Собачий рай

Полина Елизарова, 2023

Новый роман Полины Елизаровой «Собачий рай» – об эгоизме и страсти, которые отдаляют человека от него самого, такого, каким он был, когда еще не знал соблазнов мира. Герои романа мучительно ищут ответы на волнующие их вопросы. Как обрести гармонию? Что нужно сделать, чтобы ощущать свою жизнь как праздник и наслаждаться каждым ее мгновением? Как избавиться от мук совести, если ради спокойствия ближнего приходится поступаться не только своими мечтами, но и чужой жизнью? Параллельно с основным – психологическим и детективным – сюжетом разворачивается драма из жизни бродячих собак, в которой нет места притворству и предательству, но есть самоотверженная любовь – основа мировой гармонии.

3

Сосиски пожарили на мангале.

Не то чтобы Самоваровой так уж хотелось «не хуже, чем мама» накормить ходившего за ней хвостом липучку, — ей не терпелось поскорее запустить жизнь в старую дачу, подарившую им с доктором столько счастливых минут.

В чуланчике нашлись угли и шампуры, и даже, к восторгу Жоры, томатный кетчуп, который он, оказывается, как и сосиски, не пробовал никогда, зато часто видел в рекламе.

Попивая чай вприкуску с оказавшимися изумительно вкусными конфетами, Самоварова вдруг с ужасом поняла, что забыла купить кофе.

Она могла обойтись без многих вещей, но только не без кофе.

Пошарив в напрасной надежде в кухонных шкафах, удрученно обнаружила, что запасов с прошлого года не осталось.

Если бы у мальчика был мобильный, она могла бы быстренько добежать до местного магазина, но в отсутствие связи оставлять пятилетнего ребенка одного она не решалась.

— Ты что, все конфеты зараз собираешься съесть? — обернулась Варвара Сергеевна к Жоре. Пока рылась в шкафах, картонная коробка успела опустеть больше чем наполовину.

— Ну, — ответил он с набитым ртом, — эту и еще одну, последнюю.

— Все! — подойдя к столу, Самоварова закрыла коробку. — Оставь на потом. Будешь получать по две конфеты после обеда. Еще аллергии нам не хватало.

Жора мигом надулся и стал похож на черного смешного хомячка.

— А вдруг мама уже завтра вернется? — огорошил он Варвару Сергеевну простым вопросом. — Лучше сегодня все съесть.

Самоварова не на шутку растерялась.

«Как было бы чудесно, если бы твоя безумная мать действительно завтра вернулась и забрала тебя отсюда ко всем чертям!»

— Собирайся, нам снова нужно в магазин, — не глядя на мальчика, скомандовала она.

— Я не хочу! — упрямился раздосадованный Жора. — Мы уже там были.

— Были, но из-за твоих конфет я забыла купить кофе.

— Кофе вредно. Мама сказала.

— Она и конфеты тебе есть не разрешает.

— А что… ты ей разве скажешь? Ты сама их купила, значит, будешь помалкивать!

— Хочешь, сиди один. — Не преставая изумляться недетской остроте его ума, она скинула в коридоре тапки и начала обуваться на выход.

— А чупу купишь? — без зазрения совести торговался Жора.

Самоварова не ответила и открыла входную дверь.

Возле калитки (на что и рассчитывала Самоварова) Жора ее нагнал.

— Что мы будем делать, когда придем? — тут же начал приставать он с вопросами. — Я видел, у тебя есть с собой ноут, давай смотреть какой-нибудь сериал!

— Рано тебе еще сериалы смотреть. В доме есть телевизор. Найду тебе детский канал.

— И ты тоже будешь детский канал смотреть? — насмешливо спросил он.

— Не буду. Займусь своими делами.

— Нет, я хочу вместе с тобой смотреть сериал! — изводил ее нытьем Жора. — Давай про майора Черкасова, это мой любимый!

— Посмотрим, — пробурчала в ответ Варвара Сергеевна, но выбором мальчика была приятна удивлена.

Про майора Черкасова она, чего греха таить, любила смотреть и сама.

Сюжетных ляпов в этом «народном» сериале было полно, а диалоги героев часто поражали своей ненатуральностью, но истории про неподкупного майора напоминали ей о временах ее молодости, когда вся страна, включая самих ментов, нетерпеливо ждала передававшуюся по центральному каналу очередную серию «Знатоков» с харизматичным Каневским в одной из главных ролей.

Купили две банки хорошего молотого кофе, а вместо «чупы» пачку леденцов без сахара.

Выйдя из магазина и открыв пачку, оба положили в рот сразу по две штуки; Самоварова — только потому, что хотелось курить, а при мальчике, да еще на ходу, делать это было уж совсем непедагогично.

Доро́гой Жора начал по просьбе Варвары Сергеевны пересказывать ей давешний сезон про Черкасова, который она почему-то не смотрела.

— Знаешь, что такое катран? — важно спросил Жора.

— Не помню, — схитрила Самоварова.

Когда он не ныл или не напоминал про свою чертову маму, ей было интересно его слушать.

— Красивые тети и серьезные дяди ходят туда играть в карты. А у мамы на айпэде есть приложения всяких игр, я играю в шары, а мама…

— Так, и что там было в катране? — перебила Самоварова.

— Там было много денег и много убийств.

— Логично, — усмехнулась Варвара Сергеевна.

— Одна красивая, но уже старая тетя проиграла другой в карты. Ее еще в начале убили, вот так! — Жора, сложив два пальца, изобразил нож и, закатив глаза, провел ими по горлу. — И мужика ее, представь себе, убили тоже!

— Кошмар. И сколько же этой старухе было лет?

— Ну… — задумался Жора, — лет тридцать.

— Да что же у тебя за путаница в голове? Тридцать — это даже не зрелость, а самая что ни на есть молодость.

— Но Черкасов не молодой! А его одновременно любят три женщины. Не молодые… ладно, — свеликодушничал мальчик, — не очень старые. Одна из них, у которой ребенок больной, чем-то на тебя на той фотографии похожа.

— Что-то мне не верится, чтобы твоя мать смотрела с тобой этот сериал, — покосилась на мальчишку Варвара Сергеевна.

— Ну… — лукаво улыбался он, — я смотрю про Черкасова у тети Раисы, — признался он.

— И кто эта тетя Раиса?

— Соседка наша. Когда мама не может взять меня по делам, Раиса сидит со мной за две тысячи рублей в день.

— И что, тетя Раиса хорошая няня? Как Арина Родионовна? — любопытствовала Варвара Сергеевна.

— Не… она не няня. Просто наша соседка в больших толстых очках. Я ей помогаю платить за разные вещи по интернету, оформить доставку, говорю ей всякие цифры. Она никак не может запомнить наш индекс. И еще она не помнит наизусть номер своего мобильного, представляешь?

— Представляю…

— Вот я и думаю: почему тетя Раиса сама мне не платит по две тысячи рублей?

Самоварова от души рассмеялась.

За болтовней не заметили, как дошли до дома.

Вдруг, прервав свой рассказ про Черкасова и катран, то и дело откатывавшийся к началу из-за уточнений Самоваровой, Жора застыл на дороге как вкопанный. Его лицо исказил ужас.

— Что с тобой? — остановилась Варвара Сергеевна.

Мальчик дрожал. Рот его приоткрылся, зрачки расширились.

— Да что ты в самом деле! — испугалась она.

«Еще не хватало, чтобы у мальчишки была эпилепсия! — лихорадочно пронеслось в голове. — Неужели хватило наглости не предупредить?! Или она из-за этого не могла взять его с собой?!»

— Что ты?! Ради бога, не молчи!

Жора ткнул пальцем куда-то вперед.

Метров за пять от их забора сидела довольно крупная собака — рыжеватая, короткошерстая, с вытянутой мордой и блестящими черными глазами. Судя по сильным, уверенно расставленным лапам, да и в целом по экстерьеру, это была дворняга с примесью овчарки.

Собака, насколько могла разглядеть Самоварова, была без ошейника.

— Ты что, боишься собак? — догадалась Варвара Сергеевна.

Жора кивнул.

— Не надо бояться, — уверенно сказала она. — Видишь, он просто сидит, не рычит и не нападает.

По опыту Варвара Сергеевна знала, что бешеная или просто агрессивная, голодная собака, подобно хищнику, способна выжидать добычу и любое неловкое движение может спровоцировать ее на нападение.

Немного успокаивало лишь то, что собака не производила впечатления бродячей, в поселке многие держали собак. Возможно, пес просто удрал с какого-то участка.

