Пони

Р. Дж. Паласио, 2021

1860 год. Американская глубинка. Двенадцатилетний Сайлас, еще в младенчестве лишившийся матери, живет с отцом, гениальным изобретателем, в старом доме вдали от людей. Единственный друг Сайласа – призрак давно умершего паренька, который по воле небес опекает осиротевшего малыша с первых дней его жизни. И вот однажды ночью трое зловещих всадников увозят отца Сайласа. Мальчику удается спастись, хотя незваные гости привели лошадь и для него – арабского скакуна, которого испуганный Сайлас в темноте принимает за пони. Погрузившись в отчаяние, он остается ждать отца в компании своего верного друга-призрака. Но когда утром перед домом появляется тот самый пони, Сайлас решает отправиться на поиски отца. Это опасное путешествие свяжет мальчика с его прошлым, будущим и непостижимым миром вокруг… «Пони» Р. Дж. Паласио – это берущая за душу, красиво написанная история о силе любви и узах, связывающих нас сквозь время и расстояние. Впервые на русском языке!

Глава вторая

У истории моей любви к тебе

Нет конца.

Американская народная песня «Загадка»

1

Знаю, в это трудно поверить, но я помню день, когда умерла моя мать. Бóльшую часть того дня я провел в ее животе и слышал, как бьется ее сердце при родах: словно маленькая птичка, которая рвется на волю. Когда я наконец появился на свет, Па положил меня ей в руки, я заерзал, и она улыбнулась. Но птичка в ее груди уже готовилась улететь. Мама успела отдать меня обратно Па как раз перед тем, как душа покинула ее тело. Я видел это своими младенческими глазами и помню до сих пор совершенно отчетливо: ее душа поднялась, как от пламени поднимается дым.

Разумеется, услышав такое, вы сразу подумаете, будто это Митиваль описал мне картину моего рождения и я усвоил ее как собственное воспоминание, однако это не так. Я помню все до мельчайших деталей. Помню мамины глаза, помню, как она улыбалась, несмотря на усталость и горечь оттого, что ей не довелось побыть со мной в этом мире подольше.

Уж и не знаю, почему, отъезжая от дома, я думал об обстоятельствах своего появления на свет. Когда находишься в смятении, в голову приходят самые неожиданные мысли. Должно быть, покидая дом, я думал о маме, а иначе как объяснить, что я зачем-то взял с собой ее баварскую скрипку? Тем более что путешествие предполагалось коротким. Футляр со скрипкой висел на крюке около двери, как висел там двенадцать лет, всегда закрытый, всегда почитаемый, и вдруг ни с того ни с сего я схватил его и вынес из дома. А меж тем руки у меня были и без того полны: моток веревки, нож, фляга воды, мешок с хлебом и солониной. И все это были нужные в дороге вещи. Но скрипка? У меня нет логичного объяснения, могу только предположить, что порой жизнь знает, куда она идет, когда ты сам этого еще не понимаешь. Наверное, где-то в тайных комнатах моей души жило знание о том, что домой я больше не вернусь.

2

Пони не слишком быстро ступал по высокой траве, и Митиваль без труда поспевал за ним, шагая рядом. Но Аргус не имел никакого желания кого-то догонять. Как бы ни просил я его поспешить, сколько бы ни цокал языком, призывая его, мой одноухий пес безразлично трусил позади на своих кривых лапах. А когда мы добрались до вершины холма, он посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Я возвращаюсь домой, Сайлас, прощай!» — развернулся и без малейших колебаний припустил обратно.

— Аргус! — крикнул я ему вслед.

Мой вдруг охрипший голос увяз в сыром воздухе. Я стал разворачивать пони, чтобы догнать собаку.

— Не надо, — остановил Митиваль. — Он и сам доберется до дома.

— Не могу же я оставить его одного.

— Этот пес прекрасно обойдется без нас, Сайлас. Если проголодается, то наведается к Хавлоку, как всегда. Да и потом, к ночи ты будешь дома. Так? Ты же обещал.

— Да, — кивнул я, ибо таковы были мои истинные намерения в тот момент.

— Ну так пусть себе возвращается домой, а мы сможем прибавить шагу. Больше не придется поджидать этого рохлю.

Митиваль бросился бегом вниз по склону. Холм с этой стороны порос бизоновой травой, а между плитами песчаника пробивались кустики ядовитого цветоголовника. Вот почему в наших краях не развивалось фермерство и, как следствие, жило мало людей — можно прошагать и час, и два, но не встретить ни души. Сюда не ступала нога земледельца, скотоводы бежали отсюда. Забытая богом Пустошь, так нужно было обозначить нашу местность на карте.

Я сделал глубокий вдох и слегка сжал пятками бока пони, чтобы он прибавил шагу и догнал Митиваля. Мне было страшно погонять коня — вдруг он разозлится и сбросит меня на землю или сорвется в галоп. Но вместо этого пони пошел легчайшей рысью. Казалось, он парит в нескольких футах над равниной.

— Ого, что это за всадник на быстроногом коне! — восхищенно ахнул Митиваль, когда мы его опередили.

Я натянул поводья, притормаживая:

— Видишь, он не скачет, а скользит! И почти не касается копытами земли!

— Тебе достался хороший конь, — признал Митиваль и улыбнулся.

