Призвание – писатель. Том 1

Сборник, 2022

В сборнике современной прозы и поэзии издательство «Четыре» вновь объединило литераторов ближнего и дальнего зарубежья. Читатели не только встретятся с уже знакомыми и полюбившимися авторами, но и откроют для себя новые имена. Эра компьютеров и интернета всё больше покоряет мир. Несмотря на это, нам пока сложно представить свою жизнь без хороших книг. Увлекательные сюжеты и интересные персонажи неизменно привлекают нас, заставляя испытать радость либо почувствовать боль. И всё это благодаря дару писателя и его кропотливой работе. Наша жизнь непредсказуема и многогранна, а литература, помимо природного дарования, требует отточенного слога, терпения и ежедневного труда. И лишь время даст понять, действительно ли стремление писать – призвание от слова «зов».

Юрий Воротнин

Юрий Воротнин родился 21 января 1956 г. в п. Пирово г. Тулы.

В 1978 г. окончил строительный факультет Тульского политехнического института.

С 1978 г. живёт в г. Дедовске Московской области.

Стихи печатались в журналах «Поэзия», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Сибирские огни», «Дальний Восток», «Алтай».

Автор нескольких книг стихотворений.

«Часы не идут, вязнет сырость в углах…»

Часы не идут, вязнет сырость в углах

И окна крест-накрест забиты,

Но скрипнула дверь, словно соль на зубах,

Душа поднялась до молитвы.

Когда я входил в этот дом нежилой,

Концы не срастались с концами,

Но печку при мне затопил домовой,

И печь зацвела изразцами.

Сквозняк коридоры продул на лету,

Крылом не задел паутинки,

И память размыла в глазах темноту,

Как переводные картинки.

Немного тепла — и вокруг оживут

Давно позабытые лица

И долгий со мной разговор заведут.

Как сладко им разговориться!

Я истово заговор дедов шепчу,

Я глажу ковёр самотканый,

А вслед домовой затепляет свечу

И чай разливает в стаканы.

Качается месяц сквозь доски в окне,

Полы лунным светом протёрты,

И силы мои возвращаются мне,

И жизнь возвращается мёртвым.

«Не то чтоб сеял зло…»

Не то чтоб сеял зло,

В необъяснимой страсти

Звериное число

Раскладывал на части.

Мне ночью не спалось,

Мне днём не просыпалось,

Я чувствовал, как ось

Земная напрягалась,

Как шли материки

Открыто друг на друга,

Как Солнце вопреки

Сойти пыталось с круга.

Я понимал: игра

Моя давно за краем.

И знал — земля сыра,

А рай необитаем.

«Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте…»

Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте,

Вбита в землю по горло верста,

А тому, кто хоть раз повисел на кресте,

Даже дня не прожить без креста.

Не жалею себя и к другим без щедрот,

И смотрю до окалин в глазах,

Как качается гать от совиных болот

До совиной звезды в небесах.

Ни прощеньем твоим, ни слезой на ветру

Не унять мне тоски ломовой,

И с размаху вбиваю в пространство версту,

Чтоб не кончился путь столбовой.

«Кто мне истину откроет…»

Кто мне истину откроет,

Светом тьму посеребрит?

Не с того ли ветер воет,

Что душа моя болит?

Кто удержит равновесье?

Кто пошлёт благую весть?

Есть над нами поднебесье,

И земля под нами есть.

Отчего в ученье строгом

Ересь тлеет, как ожог,

То ли ходим все под Богом,

То ли все мы вместе — Бог?

Я стою пред образами,

Я держу в руках свечу

И закрытыми глазами

Вижу дальше, чем хочу.

«Вот и кончилось время прощаний…»

Вот и кончилось время прощаний,

Обусловлен последний уют,

Мы уходим туда не с вещами,

Вещи дольше обычно живут.

Их удел средь завалов подённых

Дольше века из рук не сходить,

Чтоб ещё на земле не рождённых

И уже неживых породить.

Чтобы утром в тягучем тумане

Слышал я сквозь столетний гранит,

Как у прадеда в чайном стакане

Колокольчиком ложка звенит.

«К какому рубежу…»

К какому рубежу

Лета́ меня готовят,

Огонь в руках держу,

А ощущаю холод.

И в памяти моей

Иных земель поверья,

Вода других морей,

Других лесов деревья.

То ль это миражи,

То ль просто совпаденья,

То ль очень долго жил

До своего рожденья.

«Снег калёный, как будто казённый…»

Снег калёный, как будто казённый,

Как ни крутишься — ветер в лицо,

В этом поле и хлебные зёрна

Прорастают лишь сорным словцом.

Потому здесь и вольному воля,

Что удел ни один не обжит

И дорога до этого поля

Через это же поле лежит.

Меньше яблока редкое солнце,

Облаков надвигается спуд,

Но, как насмерть, стоят оборонцы

И дорогу туда стерегут.

«Кричу, когда огонь прожжёт…»

Кричу, когда огонь прожжёт

Меня дыханием лужёным:

«Бог бережёных бережёт,

А каково небережёным?»