— Стой здесь и не двигайся! Я пойду первая и открою калитку. По моей команде пойдешь медленно, только не вздумай бежать. Понял?

Жора с силой вцепился в ее руку:

— Нет! Не уходи! — умоляюще шептал он.

— Тогда пойдем вместе. Я пойду со стороны собаки, а ты, не глядя на собаку, пойдешь рядом.

Схватив Жору за руку, она потащила его вперед.

Пес сидел на месте и не шевелился.

Когда они приблизились к калитке, Варвара Сергеевна, едва повернув голову, посмотрела животному в глаза. Раздался короткий сердитый рык, но она уже успела открыть калитку и втолкнуть мальчишку на территорию участка.

Собака подбежала, остановилась в паре метров от Самоваровой и, словно по чьей-то невидимой команде, послушно села.

Вблизи пес оказался красив, шерсть его была здоровой и без проплешин; взгляд не то чтобы грозный, но настороженный, полный решимости в любой момент среагировать так, как подскажет его природа.

— Откуда ты здесь, друг? — пытаясь держаться спокойно, спросила Самоварова.

Жора, отбежав в глубь участка, в дом не уходил и, обхватив себя ручонками, наблюдал за этой сценой.

— Если ты заблудился, я позвоню в специальную службу, и они найдут твоего хозяина.

Пес, не приближаясь, издал короткий, словно приветственный рык.

— Аря! Иди скорей сюда! — истошно закричал Жора. — А то он тебя разорвет!

— Хороший мальчик, хороший, — причитая себе под нос, Самоварова взялась за ручку калитки, — посиди пока здесь.

Когда она зашла на участок и плотно закрыла за собой калитку, Жора бросился ей навстречу.

— Аря, прогони его или убей! — кричал он в истерике и с силой дергал ее за рукав.

* * *

Как только зашли в дом, мальчик вбежал в гостиную и бросился на диван лицом вниз.

— Что тебя так напугало? — присела рядом Варвара Сергеевна. — Тебя кусала собака?

— Не-ет, — сквозь всхлипывания, отвечал он.

— Маму твою кусала? — нахмурившись, предположила Самоварова. — Почему ты так испугался?

— Не… не помню…

Варвара Сергеевна, конечно, знала, что подавленные, прячущиеся в глубинах подсознания травмы — вовсе не выдумка психологов.

Чтобы выявить причину, запускающую триггер, требуется раскопать в себе правду или же довериться тому, кто способен в том помочь.

Если верить специалистам, травма, полученная матерью во время беременности, могла, внедрившись в «поле» плода, отразиться на нем самом.

— А мультики про собак ты любишь? — стараясь переключить ребенка на что-то позитивное, спросила она.

— Да! — Он повернулся на бочок и зарылся лицом в ее коленки.

— И собаки там совсем не страшные, верно? — Она погладила мальчишку по голове.

— Они там сделаны на компьютере.

Глядя на слипшиеся от пота волосы мальчика, Самоварова подумала, что неплохо бы ему вымыть голову.

— И настоящие совсем не страшные. Ты просто о них ничего не знаешь. Живое убивать нельзя. И даже желать подобное — большой грех.

— А что такое грех? — повернул к ней заплаканное опухшее личико Жора.

— Грех? — задумалась Варвара Сергеевна, подыскивая подходящее для ребенка объяснение. — В том числе преступление против живого. Видишь ли, наша жизнь принадлежит не совсем нам. И отбирать ее у кого-то из страха или ненависти — это грех.

— А кому она принадлежит? — оживился Жора, привстал и сел, свесив ноги, рядом с ней на диван.

— Сначала — высшей силе, — отчего-то уверенная в том, что Регина не посещает православный или какой‐либо другой храм, пространно ответила Варвара Сергеевна. — И только потом, как подарок небес, нам самим.

— Не понимаю! — воскликнул мальчик. — Я сейчас! — Он вскочил с дивана и выбежал из комнаты. Через несколько секунд вбежал обратно, держа в руке ежедневник. — Это теперь мое, так? Ты мне вчера его подарила? И чей он теперь?

— Теперь он твой.

— Ты мне его подарила, а значит, он теперь принадлежит мне, так?

— Так.

— Тогда ты сказала глупость! — в очередной раз поставил ее в тупик своим нехитрым умозаключением пятилетний ребенок.

За неимением разумного ответа она решила по-другому обыграть эту тему:

— Он твой. И все, что ты решишь туда записать, во многом сформирует, то есть повлияет на твою жизнь.

— Это как?

— Если будешь писать слова, которые обозначают только плохое, они возьмут над тобой власть.

— А если хорошее? А если обычные, не хорошие и не плохие слова? — расстреливал ее своими простыми вопросами Жора.

— Можно писать любые. Но тех, которые обозначают что-то действительно ценное и хорошее, должно быть больше. Все! — Она резко встала с дивана. — Давай займемся делами. Иди принеси с улицы белье. Я сделаю несколько конфиденциальных звонков, потом мы попьем еще чаю и будем готовиться ко сну.

* * *

Пока Жора долго и неумело вдевал одеяло в пододеяльник и натягивал на подушку наволочку, Самоварова успела сбегать к калитке.

Пес сидел на том же месте.

— Эй! — крикнула она, прижавшись к забору. — Шел бы ты отсюда, а то мой гость тебя боится.

Два черных, похожих на огромные маслины глаза, внимательно, словно проверяя на прочность, глядели на нее в упор.

Явной агрессии в его взгляде не было, но что-то в животном — не столько размеры и отсутствие ошейника, сколько нечто невыразимое, иное, — заставляло его остерегаться.

Глядя на собаку, Самоварова чувствовала схожее с тем, что и вчера после внезапного знакомства с Регининым сыном: позвонить в службу отлова она не решалась (вдруг пес удрал с участка и это доставит его хозяину лишние хлопоты), но и покормить тоже: если пес бездомный, потом, глядишь, не отвяжется, и тем самым она наживет на ровном месте еще одну проблему с мальчишкой.

Понадеявшись, что животное, не дождавшись еды, уйдет, она вернулась к дому.

Присев на террасе в любимое плетеное кресло, достала из кармана мобильный.

Хотела было набрать Аньке, но передумала и написала короткое сообщение на Вотсап:

«На даче навели порядок. Когда вас ждать?»

Отправив, набрала доктора.

Он не снял трубку, а следом, почти сразу, прилетело давно привычное: «Не могу говорить. Перезвоню».

Анька, судя по двум появившимся галочкам, сообщение прочла.

Варвара Сергеевна ощущала на расстоянии, как дочь, давя в себе раздутую обиду, раздумывает не столько над ответом, сколько над тем, отвечать ли матери вообще.

Глядя на экран телефона, с заставки которого ей беспечно улыбалась внучка Лина — светленькая, с короткой, модной стрижкой, в яркой розовой футболке, Самоварова почувствовала сильнейшую, накопившуюся за два долгих дня усталость.

И дело было вовсе не в том, что левая лопатка гудела от непривычной физической работы по дому, а пятки горели от еще не разношенных новых балеток, и даже не в чертовой Регине, дело было в другом.

Решившись взять под опеку чужого ребенка, она никому не причинила вреда.

Это был ее выбор и ее право поступить так, как велела совесть.

Так почему же в эти два дня она испытывала то, что не должна испытывать здоровая, зрелая личность? Неизбывное чувство вины перед дочерью и внучкой и непреходящую неловкость перед доктором — самыми близкими для нее людьми?!

Разве не приятие и доверие определяют истинную близость?

И что такого страшного для них произошло?!

Но как бы то ни было, ей нужно было определить для себя некий дедлайн — день, час, минуту, в которую она должна принять решение о дальнейшей судьбе мальчика, — и все-таки обратиться в органы опеки.

Выкурив папиросу, она решила протянуть до понедельника, а после вернуться с мальчишкой в город.

Словно прочитав ее мысли, мобильный залился звонком.

На экране высветилось пугающее слово «Аноним».

— Алло! — уже зная, кто это, моментально ответила Самоварова.

— Аря, — с придыханием, словно на бегу, затараторила Регина, — Жора рядом?

— Нет, но может быть рядом в любой момент, — оглянувшись на полуприкрытую входную дверь, прошептала Варвара Сергеевна. — Черт тебя побери, что происходит?!

