двинулись на последний штурм – навстречу им из ядовитого облака поднялись русские цепи. Задыхаясь от мучительного кашля и захлебываясь кровью, полуослепшие от химических ожогов, обреченные на мучительную смерть, русские солдаты идут в штыки, обратив германцев в паническое бегство!.. Читайте первый роман-эпопею о легендарной «АТАКЕ МЕРТВЕЦОВ» и героической обороне крепости Осовец, сравнимой с подвигами Севастополя и Брестской крепости.

Глава 4. Два орла

— Господин капитан! Господин капитан!

Поначалу Борис даже не понял, что обращаются к нему. Капитанов здесь хватало. Мало того, что штаб следовал полным составом со всеми обслуживающими командами, так еще и в общей колонне между пехотными полками шел. Впереди верхом командир корпуса, за ним начальник штаба, затем офицеры штаба, которые с лошадьми, а следом безлошадные на десяти автомобилях. Правда, скорость была не больше, чем у пеших. А еще слева и справа от штабной колонны с дистанцией саженей в пятьдесят скакали по целине два взвода казачьего конвоя. Очевидно, чтобы уберечь родных командиров от нападения из засады. Не успели вступить в бой, а противника уже опасаются.

Вообще эта странная боязнь возникла у командования, как только поезд прибыл на станцию разгрузки. Там, на вокзале, их ждал начальник штаба фронта генерал Орановский^[15]. Он сразу потребовал командира корпуса к себе, и тот не замедлил явиться, прихватив заодно и Сергеевского с Огородниковым.

Перед войной Орановский уже в чине генерал-лейтенанта занимал пост начальника штаба Варшавского военного округа. Ему не было и пятидесяти. Выглядел соответствующе: небольшая голова на сравнительно тонкой шее, туго стянутой воротником застегнутого на все пуговицы мундира; округлое, холеное лицо; большой лоб; короткая прическа с левым пробором и жиденькой, уложенной вправо челкой; аккуратно подстриженные усики; просветленный, прямой взгляд. Сейчас, правда, припухшие веки нависали над глазами, превратив их в узкие щелки, что придавало лицу генерала тоскливое выражение.

Причина этого стала понятна, когда он произнес:

— Господа офицеры, вынужден вам сообщить, что положение на фронте сложилось угрожающее. На сегодняшний день с полной уверенностью можно сказать, что Вторая армия Самсонова потерпела крах. Ее разбитые части в беспорядке отходят из Восточной Пруссии. Сам генерал Самсонов, по непроверенным данным, застрелился.

Неожиданное известие произвело эффект звонкой пощечины. Пусть все уже и так знали о тяжелом положении Второй армии, но какой бы трудной ни была ситуация, каждый тешил себя надеждой на лучшее.

В душе заскребли кошки. Подавленное настроение и явная растерянность Орановского только усугубляли и без того тягостное чувство надвигающейся беды. Борис вдруг понял, что дела здесь идут из рук вон плохо, а в управлении фронтом царит паника на пару с полнейшей неразберихой. От столь неожиданного для себя открытия он испытал ужасный душевный гнет и недоумение.

«Значит, молва не врала», — подумал в растерянности, вспоминая те нелепицы, которые слышал в пути на разных станциях, в особенности здесь, по приезде. Кто-то говорил, что Самсонов погиб, кто-то уверял, что попал в плен. Другие же вообще рассказывали нечто несуразное. Якобы штаб Второй армии, располагаясь где-то в лесной сторожке на пересечении германских шоссе, внезапно был окружен колоннами броневых автомобилей, невесть откуда там взявшихся, и уничтожен в тылу своих же войск. Одному лишь генералу будто бы удалось выскочить в окно и лесами добраться до Варшавы. Самое странное, что этим слухам безоговорочно верили. Причем не кто иной, а высокое корпусное начальство. Командиры, лишенные привычного представления о войне, чувствовали себя совершенно выбитыми из колеи. Повсюду им стали мерещиться бронеавтомобили, шпионы, засады и прочие неприятельские козни. Такое настроение иначе как паникой не назовешь. Она быстро распространялась по корпусу, отравляя абсолютно всех — от высших чинов до рядового состава. И шла не откуда-нибудь, а от собственного охваченного страхом командования, приведенного в полную негодность одними только слухами о самсоновской катастрофе. Говорят, рыба гниет с головы? Боже, как это верно!