— О, не просто хороший, — ответил я и наклонился вперед, чтобы похлопать лошадь по шее. — Правда же, Пони? Ты гораздо лучше, чем просто хороший, да? Ты чудо-конь, вот ты кто.

— Значит, так ты назвал его — Пони?

— Нет… Пока не придумал ему имя. Может, Буцефал? Так звали коня Александра Великого…

— Я знаю, кто такой Буцефал! — возмущенно перебил меня Митиваль. — И это слишком уж звучное имя для такого невысокого жеребчика. Пони, на мой взгляд, лучше. Гораздо больше ему подходит.

— А мне кажется, не очень. Говорю тебе, в этом коне есть что-то особенное.

— Я и не спорю. Но все равно считаю, что кличка Пони для него — самое то.

— Нет, я придумаю что-нибудь получше, вот увидишь. Хочешь поехать верхом вместе со мной?

— Нет-нет, я люблю ходить пешком. — И он пнул босой ногой узловатый кустарник. Сколько я его помню, Митиваль никогда не носил обуви. Белая рубашка, черные брюки, подтяжки. Иногда — шляпа. Но всегда босиком. — Хотя должен признать, здешняя почва какая-то странная.

— Должно быть, это солончаковые пятна, — определил я, присмотревшись. — Па тут копает бром.

— Похоже, будто идешь по дну пересохшего пруда.

— Помню, Па рассказывал, что когда-то тут был океан, миллионы лет назад.

— Когда мы были здесь в прошлый раз, под ногами так не хрустело.

— Ох, Митиваль! Надо было мне ехать с ним!

— Ты же не мог. Разве забыл? Он не разрешил тебе даже выйти из дома.

— Я говорю не про эту ночь. А про все те разы, когда он ходил сюда за солью. Когда отправлялся охотиться в Чащобу. Надо было мне ездить с ним.

— Охота не всем подходит.

— Если бы я не был таким плаксой…

— На твоем месте любой бы испугался медведя. Не переживай, это было давным-давно.

Я затряс головой:

— Это не оправдание. Надо было ездить, когда я подрос.

Митиваль ковырнул ногой кусок сухой земли.

— А теперь ты здесь, и только это имеет значение. И знаешь что? Думаю, Сайлас, Па был бы тронут твоим поступком. Не сразу, конечно! Сначала он ужасно разозлится на тебя за то, что ты его не послушал, — и не говори потом, что я тебя не предупреждал! Но чуть погодя он станет гордиться тем, что ты сделал, тем, что у тебя хватило духу сесть на это странное существо, тем, что ты один отправился его искать.

Я невольно улыбнулся:

— Он вовсе не странное существо.

— Ты же сам понимаешь, что он странный.

— Это ты странное существо, а не он!

— Ай-яй-яй, как некрасиво!

— И я не один.

— Но он будет думать, что ты один.

— Скажи честно: ты считаешь, что напрасно я это затеял?

Митиваль посмотрел на встающий перед нами новый холм. Его склоны были изрезаны крутыми уступами.

— Я очень на это надеюсь, — признался он. — Послушай, Сайлас, Па — умнейший человек. Раз он поехал с ними, значит так надо было.

— Да, он действительно умнейший человек. — Я не мог не согласиться с этим. — Думаешь, именно поэтому они забрали его? Может, это как-то связано с его патентом?

— Не знаю. Может быть.

— Небось этот мистер Оскар Ренс, или как его там, прослышал об одном гении, живущем в Боунвиле. Вот почему он послал Руфа Джонса со своим деловым предложением. Ты согласен?

— Очень может быть, что и так, — кивнул Митиваль.

— Ну да, ведь в наших краях все говорят, что Па — гений. Не я один так считаю.

— Ты меня убеждаешь, как будто я сам этого не знаю.

— Я знаю, что ты это знаешь.

Разумеется, Митиваль знал. С самого раннего моего детства мы с ним оба знали, что Па — гений. Не было вопроса на всей огромной земле, на который Па не мог ответить. Не было того, о чем он не мог рассказать. Ему достаточно было прочитать книгу один раз, и он запоминал ее содержание целиком. Я сам видел! Так устроен его мозг. И поэтому в его голове хранилось великое множество самых разных книг, самых умных научных журналов. По всему, Па должен был стать Исааком Ньютоном нашего времени. Галилеем. Архимедом! Но когда ты рожден в бедности и к десяти годам остался сиротой, мир закрывается для тебя. С Па так и вышло, насколько я понял из обрывочных сведений, услышанных от него в разное время. Вообще-то, Па не любит о себе говорить. Его жизнь для меня — головоломка, которую я пытаюсь сложить из крошечных кусочков того, что мне известно.

Но то, что он настоящий гений, признают все обитатели Боунвиля. Сапоги с маленьким тайником в каблуке. Цветные ферротипы. «Твой Па — гений!» — я столько раз слышал это от его довольных клиентов, что давно потерял счет. При встрече с чудом люди понимают, что это чудо, так устроен мир. Но они не видели и половины того, что умеет мой Па! Что случилось бы, проведай они хотя бы о части тех чудесных приспособлений, которые Па соорудил у нас дома? Машинка для делания льда… Обогрев горячим воздухом… Стеклянная колба, испускающая свет… К нам потекли бы толпы людей, желающих иметь в своих домах такие устройства! Продавая свои изобретения, Па стал бы самым богатым человеком в Боунвиле. Но Па не нужно было богатство. Все эти чудеса он делал только для мамы. Это для нее он построил наш дом и наполнил прекрасными творениями своего ума. Мама все оставила ради жизни с ним, и Па постарался, чтобы в этом глухом месте она имела любые удобства, о каких только можно мечтать. Какое-то время так и было.

