Избушка на краю омута

Полина Луговцова, 2019

Победитель XI ежегодного литературного конкурса "Новая книга" 2020 г. в номинации "Мистика. Хоррор. Саспенс", 2-е место. Камышовка – опустевшая деревушка в сибирской глубинке. Говорят, жители ее не разъехались в поисках лучшей жизни, а сгинули. Незримое зло, поселившееся в тех краях, год от года пожирало несчастных, и теперь ему нужны новые жертвы. Но, кажется, кто пойдет по доброй воле в такое гиблое место? А ведь идут. Есть для того приманка – многие знают, что еще в давние времена спрятан в той глуши клад хана Кучума – несметное богатство. Только не знают, что не смогут просто так взять сокровище, есть у него хранитель – тот, кто и пригласил темные силы клад Кучума стеречь.

Лада

«Когда-то жила я

В зловещем краю.

Покинуть мечтая

Деревню свою,

Помчалась я, помню,

Сквозь вымерший лес,

Отправил погоню

Обманутый бес.

Спаслась я тропою

От алчущих стай,

А вместе со мною

Сбежал и мой край».

— Расскажите нам про сокровища хана Кучума! — раздался требовательный голос с последней парты. Как всегда, Неупокоев пытался сорвать урок. Лада вздохнула, подумав в очередной раз, что некоторые фамилии появились неспроста, хотя его отец, директор этой школы, носил ту же фамилию и являл собой образец отлично воспитанного и уравновешенного человека. Но ему уже было под сорок. Возможно, в возрасте своего сына он тоже срывал уроки.

— Я еще не закончила с новой темой, — ответила она, пытаясь прибавить голосу строгости, но на самом деле не сердилась. Неупокоев удивлял ее своей любознательностью. В этом возрасте подростки обычно теряют интерес к знаниям, переключая внимание на противоположный пол. А еще они начинают курить, хамить и прогуливать уроки. Некоторые уже пробуют алкоголь. Тринадцать лет — непростой возраст. Еще год-два назад это были озорные наивные дети, а теперь они пытаются отстаивать свою независимость и самоутверждаются перед взрослыми и друг перед другом.

Боря Неупокоев был другим: учиться любил, новые темы впитывал с жадностью, вгрызался в учебу, как короед в древесину. Но интересно, с чего это он заинтересовался сокровищами Кучума именно сейчас, в мае, когда близились итоговые контрольные, а эту тему они прошли еще в прошлом году и изучать ее не требовалось.

— Ну, расскажите! Вы наверняка знаете об этом больше, чем написано в учебниках и в Интернете. Вы же преподаете историю! — Парень не унимался. — И сами говорили, что жили в детстве в той самой деревне, где зарыт клад!

— А ты что, собрался на его поиски? Разбогатеть хочешь? — насмешливо спросила Лада. Класс разразился дружным хохотом, но звонкий голос Леры Красавиной перекрыл его:

— Ты опоздал, Неупокоев! Сокровища давно найдены, а тот, кто их выкопал, никогда никому об этом не расскажет. По крайней мере, я бы точно не стала трепаться о таком.

— Красавина, знаешь ли ты, что нашедший клад обязан передать его государству? Это же историческая ценность, которая значит намного больше, чем материальная, — возразила Лада и постучала указкой по столу, призывая всех к порядку.

— Ну, расскажите еще раз ту историю, пожалуйста! — взвыл Неупокоев. — Про омут и поисковую экспедицию!

— Вот видишь, ты и сам все знаешь, зачем рассказывать? — ответила Лада.

— Да я уже забыл все!

— Да, расскажите, я вообще ничего такого не знаю, — добавил Саша Разгуляев, сосед Неупокоева по парте. Вот парочка! Неупокоев и Разгуляев, друг другу под стать.

— Ладно, вы же не отстанете, — сдалась Лада и погрузилась в воспоминания. — Я тогда была вашего возраста или чуть младше. Жила я с родителями в деревне Камышовка Седельниковского района. И главной достопримечательностью там был омут. С виду небольшой, но очень коварный и опасный водоем. Говорили, что в нем мощные водовороты, которые могут утянуть человека на дно. Или в бездонные пропасти, которых там во множестве.

— В которых прячется водяной, да? — выкрикнул Неупокоев. — Расскажите, как вы его увидели!

— Так тебе про водяного или про клад? — В голосе Лады слышалось раздражение.

— Ну, простите, Лада Николаевна. Молчу.