В тот день Орановский не только огорошил плохими новостями и без того перепуганных Бринкена с Огородниковым, на бледные лица которых больно было смотреть, но и обрисовал общую задачу корпуса.

— Вы переданы Северо-Западному фронту, — говорил он слегка неуверенно, подолгу разглядывая карту и размышляя чуть ли не над каждым словом. Будто и сам не знал, как поступить с нежданно-негаданно свалившимися на голову четырьмя Финляндскими стрелковыми бригадами, мортирным артдивизионом, двумя сотнями Оренбургских казаков, саперным батальоном, авиационным отрядом с машинами, почти непригодными к полетам, и Донским казачьим полком, вместе взятыми. А это без малого тридцать два батальона при ста тридцати вьючных пулеметах, сто десять орудий, девять сотен конницы да шестнадцать полковых команд в придачу. — …Направляетесь по двум железным дорогам: часть эшелонов уже ранее прошла на Белосток-Граево, часть вместе с вашим штабом убудет на Сувалки-Августов. Корпус должен встать между Первой армией Ренненкампфа и остатками Второй. Сосредоточение основных сил в районе Лыка^[16]…

Пришлось повременить с разгрузкой и ехать дальше. На рассвете пятого сентября поезд был уже в Сувалках, а затем добрался до Августова.

День пролетел в сплошной беготне. Сергеевский то встречал составы с войсками, выясняя, какие части корпуса пришли, то ждал прибывающих, то производил выгрузку, то ставил задачи командирам частей, то мотался на телеграф и обратно.

Зато знал, что 1-я и 3-я Финляндские стрелковые бригады высаживаются вперемешку в местечке Граево и на русско-германской пограничной станции Гросс-Просткен на линии Осовец-Лык. Из этих частей один Финляндский стрелковый полк выдвинут к перешейку среди Мазурских озер у города Арис^[17], сводный отряд из трех других Финляндских полков наступает на Иоганнисбург^[18], где по имеющимся сведениям находится казачья сотня разбитой 2-й армии, ничего не знающая о противнике. Севернее Ариса части 1-й армии, главные силы которой сосредоточены дальше на север, наблюдают за перешейками между Мазурских озер. Остатки 2-й армии находятся слева, примерно на фронте Щучин-Млава. По всему выходило, что противник еще где-то за Мазурскими озерами, а где именно — никому толком не известно.

Высадка подходила к концу. Отправлялись вперед сводные отряды случайного состава, кто выгрузился раньше, а штаб все так же продолжал сиднем сидеть в своем уютном вагоне. Словно не на войну приехали, а учебные маневры проводить.

Вечером шестого сентября Сергеевский узнал, что передовые части корпуса, двигавшиеся на Иоганнисбург, встретили серьезное сопротивление германцев и отходят к Бяле. Начальство, выслушав его доклад, и теперь не зачесалось. Приказало спокойно готовиться к выступлению на Лык, запланированному на завтра.

— Начинаем «по-маньчжурски», — невесело усмехнулся Земцов, комментируя это распоряжение. — Воюем отрядами случайного состава, со случайными же начальниками и дезорганизованным управлением.

Кивнув, Сергеевский с нескрываемой злостью добавил:

— В то время как настоящее начальство сидит в Августове, не высовывая носа из штабного вагона, и расстраивает свое больное воображение тыловыми сплетнями…

С утра штаб корпуса выступил, наконец, из Августова вместе с частями 4-й Финляндской стрелковой бригады. Шли несколько кружным путем, через Райгрод, зато по идеально гладкому шоссе.

Сергеевский начал этот марш в автомобиле вместе с другими офицерами штаба. Однако уже через несколько верст они нагнали свой обоз, по неизвестным причинам оказавшийся вдруг впереди.

–…Господин капитан!

Услышав знакомый зычный голос, Борис обернулся. И увидел свою лошадь!

Конечно же, кричала не она. Горланил вестовой, который сам ехал верхом и вел за узду лошадь Бориса.

При переводе в Генеральный штаб у Сергеевского своей лошади не было, хотя в мирное время он имел право получить ее по казенной цене из какого-либо кавалерийского полка. Будучи еще в Финляндии, где в состав корпуса входил драгунский полк, оставшийся впоследствии в Гельсингфорсе, генерал перед самым отъездом приказал командиру драгун уступить Борису одну из строевых лошадей, доставив ее в Выборг ко времени прохода штабного эшелона, и погрузить в этот эшелон. Ему прислали не только лошадь, которая оказалась прекрасно выезженной полукровной кобылой, но и сопровождающего — Петра Семенова, тоже при лошади. Так Сергеевский стал счастливым обладателем двух лошадей и одного расторопного вестового, о чем после ни разу не пожалел.

