Мир, который ее принял

Р.Марко, 2020

Клэр всегда жила ярко: тусовки, друзья, путешествия, новые впечатления. Путь к самопознанию и поиск смысла жизни оборачиваются для героини чередой событий, которые заставляют быть всегда на грани и висеть на волоске от гибели. Долгий путь домой: от бури в горах до заточения в плен, от побега из лап черта до спасения в монастыре. Перерождение души позволит Клэр принять себя и мир, который ее окружает, а также пережить утрату самого важного человека в ее жизни.

Глава 2. Под завалом

Хлопок, еще один! Вздрагиваю от сильнейших вибраций, лицо соприкасается с брезентом, который хлещет пощечины, и тут понимаю, что все крепежи разлетелись к чертовой матери по сторонам. Но как?! Мы продолжаем лежать, начинается внутренняя паника, слышно, как тонны снега с вершин падают и разбиваются о скалы. Как током по телу сработал импульс: «Буря!» От этого еще страшнее — спирает дыхание, мы на вершине, выйти нельзя — снесет мощнейшим порывом ветра или завалит, не успеешь опомнится. Грохот такой, что мы не слышим друг друга, только пару раз доносились отдаленные голоса и ревущий возглас Марго:

— Вы живы?!

Каждая из нас что есть мочи орала в ответ:

— Мы живы!

Хотя не знаю, зачем мы это делали, это же за нами не команда спасателей на голубом вертолете прилетела, а такие же беспомощные, которым приходится только ждать — повезет или нет. Засыплет совсем или останется доступ к кислороду.

Сейчас уже трудно сказать, сколько времени прошло между тем, как мы заснули и проснулись под звуки падения лавин — возможно, час или два.

Глубокая ночь. Мы лежим, снег все также с грохотом падает вниз, ветер запорошил нас окончательно, брезент уже не хлопает перед лицом, дышать все тяжелее. Снежная буря — одно из самых опасных явлений в горах, при ветре большой силы с резкими порывами сложно выйти из пучины снега, вернее, невозможно. Мы оказались в опасной зоне, словно в красной комнате или на арене перед быком, но без тореадора и опыта управляться с животным. При таком раскладе взбешенный бык уничтожит тебя за считанные минуты. Мы находились на открытом выступе, здесь буря себя вела еще более предательски. Чем больше высота, чем ниже температура воздуха — тем сильнее буря и выше степень опасности.

Мы потихоньку начали соединять мешки, прижимались тесно и грея друг друга телами. В снежную бурю не выжить поодиночке, на открытом пространстве, без теплых вещей и без веры в себя. В такой ситуации главное — сохранять хладнокровие и трезвость ума.

Мы начали молиться: «Боженька, спаси и сохрани! Неужели это все?! Разве так я должна покинуть этот мир? Такова цена расплаты за тщеславие?»

Горячие слезы ручьями катились по холодным щекам. От страха в голове начали путаться мысли: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится время Твое! Какое время, блин, нет, Имя Твое…» — и все заново. Было ощущение, что нужно скорее прочесть молитву, дабы защитить себя и нарисовать спасительный круг, очерчивая палатку от стихии, как сделал Хома Брут в романе «Вий» у Гоголя. Возможно, не самое удачное сравнение, но все же.

А кислорода все меньше, дышать тяжелее, и в голове суматошно мечется мысль: «Хоть бы умирать было не больно, чтоб раз — и все, последний вздох, закрыть глаза, тепло по телу, легкое головокружение, тишина в сознании». Сознание постепенно затухает, погружаешься в полудрему, но что-то опять тебя пробуждает, и снова слезы из глаз. Они соленые, теплые, и хочется, чтоб они всегда оставались такими. И ты повторяешь: «Господи! Как верили в меня мои родители, сколько вкладывали в меня теплоты, любви, заботы, не разлучай меня с ними, я еще не готова. А если так надо, если мой час пришел, то пожалуйста, Боже, приснись моим родителям и скажи, что мне было совсем не больно».