— Водяного я и в самом деле видела, но до сих пор не уверена, что это мне не показалось. Шла я однажды с другими деревенскими детьми в соседнее село, в школу. Как раз был май, как сейчас. Жара стояла невозможная. Учиться совсем не хотелось. Решили мы искупаться в том омуте, хотя родители нам это строго-настрого запрещали. Но мы сразу договорились, что только у берега поплещемся, чтобы на глубину никто не заплывал. Залезли в воду прямо в сарафанах. Порезвились с полчаса да стали выбираться. И тут одна девочка как закричит дурным голосом: «Меня кто-то за ногу схватил! Помогите! На дно тянет!» Подумали вначале, что шутит она или из мальчишек кто-то нырнул, напугать решил. Но нет, все наши были рядом. Стали за руки ее вытаскивать, но ничего у нас не выходило. Девочку тянуло на дно, и она уже начала захлебываться. Тогда я решила нырнуть, посмотреть, что ж там такое. Может, зацепилась за что-то платьем? Вода в озере была совсем мутная. Смотрю на ее ноги, еле различаю, как в тумане. А рядом что-то большое, корявое, разлапистое, будто растопыренные корни поваленного дерева. И край сарафана ее вокруг одного из корней обвился, запутался. Я ткань дернула, а тот корень, как щупальце, вдруг извиваться стал, и остальные корни ко мне потянулись. А за ними что-то огромное в темноте двигалось. И будто два глаза смотрели на меня оттуда, на рыбьи похожие. Я еще сильнее дернула край платья, и удалось его высвободить. Всплыли мы с той девочкой на поверхность и как ошпаренные из воды выскочили. Остальные на берегу уже стояли. Решили, что мы обе утонули. Когда я рассказала, какое страшилище на дне увидела, никто мне не поверил. Только у той девочки синяк с ноги месяц не сходил. Выходит, держало ее за ногу что-то… или кто-то. Но, может, не водяной это был, а коряга просто, и синяк на ноге был от того, что ударилась она об нее. А то, что корни шевелились, мне почудилось просто от страха, и глаза на самом деле были просто сучками.

— Прикольная страшилка, но не пойму, при чем тут сокровища? — высказалась Красавина.

— Не все могут похвастаться хорошим логическим мышлением, — съязвил Неупокоев. — А сокровища при том, и потому их не нашли до сих пор, что их водяной охраняет. В славянской мифологии о водяном сказано, что это настоящий черт, бес, нечистая сила и что существо это способно любой облик принимать.

— Ты это сам только что придумал? — фыркнула Красавина, плавным жестом откидывая за спину длинные волосы.

— Нет. В Интернете написано.

— На заборе тоже написано.

— А, может быть, вы помолчите, если хотите услышать продолжение? — Ладе снова пришлось стучать по столу указкой, которая уже и так вся была в трещинах. Стало тихо, и она продолжила:

— Водяной там был или нет, а только в деревне все говорили, что в омуте нельзя купаться. Мы однажды нарушили запрет и чуть жизнью не поплатились. С тех пор в воду лезть больше нас не тянуло. Если и шли вдоль омута, старались на воду даже не смотреть. Но однажды приехали какие-то ученые из города и привезли с собой оборудование. Принялись омут наш исследовать, искали что-то. Штуковины круглые на тросах в воду окунали. Тогда и пошел по деревне слух о сокровищах кучумовских. Говорили, что, возможно, в омуте они спрятаны, на дне. Наверное, кто-то из приезжих исследователей проболтался местным, потому что в каждой избе об этом только и судачили. Однако экспедиция на озере недолго простояла. Через неделю случилась беда: двое участников пропали. Самое странное, что остальные их даже искать не стали. Вмиг собрались да уехали, половину оборудования своего бросили, будто бежали от чего-то или от кого-то. Больше не приезжали.

— А что за сокровища и кто такой Кучум? — раздался писклявый голос Вити Сомова. Его тут же осмеяли.

— Вечно считаешь ворон на уроках, — вздохнула Лада. — И зачем ты в школу ходишь, если все равно ничего не слушаешь?

— Хан Кучум правил в Сибири, а потом пришел Ермак и стал воевать с ним, — объяснил Неупокоев. — Ермак был убит в бою, но его воины гоняли хана по степям и лесам еще долгие годы, и тот, чтоб не таскать за собой сокровища и не растерять их по дороге, запрятал их в сибирских землях неизвестно где.

— И что, богатые у него были сокровища? — спросил Витя, удивив Ладу не свойственным ему любопытством к историческим фактам.

— Точной оценки его казны нет, но есть сведения о таких драгоценных изделиях, как трон на львиных лапах, отлитый из золота, алмазы чистейшей воды величиной с голову новорожденного ребенка, а уж золотых и серебряных блюд, перстней с изумрудами и рубинами у него было несметное количество, — сообщила Лада.

— Это круто, — кивнул Витя, явно впечатленный.

— Жаль, что убили Кучума, не узнав, где сокровища! — добавил Неупокоев, и тут прозвенел звонок. Все мгновенно сорвались с места, устроили, как обычно, в дверях давку, и через минуту класс опустел. Тотчас голоса учеников донеслись с улицы, врываясь в открытое окно. Урок истории был последним, и все двадцать пять подростков вихрем вырвались на волю, оглашая школьный двор радостными криками, девичьим визгом и нарочито грубым мальчишеским хохотом, больше похожим на лошадиное ржание. И топали они так же звучно. Подростки — такие юные — полные задора и радости. Лада вспомнила свое детство. Тогда у нее не было ни единого повода для веселья. Сдавленная тисками непрерывного страха, она не смела даже громко разговаривать, боясь, что ЭТО обратит вдруг на нее свой губительный взор. ЭТО было повсюду в той деревне, где прошло ее детство. Все знали об ЭТОМ и боялись. Умирали от ужаса в ожидании своей очереди, которая неумолимо приближалась с очередным исчезнувшим жителем. Кто мог, уехали в город или в соседние села, но большинство было не в состоянии купить себе другое жилье, а продать свой дом в таком захолустье было невозможно даже за копейки. Деревня вымирала.