— Семенов? — удивился и обрадовался Борис, выпрыгивая на ходу.

Из на столь малой скорости двигавшегося «шагом» автомобиля сделать это было проще пареной репы.

Широко улыбаясь, драгун царским жестом подвел красавицу кобылу, словно знал, что «его благородие» будет весьма доволен. А ведь прав, сукин сын. Конь на войне — ближайший друг и соратник офицера, особенно штабного.

Не без удовольствия Сергеевский забрался в седло и дальше поехал верхом. Впрочем, его наслаждение длилось лишь до большого привала, устроенного под самым Райгродом.

— Борис Николаевич, — обратился Бринкен по-отечески, словно и не приказывал вовсе, а просил о каком-то незначительном одолжении. — Возьмите со штабс-капитаном Земцовым конвой из двух стрелков от ближайшей пехотной части да поезжайте автомобилем прямо в Лык. Подберите там квартиры для штаба и корпусного управления.

Любая просьба, если она звучит из уст высокопоставленного начальства, является приказом. Делать нечего, снова пришлось отдать лошадь Семенову и пересаживаться в автомобиль.

Вместе с Земцовым и двумя рядовыми быстро покатили в Лык через Граево.

— Нет, это нормально? — возмущался по пути Мишель. — Оставить штаб корпуса без единого генштабиста. Зато комендант со всеми хозяйственниками, чьи прямые обязанности мы с вами едем сейчас исполнять, празднуют бездельника.

Понимая правоту Мишеля, говорить о наболевшем Сергеевскому, между тем, не хотелось. Попробовал отшутиться, брякнув:

— Отведение квартир нынче, по-видимому, входит в ближайшие обязанности Генерального штаба…

На что услышал новую негодующую тираду Земцова и больше в полемику не лез. Вскоре умолк и штабс-капитан, очевидно, утомленный собственной руганью. Только сопел возмущенно большую часть дороги.

Примерно в час дня автомобиль въехал в Гросс-Проткен. Через это селение пролегала государственная граница. До нее вдоль шоссе тянулись домики русских крестьян. Вполне себе ничего — чистенькие и довольно ухоженные, но уж очень скромные на вид. Низкие крыши, крохотные оконца, узкие двери.

Около последнего, на обочине, возвышался бело-черно-желтый столб, на вершине которого горделиво расправил крылья двуглавый орел. Чуть дальше, шагах в тридцати, валялся в придорожной пыли почти такой же столб с другим, уже одноглавым, поверженным наземь орлом. Сразу же за ним начиналась немецкая улица, разительно отличавшаяся от русской стороны. Огромные двухэтажные здания, садики с железными решетками, прекрасные службы, тротуары и прочее, прочее, прочее…

— Совершенно другой мир! — не сдержал своего восхищения Земцов.

Солдаты конвоя, как и он, энергично вертели головами, рискуя свернуть себе шеи.

— Привыкайте, Мишель, — усмехнулся Борис. — Ведь мы и правда в другом царстве, ином государстве.

Через несколько минут быстрой езды автомобиль въехал в Лык, уже более двух недель занятый русскими войсками. Казалось, войны здесь не было вовсе. На улицах полно народу, работают все магазины и кафе. При въезде в город навстречу попались две миловидные барышни, одетые в яркие белые платья. Завидев русских, девушки замахали платками, радостно выкрикивая какие-то приветствия на немецком.

В центре города гремела музыка. Там по главной улице с оркестром и развернутым знаменем во главе проходила колонна одного из полков 2-й бригады, отправленной из Августова коротким путем. Незабываемое зрелище, похожее на самый настоящий парад. По бокам, стараясь держаться ближе к оркестру и знамени, со всем усердием стуча подошвами башмаков о брусчатую мостовую, упоенно маршировала стайка немецких ребятишек. Яркое солнце блестело на русских штыках, мерно раскачивающихся в такт шагов. Веселое щебетание птиц, восторженные крики жителей. Повсюду радостные улыбки, цветы…

— Даже не верится, что идет война! — прокричал чуть ли не в самое ухо Борису перевозбужденный Земцов.