— Что ты думаешь насчет этого Мака Боута, а?

Сидя верхом на Пони, я нечаянно заснул.

— Что? А-а, не знаю.

— Прости, не заметил, что ты вздремнул.

— Я не спал. Просто глаза устали, и я их закрыл. Пони и без меня знает, куда идти. Смотри, я даже не держу поводья. — Я поднял руки, чтобы Митиваль сам увидел.

— Ты опять назвал его Пони.

— Это временно, пока я не придумаю для него имя получше. А кстати, почему ты о нем спросил?

— О ком?

— О Маке Боуте. Какая нам разница, кто он такой?

— Не знаю. Наверное, мне просто стало интересно, только и всего.

— Что стало интересно?

— Ничего. Не знаю я. Не ищи там, где не спрятано.

— Ничего я не ищу! Но я не понимаю, зачем о чем-то спрашивать, если тебя это не интересует. А если тебя это интересует, то я хотел бы, чтобы ты не отпирался, а прямо бы сказал, о чем думаешь.

— Я не думаю ни о чем, о чем бы не думал ты. — Митиваль развел руками, а потом вытащил из заднего кармана брюк шапку, натянул ее на лоб и зашагал впереди меня.

Как-то раз Па, которому всегда был любопытен мой загадочный компаньон, спросил у меня, отбрасывает ли Митиваль тень. Я ответил: да, отбрасывает. Вот и сейчас, когда солнце у нас за спиной опускалось к опаленной его лучами равнине, тень Митиваля была как длинная черная стрела, ведущая вперед, в никуда.

3

Мы добрались до Чащобы позже, чем я ожидал, и встали перед ней, глядя на стену деревьев. Не было никакого перехода от равнины к лесу, никаких опушек и перелесков молодой поросли, предваряющих плотные ряды могучих стволов. Словно бревенчатая крепость вырастала за непроходимым плетнем из высоких колючих кустов.

— Па! — закричал я в эту стену. Я думал, что будет эхо, но получилось наоборот: мой голос словно приглушило невидимое одеяло. Словно я не кричал изо всех сил, а шептал самым тихим голосом во вселенной. — Па-а-а-а-а-а-а-а!

Пони отступил на несколько шагов, будто давая место для ответа. Но никакого ответа не последовало. Я услышал только вечернюю перекличку птиц да мощный хор насекомых, исходящий из леса.

— Видишь что-нибудь?

Митиваль на корточках вглядывался через побеги ежевики вглубь Чащобы.

— Нет.

— Может, поищем отпечатки ног или копыт? Они подскажут, где можно войти в лес, — не сдавался я и вертел головой, пытаясь найти какую-нибудь зацепку или знак.

Потом я спешился и подошел к Митивалю, а Пони остался жевать одуванчики в щелях каменистой россыпи.

— Если что и было, все смыл дождь, — сказал Митиваль.

— Продолжай искать.

— Позови его еще раз.

— Па-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — заорал я, приложив ладони рупором ко рту в надежде, что на этот раз мой голос пробьет стену деревьев.

Мы напряженно прислушивались, но никакого ответа не дождались.

— Ну что ж, тут его нет, — сказал Митиваль. — Уже хорошо, согласен? Ты боялся, что найдешь его в какой-нибудь канаве, и очевидно, что этого не случилось. Значит, это хорошо. Надеюсь, тебе стало легче.

Я одновременно и пожал плечами, и кивнул, а затем оглянулся на лавандовое небо позади меня. Края темных облаков вспыхнули алыми углями. Митиваль проследил за моим взглядом.

— До темноты осталось не больше часа. Нам надо возвращаться.

— Знаю, — ответил я, но не сдвинулся с места.

Вместо этого я снова вперил взгляд в Чащобу, стараясь вспомнить, что Па рассказывал о ней в тот раз, когда я был здесь вместе с ним. Это древний лес, Сайлас. Люди охотились здесь тысячи лет. Знающие люди до сих пор могут отыскать их тропы.

Но я не относился к числу знающих людей. Я так и не научился искать эти тропы, потому что не смог победить свою трусость и больше ни разу не вернулся в Чащобу.

— Надо было ездить с ним, — пробормотал я себе под нос.

— Перестань, Сайлас.

Ничего больше не говоря, я стал ходить взад и вперед вдоль стены леса, выискивая какой-нибудь проход или хотя бы щель, через которую смог бы протиснуться внутрь. Шершавые стволы первой линии деревьев стали темно-серыми, почти черными, даже несмотря на то, что низкое солнце светило теперь прямо на них. А за ними была непроглядная темнота, как будто ночь уже спустилась в Чащобу.

Я принялся топтать плети ежевики, чтобы подобраться к зарослям акации.

— Что ты делаешь? — спросил Митиваль.