— Аря, очень коротко. Телефон чужой, лоха одного. Я уже не в России. Короче, меня по-крупному подставили. Помнишь Петю-мента? Его арестовали как раз под тот, наш с тобой Новый год. Пару месяцев назад он вышел по УДО, нашел меня и стал требовать, чтобы я вернула общак. Но общак остался у налоговика Максима. Петя его разыскал, а тот перевел стрелки на меня. Они прознали, что у меня есть ребенок. Деньги закончились, мне надо было на что-то жить. Я вернулась к целительству, ну так, влегкую, скорее как обычный психолог. Короче, Макс через подставных лиц вывел меня на подставного же клиента, который, в свою очередь, обвинил меня в краже драгоценностей. Мне поставили условие: или я возвращаю общак — или уголовка.

— Ты должна сказать мне правду, — под участившиеся удары сердца, ответила Самоварова, — иначе не помогу с твоим Жорой.

— Аря, клянусь, общак всегда был у Макса, а он, подозреваю, еще по каким-то их общим делам Петю кинул и все стрелки перевел на меня! Чужие цацки я не брала, безопасность Жоры значит для меня все! Жора — все, что было, есть и будет хорошего в моей сраной жизни, понимаешь?! Макс, сука конченая, сделал меня козлицей отпущения, рассчитывая на то, что у меня остались еще с тех времен приличные деньги и я, испугавшись, отдам их Пете, чтобы он отстал от Макса. Ты можешь по своим каналам навести о них справки, проверить, какие они гниды, и тогда, надеюсь, поверишь, что я не вру!

У Самоваровой кружилась голова.

— Когда вернешься? — глубоко затянувшись папиросой, выдавила она.

— Жора с тобой в безопасности. Все же они не убийцы, просто мерзкие и грязные люди, да и деньги там, поверь, не те… Как только решу вопрос с нашим переездом в Москву или еще в какой город, сразу вернусь. Дай мне пару-тройку недель или месяц!

Дверь за спиной скрипнула, и раздался уже знакомый, настырный и звонкий голосок:

— Я все застелил! Доставай свой ноут, будем смотреть сериал, ты обещала.

— Это Жора? — голос Регины на миг наполнился густой, обволакивающей теплотой. — Жора, да? Аря, он не должен ничего знать. Все, отбой. Я еще позвоню.

— С кем ты говорила? — подойдя и уставившись на дымившуюся папиросу в ее руке, спросил мальчик. — Тебя что, расстроил твой нудный муж? Ты какой хочешь смотреть, где про катран или где про убийцу с топором? — доставал Жора вопросами липкую и тяжелую пустоту вокруг.

* * *

На следующий день, когда служба доставки интернет-магазина привезла заказ, Самоварова обнаружила, что забыла заказать сахар. Размещать новый заказ и ради копеечного сахара оплачивать доставку ей не хотелось, да и прогуляться с мальчишкой не помешало бы.

Упрямая Анька так и не позвонила, даже не ответила на сообщение.

Доктор вечером отзвонился и уставшим голосом коротко отрапортовал о своих делах, спросил про Жору и не слишком охотно пообещал приехать, как только сможет.

Когда вышли из калитки, от Самоваровой не укрылось, что мальчик первым делом бросил тревожный взгляд на то место, где накануне сидел пес.

Она решила отвлечь его разговором, но тут мимо них по центральной дороге поселка сердито промчался черный минивэн с красной траурной лентой на боку и надписью «Следственный комитет».

На кражи или «бакланку», а по-простому хулиганство, как было известно Варваре Сергеевне, выезжала оперативно-следственная группа местного отделения. СК занимался делами пострашнее: убийствами, изнасилованиями и иными тяжкими преступлениями.

Машина остановилась почти посреди поселка, и, когда они с Жорой подходили к этому месту, Варвара Сергеевна замедлила ход.

Дом, у которого стоял автомобиль, был окружен довольно высоким забором.

Жора, любопытный чертенок, вытянув шею, пытался разглядеть, что находится в глубине участка за наполовину приоткрытой железной глухой калиткой.

Широкая дорожка, ведшая к дому, была выложена тротуарной серой плиткой, слева и справа от нее зеленели аккуратно подстриженные кусты, за ними возвышались сосны. На участке никакого движения не наблюдалось, значит, сотрудники СК уже вошли в дом.

Стоять и пялиться на пустой участок не имело смысла, и Варвара Сергеевна, хоть и была преисполнена тревожного любопытства, потянула мальчика за руку:

— Пошли.

Навстречу им спешила женщина — низенькая, коренастая, с небрежным каре наспех причесанных светлых волос, в дешевом спортивном костюме.

— Что там такое опять? — подскочив к Самоваровой, безо всяких приветствий спросила она, будто той точно было что ответить.

— Не знаю. Вероятно, что-то случилось, — пожала плечами Варвара Сергеевна.

— Я через дом отсюда живу, — доложила женщина и громко вздохнула: — Уж как не повезло с соседями!

— С какими именно? — уточнила Варвара Сергеевна.

Женщина нарочито удивленно выпучила глаза:

— С какими?! Вы что, не знаете, с какими? С генералом этим! — Обернувшись, она ткнула пальцем с коротко остриженным, без лака, ногтем в каменный, двухэтажный, приличный по здешним меркам дом за забором.

— Это же дом Полякова? — поймав в себе вчерашнее ощущение, подсасывающее невероятной тревогой, догадалась Самоварова.

— Ну конечно! Мента этого отставного дом. А вы как будто не знаете.

— А что я должна про него знать? — пытаясь копировать интонацию ее голоса, в которой была доля агрессии, часто присущая при первом контакте простым русским людям, спросила Варвара Сергеевна. — Неужто он коррупционер?

— Ой, ну вы смешная! — нервно хохотнула женщина. — Сериалы, наверное, любите? Так там все они, эти, — женщина хлопнула ладошкой по плечу, — коррупционеры. А в жизни-то все еще страшнее…

Самоварова, уже понимая, что эта нервная женщина сама выдаст ей необходимые сведения, неопределенно кивнула.

— Что, и о Марте не слышали? — с нескрываемым любопытством разглядывала ее соседка.

— Нет, мы только вчера приехали, — покосилась Варвара Сергеевна на продолжавшего внимательно изучать машину следственного комитета Жору. — У нас летний домик, мы здесь не живем.

— Понятно… Я тоже не круглый год, но дом-то бросать нельзя. Ой, уж таких соседей бог послал! Ладно… о покойных или хорошо, или никак. Марта-то как умерла в мае, так, прости господи, хоть тихо у них стало… Только этот черт, как призрак, стал бродить по дороге. А вы, кстати, из какого сами дома?

— Тридцать первый. Это дальше, к лесу.

— Тогда поня-атно… Говорю, вам повезло, — разочарованно протянула женщина, но тут же, собравшись с новыми силами, зачастила: — Повезло, что так далеко от них забрались! Взрослые люди, пора бы внуков нянчить, а у них угар был, как у подростков. Родителей ваших дача или сами покупали? — перескакивая с темы на тему, без стеснения любопытствовала соседка.

— Родителей мужа. И что же они такого угарного делали?

— Веселились и зимой и летом! Гости, музыка, крики.

— Разве это преступление? — сдержанно улыбнулась Варвара Сергеевна. — Хорошо, когда люди не теряют с возрастом жизнелюбие.

— Хорошо, когда люди уважают соседей, — с некоторой неприязнью поглядела на нее женщина. — Ребенок у меня с особенностями, — призналась она и, обернувшись, вперилась взглядом в широкую дорогу за спиной. — Дочка, двадцать пять лет. Колясочница. Врачи говорили, с нашим диагнозом столько не живут, а мы вот все живем под небом голубым. Марта, кстати, хорошо эту песню пела под гитару: «Под небом голубым есть город золотой…» ^[3] — негромко, жалобно и чисто пропела женщина. — Хорошо ей здесь, лучше, чем в городе. Сами знаете, детям полезен кислород, — покосилась она на притихшего и внимательно прислушивавшегося к разговору Жору.

Не успела Самоварова придумать, как вежливо закруглить неожиданно ставший тяжким разговор, как калитка распахнулась и оттуда быстрым шагом вышел немолодой невысокий полицейский с грушевидной, нетипичной для мужчин фигурой — тяжелым задом и узкими плечами. Окинув взглядом стоявших, он, глядя на Варвару Сергеевну, обратился с вопросом:

— Здесь проживаете?

— Да, — чуя недоброе — как же хорошо ей был знаком этот до крайности напряженный и вместе с тем беспристрастный, словно замороженный взгляд, — подтвердила Самоварова. — В этом поселке.

— Понятыми будете? Документы при себе?