Проехав немного дальше, увидели немецкую гауптвахту. Небольшое караульное помещение, миниатюрный плац перед ним, полосатая будка на входе и солдат «на часах».

— Все как в России, — снова не удержался от комментариев Мишель.

Остановились. Борис, неплохо говоривший по-немецки, выскочил из автомобиля и принялся болтать с прохожими. Выяснив, что ему требовалось, вернулся к машине и с весьма довольным видом отрапортовал:

— Здесь недалеко, за гауптвахтой, большой дом есть. Школа какая-то. Посмотрим?

Проехали туда. Здание, стоявшее в глубине сквера, утопало в зелени. Просторное, в два этажа, с множеством различных помещений, как и полагается всякой школе, оно было совершенно пустым. И двор большой, вместительный. Идеальное место для штаба.

— Есть кто-нибудь?! — крикнул Борис в вестибюле, слушая эхо своего ломаного немецкого. — Эй, хозяева!

На лестнице, ведущей на второй этаж, появилась тощая старуха. Строгое платье темных тонов, плотно облегающее худое тело. Седые волосы собраны в жидкий пучок на макушке. Бледное, иссохшее лицо в морщинах. Она легко бы сошла за привидение, не трясись от страха так сильно, что едва могла говорить. У Бориса, пожалуй, впервые с момента перехода границы возникло четкое понимание того, что теперь он в чужой, неприятельской стране.

— Вы кто, фрау? — спросил по-деловому сухо, стараясь в то же время не испугать старуху еще сильнее.

— Привратница, герр… офицер, — глотая слова, проговорила дама с волнением.

— Я представитель русского командования. Это здание будет занято под штаб.

— Понятно… Мне уйти?

— Напротив. Хочу вас попросить помочь нам все здесь осмотреть. Не откажете?

— Как же я смогу…

То ли страх не дал привратнице покинуть школу, то ли чувство долга, а возможно, ей попросту некуда было деваться. Так или иначе, она осталась.

Осмотрев с ее помощью весь дом, Сергеевский распределил комнаты, которые выглядели более-менее прилично, по командам корпусного управления. Затем приказал старухе сварить кофе, а сам с Земцовым, выставив привезенных солдат в караул, пошел в город на поиски чего-нибудь съестного.

В магазинах было не протолкнуться. Среди местных часто мелькали русские солдаты, тоже делавшие покупки. На счастье, торговля шла в том числе и за рубли. В одном из магазинов Сергеевский приобрел колбасу и сыр, в другом — шоколад и печенье. Все немецкого производства, хотя в последнем случае продавец, внешне подозрительно смахивающий на еврея, предложил купить у него печенье московской фирмы, но заломил невообразимо высокую цену.

— Что?! — поразился Мишель, услышав названную сумму. — За рубль и десять копеек? Это с каких пор обычное печенье так подорожало? Или просто потому, что оно русское?

Борис, конечно, понимал, что здесь это заграничный товар. К тому же идет война… Только пересилить себя не мог, чтобы так вот запросто взять да и заплатить втридорога за такую-то малость. Ей же в Москве красная цена тридцать копеек. Но спорить не стал, попросив продавца показать что-нибудь другое. В результате купили очень дешевое немецкое печенье. Ничем особенным оно не отличалось. Это поняли, когда вернулись в здание школы, где долго пили кофе. Сначала с бутербродами, потом вприкуску с печеньем да шоколадом. И снова с бутербродами, успев изрядно проголодаться, поскольку впустую прождали штаб до самого вечера. Только перед темнотой пришел единственный автомобиль с председателем корпусного суда, прокурором и еще несколькими офицерами. Им удалось отпроситься из колонны, которая до сих пор двигалась по шоссе на Граево. Никаких особо ценных новостей они не привезли.

Темнота, поглотившая город, принесла тишину и опустение на улицах. Жители будто затаились в предчувствии чего-то нехорошего. И это нехорошее не замедлило явиться в облике изрядно потрепанных русских солдат крайне замученного вида. Разрозненными группами они брели по главной улице, едва волоча ноги. Нескольких задержал караул на гауптвахте. Караульный начальник — пожилой унтер с густыми рыжими усами — не нашел ничего лучше, как послать вестового за ближайшим офицером. А поскольку рядом располагалась школа, занятая под штаб, идти опрашивать задержанных пришлось не кому-нибудь, а Сергеевскому.