Я проигнорировал его вопрос и продолжил искать проход внутрь Чащобы.

— Сайлас, ну хватит! Ты обещал. Пора возвращаться.

— Я говорил тебе, что хочу заглянуть в лес.

— Ты забыл, что произошло в прошлый раз?

— Разумеется, не забыл! Ты что, напомнить мне об этом хотел?

— Не ори на меня!

— А ты не спорь со мной.

Я очень рассердился: неужели он решил, что мне нужно напоминать о том случае? Разве я смогу когда-нибудь забыть, как впервые вошел в Чащобу, держа Па за руку? Я столько ждал, чтобы он наконец взял меня с собой на охоту! Но едва мы вошли в лес, как мне стало не по себе. Потом заболела голова. Стоял солнечный весенний день, кусты и деревья были усыпаны цветами, но меня колотила дрожь, словно наступила зима — наступила стремительно, сковав мое тело льдом.

Па, мне тут не нравится. Может, лучше пойдем домой?

Все хорошо, сын. Просто крепче держи меня за руку.

Откуда ему было знать, какой ужас меня охватил.

Что это за звуки?

Это птицы, Сайлас. Обычные птицы. Перекликаются друг с другом.

Но то, что я слышал, не было птичьим гомоном. Это были странные, тоскливые звуки, то ли крики, то ли стоны, и чем глубже мы заходили в Чащобу, тем громче они становились. Затем вдруг деревья вокруг меня ожили, обрели человекоподобные формы, затрясли ветвями-руками. Я заплакал, зажмурился и закрыл уши ладонями.

Па, уведи меня отсюда! Там за деревьями кто-то есть!

Я даже не понял, что же увидел или решил, что увидел, так как в следующий миг потерял сознание и упал. Митиваль рассказывал потом, что у меня закатились глаза. Я был без чувств, пока Па выносил меня из Чащобы, а очнулся только на повозке, у Па на руках. Склонившись надо мной, он смачивал мой лоб водой и гладил меня по слипшимся волосам. Меня по-прежнему била дрожь.

Па, я видел что-то! Я видел что-то за деревьями!

У тебя лихорадка, Сайлас.

Что это было там, в лесу?

Позднее, когда мне стало лучше и мы начали говорить о том, что случилось, это Па вложил мне в голову идею, что, должно быть, я заметил медведя. Он даже высказывал мнение, будто мое орлиное зрение спасло нам жизнь. Но я понимал, что он говорит так только затем, чтобы я не расстраивался. Может, я видел медведя? Может, и медведя.

— Но должна же быть какая-то тропа, ведущая в лес! — воскликнул я на грани отчаяния; вот мы здесь, у самой Чащобы, а внутрь попасть не можем. — Ты не помнишь, как мы шли, когда были здесь в прошлый раз?

Митиваль сложил руки на груди и склонил голову набок:

— Не могу поверить своим ушам! Сайлас, неужели ты нарушишь обещание?

— Но я же говорил, что хочу заглянуть внутрь! Далеко я не пойду, разумеется. Я все понимаю. Ну же, помоги мне, ты должен помнить дорогу.

Он глянул по сторонам:

— Честно — не помню. Для меня все эти деревья совершенно одинаковые.

Я ему не поверил:

— Чтоб тебя!

— А как ты смотришь на то, чтобы сейчас отправиться домой, а завтра снова сюда вернуться?

— Нет! Па здесь был всего двенадцать часов назад! Должны были остаться следы там, где они прошли! Прошу тебя, Митиваль, помоги мне! Я хочу только заглянуть туда одним глазком — и все.

— Что ты собираешься там увидеть? Объясни, что ты надеешься там найти?

— Не знаю! — чуть не заплакал я.

— Сайлас, ты сейчас плохо соображаешь.

Его рассудительный тон взбесил меня.

— Ладно, не хочешь — не помогай, — бросил я и вынул свой нож. — А если бы и хотел, то не сумел бы. На что ты вообще годен со своими пустыми руками.

И я принялся кромсать ножом заросли, рубил направо и налево… Но через минуту-другую, изранив руки колючками, я увидел бесплодность своих стараний. С тем же успехом я мог бы резать полосы железа.

— Черт, черт, черт! — выкрикнул я.

Отшвырнув нож, я сел, скрестив ноги, оперся локтями о колени и зарылся лицом в окровавленные ладони.

— Сайлас… — Митиваль подошел ко мне.

— Не надо! — оборвал я его. — Сам знаю. Я плохо соображаю!

— Посмотри-ка на Пони. Обернись.

Его слова не сразу до меня дошли, так погружен я был в свое отчаяние. Но когда я понял, что сказал Митиваль, то стал искать взглядом Пони. Его не было там, где я оставил его. Он сдвинулся от нас футов на двести и теперь стоял среди кустарника — голова кверху, уши торчком, хвост бьется из стороны в сторону. Он стоял и не сводил глаз с Чащобы.

4

Медленно, осторожно, чтобы не спугнуть, я подошел к Пони. Я не хотел отвлекать его от того, на что он так внимательно смотрел. Но Пони даже не моргнул, когда я приблизился.

Проследив за его взглядом, я обнаружил между двумя совершенно неприступными на вид акациями нечто вроде дыры в зарослях. По форме она напоминала человека.