— Могу, — не раздумывая, кивнула Варвара Сергеевна и, опомнившись, добавила: — Но… только вот я с ребенком.

— А вы? — полицейский перевел взгляд на соседку.

— Я?! — испугалась та. — У меня суп на плите варится! У меня инвалид один в доме.

— Хорошо, — быстро соображая, перебил соседку полицейский. — Раз вы готовы, оставьте мальчика на время своей подруге, — приказал он. — И оставайтесь здесь. Найду второго — сразу пройдем на место происшествия.

— Происшествия?! Я… я тоже готова! — моментально засуетилась женщина.

Что поделать, уж так устроены люди, что любопытство в них зачастую перевешивает все остальное.

— Давайте отведем вашего мальчика ко мне, я как раз суп выключу, возьму паспорт, и вместе вернемся! — подойдя вплотную к Самоваровой, заверещала, дыша на нее зубной пастой, соседка, а затем, обращаясь уже к полицейскому, пояснила: — Я буквально в соседнем доме живу, то есть через дом, нам всего пять минут, я только суп выключу, возьму паспорт и дочь предупрежу.

— Вы уверены? — Полицейский поглядел на женщину с недоверием. — Дело-то добровольное, к тому же такое… — сглотнул он и, достав из кармана круглую баночку, бросил в рот черный комочек «снюса».

Жора пойти к соседке согласился, вероятно, новое слово — «колясочница» — вызвало у него интерес.

Соседка с дочерью жила в небольшом деревянном домике, перед которым раскинулся маленький ухоженный палисадник.

«Колясочница» серьезно удивила.

Если бы соседка заранее не сказала, что у нее взрослая дочь, сидящее в инвалидном кресле худосочное создание в белой майке и коротких спортивных трусах можно было бы принять за фриковатого пацана — выкрашенные в марганцовочный цвет пакли волос нависали надо лбом, затылок до половины головы был выбрит, а из ушей торчали гроздья металлических сережек.

В комнате, заставленной недорогой, но новой мебелью, было светло и накурено.

У окна красовался мольберт с незаконченной небольшой картиной, выполненной масляными красками: сирень в керамической вазе.

Подобными работами всегда до отказа завалены уличные вернисажи и недорогие, берущие картины на реализацию галереи.

На подоконнике стоял оригинал — только сирень в вазе была давно увядшей. Из переливавшейся разноцветными всполохами колонки-бочонка, примостившегося на полу под окном, негромко растекалась по комнате какая-то тревожная, но красивая в своем музыкальном рисунке песня на английском.

— Ты че, охуела? — окинув встревоженным и одновременно растерянным взглядом вошедших, накинулась сидевшая в коляске на мать. — Это че тут за демонстрация?

— Наташа, — смутилась, но больше как будто для вида мать. — С нами ребенок, выбирай, пожалуйста, выражения.

— Так ты бы предупреждала, что с делегацией! Мобильный, блять, тебе для чего? Сказала, забежишь к Валентине на пару минут! — Она резко скрипнула коляской и, ловко управляясь с ручкой, докатилась до разобранной кровати. Потянувшись вперед, стащила с нее оранжевый плед.

Варвара Сергеевна невольно перевела взгляд на голые ноги Наташи — они были неимоверно худы, высушены и напоминали дикие фотографии жертв концлагерей. Девушка, ни на кого не глядя, сердито прикрыла ноги одеялом. Вернувшись к распахнутому окну, взяла в руки пачку сигарет.

— Извините, — опомнилась Варвара Сергеевна, — нам нужна ваша помощь. Меня и вашу маму пригласили в понятые. У соседей что-то случилось. Не могли бы вы приглядеть за моим… э… маленьким родственником? Я думаю, за час мы управимся.

— Это что у них час-то делать? — заверещала соседка. — Мне Наташу обедом кормить надо.

— Да прекрати ты меня унижать! — снова вспыхнула девушка. — Кто еще тут кого кормит, неизвестно…

Ее горящий взгляд поблуждал по комнате и остановился на незаконченной картине. Поглядев исподлобья на Жору, она положила пачку обратно на подоконник.

Мальчик смотрел на нее с нескрываемым любопытством.

— Ты художник? — громко спросил он.

— Сегодня да, — уклончиво, но уже без прежней агрессии ответила Наташа.

— Я тоже с мамой рисую. То есть рисую для мамы.

— Мы все с этого начинаем, — усмехнулась девушка. — Сначала все делаем для мамы, а потом уже не знаем, как так вышло, что нам уже практически невозможно что-то сделать для себя.

Жора в силу возраста не придал никакого значения этим ядовитым словам и уже по-хозяйски осматривался в комнате.

— Дашь бумагу и карандаш, я нарисую для тебя!

— Ты парень не промах, — вяло улыбнулась Наташа. — Сам возьми, вон там! — Она указала пальцем на заваленный бумагами, карандашами, кистями и банками столик у стены и, посмотрев на мать, уже успевшую подскочить к столику в поисках необходимого, добавила: — Ну че ты суетишься? Иди куда собиралась, разберемся без тебя.

* * *

Зрелище, открывшееся взору вошедших в банный домик, было не для слабонервных.

Даже Варваре Сергеевне, навидавшейся за годы службы в органах всякого, стало не по себе. Большая часть жестоких убийств пришлась на лихие девяностые — искалеченные до неузнаваемости трупы после пыток, жесткие расстрелы конкурентов, взрывы; в последние, относительно спокойные годы службы с «мокрухой» приходилось встречаться существенно реже.

Генерал Поляков лежал на полу, ногами к входной двери.

Лицо его было в крови, один глаз заплыл — верхнее левое веко разбухло, нос сломан.

Поляков был в парадном кителе, надетом на голый торс, и в тех же самых, в которых его видела накануне Самоварова, белых льняных штанах.

На белом кителе вокруг запекшейся коричнево-красной дырки в области сердца растеклось кровавое пятно.

«Огнестрел… — поняла Варвара Сергеевна. — А до того — серия ударов тяжелым предметом по лицу».

По комнате расхаживала, как ее сразу окрестила про себя Варвара Сергеевна, «старая девушка» в бахилах и униформе — следователь и диктовала другой сотруднице полиции, помоложе, в чине капитана, сидевшей на одной из широких деревянных табуреток:

— Комната, три метра на десять. Потолок, — девушка поглядела вверх, — обшит вагонкой, в комнате два окна без видимых повреждений и следов взлома.

— Какой тут взлом? Он сам открыл дверь, — предположила Самоварова и поглядела на четвертого полицейского — высокого кудрявого парня, стоявшего к ним спиной у одного из окон. У его ног лежал раскрытый чемоданчик, и он сосредоточенно пытался с помощью специального порошка, бумаги и кисточки отыскать на подоконнике отпечатки пальцев.

— Вы кто? Из города так быстро приехали? — встретившись взглядом с приведшим их в дом полицейским, то ли с облегчением, то ли с упреком спросила девушка.

— Нет, это понятые. Местные дачницы, — ответил тот.

Самоварова ощущала, как за самой ее спиной тяжело, на грани истерики, дышит соседка.

— Вы что, видели, как покойный открыл кому-то дверь? — продолжая расхаживать по комнате, строго спросила девушка.

— Нет, не видела. Дайте и нам бахилы, — обратилась Самоварова к грушевидному.

Пока соседка, едва удерживая равновесие, облокотившись о стену при входе, напяливала на шлепки бахилы, Варвара Сергеевна наметанным взглядом продолжала осматривать помещение.

— Руками ничего не трогать. Подойдите и посмотрите, знаком ли вам этот человек, — сказала следователь.

— Есть родственники? — прежде чем подойти к трупу, спросила Самоварова.

— Дочь. Не берет трубку.

— Помощники?

— Пока не выяснили, — окинув ее оценивающим взглядом, сквозь зубы ответила следователь. — Только вопросы здесь задаю я.

— Старый Ваник… — сдавленным голосом сказала соседка. — Он служил у них долгие годы.

— Есть его номер? — оживилась девушка-капитан, продолжая что-то писать в планшете.

— Нет, конечно, нет… откуда? Зачем он мне? Его тут многие знали, он жил у них, потом квартиру где-то неподалеку снял, — пытаясь «заболтать» свой страх и ужас, бормотала себе под нос соседка.

Как позже выяснилось, соседку звали Ласкина Лариса Елисеевна.

Поддерживаемая под руки оперативником, она, наклонившись, опознала генерала и тут же выбежала во двор — судя по звукам, ее там же, у входа в баню, стошнило.