Солдат было пятеро. Их держали на плацу.

Оружие, похоже, не забрали, но двое без винтовок. Кое у кого нет головных уборов, лишь всклокоченные волосы торчком. Гимнастерки грязные, местами порваны и в подпалинах. И глаза у всех что плошки, словно черта видели.

Они тараторили, перебивая друг друга, не слушая, что говорит сосед или о чем их пытаются спросить. В общем гвалте проскакивали отдельные пугающие фразы:

— Сильный огонь… Наши разбиты… Все кончено… Все погибли…

Где и что именно произошло, Борис не понимал. А вразумительных ответов добиться не мог, как ни пытался.

Пока пробовал разговорить солдат, где-то дальше по главной улице раздались одиночные выстрелы. Затем кто-то дико заорал, и послышался звон осыпающегося стекла. Сергеевский подозвал унтер-офицера:

— Вышлите патруль. Пусть прекратят это безобразие.

— Извините, господин капитан, но я подчиняюсь не вам, а коменданту города. К тому же не считаю возможным разъединять силы караула, когда, судя по всему, — кивок на задержанных, — поблизости находится неприятель.

— Что ж, тогда я забираю у вас этих солдат. — Борис повернулся к пятерым опрашиваемым, коротко бросив: — За мной! — И сам направился на звуки выстрелов.

Луна светила ярко, и вся улица была как на ладони. Теплый, нагретый за день воздух еще не остыл. В такую-то пору с барышней надо прогуливаться, а не с рядовыми по переулкам бегать…

Держась в тени домов, Сергеевский со своим небольшим отрядом обогнул один квартал и выбежал снова на главный проспект. С противоположной стороны по тротуару брел солдат. Дико крича во всю глотку, он с размаху вколачивал приклад своей винтовки в окна, что попадались ему по пути. В основном от рук вандала страдали магазины. Разбив очередное стекло, в следующее он выстрелил. Брызнули осколки.

Пьяный, что ли?

— Эй, солдат! — окликнул его Борис.

Тот повернулся на голос и вдруг быстро пальнул навскидку. Пуля, вжикнув где-то в стороне, громко щелкнула о камень за спиной. Не медля ни секунды, Сергеевский бросился к солдату, на ходу крикнув:

— Стать смирно!

Обезумевший вояка передернул затвор и прицелился в грудь набегающего Бориса. Вот-вот грянет выстрел. Почти в упор. Шансов никаких. Сергеевский видел, что ничего не успевает сделать…

Сухой щелчок хлестнул по нервам. Осечка! В следующее мгновенье капитан оказался рядом. Схватил винтовку за штык и задрал вверх. Тут же появились его солдаты. Скрутили стрелявшего, вырвав оружие из рук.

Молодой парень. Судя по погонам, из финских стрелков. Только взгляд сумасшедший, и бормочет что-то совсем уж бессвязное. Или напился вдрызг, или обезумел.

— Ведите его в караулку, — приказал Борис, приняв у солдат отобранную винтовку.

Шагая за ними, вынул из ствола патрон. Целый, но с пробитым капсюлем. Руки дрожали, а на лбу выступил противный холодный пот. Сергеевский вдруг ясно представил себя лежащим на мостовой с этой пулей в груди. Хотел забросить патрон куда подальше, в темноту какого-нибудь переулка, но, подумав, сунул в карман. Пусть напоминает о первой опасности, которая вполне могла стать и последней…

«Свой же солдат чуть не убил, — сокрушенно покачал головой, вытирая трясущейся ладонью вспотевший лоб. — Господи, что за нелепая была бы смерть!»

Когда добрались до гауптвахты, Борис более-менее пришел в себя. Там встретил обеспокоенного Земцова. Его, как выяснилось, встревожили выстрелы и появление беглецов.

А последних становилось все больше. Из их сбивчивых рассказов удалось, наконец, узнать, что идут они из-под Бялы, где наши части потерпели поражение…

Штаб корпуса так и не объявился.

Полночи прошло в полном неведении и ожидании врага. Лишь после часа прибыл офицер, который передал Борису приказ ехать на станцию Граево, где, как он пояснил, остановился штаб. Но следовать туда требовалось не прямо, а кругом, через Райгрод, поскольку командование не исключало, что короткий путь перерезан конницей противника.

Отправились тотчас. Ехали всю ночь. Без огней и по незнакомым дорогам это было довольно-таки нелегко. Но, слава богу, обошлось без происшествий.