В сельской местности населенные пункты пустели повсюду. Это было тенденцией времени. Города росли с каждым годом, а деревни исчезали одна за другой, и хотя это было грустно, но не было в том ничего ужасного. Люди просто уезжали в поисках лучшей жизни. С Камышовкой все было не так. Она вымирала в прямом смысле слова. Гибла, сжираемая ЭТИМ медленно, но неумолимо, по три-пять жителей за год. И хотя никто никогда не видел трупов или костей исчезнувших, все знали, что те мертвы. ЭТО заглянуло в каждый деревенский дом, оставив после визита горечь утраты и обжигающий пуще лютого мороза страх, лишающий разума. Об ЭТОМ Лада не рассказывала своим ученикам, лишь позабавила их страшилкой о водяном. На самом деле все было гораздо хуже, чем водяной, сидящий в омуте. Покинув деревню в тринадцатилетнем возрасте, она никогда и никому не рассказывала о своих настоящих страхах. Кто бы поверил ей? В то время сочли бы, что у нее богатая фантазия, как у многих бывает в юности, а если заявить о таком сейчас, когда исполнилось двадцать восемь, решат, что ей необходимо лечение у психиатра, и, скорее всего, отстранят от работы учителем. Поэтому даже ее родная тетя, которая увезла ее после того, как Лада осталась сиротой, ничего не знала о том, что творилось в деревне.

Тетя и мать Лады были сестрами и родились в городе, но мать, повзрослев, вышла замуж за деревенского. Познакомилась во время выездов на полевые работы. Тогда студентов посылали в помощь колхозникам, убирать урожай, и, встретив свою судьбу на картофельном поле, мать вышла замуж и осталась в Камышовке, несмотря на уговоры родителей вернуться в город вместе с мужем. Муж, отец Лады, хотел быть хозяином в своем доме. В то время Камышовка была еще многолюдной и зажиточной, а исчезновения людей считались несчастными случаями. И если поговаривали о нечистой силе, то отец Лады тогда над такими слухами лишь посмеивался, считая досужим вымыслом суеверных стариков. Сам не верил ни в Бога, ни в черта, как и положено было настоящему советскому человеку. Он был молод и мечтал о крепкой деревенской многодетной семье. Детей у них с матерью родилось пятеро. Лада была последней и — единственной, оставшейся в живых. Старшего брата Тимофея она не помнила: он исчез, когда ей было три года. Образ второго брата, Елисея, был смутным, еле уловимым. Зато Лада запомнила душераздирающие рыдания мамы. Тогда она не поняла, что случилось. Но с тех пор Елисей дома больше не появлялся.

Несколько лет прошло, Лада пошла в школу. В соседнее село через лес шли гурьбой. Она и две старшие сестры старались не отставать от остальных, помня строгий наказ родителей. Иногда это было непросто: лес манил то ягодной полянкой, то семейкой крепких подберезовиков, то пестрыми цветами, выглядывавшими из травы неподалеку. Ладе хотелось добраться до лесных даров, но она не смела и на шаг отойти в сторону. «Не вздумайте отойти, не то лесные буки вас сразу заберут!» — пугала мать. Кто такие эти буки, она объяснять не хотела. И каждый раз всю дорогу Ладе чудились ужасные страшилища, выглядывающие из переплетения ветвей, нависающих сверху, из кустов шиповника, густо разросшихся между сосен, из-за черных, будто сажей испачканных, стволов. Иногда ей казалось, что в темных дуплах светятся чьи-то злые глаза, следящие за ними.

Однажды после ночного ливня дорога превратилась в жидкое месиво, идти по ней было невозможно. Вдоль нее росли колючие кусты, и детям пришлось углубиться в лес, темный и густой, с торчащими острыми пнями и поваленными бурей деревьями. Было ветрено, и сосны скрипели, покачиваясь, отчего казалось, что пространство вокруг наполнено жалобными стонами. В то утро исчезла одна из сестер Лады, Ксения. Как это случилось, никто сказать не мог. Она все время была где-то рядом, но когда пришли к опушке, за которой начиналось зеленое поле, ее уже с ними не было. Она будто растаяла. Ни испуганных криков, ни звуков борьбы — ничего. «Ее унесли буки, — решила Лада. — Наверное, забрали в дупло или затащили в нору, вырытую под старым пнем, и съели там». Все потому, что шли они не по дороге, а лесом, что было категорически запрещено.