Приблизившись к трупу, Варвара Сергеевна первым делом поглядела на тяжелый золотой крест на почти безволосой немолодой груди.

Тот глаз генерала, что меньше был изуродован кровоподтеками, застыл, будто издеваясь, немым вопросом: «Ну что, майор, не ожидала?!»

Такого — не ожидала.

Такого если и ожидали, то в лихие, давно канувшие в Лету жестокие девяностые — не просто убийство, а убийство с предварительным жестоким истязанием.

Выходит, вчерашнее скверное предчувствие не обмануло…

— Огнестрел с гемопневмотораксом, — отойдя от трупа, машинально сказала она вслух. — Стреляли с расстояния полтора-два метра. Вероятно, пытали, раз так отделали.

— Вы врач? — без особого интереса уточнил продолжавший осматривать труп грушевидный.

— Майор МВД. На пенсии.

— А что же молчали-то, коллега?

«Старая девушка» подошла и протянула ей свою тонкую, сухую, украшенную скромным обручальным кольцом руку.

* * *

— Я видела покойного один раз. Это было вчера. Он представился мне генералом МВД в отставке Поляковым. Его душевное состояние показалось мне странным. Он был бос, вышел из леса. Мы поговорили недолго, и я пошла э… с сыном хорошей знакомой, который временно проживает со мной, к себе в дом, — стараясь сэкономить свое и чужое время, пояснила Варвара Сергеевна, прежде чем сотрудники приступили к бумажной волоките.

— Нет, он не был пьян.

— Нет, он не был агрессивен.

— Нет, он не просил о помощи. — Ответив на этот вопрос, она невольно слукавила — на что-то же генерал вчера ей намекал!

Но следствие, как она прекрасно знала, пространные намеки и фразы «мне показалось» (по крайней мере на этом этапе) не интересовали.

Как только она и Ласкина подписали необходимые бумаги, сотрудники Следственного комитета их отпустили.

«Старая девушка», сдержанно улыбнувшись, поблагодарила за помощь. Грушевидный и кудрявый, то и дело отвечая на звонки, продолжали осматривать в рамках следственных действий труп и помещение, а капитанша продолжала писать.

До дома Ласкиной шли молча.

Переступив порог, соседка, сразу перейдя на «ты», дрожащим от переполнявших ее чувств голосом, предложила:

— Давай по пятьдесят? Коньяк есть приличный. Меня Лариса зовут.

— Варвара. От коньяка не откажусь. Если не слишком хлопотно, лучше с кофе.

Перед тем как пройти на кухню, заглянули в комнату к детям.

Жора сидел на полу и был занят рисованием.

Наташа, вовлеченная в процесс, смотрела на мальчика с высоты своего кресла и, сдержанно улыбаясь, давала советы.

Уходить Жора не спешил.

Взяв чашки с кофе и коньяком, новоиспеченные приятельницы поневоле вышли во двор.

Папиросы остались в доме, и Самоварова попросила Ларису стрельнуть для нее у дочери сигарету.

Расположились на лавочке в палисаднике.

— Жесть какая! Просто пиздец… — отхлебнув из чашки, с интонацией Наташи выпалила соседка.

Ее все еще ошалевший иступленный взгляд бесцельно блуждал по цветущему саду.

— Ну, у тебя, подруга, и выдержка… — покосилась она на Самоварову.

Варвара Сергеевна поняла, что Лариса, пребывая в состоянии шока, прослушала часть ее разговора со следственной группой.

— Я в прошлом следователь. Еще и не такое приходилось видеть, — добавила она сомнительный для нынешнего состояния соседки аргумент.

— Жуть… И что, часто подобное видела? И как после этого спала?! Боюсь, не усну сегодня.

— Сначала молодая была. У молодых психика быстро адаптируется. А потом… потом просто привыкаешь.

— Не говори Наташе, что его… прямо вот так… Я скажу ей, что он просто умер… Например, от сердечного приступа, как его жена Марта… Наташа у меня девочка крайне впечатлительная.

— Она не девочка, а взрослая женщина.

Выпалив это не думая, Самоварова тут же вспомнила про Аньку и, будто дело касалось кого-то другого, отметила, что, по сути, ее отношения с дочерью мало чем отличаются от подавляюще-опекающих отношений Ларисы и Наташи.

Чувство вины часто присуще родителю любого, хоть больного, хоть здорового ребенка. Дети незаметно вырастают, а чувство это, разрушительное для обеих сторон, остается и заставляет тащить на себе лишнюю ношу, тем самым лишая и родителя, и взрослого ребенка возможности здоровой коммуникации.

Ох, если бы она когда-то сумела проявить волю и очертить границы, если бы сумела привить дочери безусловное уважение к себе и своей другой — той, где она не «наседка», но личность, — жизни, сейчас в лице дочери у нее был бы надежный друг и ей не приходилось бы мучиться неясной виной за свое пусть и спорное, но, по совести, разумное решение помочь чужому ребенку…

С другой стороны, эти же самые «здоровые границы», возможно, ограничили бы родительскую любовь — пусть жертвенную, но чистую и безусловную, такую, какую можно испытывать только к собственному чаду.

— Расскажи мне про Поляковых.

Сигарета была совсем невкусной, будто с привкусом формалина.

— Марта умерла в начале мая… И сразу стало тихо. Так тихо, что даже страшно.

Отставив чашку, еще не пришедшая в себя от пережитого Лариса начала слегка раскачиваться вперед-назад.

— «Под небом голубым, есть город золотой…» — глядя в одну точку перед собой, пропела она. — Знаешь, они, наверное, любили друг друга. Мне-то не понять, у меня мужиков лет двадцать не было. Я давно живу ради Наташи.

— Завидовала им? — без экивоков спросила Варвара Сергеевна.

— Нет, что ты! — перестав раскачиваться, помотала головой Лариса. — Завидовать там было нечему, — зачастила она. — Они, я так думаю, спивались. Мучили друг друга. Кроме Марты, уверена, никто бы не смог жить с Поляковым. При встрече с ним мне всегда казалось, что он болен… не телом, а какой-то душевной, особой болезнью… — Ее голос зазвучал горячо. — У него был такой взгляд, словно сквозь пелену. Так смотрела моя Наташа, когда мы приходили на очередной осмотр к врачам. Взгляд, который пытается пройти через что-то, через какую-то дополнительную защитную заслонку внутри, но не может… Будто человек давно уже не здесь, но выживает кому-то или чему-то назло. Понимаешь разницу? Не ради кого-то, а кому-то назло. Так и моя Наташа живет назло своей болезни… и ненавидит меня за то, что только такую жизнь я смогла ей дать… Хамит мне, да… Ты и сама все видела.

— Перестань! — Варвара Сергеевна мягко прикоснулась к руке Ларисы. — Наташа тебя любит. Вы обе просто устали. Не мое, конечно, дело, но… разреши ей больше свободы, в обычном деле, в любых мелочах. Ее агрессия — всего лишь защитная реакция на твою гиперопеку.

— Возможно, — вновь начала раскачиваться Лариса, — но как по-другому-то, Варвара, как?! Замуж ее никто не возьмет, хоть она и сидит целыми днями в инете и с разными переписывается. Картины вожу на продажу я, за лекарствами рецептурными я, за сигаретами — тоже. Ни то ни другое на дом не привозят. Готовлю я, убираю тоже я… Я нужна ей всегда! Как по-другому?!

— Не знаю… — честно ответила Самоварова.

У нее и самой аргументов опекать свою взрослую дочь по-прежнему имелся целый мешок. И тащить тяжело, и выбросить невозможно.

Решив сменить тему, она, вернувшись к главному, спросила:

— Ты часто видела Поляковых пьяными?

— Генерала не видела. Но он такой всегда был странный, как будто запойный. Не знаю, как было раньше и как он вообще, вот такой, мог дослужиться до большого чина. Они приехали сюда из другого города, когда он уже вышел на пенсию. Поговаривают, дочь у них богатая, вроде она и участок купила, и дом им новый построила. А Марта до самой смерти работала, она была врачом-анестезиологом. Я часто слышала, проходя мимо, как она кричит, ругаясь с мужем, или поет, или смеется. Но здесь она держалась особняком, ни с кем из соседей не общалась. Зато у них часто собирались большие компании. Наташа моя любила посидеть в такие вечера на воздухе, послушать обрывки их песен и хохота. Она натура творческая, ее так и манит к дверкам в чужую жизнь. Своя-то, сама видишь, какая…

— Есть мысли, кто мог его убить? — выдержав паузу, осторожно спросила Самоварова.