Мне эхо катится в ответ,

Ожоги лечит и нарывы:

«Не бережённых Богом нет,

Есть, кто мертвы, и есть, кто жи́вы».

Смиряюсь, слышу, и огня

Я не боюсь проникновенья,

И Бога, спасшего меня,

Оберегаю от забвенья.

«Говорил-говорил, как слова доставал из колодца…»

Говорил-говорил, как слова доставал из колодца,

И заплакал потом, и давай причитать-голосить,

Будто горло пробил наконечник стрелы инородца,

И рванула из горла тоска и печаль по Руси.

Не по родине плач, что гремела державным железом,

По Руси — гой-еси! — что лишь в гусельных сказах жива,

Где семь вёрст до небес, только семь, но всё лесом и лесом,

А за каждым кустом колдуны, ведуны, татарва.

Он плетёт языком, но какие узлы расплетает,

Отмывает слезами, что жизнь накоптила во мне,

Красно солнце встаёт, ясный сокол с запястья взлетает,

И в воде не тону, и опять не сгораю в огне.

Я семь вёрст пролечу, отобьюсь, отмолюсь по дороге,

Меч заветный в руках, сапоги-скороходы не жмут,

И увижу свой дом, и узнаю родных на пороге,

И услышу, как птицы и ангелы вместе поют.

«Долгий путь слезой суровой вышит…»

Долгий путь слезой суровой вышит,

Прорастёт слеза и зацветёт,

Кто не слушал — дальше не услышит,

Кто не выжил — больше не умрёт.

На каких мы выросли заквасках!

Как дышали светлою волшбой!

Укатили сказки на салазках

И забрали бабушку с собой.

Я с тревогой памяти внимаю,

Санный след, как ленточку, тяну,

Жизнь прожил, а всё не понимаю,

Что я жизнь обратно не верну.

Утомились реки от движенья,

Намерзает в зеркало вода,

И ещё живые отраженья

Прибирает мёртвая вода.

«Кому-то жизнь — тяжёлый грех…»

Кому-то жизнь — тяжёлый грех,

Кому-то — окаянство.

Я шёл во тьме, покуда свет

Не очертил пространство.

Я выживал, где жизни нет,

И пропадал, где жили,

Но выпрямлялся снежный свет

Работой сухожилий.

И как бы чёрная смола

По следу ни кипела,

Легонько жизнь моя плыла

По белому, над белым.

Но что и раньше, что во тьме

Мне было непонятно:

Откуда жизнь взялась во мне

И как уйдёт обратно.

«Закрыть бы свинцовые веки…»

Закрыть бы свинцовые веки

И слушать всю ночь напролёт,

Как бьются подземные реки

В корнями затянутый свод.

Не ведать бы вечной мороки,

Концы расплетая в узлах,

А зреть, как древесные соки

Восходят в отвесных стволах.

Глаза не кривить в укоризне

На злое жильё и быльё,

А плыть по течению жизни,

Сливаясь с теченьем её.

И знать, что во странствиях долгих

Хоть раз по прошествии лет

Бог встретит меня среди многих

И тихо помолится вслед.

«Нет, не всегда, лишь от случая к случаю…»

Нет, не всегда, лишь от случая к случаю

Вижу, сжимая виски:

В Царстве Небесном за тучей тягучею

Бабушка вяжет носки.

Нет, не всегда, только изредка-изредка

Вижу: со звёздных крылец

Смотрит в печали, как будто сквозь изгородь,

Как виноватый, отец.

Там, в небесах, перед взорами Божьими,

В вечной тоске по своим

Молят они, чтоб родные, пригожие

Не поспешали бы к ним.

«И вдруг языческие боги…»

И вдруг языческие боги

Пронижут молнией века,

Сухой травой мне свяжут ноги

И полонят, как языка.

Разговорюсь, но тьма глухая

На полуслове оборвёт,

И подо мной трава сухая

Семью цветами зацветёт.

«Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё…»

Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё,

Жить недолго рыбью, плавники без воды заржавеют.

То, что делает сильными, как-нибудь нас и убьёт,

То, что делает слабыми, как-нибудь нас пожалеет.

Пресыщенье судьбой поневоле заводит в отлог,

Где дарован покой, где тоска попросила смиренья,

Где и сила, и слабость в единый вмещаются вдох,

Где нещадная боль зарастает травою забвенья.

«До снега сорок дён…»

До снега сорок дён,

Как сорок дён до смерти,

На рубеже времён

Безвременье на свете.

Так было всё до нас,

При нас и будет после,

Внутри огонь погас

И выпал пеплом возле.

И нет тебя родней,

И надо умудриться

Успеть за сорок дней,

Как заново, родиться.

«Я легко бы смирился с ущербом…»

Я легко бы смирился с ущербом

В том, что день отвалился в тщете,

Коль кошачьею лапкою верба

Прикоснулась б к холодной щеке,

Коль понять бы сумел в круговерти

На пороге летучей весны —

Все грехи, что скопились до смерти,

До рожденья ещё прощены.

И вдыхал бы, как после побега,

Полной грудью, пока не остыл,

Свежий запах последнего снега,

Прелый дух прошлогодней листвы.