Когда Лада и другая сестра, Маша, вернулись домой без Ксении, они даже сказать ничего не успели. По их растерянным, испуганным лицам родители все поняли сразу. Отец рухнул на пол, как бревно, и побелел. Он умер мгновенно — как выяснилось, от сердечного приступа. Его похоронили на местном кладбище за старой заброшенной церковью. Могил там было мало: своей смертью в Камышовке умирали редко. Мать, выплакав все слезы и охрипнув от рыданий, слегла. Перестала есть, все время смотрела в стену и бормотала что-то невнятное. Хозяйство легло на плечи девочек. Ладе тогда уже исполнилось одиннадцать, Маша была старше на два года. Ох, и тяжко им пришлось! Поначалу соседи приходили помочь, но потом перестали: у всех свои дела и заботы, на чужое хозяйство нет ни сил, ни времени. Маша взяла на себя самое трудное: — хлев, курятник и огород. А Лада хлопотала по дому и присматривала за больной матерью, беспрестанно бормочущей жуткую несусветицу, от которой волосы вставали дыбом. «Старый упырь, жрет и жрет, утробу набивает, насытиться не может. Кровь пьет человечью, кости грызет, мясо жует. Сожрал всех моих деток, ручки-ножки объел, — и не подавился. Чтоб скрючило его, чтоб язвами продырявило, чтоб брюхо его бездонное разорвало, чтоб внутренности его сгнили, чтоб мучился он веки вечные и покоя не знал». Лада как-то рассказала об услышанном Маше, но та лишь отмахнулась: «Из ума она выжила, не видишь разве?» Но Ладе казалось, что мать говорит о каком-то человеке, которого знает. Спрашивать было бесполезно, та ее будто не слышала, лишь твердила одно и то же: «Кровь пьет, мясо жует, кости глодает… Изыди, лютый, изыди!» Лада старалась не слушать ее бред, но с каждым днем поведение матери ужасало ее все больше. Тихий ропот сменился криками: «Прочь, изверг! Не трожь мя! Пшел вон из дома, кровопивец!» При этом она исступленно махала руками в воздухе, будто хотела ударить кого-то. Теперь и подходить-то к матери было страшно. Однажды, дождавшись затишья, Лада приблизилась к кровати с тарелкой щей, чтобы накормить ее, и та вдруг ударила по миске кулаком, да так, что брызги по всей спальне разлетелись. Лада отпрянула и залилась слезами, не зная, что делать. Лучше б уж навоз в коровнике чистила да огород вскапывала, чем видеть, что с матерью творится. Та лишь к ночи затихала, когда Маша, уработавшись, возвращалась в дом. Лада жаловалась ей, но сестра отмахивалась: «Перестань. Делай, что должна. Мать о тебе заботилась, а ты, что же, отлынивать вздумала? Мне и так трудно, без твоего нытья. Вот, глянь, какие мозоли надулись. Дрова колола, землю копала, воду таскала. А ты сидишь в доме, не утруждаешься, еще и недовольна». «Но мне страшно, Маша», — сквозь слезы шептала Лада, зная, что та уже не слушает ее. И все продолжалось по-прежнему, но внезапно закончилось одной из летних ночей, пугающих тягостной мертвой тишиной.

Лада проснулась от скрипа отворяемой входной двери. Сон улетучился мгновенно, сменившись ужасом. Кто? Вошел или вышел? Прислушалась — шорох какой-то в сенях. Потом вторая дверь хлопнула — та, что на улицу ведет. Она вскочила с постели и к окну метнулась. Как раз мимо него проплыла сутулая фигура матери в ночной рубахе и с вилами наперевес. Куда это среди ночи идти вздумала? Зачем вилы ей понадобились? И вообще, не сон ли это? Мать уж год не вставала и подавно никуда не ходила после смерти отца. Не веря своим глазам, Лада побежала в материнскую спальню. Пусто. Смятое одеяло валялось на полу. «Маша!» — закричала она, бросилась в комнату сестры, попыталась растормошить ее, но та спала крепко. Тогда, боясь, что мать сотворит что-нибудь страшное, Лада выбежала на улицу. Белое пятно ночнушки маячило уже далеко, в конце улицы. Быстро же она идет! Лада припустила следом, но, как ни старалась, не могла ее не то что догнать, но даже хоть немного приблизиться. «Мама! Постой! Куда ты?» — кричала Лада, но отвечали ей лишь потревоженные собаки, мечущиеся за глухими заборами. Недоумевая, как матери удавалось так быстро передвигаться, она бежала что есть мочи, но расстояние между ними только увеличивалось, а белое пятно вдали уменьшалось. Вскоре оно совсем растаяло, исчезнув в ночи.

— Эй! Чего домой не идешь? — От тягостных воспоминаний ее отвлек знакомый голос. В класс ворвалась Лариса — именно ворвалась, а не вошла. Она всегда так перемещалась, словно на пожар спешила, создавая вихри в воздухе. Определение «темпераментная» подходило к ней во всех отношениях: шумная, резкая и всегда как будто на взводе. И хотя класс был пуст, в нем сразу стало тесно от ее громоздкого, пышущего здоровым жаром тела, от громкого низкого голоса, от облака тяжелых сладких духов, от взмахов полных рук, которыми она сопровождала свою бронебойную речь, способную оглушить даже тугоухого. Лариса всегда говорила много, умудряясь при этом не сказать ничего существенного. Выслушать ее до конца было невозможно. Поначалу Лада вежливо терпела ее бессмысленные тирады, произносимые с таким апломбом, будто ничего важнее в этот момент быть не могло, но потом поняла, что хоть перебивать и некрасиво, однако это единственный способ превратить монолог в диалог. Удивительно, но Лариса сразу замолкала, уступив право слова собеседнику. Потом Лада поняла, что та просто не любила паузы в разговоре и считала своим долгом заполнять их.