— Нет, ты только посмотри на это! — крикнул я Митивалю. — Нет, ты видишь? Пони и в самом деле привел меня на тропу! Я же тебе говорил, что он сможет!

— Да что со мной разговаривать? — вздохнул Митиваль. — На что я гожусь со своими пустыми руками?

— Ой, да брось ты! Ты же знаешь, я просто так это сказал.

Митиваль вздернул плечи, сунул кулаки в карманы пальто и продолжил дуться.

— Ну, как знаешь! — махнул я рукой. — Главное — я был прав. Он привел меня сюда, как я и думал. Так ведь, Пони?

Я стоял перед Пони, когда говорил эти слова, и мое лицо было примерно на одном уровне с его мордой, и вдруг ни с того ни с сего он — очень нежно — ткнулся носом мне в шею. Надо признать, что я еще плохо знал лошадей и их повадки, поэтому не ожидал подобного проявления чувств. Мул тыкал в меня носом только для того, чтобы побольнее укусить, ибо мягким нравом он никогда не отличался. Но Пони — это совсем не то, что Мул.

Несколько мгновений я смотрел коню в глаза, не в силах оторваться — так меня поразил его жест, а потом со всей возможной деликатностью забрался в седло. Этот маневр мне все еще давался с трудом, но Пони терпеливо ждал, пока я вскарабкаюсь ему на спину.

— Сайлас, ты решительно настроен пойти туда? — недоверчиво спросил Митиваль.

Он стоял позади меня, и я, чтобы ответить, обернулся. Прямо за Митивалем опускалось за горизонт солнце, и казалось, будто лучи света исходят из его тела.

— Я должен это сделать — я это костьми чувствую. Извини, не могу объяснить точнее.

Сдаваясь, он пожал плечами:

— Ты ведь знаешь, что у тебя все лицо в крови?

Я посмотрел на свои окровавленные ладони. Да, ну и видок у меня был, наверное, но я не попытался вытереть лицо.

— А ты — ты пойдешь со мной или нет?

Он глубоко вдохнул:

— Раз обещал, значит пойду.

На мою благодарную улыбку Митиваль ответил лишь тем, что опять безрадостно пожал плечами. Тогда я надавил пятками на бока Пони, побуждая его двигаться. Не то чтобы он нуждался в подсказках. Он знал, что надо ехать. Знал куда. Осторожно, не торопясь, он пробрался через кустарник, а потом протиснулся сквозь проход в зарослях акации. Проход был узким, как щель, по размеру мальчишки на невысокой лошадке. Я представил себе, как мой Па, высоченный и на громадном жеребце, пролезал тут, пригибаясь к лошадиной шее и отводя в сторону ветки.

И тут мы вошли в Чащобу. Там было темно.

Тропа — если ее вообще можно было назвать тропой — вилась между деревьями. Прямо над моей головой смыкались нижние ветви, словно костлявые пальцы, сложенные в молитве. А еще они напомнили мне сводчатый потолок в той единственной церкви, где мне довелось побывать, — Па отвел меня туда, когда я выразил умеренный интерес к «Мужу скорбей». Мне хватило одного визита, и Па это вполне устраивало, так как он не был верующим человеком. Я же не был неверующим.

Чем дальше мы углублялись в лес, тем быстрее колотилось сердце в моей груди. Мне было холодно, но лицо горело. Воздух был густым от запахов мускуса и сырой земли. Меня начало мутить.

— Как ты там, Сайлас? — донесся из-за спины голос Митиваля.

Я знал: он догадывается, что мне нехорошо, так же как я догадывался, что он больше не дуется на меня.

— Я в порядке, — ответил я, стараясь дышать ровно.

— Ты молодец.

— Что-то я замерз.

— У тебя пальто застегнуто?

— Я же сказал, что я в порядке! — Иногда его заботливость очень меня раздражала.

— Хорошо. Держись, парень, — спокойно ответил Митиваль.

Это было любимое выражение Па.

Я застегнул пальто.

— Прости меня за те слова. Про пустые руки.

— Не переживай. Смотри вперед.

Я молча кивнул, потому что говорить уже не мог. Холод пробирал до костей, да так, что у меня стучали зубы, но потом вдруг меня прошиб пот и закружилась голова.

«Держись, парень», — подбодрил я себя и сложил ладони у рта, чтобы согреть их дыханием.

— «Прощай, любовь моя, пора мне уезжать, — тихонько запел вдруг Митиваль. — С тобой расстанусь ненадолго…»

Эту песню он пел мне, когда я был маленьким и не мог заснуть.

— Прекрати, — прошептал я, смутившись, но потом поправил сам себя: — Нет, пой.

— «Но куда бы ни поехал, я вернусь, даже если буду за десять тысяч миль».

Митиваль напел и следующий куплет, но так тихо, что мелодия почти слилась со стуком копыт Пони и приглушенными шорохами Чащобы. Она как будто прилетела ко мне издалека и — не могу не признать — успокоила меня. Честно говоря, я был страшно рад, что оказался здесь не один, а с Митивалем. Я пообещал себе, что больше не буду злиться на него по пустякам.