«Больно резать по живому…»

Больно резать по живому,

А по мёртвому больней,

Я по следу межевому

Уходил в простор полей.

Я искал себе кумира

Средь отеческих могил,

Было холодно и сиро,

Не хватало слёз и сил.

Но зато звезда светилась,

Отражая свет во мне,

И душа моя томилась

По заветной старине.

Я в провалах бездорожья

Видел всех, кто был забыт,

И рука держала Божья

Надо мной небесный щит.

«Не холодом злым, не огнём…»

Не холодом злым, не огнём,

А света легчайшим движеньем

На Землю вернётся моё

От древней звезды отраженье.

Но всё это будет потом,

Пока я живу и не маюсь,

Сижу на крыльце золотом

И в золоте глаз отражаюсь.

«В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом…»

В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом,

Тьма вязала концы и начала.

И спросил я у Тьмы: «Что же будет потом?»

«Белый Свет будет», — Тьма отвечала.

Дотерпел я, дождался, забрезжил рассвет,

Зацепился за землю лучами.

И спросил я, тревожась: «А что же вослед?»

«Будет Тьма», — Белый Свет отвечал мне.

И, упорствуя, каждый стоял на своём

И одно выговаривал имя,

И верёвкой вилась, и горела огнём

Жизнь моя, как граница меж ними.

«Жизнь свою сомненьем отягчаю…»

Жизнь свою сомненьем отягчаю,

Колочусь в закрытые врата

И обряд от веры отличаю,

Как нательный крестик от креста.

За своих чужих не принимаю,

Душу синим пламенем палю,

Так смотрю, что всё запоминаю,

И боюсь, что вдруг заговорю.

«Мы рядом не ходим, мы вместе — гроза…»

Мы рядом не ходим, мы вместе — гроза,

Удел наш — движенье по кругу,

Но если встречаются наши глаза,

Нас тянет невольно друг к другу.

Не выдержу вдруг и на встречу с тобой

Я выйду в хрустящей сорочке,

И наши дороги по хорде тугой

Сойдутся в негаданной точке.

И молния внутренний круг озарит,

И лёд пограничный растает,

И тракт золотой, что над миром царит,

Наш прах в колею закатает.

Лебеди-гуси

С каждым прожитым днём понимания больше и грусти,

С каждой спичкой зажжённой и сам, словно хворост, горю,

А забудусь на миг — и несут меня лебеди-гуси

Через лес, через дол, через долгую память мою.

Озаряются дали, и вижу я мать молодою,

И отец-молодец, с ним любая беда не беда,

Ранним утром меня умывают живою водою,

Чтоб с меня худоба уходила как с гуся вода.

Над тоскою моей, над уснувшей с усталости Русью,

Над вороньим гуляньем, затеявшим суд-пересуд,

Сколько крыльев хватает несут меня лебеди-гуси,

Сколько крика хватает зовут мою память, зовут.

То дорога легка, то вокруг облака без просвета,

То дымком от печи, то пожаром потянет с земли,

Золотыми шарами и мёдом нас балует лето,

Серебром осыпают усердные слуги зимы.

Но недолог полёт, возвращенье всегда неизбежно,

Оборвётся сомненье, проститься и то не успеть,

И смотрю я назад, и такая мне видится бездна,

Что оставшейся жизни не хватит её рассмотреть.

«Осень в райских садах…»

Осень в райских садах…

С неба падают яблоки,

А в земных городах

Начинаются ярмарки.

Осень в райских садах…

Позолота как золото,

Ради этого в прах

Жизнь моя перемолота.

Осень в райских садах…

Согрешить да покаяться,

То ли мёд на устах,

То ли кровь запекается.

Осень в райских садах…

Не доверившись ангелам,

Постою на весах

И уйду неприкаянным.

«Вот она, последняя дорога…»

Вот она, последняя дорога

По еловым веткам в благодать,

И уже рукой подать до Бога,

До небес уже рукой подать.

Я тебя жалею с опозданьем,

Мне немного выпало успеть:

Целовать последним целованьем

И последней жалостью жалеть.

«Тяжёлый дождь над нашей стороною…»

Тяжёлый дождь над нашей стороною

Идёт, бредёт, качается, ползёт,

То вдруг застынет каменной стеною,

Да так, что птицы тянутся в облёт.

И не утихнет этот дождь до снега,

Расквасит землю, небо раздерёт.

Зато какое время для побега —

Размытый след собака не берёт.

«Я на жизнь и на смерть никогда не играл…»

Я на жизнь и на смерть никогда не играл,

Только жил между жизнью и смертью

И из бездны людской сам себя доставал,

Словно рыбу, тягучею сетью.

И цеплялся за край, и дышал тяжело,

В одиночестве было мне тесно,

И светился мне берег ещё нежилой,

И темнела обжитая бездна.

«Спасённый небесною твердью…»

Спасённый небесною твердью,

Земною затянутый в жгут,

Живу между жизнью и смертью,

Так многие нынче живут.

И в храмах по дням поминальным

Ловлю себя, как в ворожбе,

В старанье движеньем случайным

Поставить свечу по себе.