Вот и сейчас Лариса тараторила, собирая в кучу все, что в голову взбредет: об аномальной для мая жаре, о продуктах со скидкой в ближайшем супермаркете, о решении сесть на очередную диету, о последних новостях в мире шоу-бизнеса, потом вновь вернулась к теме продуктов, жалуясь на бесконечный рост цен, вспомнила о надоевшем отце-алкоголике и в который раз заявила, что в ближайшее время непременно выйдет замуж. К этому моменту Лада собрала свои бумаги, закрыла окно и вымыла классную доску. Теперь можно было идти. Она молча пошла к выходу. Неумолкающая Лариса не отставала ни на шаг. К несчастью, она была не только коллегой по работе, но и соседкой по подъезду. Ее квартира находилась на этаж ниже той, где жила Лада, поэтому назойливую трескотню придется слушать всю дорогу. Но Лада уже привыкла к этому за много лет, как и к тому, что Лариса заявлялась к ней в гости чуть ли не каждый вечер, если у нее не было свидания с очередным кандидатом в женихи. Замуж она рвалась страстно, готовая пойти за первого встречного, но почему-то никто ее в жены не брал. После нескольких торопливых встреч несостоявшийся муж сопротивлялся всем ее попыткам продолжить общение, ссылаясь то на занятость, то на болезнь, то просто игнорируя бесконечные телефонные звонки. Лариса атаковала до тех пор, пока не появлялся новый кандидат. Знакомилась по интернету, переписывалась, но до реальной встречи доходило редко. Жила она вместе с отцом-алкоголиком, каждый вечер напивавшимся вдрызг. Тихий незаметный человечек после полулитра горячительного превращался в дикое непредсказуемое существо: мог запустить в дочь тяжелым предметом, ругал матом, все время опрокидывал мебель, шумел — в общем, не давал жить спокойно. Наверное, поэтому Лариса так отчаянно стремилась к замужеству, не из-за желания обрести любовь и семью, а просто, чтобы вырваться из ада. Когда, обычно к ночи, ей становилось совсем невмоготу, она поднималась к Ладе, и при этом у нее было такое просительное и виноватое лицо, что та не могла ей отказать. Проболтав около часа ни о чем, они вместе спускались в квартиру Ларисы — одна она заходить боялась. Если отец спал, а обычно так и было, то Лада возвращалась домой. Но бывало, что, едва приоткрыв дверь, они ее тут же захлопывали, и что-нибудь тяжелое билось в нее с той стороны. Тогда Лариса оставалась ночевать у Лады, которая боялась, что когда-нибудь Лариса к ней переселится. Горемычная соседка и так не раз замечала то, что ей, Ладе, привольно живется одной в трехкомнатной квартире, доставшейся по наследству от тети. Семью Лада так и не завела. Она и не прилагала к поиску мужа никаких усилий, считая, что судьба сама исполнит предначертанное. Все мужчины, обратившие на нее внимание, казались Ладе чужими. Она ждала суженого, как героиня старомодного женского романа, будто не замечая уходящей молодости.

Едва они вышли на школьное крыльцо, как аромат едва пробившейся листвы вскружил голову. Солнечные лучи накрыли теплыми объятиями. Шум резвящихся во дворе детей оглушил. На душе у Лады сразу стало радостно, но радость была с горчинкой, с примесью тревоги. Наверное, это никогда не пройдет. Невозможно забыть то тягостное ноющее чувство, предвидение скорой беды, терзавшее ее в детстве с наступлением мая. Лада хорошо помнила, что с весенним теплом, с подснежниками и пением птиц в Камышовке начинался сезон горя. И хотя она знала и ждала, каждый раз это случалось внезапно. Однажды улица оглашалась воем, протяжным и жутким, означавшим, что в семье кто-то пропал. Потом в течение лета такое случалось регулярно, один-два раза в месяц. В чью-то избу приходила беда, заставляя остальных трястись от страха и гадать, не их ли черед наступит следом. Лишь с холодами деревенские могли вздохнуть спокойно, зная по опыту, что зимой бояться нечего. Говорили, что зло, истребляющее жителей, на зиму впадает будто бы в спячку, как медведь, и никого не трогает до весны.

— Смотри! — Локоть Ларисы больно ткнулся Ладе в бок. — Вон наши смутьяны, Неупокоев и Разгуляев, шушукаются. Опять каверзу замышляют, поди. Или курить собираются.

Лада узнала мальчишек, стоявших на углу школы. Неупокоев держал в руках мятый желтый листок, который оба рассматривали с таким видом, будто это было нечто диковинное. Лариса уже тянула ее за руку, увлекая за собой. Заметив приближение учителей, те вдруг перепугались, а листок, смятый резким движением, исчез в кулаке Бориса.

— Что это там у вас? — Лариса подозрительно посмотрела на спрятанные за спиной руки ученика.

— Это личное, — ответил Неупокоев. Страх исчез, взгляд стал вызывающим.

— Личное у тебя дома, а здесь территория школы. Показывай! — скомандовала Лариса, сгоравшая от любопытства.

— Да перестань, — тихо шепнула Лада, стараясь, чтобы мальчишки не услышали. Неправильно подрывать учительский авторитет, не могла же она при них сказать ей, что это, и правда, не ее дело.

— Любовное письмо у него, — сообщил Разгуляев и хихикнул. — Вам не интересно будет.

— А, так вы любовные письма вместе читаете, что ли? — не унималась Лариса, нависая над ними горой. — Вижу, что врете. Показывайте! Любовные письма давно пишут в электронном виде, а ваши физиономии говорят мне, что вы что-то нехорошее затеяли!

— Не на что смотреть, — Разгуляев невозмутимо убрал комок бумаги в карман. — Пойдем, Санек.

— Нет, не пойдете, пока не покажете! — Лариса уперла руки в бока. Ладе было стыдно за свою коллегу. Даже если у мальчишек репутация хулиганов, все равно нельзя так себя вести. Они же ничего плохого не сделали!