Вскоре тропа вышла к большой каменной глыбе, выпирающей из-под земли. Я направил Пони прямо на нее, а когда он оказался на высшей ее точке, вытянулся в стременах в полный рост и стал осматриваться.

— Видно что-нибудь? — спросил Митиваль.

Я мотнул головой. К тому времени я весь покрылся мурашками, у меня тряслись руки.

Митиваль тоже взобрался на глыбу.

— Может, ты попробуешь еще позвать Па, а потом мы пойдем домой?

— Па-а-а-а-а-а! — крикнул я во влажные сумерки.

Мой крик был встречен испуганным гвалтом множества невидимых лесных обитателей. Они зафыркали, запищали, завыли в ответ. Я ощутил, хотя и не разглядел, всплеск мелких движений в ветках вокруг меня, как будто налетел порыв ветра. Когда все успокоилось, я стал ждать, не раздастся ли знакомый голос: «Сайлас, я здесь, сын. Иди сюда». Но не дождался.

Я крикнул еще несколько раз, и каждый раз ответом мне была та же странная смесь шума и тишины.

Свет к тому времени почти совсем ушел из Чащобы. Воздух стал синим, а деревья — черными. Может быть, летом, когда деревья покрыты листвой, лес бывает зеленым. Но сейчас в мире не осталось цветов, кроме черного и синего, по крайней мере так видели мои глаза.

— А теперь поехали домой. Ты сделал все, что было можно, — сказал Митиваль. — Нам надо возвращаться, а то станет слишком темно, чтобы разглядеть тропу.

— Знаю, — едва слышно отозвался я.

Он был прав, и я это понимал. И все равно был не в силах шевельнуться, не мог заставить себя развернуть Пони и отправиться в обратный путь.

Все это время, что мы находились в Чащобе, я боролся с дурнотой. Кровь стучала в ушах все громче, набирая мощь барабанного боя. Бум. Бум. Эти удары рождались внутри меня. Усиливались. Учащались. Смешивались с голосом Чащобы, который, я понял это, слышен был с самого начала. Гомон неуловимых лесных существ, треск веток, шуршание хвоста Пони, гудение насекомых и чавканье сырой почвы под копытами. Все это многозвучие хлынуло на меня со всех сторон, рекой влилось мне в уши. И вдруг я вспомнил. Вспомнил то, что слышал в тот раз несколько лет назад, когда был тут с Па и испугался до полусмерти. Ибо опять услышал это.

Ропот. Перешептывание. Стоны. Повсюду вокруг меня. Вот что я тогда слышал. Глухой хор голосов.

Но теперь я постарался собраться с духом, убеждая себя, что мне это только кажется. Что это «неукротимый полет моего воображения», как выразился однажды Па. «Никаких голосов нет, — внушал я себе, — это просто шум леса».

И все же, как ни старался я вычленить те самые лесные звуки, слышал я теперь только странные обрывки речи, клочки фраз, возникающие и тающие в темноте. Все ближе и ближе. Их словно несло ко мне волной тумана. Воздух настолько заполнился словами, что я начал задыхаться. Они набивались мне в горло, в ноздри. Лились мне в уши. Разжижали мои кости.

— Сайлас, нам надо возвращаться! Сейчас же! — крикнул Митиваль.

— Да! — воскликнул я и попытался развернуть Пони.

Но его мышцы подо мной напряглись, сопротивляясь моим командам. Он резко запрядал ушами и дернул головой, а затем, пятясь, отступил на несколько шагов. Я отчаянно натянул поводья, потому что больше не мог бороться с паникой и хотел как можно скорее выбраться из Чащобы. Но это действие только напугало его, а может, он слышал то же, что и я. Как бы то ни было, Пони почему-то взвился на дыбы. А потом спрыгнул с глыбы — хвост трубой, шея вытянута — и пустился вскачь галопом. Ныряя то влево, то вправо между стволами, он несся куда-то, а мне оставалось только цепляться за его гриву изо всех сил, пригибаться к его шее, чтобы не снесло голову проносящимися мимо ветками, а на то, что они царапают и хлещут меня по лицу, я уже не обращал внимания.

Не знаю, как долго Пони несся сломя голову. Десять минут? Час? Тысячу футов или десять тысяч миль? Когда он, весь мокрый от пота, наконец замедлил бег, я не мог оторваться от его шеи. Не мог поднять голову, выпутать пальцы из гривы. Он тяжело дышал, и я тоже. Я чувствовал, как бьется его сердце под моей ногой. Кто знает, сколько еще времени прошло, но наконец он остановился, и даже тогда я не сразу смог открыть глаза.

Я понятия не имел, где мы оказались. Да что там, я с трудом соображал, где верх, а где низ, — из моего положения мир казался покосившимся. Но потом я разглядел, что голые гладкие деревья расступились и стояли кру´гом на отдалении от нас. Темнота окончательно сгустилась — не до абсолютной черноты, конечно, но все превратилось в бесплотные тени. По крайней мере, здесь было тихо. Это я сразу отметил. Никаких приглушенных голосов. Никакого ропота, отбирающего у меня воздух.

— Митиваль, — позвал я тихо, потому что не чувствовал его рядом, затем сел, чтобы оглядеться, но не увидел его.