Сейчас я точно помню, чем больше мы находились там, в зоне бедствия, тем увереннее и глубже понималось смирение: ты бессильна, тебе остается только ждать.

Я чувствую, как ко мне все теснее прижимается Даша — одна из амазонок. Мы познакомились с ней в поезде и особо не питали друг к другу теплых чувств. Но в тот момент мы казались друг другу такими близкими, роднее сиамских близнецов. Даша, всхлипывая, пытается что-то мне сказать, но гул бури настолько силен, что мне едва удается разбирать слова. И тут я понимаю, что она говорит: «Я беременна». Меня накрывает второй волной панической атаки. Не думала, что когда-то я окажусь в роли папаши, который должен узнать благую весть. Я интуитивно прижимаю ее к себе, чтоб согреть своим теплом.

Мы лежали под снегом в горах, со стороны, наверно, жалкая кучка занесенного тряпья, а может, уже и не видно нас было, никто бы, взглянув сверху, и не понял, что здесь лежат девять жизней, точнее, десять, как выяснилось.

В памяти всплыла история про американских подростков из группы Томаса Гомана. Ведь они собирались в непростое путешествие на гору Худ, будучи полностью уверенными в своем проводнике. Среди подростков у него была репутация героя — предводителя стаи волчат, жаждущих впечатлений на всю жизнь; Томас — так его звали — нередко ради воодушевления своих учеников шел на рискованные шаги. Как сказал бы участник того трагического похода мистер К.: «Это идеальная снежная буря для ошибок». Вот и наш случай оказался именно таким «идеальным», но нам, несомненно, повезло больше. Только теперь у меня доверия нет к проводнику. «Почему!? Почему она не повернула назад, ведь за ее плечами сотни походов и восхождений, ведь наверняка она знала, что тот коварный снег на вершине играл неспроста. Ах, что же ты наделала, Марго!»

Мы продолжали бороться со страхом, я гнала все мысли прочь. Мы с Дашей лежали в коконе из спальных мешков, ее ощутимо трясло, а я почувствовала, как рядом со мной теперь билось два сердца. Я держала ее руки и понимала, что она сейчас вдвойне в отчаянии, значит, на мне двойной груз ответственности. Мне казалось, что сейчас я должна быть сильной, во что бы то ни стало помочь Дашиному малышу выжить, пусть даже ценой своей жизни. Я была готова на все.

Эта ночь тянулась бесконечно. С каждым часом приближалась точка невозврата. Вы когда-нибудь в детстве играли в страшную игру «душегубка»? Пожалуй, все дети девяностых в нее успели сыграть. Суть игры: сделать пять-шесть глубоких вдохов-выдохов, на последнем выдохнуть так, чтоб осталось только легкие выплюнуть, затем прижаться к стене, а напарник должен сдавить твое горло какой-нибудь тряпкой, да покрепче. После чего твое тело становится ватным, сознание тускнеет, следует легкое головокружение, хочется спать, и самое главное — наступает полное безразличие. Так и в ту ночь, оказавшись под лавиной, мы с каждым часом все послушнее принимали свою участь.

Сейчас я понимаю, что это проявление слабости спасло наши жизни. Если бы хоть кто-нибудь из нас начал бороться, попробовал выползти из палатки и начать предпринимать отчаянные шаги по спасению, мы, как жалкая горстка соплей, растеклись бы по склону и погибли поодиночке.

Спустя пять часов я могла думать только о том крохе, который оказался с нами. Один вопрос: «Почему она здесь?»

Спустя некоторое время у Дашки случилась истерика, она пыталась выбраться из палатки, горько плача, что-то несла в бреду. Для нее это путешествие должно было стать красивым воспоминанием перед длительными декретными днями.

Пытаюсь ее успокоить, прижимаю к земле. Честно, хочется врезать и сказать:

— Раньше нужно было думать, а не строить сейчас из себя жертву обстоятельств!