— Ой, не знаю… Денег у них больших вроде не было… Говорю же, дочь им помогала. Может, он посадил кого в свое время? Может, месть?

— Сажают судьи, а не милицейские генералы! — отрезала Варвара Сергеевна.

За годы службы подобные мнения обывателей: раз мент, значит, лично кого-то посадил! — осточертели настолько, что, слыша такое, ей сразу хотелось нахамить.

— Ну, я же не знаю, как там у вас все устроено, — спохватилась, почувствовав ее раздражение, Лариса. — Только вот недобрый он был, словно жил без души.

— А Марта?

— А Марта — огонь! Ладная, шустрая, всегда всем улыбалась, хоть и не шла ни с кем на сближение. Она была, — пытаясь поймать нужное слово, сложила большой и указательный пальцы Лариса, — по природе своей аристократкой — великодушной, что ли… как будто порхала над обстоятельствами. Слуга у них был, армянин, старый Ваник, носатый, сутулый. Вот с ним я, бывало, перебрасывалась парой слов. А потом, как Марта умерла, Поляков его куда-то выселил. Но он все равно весь этот месяц приходил, помогал по хозяйству. «Под небом голубым есть город золотой…»

— Ладно, — затушила о землю попусту истлевший окурок Самоварова, — пора нам с Жорой домой.

Встав с лавочки, она потрепала по плечу вновь впавшую в ступор Ларису:

— Проводишь в дом?

* * *

Мобильный, лежавший, в отсутствие прикроватной тумбочки, на лиственном полу рядом с кроватью, разлился настырным звоном и разбудил Варвару Сергеевну.

Номер звонившего не определился.

На часах была уже половина девятого утра.

Жора, к счастью, оказавшийся таким же соней, как и она, сопел на своей раскладушке в паре метров от нее — накануне он наотрез отказался спать в соседней комнате один.

Поглядев на безмятежно развалившегося во сне мальчика: одна нога закинута на другую, руки под пухлой щечкой, тонкое синтетическое одеяло сбито и свесилось на пол, — Самоварова, прижав мобильный к груди, выскочила в коридор.

— Алло!

Она ожидала услышать голос Регины.

— Варвара Сергеевна Самоварова? — прозвучал низковатый, слишком уверенный и оттого неприятный женский голос на другом конце связи.

— А кто это? — перетаптываясь босыми ногами на остывших за ночь плитках террасы, нелюбезно ответила она вопросом на вопрос.

— Меня зовут Надежда Романовна Полякова. Мои родители — ваши соседи по садовому товариществу «Дубки». Точнее, — низкий голос стал еще ниже, — были соседями. Мы могли бы сегодня встретиться?

— Телефон мой что… опера слили?

— Разве это сейчас важно? — резко оборвала ее говорившая. — Если вы сегодня на даче, думаю, вам несложно уделить мне час. Вчера вы были понятной на месте происшествия и… сами все видели… Так что, простите, у меня нет сил тратить слова на лишние объяснения.

От такого напора Самоварова на миг опешила.

Но вспомнив, что звонившая меньше месяца назад потеряла мать, а вчера — отца, решила, как сказал бы ее зять Олег, «не быковать».

— Что вы от меня хотите?

— Для этого я и предлагаю встретиться, — напирала генеральская дочь. — Не телефонный разговор.

— Хорошо, — раздираемая неприязнью к звонившей, сочувствием к ней и профессиональным любопытством, быстро соображала Варвара Сергеевна. — У меня сейчас в доме маленький ребенок. Если соседка согласится за ним приглядеть, могу уделить вам час.

— Отлично. Я буду ждать вас в доме. Не в том, где вы были вчера, это баня, а в основном, большом.

— Поняла. Не заблужусь.

— Через полтора часа будет удобно?

— Вполне.

* * *

Проснувшись к завтраку, Жора, не успев умыться, схватился за свои вчерашние рисунки.

— Тебя жаба не душит, что королеву катрана я подарил Наташе? — рассматривая одно из своих художеств — сидящую на ночном горшке под звездным небом лупоглазую, непропорциональную и анорексичную кошку, спросил он.

— Ты бы лучше у Наташи рисовать учился, а не выражаться, — вытряхнув скатерку, Варвара Сергеевна расстелила ее на круглом столе и разглаживала образовавшиеся складки. — Иди умывайся и приходи есть.

— Так нет же ничего! — поглядел Жора на пустой стол.

— Иди уже. Скоро будет.

На завтрак она пожарила яичницу-глазунью и соорудила бутерброды — хлеб с маслом и сыром, а на другой тарелке разложила итальянскую колбасную нарезку, в числе прочего прибывшую во вчерашней доставке из интернет-магазина.

Себе сварила кофе, мальчику заварила чай.

— Мама звонила? — на сей раз поев с аппетитом и тщательно вытерев рот салфеткой, спросил Жора. От Варвары Сергеевны не укрылось, что он погрустнел.

— Скучаешь? — положив руку на поручень террасы, Варвара Сергеевна, не глядя на него, перебирала пальцами цветок жасмина.

— Ты не такая уж сволочь. Но… ты меня не любишь, а мама любит.

— Ничего себе! — Самоварова, уже взвинченная с утра звонком «генералки», резко встала со стула. — От Наташи новое слово узнал или мать твоя так обо мне говорила?! Так вот, повторяю: я запрещаю тебе в такой тональности со мной и обо мне говорить! Ты… Я торчу тут с тобой ради твоей же безопасности! Невоспитанный маленький эгоист!

Гневные слова застревали в горле, не смея выйти наружу.

Ну как, как она могла сказать этому несносному ребенку всю правду о его матери? О том, почему они все эти годы не общались? О том, как его мать чуть не упекла ее в дурдом? Сказать о том, что она ему никакая не бабушка и вообще не имеет к нему отношения?!

Жора, понурив чернявую голову, злобно сопел.

Самоварова, ожесточенно гремя посудой, начала прибирать со стола.

Когда вернулась из дома с пустым подносом, застала мальчика уже сидящим в углу террасы на полу. Он вжал голову в колени, спина подрагивала:

— У-у-у! У-у-у!

— Вставай! — почувствовав в ответ на его скулеж новый приступ с трудом контролируемого раздражения, грубо тронула она его за плечо. — Здесь пол холодный. Простудишь задницу.

В ответ на это Жора, подняв на нее ненавидящие глаза, еще пуще разрыдался.

— Поговорим как взрослые? — чувствуя себя одновременно и беззащитной, и вместе с тем какой-то нелепой, большой, но неумной, предложила Самоварова.

Ей показалось, что он сквозь рыдания кивнул.

— Вставай. Сядь, пожалуйста, в кресло! — она потянула его за руку.

— Мы оба оказались в непростой ситуации. Так в жизни бывает. Течет она себе, течет и вдруг — раз, происходит что-то экстраординарное. — Варвара Сергеевна намеренно употребила сложное слово, предполагая, что оно заинтересует и отвлечет мальчика. — Понимаешь меня?

— Наташа вчера сказала, — всхлипывая, наконец ответил Жора, — что вы ушли, потому что у соседей случилось экстракординарное…

Он потер свои набрякшие, порозовевшие веки кулачками.

— Давай тащи блокнот, запишем это слово правильно.

После очередного шаткого примирения Самоварова спросила у Жоры, хочет ли он снова пойти к Наташе.

— Очень хочу! — тотчас оживился он. — Она классная! Хоть и курит. Но при мне она не курила, — сдвинув густые бровки и подняв вверх пальчик, с важным видом подчеркнул он.

— Зря она только маме хамит. Это недопустимо. — Тяжело вздохнув, Варвара Сергеевна наскоро проверила сообщения в мобильном — от Аньки по-прежнему ничего не было. — А в целом Наташа мне тоже понравилась.

Закончив уборку, Варвара Сергеевна набрала Ларису. Та, похоже, искренне обрадовалась ее звонку и охотно согласилась, хоть тут же засыпала кучей лишних вопросов, приглядеть, сколько необходимо, за Жорой.

Думая о дочери убитого, Варвара Сергеевна надела простое темное-синее летнее платье, немного подкрасилась и, вспомнив свою встречу с покойным генералом, зачем-то, словно из уважения к его памяти, слегка надушилась.

Лариса встретила их во дворе в задрипанной — футболка и брюки — одежде.

От нее пахло чем-то пережаренным на сковородке с чесноком и луком.

— Ну как ты? — бросилась она навстречу. — Хоть поспала? А я полночи крутилась… Пришлось у Наташки транквилизатор брать… Теперь хожу, как муха пришибленная. И легче не стало, и голова дурная.