Я говорил уже, что Митиваль был моим спутником с тех пор, как я себя помню, но это не значит, что он постоянно находился при мне. Он всегда приходил и уходил, когда ему вздумается. Могло и несколько часов пройти без него. А бывало, что и целый день от него ни слуху ни духу. Правда, к ночи он обязательно появлялся. Я мог заметить, как он прогуливается неподалеку, мог обнаружить его сидящим на стуле в моей комнате, он или насвистывал какую-нибудь мелодию, или отпускал шутку — так или иначе, засыпал я всегда в его компании. То есть к его отсутствию я был привычен, но прямо сейчас, посреди этой дьявольской Чащобы, одна мысль о том, что его нет рядом, привела меня в неописуемый ужас. Впервые в жизни мне пришло в голову, что я могу потерять Митиваля. Или он может потерять меня. Правил нашего совместного существования я не знал.

— Митиваль! — завопил я. — Где ты? Ты слышишь меня? Отзовись!

Тут послышался треск сломанной ветки, и я повернулся. На край опушки вышел коренастый мужчина со снежно-белой бородой и прицелился в меня из блестящего пистолета.

— Какого черта! — удивился он при виде меня.

— Не стреляйте, пожалуйста! — вскрикнул я, вскинув руки вверх. — Я всего лишь ребенок.

— Это я вижу. Что ты тут делаешь?

— Я заблудился.

— Откуда ты?

— Из Боунвиля.

— Кто такой Митиваль?

— Я ищу своего папу.

— Митиваль — твой папа?

— Нет! Я заблудился! Прошу вас, помогите мне.

Старик как будто растерялся. Он тяжело вздохнул, и в его вздохе мне почудилось раздражение, — видимо, он был недоволен тем, что встретил меня. Пистолет он все-таки опустил.

— Не следует тебе бродить тут в одиночку, — проворчал он. — Ты же совсем мал. В этом лесу водятся пантеры, они вспорют тебе живот и насухо оближут твои кости быстрее, чем ты успеешь оглянуться. Слезай-ка со своего коня и иди за мной. Моя стоянка в ста ярдах. Да пошевеливайся. Я как раз собирался разжечь костер.

Так я познакомился с Инеком Фармером.

5

Когда события выходят из-под контроля, задавать вопросы нет особого смысла. Я слез с Пони, взял его под уздцы и пошел за стариком с опушки в гущу леса.

— По пути подбирай крупные сучья, — велел он мне, не оглядываясь. — Но тополь не бери, от него один дым. А для растопки будут нужны хвойные ветки. Только не уколись, у них иголки страх какие острые.

Так мы и шагали — он впереди, я с Пони чуть позади, — пока не вышли к небольшому ручью, который я без труда перепрыгнул. На другом его берегу мы пересекли болотистую прогалину и рощицу кленов, утыканных красноватыми почками. Наконец мы оказались на лужайке, где были навалены обгорелые бревна и угли старых кострищ. Я бросил собранный по дороге хворост на камень и отвел Пони к поваленному клену примерно в дюжине футов от костра. Там уже стояла привязанная к толстой ветке понурая гнедая кобыла с близко посаженными глазами — лошадь старика. Едва мы приблизились, как она оскалила зубы, словно злобный сторожевой пес. Однако Пони не обратил на нее ни малейшего внимания. Он просто мотал хвостом, пока я привязывал его в паре футов от кобылы.

Когда я вернулся на лужайку, старик стоял у груды дров и выбирал щепки потоньше.

— У тебя спички есть? — спросил он, по-прежнему не глядя на меня.

— Да, сэр. — Я вытащил из своего кошеля коробок спичек.

— Умеешь огонь разводить?

— Если только в печи. А костер в лесу — нет, не пробовал.

— Если не можешь зажечь костер, считай, что ты мертвец. — Он с трудом сел на бревно и стал растирать спину. — Я покажу тебе, что надо делать. Зовут-то тебя как?

— Сайлас Бёрд.

— А я Инек Фармер, — представился старик. — Ты взял с собой еду, Сайлас Бёрд?

— Да, немного солонины и хлеба.

— Я гнался за кроликом, но ты помешал мне своими криками, — с упреком сказал он и стянул сапоги. — А больше у меня нет сил охотиться.

— Можете взять еду у меня.

На это он заулыбался:

— Что ж, спасибо, Сайлас Бёрд. Какое забавное у тебя имя. — (Его борода обрамляла подбородок короткой белой щеткой.) — Ну что, Сайлас Бёрд, разведи-ка огонь, у меня спина что-то совсем разболелась. Потом мы сварим из твоей солонины похлебку. А как поедим, ты расскажешь мне, что, во имя святых, ты делаешь в этой глухомани. Как тебе такой план?

— Хорошо, сэр.

— Вытри лицо, кстати. Оно у тебя в чем-то измазано.

— Да, сэр, — ответил я, плюнул на ладонь и постарался оттереть засохшую кровь.

— Ты поранился или что?

— Нет, сэр.

Старик снова смерил меня недоверчивым взглядом, но все-таки научил разводить костер — как складывать дрова, где поджигать щепу. Он не столько говорил, сколько ворчал. Вскоре я узнал, что этот человек без малейшего стеснения рыгает, портит воздух и сквернословит. Он был полной противоположностью Па.