В этот момент за спиной раздался голос директора:

— Так! И что они на этот раз натворили?

Лариса вздрогнула и мгновенно перевоплотилась. Теперь вместо злобной «училки» возникла добрая фея, мечтающая осчастливить весь мир. Ее взгляд устремился в лицо директора, губы растянулись в улыбке, отчего ее лицо стало еще шире.

— Добрый день, Федор Гаврилович!

— Что происходит? — снова спросил директор, покосившись на сына, теперь уже не выглядевшего таким дерзким.

— Говорят, любовные письма читают. — Лариса хихикнула, и Лада готова была от стыда под землю провалиться.

— Ничего подобного! — буркнул Борис, глядя на отца.

Тот пожал плечами, усмехнулся и сказал:

— Ну-ну! Уроки кончились, почему домой не идешь?

— Иду уже.

— Хорошо. Я до пяти в школе. К ужину буду. Если хочешь, можешь пиццу заказать.

— О! Класс! — Борис не скрывал радости. — Пицца! А можно еще острые крылышки и фри?

— Это вредно, — ответил директор и посмотрел на топчущуюся рядом Ларису. Наверное, ему неудобно было обсуждать при них семейные дела, и Лада, взяв подругу за руку, повела ее прочь со школьного двора. Та повиновалась, но неохотно, и несколько раз оглянулась на высокого крепкого мужчину в строгом костюме, бормоча:

— Нет, ну какой мужик, только посмотри! Один, без жены, сына растит! А костюмчик, как с витрины! Аккуратист! И красавец! Ты заметила, как он на меня смотрел?

Лада подумала, что директор на Ларису вообще не смотрел, но вслух сказала:

— Ага.

— Сто процентов, он на меня глаз положил! — продолжала распаляться та, путая мечты с реальностью. — Скромный, сказать сам не может. Придется самой брать быка за рога!

Лада представила себе эту картину, и ей стало смешно. Наверное, бедному директору придется искать пятый угол, когда решительная Лариса ворвется в его кабинет, чтобы взять инициативу в свои руки, тем более что у Федора Гавриловича была репутация заядлого холостяка. Преимущественно женский коллектив школы часто обсуждал его неприступность, ведь попробовать завязать с ним отношения стремились многие. Он нравился даже Ладе, хотя она, наверное, была единственной, кто не предпринял еще ни одной попытки. Ну, разве что, позволила себе улыбнуться пару раз. И то улыбкой это было трудно назвать — лишь намеком, особенно если сравнивать с Ларисиной.

Минут за двадцать дошли до замызганной блочной пятиэтажки, одной из нескольких десятков таких же, расположенных в рабочем районе на окраине города. Дома здесь были обшарпанные, с захламленными старьем балконами, с изрисованными стенами, стайками облезлых кошек у подвальных проемов и пропахшими мочой подъездами. Но после жизни в Камышовке Ладе такое жилье казалось райским. Здесь были налаженный быт и спокойствие. И хотя безопасным район назвать было нельзя, все же это была совсем не та опасность, которая таилась повсюду в той маленькой глухой деревушке. Здесь по вечерам шныряла пьяная шпана, на глаза которой лучше было не попадаться, но эту опасность можно было увидеть и просто перейти на другую улицу или свернуть во двор и подождать, пока гомонящие шатающиеся личности уйдут подальше. В Камышовке же не было ни одного укромного местечка, где бы можно было расслабиться и перестать бояться. Там Ладе повсюду мерещились темные тени, злые глаза, жадные руки с когтями на скрюченных пальцах, жуткие странные морды неизвестных существ, то мелькающие в дальних углах дома, то заглядывающие в освещенное луной окно. Особенно тяжко стало после того случая, когда мать ушла в ночь, угрожающе выставив перед собой железные вилы — три длинных острых штыря, направленные на невидимого врага. Лицо матери, мелькнувшее в окне, было искажено гневом и казалось чужим, будто это была уже и не она, а нечто чужое, некая злобная сущность, спрятавшаяся под знакомой оболочкой. Ту ночь Лада старалась не вспоминать, гнала прочь мысли о случившемся, желая навсегда забыть пережитый кошмар. Но память время от времени подбрасывала ей картины прошлого, будто ЭТО продолжало преследовать ее, не отступая. Не позволяло забыть о себе.

У двери Ларисиной квартиры они остановились и прислушались. Убедившись, что внутри тихо, Лариса повернула ключ в замке и осторожно вошла. Пахнуло старым перегаром. Скрипнули дверные петли, и из глубины жилища тут же раздался жуткий утробный вой:

— Ить суды, лярва! Куда поллитра дела? А?

Лариса обернулась к Ладе. Лицо ее при этом сморщилось, будто она хотела заплакать, но сдерживалась.

— Пойдем ко мне, — со вздохом позвала ее Лада.

— Ладно. Переоденусь только и приду. — Лариса опустила виноватый взгляд. — Ведь не помешаю?

— Приходи, буду ждать. — Лада ободряюще пожала ее руку и заспешила вверх по лестнице. За закрывшейся дверью продолжал реветь пьяный Ларискин отец, и от его голоса мороз продирал по коже.