Видя, как любопытный мальчишка ловит слова соседки, Варвара Сергеевна, покосившись на него, быстро сделала круглые глаза.

— Ой! — делано спохватилась Лариса. — И кто это к нам пришел? Чаю хочешь с конфеткой? — засюсюкала она.

— Ага! Лучше с двумя! — растянув рот в уже знакомой глумливой улыбке, не растерялся Жора.

— Ну пойдем, пойдем к Наташе. Правда, она сегодня опять не в духе.

Дождавшись, пока мальчик пройдет вперед, Лариса, нагнувшись к Самоваровой, зашептала:

— Пытала меня, как он умер… Я говорю — никак! Выпил, лег и умер. А Жора твой, оказывается, ей все, что видел, рассказал — и про машину следаков, и про то, как полицейский в понятые позвал. Он у тебя, оказывается, читает уже хорошо, раз понял, что на ихней машине написано.

Варвара Сергеевна невольно рассмеялась:

— Он и Чехова уже читает.

— Вот время! Вот прогресс! — заверещала Лариса. — Дети с пеленок читать умеют, любой подросток — считай хакер, а вирус какой-то сраный все умы мира до сих пор победить не могут. Ты, кстати, ревакцинировалась? А чем?

— Отвод у меня, — дабы не развивать проблемную, успевшую расколоть мир надвое тему, быстро ответила Самоварова. — А что Наташа? Рада будет нашему визиту? Ты же сегодня ее, надеюсь, предупредила?

— Жоре-то рада… Она говорит, он у тебя этот… индиго… Но, говорю же, она меня вчера пытала, в моем-то состоянии! А потом разозлилась, распсиховалась, мол, я из нее дуру полную делаю. Еще вчера, я видела, она полезла искать про генерала в инет, но там пока про этот ужас ничего не написали.

— Думаю, и не напишут, — вспомнив жесткую и решительную генеральскую дочь, предположила Варвара Сергеевна. — На твоем месте я бы рассказала Наташе правду.

— Чтобы потом очередной срыв был? — замахала рукой Лариса. — Ты не знаешь, какая она чувствительная! — И, словно желая подкрепить свои слова, вцепилась в рукав платья Варвары Сергеевны, подергала на нем тонкую льняную ткань. — Варя! — нервно хохотнув, продолжала соседка. — Всякой чернухи полно в этом гребаном инете. Но там хоть не существующий в ее реальности виртуальный мир. А узнай она, что под боком вот так… ох, как он лежал… как глазом своим страшным пялился… Прямо душа его как из ада глядела… Есть у всех, оказывается, душа, хоть я и думала, что у генерала она давно выгорела.

— У всех есть, — мягко сняла с себя ее руку Самоварова. — Но Наташе лучше скажи правду. Без подробностей. Все равно так или иначе узнает, что Полякова убили.

— А индиго твой про смерть его знает?

— Нет. Но ему нет и пяти. А Наташе?

— Скоро двадцать пять.

— Разница есть.

Вчера, когда вернулись домой, она, памятуя слова Жоры после встречи с генералом о том, что «смерть стоит у него за спиной», не стала рассказывать мальчику, что умер именно тот человек, которого они видели недавно на дороге.

Сам факт его столь ярко выраженного в эмоциях «предчувствия», рассказ о гибели старика в парке, говорил о том, что ребенок, несмотря на повторяющееся агрессивное и, увы, вполне объяснимое в его ситуации поведение, очень чувствителен.

Да уж, ему было в кого…

Правдивый рассказ о произошедшем в доме Поляковых жутком событии нанес бы его лабильной психике еще больший вред.

На ее счастье, после знакомства с Наташей Жора был увлечен своими рисунками и этой необычной девушкой.

«Дай бог, у нее хватит ума не обсуждать сейчас с ребенком свои предположения!» — в смятении думала Самоварова.

Наташа сидела в кресле, одетая в джинсовые шорты и короткую маечку.

Холст с сиренью был почти закончен, не хватало только глубины цвета в букете и мелких предметах вокруг вазы.

— Сегодня нарисуешь собаку, — сдержанным кивком поприветствовав Самоварову, обратилась девушка к Жоре, как к старому знакомому.

— Я ненавижу собак.

— Вот и нарисуй мне такую собаку, которую ты ненавидишь, — скользнув по нему пристальным взглядом, не отступала Наташа.

— Монстра, что ли?! — удивленный ее ответом, Жора приоткрыл рот.

— Как чувствуешь, так и рисуй. Что застыл, как памятник? Иди к столу, бери карандаш и бумагу! — В ее глазах мелькнул радостный огонек.

— Я вернусь примерно через час, — обратилась к девушке Самоварова.

Наташа, взяв в руки кисть и повернувшись к холсту, пожала плечами и не ответила.

— Мам, кофе мне сделай, покрепче! — вернувшись к работе над картиной, крикнула она замешкавшейся в коридоре матери.

В ее требовательном, хорошо поставленном голосе уже не было вчерашней агрессии.

* * *

Внешний вид дочери генерала не соответствовал тому образу, который успел сложиться в воображении, — образу бесполой категоричной прокурорши.

Надежда Романовна была уютно полноватой, невысокой, с короткой, лаконичной и модной стрижкой выкрашенных в натуральный светлый оттенок волос.

Лицо ее, с правильными тонковатыми чертами, можно было бы при других обстоятельствах назвать даже милым, но фиолетовые тени под глазами, скорбная складка на переносице, плотно сжатый узкий рот и ледяной, с застывшей в нем горестной растерянностью взгляд небольших карих глаз делали ее облик не то что отталкивающим, скорее предостерегающим — «не лезь ко мне!».

Одета она была просто, но дорого — в черную трикотажную футболку, ненавязчиво расшитую по вороту мелкими стразами, и в трикотажные черные, хорошо скрадывающие недостатки фигуры свободные брюки.

Встретив Самоварову там, где и положено хозяйке встречать не бывавших ранее в доме гостей, — у ворот, она, сдержанно поздоровавшись за руку, сразу повела в дом.

Попав в просторную, но темную прихожую, Варвара Сергеевна замешкалась, не зная, как поступить с обувью — в доме была плитка, и ходить по ней босыми ногами она не хотела, так как всю прошедшую зиму промучилась с циститом. Попросить у едва знакомой женщины тапки было не слишком удобным, оставалось только рассчитывать, что в доме найдутся бахилы.

— Не разувайтесь, — уловив ее замешательство, сказала Надежда Романовна. — Здесь не мыли после вчерашнего столпотворения. Тело увезли только к вечеру, а в доме до ночи толклись следователи и криминалисты.

— Так вы вчера приехали? — спросила Самоварова о теперь уже очевидном факте только для того, чтобы завязать диалог.

— Два дня назад прилетела в Питер. Работаю в основном в Москве, часто мотаюсь в командировки. Если бы я была в отъезде, что было бы с телом?

Она говорила отстраненно, так, словно речь шла не о ее отце.

Самоварова особо не удивилась: у некоторых людей шок от случившегося вызывает ступор.

— То же самое. Увезли бы в морг.

— Понятно. Мы можем подняться и пройти на балкон, он на втором этаже, как раз в кабинете отца, а можем, если хотите, остаться здесь, — она указала на небольшую зону отдыха — два кресла, телевизор и стол, — примыкавшую к кухне-столовой.

— Лучше подняться, — предложила Самоварова, ее профессиональное любопытство — ничего не поделаешь! — жаждало любых деталей из оборвавшейся жизни ее не случайного, как оказалось, знакомца.

В ушах звучали его странные слова о том, что она может ему помочь, «но не сегодня».

— Помощников здесь нет, — словно испытывая некоторую неловкость, сказала Надежда Романовна, — но у отца в кабинете вроде была кофемашина.

На втором этаже было три комнаты, разделенных небольшим коридором: хозяйская спальня, гостевая и кабинет генерала.

Ремонт и убранство дома, насколько успела разглядеть Самоварова, были далеко не роскошными, но качественными и продуманными в мелочах.

Для живших здесь людей это место (в отличие от доктора или той же Ларисы) однозначно было не летним домом, но местом постоянного проживания.

Посреди кабинета уверенно занимал свое место массивный дубовый письменный стол с придвинутым к нему солидным кожаным креслом.

На столе царил идеальный порядок — тяжелая, на основании из камня, подставка для письменных принадлежностей, величавая кабинетная статуэтка бронзового орла, хрустальная пустая и чистая пепельница и настольная, похожая на казенную, с матовым овальным плафоном лампа.