Придя в себя от слез, она все же открывает секрет, нет, не в оправдание, наоборот:

— Знаешь, я оказалась здесь от полного отчаяния: отец ребенка узнал о малыше перед тем, как я отправилась сюда, попросил сделать аборт. Ему я с ребенком не нужна. Не знаю, как мне жить с этим. Меня посещали самые страшные мысли, по возвращении я собиралась пойти на этот страшный шаг и избавиться от малыша, но сейчас я чувствую всем сердцем, что он должен жить. Это из-за меня на нас обрушилась буря, это мое наказание.

Самое паршивое, в тот момент казалось, что мы с Дашей одни в палатке, так как две наши соседки забились, как серые мыши, и затихли, были напуганы, и им было плевать, у кого какое бремя, они думали только о себе. Уверена, если бы в тот момент прилетел вертолет и в нем было только одно место, они покалечили бы друг друга, чтоб оказаться на борту, никто из них не подумал бы о матери со чадом.

Снова крик из палатки Марго:

— Вы живы?

— Да! Живы! — кричим в ответ.

— Мы начинаем выбираться. Буря стихла. Надо валить! — приказывает Марго.

Понимаем — это наш шанс. Мы начинаем что есть мочи раскачивать собой гору снега, завалившую палатку. Я командую: «Раз-два, раз-два, влево-вправо». После того как сбросили основную часть завала, я повернула к предбаннику и начала расстегивать полог в палатке. Руки сводит от холода, но я не чувствую боли, судорожно срываю молнию — в лицо обрушивается куча снега. В предбаннике на ощупь нахожу лопату, выталкиваю ее наружу, лопата проделывает дыру в снежной стене. Поднимаю голову и вижу протянутую руку Марго. Мы обмениваемся взглядами и понимаем друг друга без слов — медлить нет времени. Марго помогает остальным выбираться из нашего бункера. Я пытаюсь той самой лопатой выкопать хоть какие-то остатки вещей.

Ветер сильный, все сносит, и нам едва удается оставаться в вертикальном положении. Выдергиваем из предбанника полупустые рюкзаки с надеждой хоть что-то забрать. Одну из палаток навсегда пришлось оставить. Темнота, остатки снежных лавин в отдалении продолжают с грохотом падать вниз. Мы в связке с трудом передвигаем ноги, когда не хватает сил держать баланс, начинаем ползти по-пластунски.

Тяжелее всего приходилось Ингриде Платоновне — самой старшей из нас. Она шла замыкающей, и мне приходилось ее подтаскивать за собой. Только и слышала, как она приговаривала, обращаясь ко мне:

— Дочка, ты меня не отпускай, смотри за мной в оба. Здоровье ни к черту, ой помру, не дойду.

Теперь она вызывала у меня жалость.

— Зайцы нынче поскромнее, — проронила я вполголоса. Вспоминала ее холеную, высокомерную улыбку, когда на перроне железнодорожной станции она подшучивала над участницами похода. Ее лицо представлялось мне эдаким белым пионом — такое же округлое, слегка полноватое. Фактурная женщина, и сразу видно — небедная. Ее муж как-то связан с правительственными делами, поэтому дамочка привыкла крутится в высших кругах. Но выглядит она нелепо: зачем-то на затылке черный чепец, прикрепленный невидимками, черные лосины облегают и визуально утяжеляют и без того массивный низ. Поверх драповой куртки повязана теплая шаль. Ингрида Платоновна явно хотела выглядеть стильной кокеткой. Ее высокомерный тон начинал будоражить меня изнутри. Я понимала: ее выкрутасов хватит ненадолго, в определенный момент мне придется ее заткнуть.

Перед посадкой Ингрида Платоновна, увидев, как я глубоко вдыхаю, прежде чем войти в вагон, спросила насмешливо:

— Что, милочка, нравится запах креозота? Или перед смертью не надышишься? Ха!