На рассвете, прибыв на место, Сергеевский нашел командира корпуса и начальника штаба в небольшой комнатке станционного телеграфа. С ними там находилось человек пять штабных офицеров. В спертом воздухе телеграфной висело скорбное молчание, навевая дурные предчувствия. О поражении при Бяле начальство уже знало. Но сведения об этом поступали, похоже, довольно размытые. Штабисты выглядели крайне уставшими. Никто ничего не делал. Все просто сидели и ждали. Чего, спрашивается? У моря погоды?

Борис тоже слонялся без дела, наблюдая, как являются всякие лица то к Бринкену, то к Огородникову, а то и к обоим сразу с весьма противоречивыми сведениями о вчерашнем бое под Бялой. По всему выходило, что 1-й, 4-й и 12-й Финляндские стрелковые полки при трех батареях разных дивизионов с 38-м Донским казачьим полком под общим началом командира 12-го полка полковника Погона в попытке овладеть Иоганнисбургом потерпели неудачу. Отошли к Бяле, где были внезапно атакованы неизвестными силами германцев. Слушая эти доклады, Борис все больше понимал, что никто ничего толком не знает ни о противнике, ни о том, где сейчас находятся некоторые из бывших вчера у Бялы частей.

Весь день прошел в безделье. Когда стемнело, командир корпуса приказал Сергеевскому вернуться в Лык, найти там штаб 3-й бригады и выяснить положение ее частей у Ариса. И туда, и назад ехать пришлось опять через Райгрод, поскольку слухи о том, что на шоссе Граево-Лык хозяйничает вражеская конница, так и не утихли. А разведку туда послать — что, никто не додумался?

Всю ночь Борис провел в автомобиле, чертыхаясь и поминая «добрым» словом свое нерадивое начальство. По приезде в город он увидел перевязочный пункт. Явление вполне обыденное для войны, но когда сталкиваешься с ним впервые…

Пустырь на окраине. Повсюду рядами, прямо на земле разложены раненые. Все видимое пространство забито ими. Окровавленные люди не только лежат, но и ковыляют, пробираясь меж рядов, ползут или сидят. Побитые, окровавленные, искалеченные. Над пустырем сплошной стон с мольбами о помощи. Никакого света, кроме луны и нескольких ручных фонарей у санитаров. Но и этого хватило, чтобы разглядеть ужасную картину и поразиться ее широчайшим размахом. А по дороге к пустырю непрерывным потоком все тянулись и тянулись колонны с новыми ранеными — теми, кто пострадал в бою под Арисом. На Бориса это зрелище произвело тягостное впечатление, оставив неприятный осадок в душе.

К рассвету он был снова в Граево с известием о том, что 10-й Финляндский полк после очень тяжелого боя отошел в направлении на Лык.

К тому времени стала прорисовываться общая обстановка на фронте. Противник продвинулся вперед через южные и северные проходы между Мазурскими озерами. Часть германских колонн устремилась на восток, осуществляя глубокий охват армии Ренненкампфа с севера и северо-запада. Не вызывало сомнений, что, расправившись со Второй русской армией, враг теперь основательно взялся за Первую. И ее, судя по действиям немцев, ждала та же безрадостная участь.

В этой обстановке Сергеевский чувствовал себя мелкой, беспомощной букашкой, что судорожно вцепилась всеми лапками в тонкую соломинку, поднятую страшным ураганом и гонимую неизвестно куда по воле шального ветра. С первых дней на театре военных действий он, генштабист и офицер штаба совсем не маленького воинского формирования, не имел ни малейшего представления о том, что творится в корпусе.

Самое печальное, что не было никакой уверенности, ориентированы ли в обстановке лучше, нежели он, сами корпусные командиры. Во всяком случае, ни его, ни Земцова никто ни с чем не знакомил и деловые разговоры о положении войск с ними не вел. Борис до сих пор не знал, к примеру, есть ли вообще в Граево с кем бы то ни было телеграфная или телефонная связь, кроме как с крепостью Осовец. Там, судя по всему, обосновалось какое-то начальство, поскольку Бринкен ездил несколько раз в крепость по железной дороге за новыми указаниями, о содержании которых опять же почему-то умолчал.