Костер в конце концов разгорелся. Тогда я под руководством Фармера оторвал кусок коры с дерева и свернул в некоторое подобие миски. В ней мне удалось вскипятить воды из ручья, в которую мы потом бросили солонину. Получилась отличная похлебка. Я с жадностью набросился на нее, макая в ароматную жидкость хлеб. Оказывается, я ужасно проголодался.

Старик закурил трубку и с любопытством наблюдал, как я ем. Опустошив миску наполовину, я протянул ее Фармеру.

— Да я уже перехотел, — пробормотал он. — Сам доедай.

— Спасибо.

— Что же, — произнес он, когда я наконец насытился, — пришло время выслушать твою историю, Сайлас Бёрд. Как это ты, черти тебя дери, оказался ночью один в лесу?!

Я отогрелся у огня, размяк от сытости. До того момента меня настолько поглощали насущные задачи, что не было ни минуты осознать ситуацию, в которой я оказался. Поэтому подобие участия, прозвучавшее в голосе ворчливого старика, застало меня врасплох. По щекам потекли слезы, и я стал тереть глаза рукой, делая вид, что прослезился от дыма и искр. Но на самом деле это вырвались наконец наружу последствия дня. Я рассказал старику коротко, что случилось. Как трое всадников забрали Па среди ночи. Как Пони вернулся ко мне и как я увидел в этом знак, что нужно ехать искать Па. Как я оказался в Чащобе. И как я потерялся. Конец.

Мистер Фармер кивнул и задумался над услышанным. Потом он выпустил из ноздрей длинные, словно щупальца, клубы табачного дыма. Пальцы, сжимавшие трубку, были толстыми и корявыми.

— Так, значит, вы не ждали этих всадников? — наконец спросил он. — Они сами к вам явились? А твой Па никогда с ними дела не имел? Не встречался с ними раньше?

— Нет, сэр.

— А чем твой Па зарабатывает на жизнь?

— Вообще он сапожник, но теперь стал коллодиотипистом.

— Кем-кем?

— Это такой фотограф.

— Что-то вроде дагеротиписта?

— Да.

— Как его зовут?

— Мартин Бёрд.

Мистер Фармер задумчиво почесал бороду, будто припоминая что-то.

— Ну а кто тогда тот Митиваль, которого ты звал?

В своем рассказе я ни разу не упомянул Митиваля. Наверное, надеялся, что Фармер забудет, как я звал Митиваля. Я опустил голову и промолчал.

— Послушай-ка, сынок, — начал мистер Фармер, — ты серьезно вляпался, сунувшись в Чащобу. Просто чудо, что тебя занесло в эту часть леса, а не в Топи. Там такая трясина, что проглотила бы тебя живьем. И если бы я не нашел тебя, то страшно подумать, что бы с тобой стало. Так и быть, утром я выведу тебя из Чащобы, хоть мне и не по пути. Но ты должен выложить мне все начистоту, Сайлас Бёрд. Ты пришел сюда один или здесь есть кто-то еще, о ком я должен знать?

— Нет, здесь нет никого, о ком вам нужно знать.

Он опять уставился на меня с недоверчивым прищуром.

— Знаешь, у меня внук примерно твоих лет, — вдруг сказал он. — Тебе сколько — девять, десять?

— Двенадцать.

— Да ты что? — удивился он. — Какой-то ты мелкий для своего возраста. Смотри сюда, Сайлас Бёрд. — Он сунул руку в карман пальто, вытащил жестяной значок и, чтобы мне было лучше видно, поднял его над костром. — Знаешь, что это такое?

— Знаю. Жетон.

— Верно. Я федеральный маршал Соединенных Штатов Америки. Выслеживаю тут преступников, которые пробираются на восток. Нам дали наводку, что у них убежище в стене большого ущелья. Сейчас они опережают меня дня на три. И очень может быть, что ты и я ищем одних и тех же людей.

— Что? Вы ищете Руфа Джонса?! — воскликнул я, охваченный надеждой.

— Я не знаю такого имени.

— Тогда, может, Себа и Эбена Мортонов? Они близнецы.

— Нет. Так звали людей, которые забрали твоего Па?

Я кивнул:

— Их послал человек по имени… Оскар и как-то еще… Забыл. — Но пока я говорил, еще одно имя всплыло в моей голове. — А Мак Боут? Его вы знаете? — не успев подумать, выпалил я.

И вот тут мистер Фармер отреагировал.

— Что?! Мак Боут?! — выпучив глаза, воскликнул он. — Среди тех людей, кто приехал к вам ночью, был Мак Боут?

Его реакция заставила меня пожалеть о последних словах. И зачем я назвал это имя? Надо было держать язык за зубами.

— Нет, — ответил я. — Они просто упоминали его. Я не понял, кто это.

— Хм… Мак Боут — преступник в бегах, которого мы давно ищем, — пояснил Фармер, как мне показалось, с некоторым восхищением в голосе. — Не слышал его имени уж сколько лет. Но если он каким-то боком связан с тем, что приключилось с твоим Па, тогда наши пути поистине сошлись неслучайно. Потому что люди, которых я выслеживаю, состоят в крупнейшей банде фальшивомонетчиков на всем Среднем Западе. А Мак Боут — один из лучших фальшивомонетчиков в мире.