Вежливо улыбнувшись на нескромную и не очень уместную шутку, для себя поинтересовалась:

— А что такое креозот, Ингрида Патроновна, ой Платоновна? — Да, я нарочно ошиблась. Рядом стоящие оценили.

— Креозот, милочка, это тяжелый химический состав, которым покрывают железнодорожные рельсы и которым мы впоследствии так жадно дышим, умирая от вдоха к вдоху. Я смотрю, ты с удовольствием травишься. Ха-ха.

Мда, ходячая энциклопедия.

Я не могла злорадствовать — сил не осталось — просто тащила ее.

Наконец мы преодолели хребет, а за перевалом и вовсе ветер стих. Мы брели, как стая побитых волчат. Мокрые до ниточки. Вещи, оставшиеся в рюкзаках, тоже впитали влагу и потяжелели. Вокруг — долина и снежная пелена.

Преодолев пару километров, мы наткнулись на охотничью избушку. Это был наш Ноев Ковчег! Мы радовались как дети: внутри нашлись сухие дрова и была исправна печь, охотники даже провизию оставили. Мы вскипятили воду! Это был самый вкусный чай в моей жизни, я поняла это после пары стаканов с тремя ложками сахара. Мы накочегарили печь так, что получилась «баня по-черному», и были этому бесконечно рады. Развесили всю мокрую одежду на просушку и рухнули без задних ног — кто на полу расстелил, кто на двухъярусной кровати, по два человека.

Мы лежали молча, каждый переваривал происходящее. Ингрида Платоновна пробубнила:

— Эх, столько вещей хороших погребено на том склоне.

Девчонки напряглись. Я не смогла сдержаться, ответила:

— Да, уважаемая, ничему вас жизнь не учит.

Ингрида Платоновна поняла, что я имела в виду, затаилась, не ответила. Марго тоже молчала. Я наблюдала за ней исподлобья, хотелось прочесть мысли, тени которых мелькали на ее лице. Осознает свою ошибку? Оправдывает ли себя? Одному Богу известно. Никто из группы не заводил разговор об этом, все и так все понимали. В избе тихо, только слышно, как дрова трещат в печи. Так тепло — никакие городские апартаменты с удобствами не заменили бы этот уют. Я четко представляла себе в этой избе охотников, которые сидят после удачного дня. Они все довольны результатом и гордятся добычей, которую привезут семье. Опытный охотник рассказывает о былых приключениях, остальные жадно слушают и пропускают каждое слово через себя.

За окном сумерки, печь так и потрескивает, я успокаиваюсь. Пошарив в ящиках, я нашла сухофрукты, заварила их, чтоб размягчить, после этого отжала как следует и дала их Даше.

— Ешь. Ему сейчас нужно питание, — сказала вполголоса, чтоб никто не слышал.

Мы проспали до позднего утра. Марго с трудом подняла нас.

— Вставайте! Надо идти! Не хотелось бы, чтоб нас здесь застали, — торопила она. Мы не сопротивлялись, незамедлительно собрали вещи и отправились в путь.

Нам повезло, потому что большинство участниц похода — девушки тренированные, в студенческие годы занимались спортивным ориентированием. Встряхнув свой старенький компас, я вздохнула с облегчением: цел родимый, цел! Этот компас мне достался еще от прадеда, который всю жизнь был егерем в сибирской тайге. Я держала подарок в правом нательном кармане, только так можно было гарантировать сохранность. Ориентироваться в горах необычайно сложно, но если обратить внимание на растительность на склонах, то ошибиться практически невозможно. Южные склоны, как правило, в большей степени покрыты сосняком и травой.

Мы двигались на юг. Идти до основной трассы оставалось совсем немного. Все чаще встречались свежие следы от лошадей. Погода была ясной. Лучи солнца слепили глаза.

Иду щурясь, но с блаженным видом на лице. Так пригрело, что щеки обдало румянцем. Марго распевает романсы — голос у нее звонкий, хорошо поет, чертовка! Мы подхватываем. Эй, веселей гляди!