Оттуда же он потом привез приказание о сосредоточении корпуса к Августову. То есть им предписывали отступить на сорок верст. И это в то время, когда перешейки между Мазурскими озерами оказались в руках противника, из чего следует, что армии Ренненкампфа грозит судьба Самсонова! Неслыханное легкомыслие.

И снова штаб корпуса медленно плетется по шоссе в колонне пехоты. Теперь уже в обратную сторону.

В Райгроде ночевка. Спать приходится на полу. Под головой вместо подушки сумка и бинокль. Но после двух бессонных ночей Сергеевскому и это в радость.

Утром колонна и штаб идут дальше. За день добираются до Августова. Там ночлег в каких-то пустых казармах, снова на голом полу, потому что генерал не дает офицерам использовать походные койки, высокомерно заявляя:

— У нас война, господа офицеры! Отвыкайте от роскоши…

Впрочем, это не мешает инспектору артиллерии расставить свою койку и демонстративно лечь на нее спать. Борис же укладывается рядом, на пол. Он еще только капитан, а не генерал. Но иметь собственный взгляд на вещи никто не в силах ему запретить. А в голове сплошное недоумение: «Как же так? Почему? Ведь уже пришли к месту дислокации. Зачем все эти ужасные неудобства?..»

Части корпуса ночуют кто где, по всему Августову и городским окрестностям.

Пребывание здесь оказалось недолгим. Спустя сутки пришла телеграмма от генерала Жилинского^[19], с которой Бринкен соизволил-таки ознакомить свой штаб. В ней в чрезвычайно мрачных тонах описывалось положение обходимой немцами с юга и юго-востока 1-й армии. Поэтому 22-й корпус получил приказ «для спасения армии Ренненкампфа в один переход занять Маркграбово»^[20].

Это ж обратно на запад, а потом еще и на север шестьдесят верст ходу!..

— Зачем, спрашивается, нас уводили из Лыка? — склонившись к Сергеевскому, спросил вполголоса Земцов, когда зачитали телеграмму. — На кой ляд, скажите, мы вышли из соприкосновения с противником?

Борис только плечами пожал. Ответа у него не было…

Корпус выступил в тот же вечер.

Снова шоссе и марш в колонне пехоты. Все повторяется, лишь направления разные. Как же надоели эти бестолковые маневры!

Перед рассветом опять подошли к государственной границе. В этот раз напрямик, по целине, чтобы сократить дорогу. Здесь не было полосатых столбов с разноглавыми орлами. Лишь пограничная канава, уже порядком заезженная, отделяла свою территорию от чужой. И пересекая ее, солдаты из роты, что шла впереди штаба, ряд за рядом снимали фуражки и крестились. Кто-то даже прикладывался к родной земле, целовал или брал горсть, бережно заматывая в тряпицу.

Они снова покидали Родину, чтобы здесь, в Пруссии, защищать ее в новых битвах с врагом.

Примечания

15

Орано́вский Владимир Ало́изиевич (07.(20).01.1866 — 29.08. (11.09.)1917) — генерал-лейтенант (ст. 01.05.1910). С 1 мая 1910 года начальник 14-й пехотной дивизии. С 23 августа 1913 года начальник штаба Варшавского военного округа. С 1 августа 1914 года по 13 февраля 1915 года в чине генерал-лейтенанта исполнял должность начальника штаба Северо-Западного фронта.

16

Лык (нем. Lyck, прусск. Luks) — ныне город Элк (польск. Ełk) в Польше, входит в Варминско-Мазурское воеводство, Элкский повят.

17

Арис (нем. Arys, прусск. Ares) — ныне город Ожиш (польск. Orzysz) в Польше, центр гмины (волости), входит в Пишский повят, Варминско-Мазурское воеводство.

18

Иоганнисбург (нем. Johannisburg) — ныне город Пиш (польск. Pisz) в Польше, центр Пишского повята, Варминско-Мазурское воеводство.

19

Я^́ков Григо́рьевич Жили́нский (15(28).03.1853–1918) — генерал от кавалерии, начальник Генштаба (1911–1914), в 1914 году варшавский генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа. 1 августа 1914 года назначен главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. По итогам боев в Восточной Пруссии 16 сентября 1914 года снят с поста Главнокомандующего армиями и генерал-губернатора и переведен в распоряжение военного министра.

20

Маркграбово (нем. Marggrabowa) — ныне город Олецко (польск. Olecko) в Польше, входит в Варминско-Мазурское воеводство, Олецкий повят.