Ларисы долго не было. Лада успела принять душ, облачилась в уютную домашнюю пижаму, посмотрела новости и подремала. Проснувшись, заварила две огромные кружки какао, а соседка все не шла. Делая бутерброды с колбасой и сыром, она уже надеялась, что, может, Ларисин отец угомонился и она не придет, но в дверь позвонили. Когда Лада открыла, ей сразу бросилось в глаза то, что подруга выглядит как-то странно, не так, как обычно. В ней что-то изменилось. Взгляд казался напряженным и колючим, будто не Ларисины глаза, а чужие. И она не болтала. Молча вошла, сбросила тапки у порога и босиком прошлепала в кухню, будто шла на запах горячего шоколада, даже нос подняла кверху, как собака. Лада напряглась. Отголосок старого страха шевельнулся в глубине души. Возникло ощущение, что вслед за Ларисой в квартиру вошло что-то еще — зловещее и могущественное. Темная сущность, которая обитала в Камышовке во множестве, и которую Лада распознавала нутром и кожей. Здесь, в этом доме, в этом городе, Лада еще ни разу не сталкивалась с ЭТИМ, но теперь отчетливо почувствовала — ЭТО здесь.

Она стояла у окна и смотрела, как Лариса отхлебывает из кружки обжигающий напиток, уставившись в стену, как мелко дрожат ее руки, и казалось, слышала учащенное биение ее сердца, чувствовала, как ее кожа покрывается испариной, словно это было ее собственное тело. Что она натворила? Что произошло? Как человек всего за час мог так измениться? Лада не задавала вопросов. Это было страшно. Ждала. Лариса жадно глотала какао и вскоре опустошила полулитровую кружку. Заглянула внутрь, будто удивляясь, что там ничего нет, и отодвинула. За это время она не проронила ни единого слова, что было ей совершенно не свойственно. Это была другая Лариса, не та, с которой Лада совсем недавно распрощалась этажом ниже. Наконец, когда прошло не меньше часа и молчать стало невыносимо, Лада осмелилась задать вопрос, хотя и понимала, что это бессмысленно:

— У тебя что-то случилось?

Та вздрогнула, но не взглянула на нее. Только глаза вдруг забегали, будто она не знала, что сказать. Придумывала. Потом ответила совсем невпопад:

— Можно, сегодня у тебя переночую?

— Ладно. — От мысли, что всю ночь в ее квартире будет ЭТО, явившееся вместе с Ларисой, Ладе стало плохо, но причины для отказа она придумать не смогла.

— Тогда можно, я спать пойду? — спросила Лариса каким-то бесцветным голосом, по-прежнему не глядя Ладе в глаза.

— Да. — Лада кивнула, и Лариса сразу встала и пошла в спальню покойной тети, где ночевала уже не раз. Вскоре оттуда раздался скрип кровати и шорох одеяла. Лада в ступоре продолжала стоять у окна. Уснуть ей сегодня точно не удастся.

Вдруг Лада поняла, что Лариса пришла без ключей от квартиры. Она была в майке и спортивном трико без карманов, в руках у нее тоже ничего не было. А значит, дверь ее квартиры осталась незапертой. Вряд ли пьяный отец был в состоянии закрыть ее за ней.

Ноги сами вынесли Ладу в подъезд. Постояла на площадке, прислушиваясь. Тихо. Лишь негромкие звуки работающих телевизоров, покашливание, детский смех проникали в подъезд из квартир. Ничего необычного. Дом жил своей жизнью. Она начала спускаться вниз, осторожно ступая, хотя была в домашних тапочках, и без того делавших шаги бесшумными. Вот и дверь Ларисиной квартиры. Так и есть, не заперта. Сквозь приоткрытую щель виден свет электрической лампочки. Лада легонько толкнула ее. Дверные петли скрипнули, как и в прошлый раз, и она напряглась, ожидая, что сейчас раздастся пьяный возглас, но все было тихо — так тихо, что она слышала тиканье настенных часов. И звук работающего холодильника. И капающую из крана воду. Она медленно прошла по коридору и остановилась перед тремя дверными проемами. Несколько раз ей доводилось бывать здесь, — давно, когда отец Ларисы еще не уходил в длительные запои. В последний год его запой почти не прекращался. Но Лада хорошо помнила расположение комнат. Справа — кухня, такая же крошечная, как у нее. Прямо — комната Ларисы, такая же яркая и вызывающая, как сама хозяйка. В памяти всплыли детали интерьера: бордовые шторы, белый в алых розах диван, на ночь превращающийся в кровать, пурпурный ковер и аляповатые пестрые обои, как будто разноцветную краску по стенам разбрызгали. Изобилие всех оттенков красного нравилось хозяйке, но по мнению Лады, резало глаз. Слева была комната отца-алкоголика — единственное место в квартире, где она прежде никогда не была. Дверь в нее всегда была закрыта, но запах спиртного, немытого тела, нестиранного белья пробивался оттуда все равно. Лариса всегда извинялась, объясняя, что отец не позволяет ей поменять его постельное белье, не дает стирать свою одежду, не пускает, чтобы сделать уборку. Наверное, она и сама не горела желанием лишний раз к нему заходить. Как она, бедная, столько лет все это терпит? И уйти некуда: на учительскую зарплату собственное жилье не купить, вот и мается. Лариса рассказывала, что раньше любила отца, до тех пор, как он сроднился с бутылкой. А случилось это сразу после того, как от него ушла жена, мать Ларисы. На фотографиях это была шикарная женщина, жгучая брюнетка с голубыми глазами. Ушла к директору фирмы, где они оба с отцом работали. Отец сразу уволился. Устроился куда-то охранником на смешную зарплату и начал попивать с горя, но о дочери не забывал: приносил деньги на продукты, готовил кое-какую еду. Ларисе тогда было лет двенадцать. Пришлось быстро научиться вести хозяйство, потому что горелую картошку и яичницу есть было невозможно. Лада, оставшаяся без матери примерно в том же возрасте, сочувствовала ей всей душой и не осуждала, что та отзывалась об отце с брезгливостью и даже ненавистью. Еще неизвестно, как сама она вела бы себя, окажись в подобных условиях. Легко ли любить или хотя бы терпеть алкоголика, даже если это родной отец?

Теперь Ладе нужно было открыть эту дверь. От страха ее всю трясло. Но она должна была это сделать. И тогда либо страшная догадка подтвердится, либо она узнает, что больна паранойей. Пусть уж лучше последнее.

Толкнула ручку двери под оглушительный стук собственного сердца и отпрянула из-за тошнотворного смрада, хлынувшего из комнаты. Подавила рвотный позыв и окинула взглядом открывшуюся картину, освещаемую голой лампочкой, висящей под потолком на черном шнуре. Перед ней был хаос. Повсюду — на кровати, на стульях, на полу — валялись тряпки, которые с трудом можно было назвать одеждой. Из-за них она не сразу заметила тело. Оно сливалось с общим фоном, как правильно подобранный пазл, тем более что лежало лицом вниз. Руки раскинуты в стороны, ноги в драных трико согнуты в коленях. Неестественная поза для живого человека. В таком положении долго не пролежишь. Лада с ужасом смотрела на скрюченного на полу отца Ларисы, надеясь уловить признаки дыхания, но их не было. Превозмогая страх и омерзение от жуткой вони, она сделала пару шагов вперед. Увидела вокруг головы растекшуюся густую желто-красную массу, и до нее не сразу, но все же дошло, что это еще недавно было содержимым его желудка. Резко подкатившая к горлу тошнота заставила ее попятиться, и внезапно она столкнулась с кем-то, стоящим за спиной. Взвизгнув от ужаса, Лада обернулась и увидела Ларису. Вид у той был, как говорится, краше в гроб кладут. Лицо белое, глаза безумные, нижняя губа закушена, взгляд устремлен на тело.

— Папа, — прошептала она и вдруг завыла белугой. — Па-а-па-а! Папочка!

В два прыжка Лариса оказалась возле него, присела на корточки и резким движением перевернула его на спину. Лицо мужчины было искажено предсмертной гримасой. Рот был открыт, весь подбородок и грудь покрывала кровавая пена. Сомнений не было: он был мертв.

Лариса забилась в истерике. Лада вышла в коридор и достала телефон, дрожащими пальцами ткнула кнопку разблокировки, чуть не уронив его при этом. Тупо уставилась на вспыхнувший экран, не понимая, куда звонить — в «скорую» или в полицию? Потом все-таки набрала номер дежурной части. Приехали почему-то не только полицейские, но и медики тоже. И начались бесконечные расспросы. «Что вы делаете в квартире погибшего?» Лада растерялась. Что сказать? Пришла проверить, не умер ли отец соседки, которая пришла переночевать к ней? А с чего возникло подобное желание? В общем, пока Лада объяснялась, запутавшись в своих показаниях, несмотря на то, что говорила только правду и не пыталась ничего скрывать, наступило утро. Одновременно с ней допрашивали заспанных и ничего не понимающих соседей, а Ларисе сделали успокоительный укол, потому что она оглушительно выла и причитала. Лада была потрясена глубиной ее горя. Надо же, как убивается! А казалось, что она ненавидит своего отца.

Отпустили ее лишь с наступлением утра. Уставшая и одуревшая от вопросов, Лада поднялась к себе в квартиру. Из зеркала в прихожей на нее глянула растрепанная тетка с красными глазами, в которой она не сразу узнала себя. Нужно было собираться на работу, но мысли никак не хотели приходить в порядок, все время возвращаясь к Ларисе и ее отцу. Противное чувство омерзения не отпускало. Из-за него о завтраке нечего было и думать. Перед глазами стояла лужа кровавой блевотины. Но время начала ее урока неумолимо приближалось, и Лада, кое-как умывшись, одевшись и причесавшись, поспешила в школу, с грустью думая о том, что бедная Лариса сегодня там не появится. Решила, что после работы пойдет помогать ей с организацией похорон. Вряд ли сама она справится в таком состоянии. Интересно все-таки, от чего умер ее отец? В разговорах медиков с полицейскими звучали слова «отравление» и «метанол». Но случайно ли он купил «паленую» водку или кто-то специально подсунул ему ядовитый напиток? А если так, то кто? Кто мог желать смерти запойному пьянице, кроме собственной дочери, измученной его пьянством? Не Лариса ли отравила собственного отца? Не поэтому ли она была такая странная, когда пришла к ней вечером? Не из-за этого ли Лада почувствовала темное нечто, сгустившееся у нее за спиной? Но горе, скрутившее ее, было так неподдельно! Трудно представить, что она способна была на хладнокровное убийство!

Запыхавшаяся Лада влетела в класс вместе со звонком и с удивлением заметила, что детей мало. И это при том, что сезон гриппа давно прошел. Интересно, что за событие не позволило явиться на урок четвертой части ее учеников?