Еще в кабинете был небольшой дубовый шкаф и одинокий обшарпанный венский стул, задвинутый в угол.

На гладко выкрашенных в бледно-зеленый цвет стенах висело несколько маленьких, обрамленных в простые деревянные рамы картинок старого Питера и только одна личная фотография.

Это была не обычная современная фотография, но литография — генерал Поляков и, вероятно, его покойная жена.

Визуализация, притягивающая взгляд выразительными, несколько гипертрофированными чертами лиц, была черно-белой, и потому сложно было судить как о возрасте запечатленных на снимке, так и о том, насколько была хороша собой покойная супруга покойного же генерала.

На литографии у нее была короткая и пышная за счет вьющихся волос стрижка на основе каре, на шее — цепочка с кулоном. Она сидела на стуле с овальной спинкой, генерал, демонстрируя офицерскую выправку, стоял рядом.

Попав в кабинет, Надежда Романовна первым делом подошла к кофемашине, стоявшей на небольшом, в цвет шкафа и стола, комоде у выхода на балкон.

— Надо же, — заглянув в контейнер, удивилась она, — даже вода есть. Надеюсь, свежая… Отец любил здесь пить кофе один. Он вообще любил подолгу оставаться один. А ваши коллеги здесь хорошо вчера пошуровали, — она театрально указала пухлой рукой на стол и шкаф. — Надо отдать им должное, все вернули на места. Отец был педант, маниакально следивший за порядком на своей территории, — попыталась улыбнуться она.

— Я уже заметила, — кивнула Самоварова.

В поисках капсул Надежда Романовна принялась шумно открывать ящики комода.

Варвара Сергеевна, так и не полюбившая «капсульный» кофе, хорошо чувствовала волнение, исходившее от дочери генерала, выражение лица которой при этом не менялось.

— Давно вы здесь? Когда приехали? — вставив патрончик в кофемашину, спросила «генералка».

— Позавчера.

— А дом в этом поселке у вас давно?

Ожившая кофемашина неуместно радостно заурчала в ответ.

— Родители мужа здесь жили практически с самого начала. Насколько знаю, этот поселок как дачное товарищество существует годов с пятидесятых прошлого века.

— Вам с сахаром? — пропустив ответ мимо ушей, спросила Надежда Романовна. — Должен быть на кухне, я спущусь.

— Нет. Я, как и ваш отец, предпочитаю без сахара.

Надежда Романовна наигранно вскинула брови:

— Вы действительно следователь. А что еще вы успели понять про отца?

Она протянула Варваре Сергеевне чашку кофе, рука ее заметно подрагивала.

— Спасибо, — кивнула Самоварова. — Как вы уже сами сказали, ваш отец, судя по кабинету, был педант. А по слухам, э… человек с необычайно тяжелым характером. Он, кстати, не пил?

Лицо генеральской дочери на миг залилось румянцем.

Не отвечая, она отвернулась и приоткрыла дверь на балкон.

Эта привыкшая прятать свои эмоции женщина, еще каких-то два часа назад уверенно диктовавшая ей по телефону условия, теперь, при личной встрече, явно не знала, с чего начать.

Возможно, так на нее действовало это место, где все вокруг еще дышало ее покойным отцом.

— Итак, что вы от меня хотите? — поставив чашку на низкий ротанговый стол, взяла быка за рога Самоварова.

— Присядьте. — Надежда Романовна указала рукой на одно из двух стоявших на маленьком балконе плетеных кресел. — Я хочу, — тяжело осев в кресло и почти не разжимая губ, начала она, — чтобы вы выяснили, что здесь вчера произошло.

— Так следственный комитет уже этим занимается.

— Само собой. Я с ними на связи. Но я хочу, чтобы вы провели собственное расследование, — разглядывая свои овальные, с телесным шеллаком ногти, с вернувшейся твердостью в голосе не сказала, а скорее приказала генеральская дочь.

— Зачем? — не спуская с нее пристального взгляда, спросила Варвара.

— Я коллегам вашим не слишком доверяю! — сухо и зло отвечала Надежда Николаевна. — Пока еще в С-ре жила с семьей, помню, как в девяностые — нулевые свои же издевались над отцом. Подробностей, само собой, не помню, но в вашей системе всегда царил бардак.

— В девяностые разное было. А еще я очень не люблю обобщений, — отрезала Варвара Сергеевна. — Итак, что вы хотите конкретно от меня?

— Случившееся вчера не должно попасть в новости и соцсети, — уходила от прямого ответа «генералка». — Это я уже взяла под контроль. И у меня к вам личная просьба: вторая свидетельница, соседка Ласкина… Вы могли бы с ней переговорить на предмет неразглашения информации? Надеюсь, она еще не успела разнести сплетни по всему поселку. У нее больная дочь, и я сегодня же переведу ей на карту весьма ощутимую для них сумму на лекарства. Дом этот я скоро продам, но мне бы очень не хотелось, чтобы от нашей семьи остался здесь нехороший след.

— Произошло убийство. Столь тяжкое преступление скрыть невозможно.

— Вы не вполне меня поняли, — чеканила слова Надежда Романовна. — Следственный комитет не будет разглашать информацию. В вашей системе у меня есть связи на самом высоком уровне. Вы же, за определенное вознаграждение, проведете собственное расследование, результат которого останется сугубо между нами.

И впервые за все время встречи она прямо и жестко посмотрела Варваре Сергеевне в глаза.

По ощущениям Самоваровой, эта женщина была давно и глубоко несчастна. Впрочем, Варвара Сергеевна могла и ошибаться.

— Сколько же вы готовы предложить?

— Пять тысяч евро.

Варвара Сергеевна едва себя сдержала, чтобы не присвистнуть — озвученная сумма была более чем солидной.

— Вы должны понимать: я не имею полномочий официально сотрудничать со следствием, — оправившись от минутной растерянности, сказала Самоварова. — Никто не станет разглашать мне результаты вскрытия, тем более информировать о ходе расследования.

— Более чем уверена — у вас есть возможность узнавать все необходимое. Не буду тратить время: мне известен ваш послужной список — где, когда и под кем вы работали. Знаю, в чьей частной конторе подрабатываете сейчас.

Выражение «под кем работали» резануло, но Варвара Сергеевна, понимая состояние собеседницы, решила не заострять на этом внимание.

— Так вот… Мне нужно как можно скорее узнать правду.

— То есть официальное следствие, по-вашему, будет заведомо неудачным?

— Даже если допустить, что они сработают на отлично, возможно, им станет известно кто. Но мне важнее узнать, за что.

Надежда Романовна достала из кармана зарядное устройство «айкос» и пачку ментоловых стиков. Вытащив из устройства мундштук, с силой вжала на нем кнопку.

Самоваровой эта женщина все еще категорически не нравилась, хотя она и пыталась зацепиться в ней за что-то человеческое, хотя бы за общую слабость — курение.

Она никогда не любила подобный тип людей — до мозга костей деловых, удручающе прямолинейных, в любых жизненных ситуациях прущих напролом.

Самоварова поймала себя на неприятной мысли, что, несмотря на горе этой женщины, не испытывает к ней ни малейшего сострадания.

— У меня есть некоторые условия, — дождавшись, пока Надежда Романовна раскурит стик, сказала она.

— Я вас слушаю.

— Первое: без вашей стопроцентной откровенности по любому вопросу мне будет сложно выяснить что-либо помимо тех фактов, которые станут доступны официальному следствию. А сведения о ходе расследования я, как вы понимаете, если и смогу получить, то с некоторым запозданием. И сразу подчеркну: по закону я не имею права расследовать преступления, тем более — убийство. Второе: вы должны сотрудничать со следствием, давать им правдивую информацию. Против своих даже за такие деньги я играть не стану.

— Ну что вы! — оскалив ровные мелкие зубы, «генералка» попыталась выжать из себя нечто наподобие усмешки. — Я не преследую такую цель. Но, повторюсь, для меня важнее не кто, а за что. Ваша работа будет заключаться в следующем: вы должны восстановить картину последних месяцев, а то и лет жизни отца. Написать, если так можно выразиться, не формальный отчет, но подробный рассказ о том, что могло с ним произойти. Не любите писать — расскажете на словах, — заметив, как напряглось лицо Самоваровой, добавила она. — Так сложилось, что в последние годы я мало общалась и с ним, и с матерью. Раскрытие правды для меня вопрос принципа, вопрос, если хотите, некой моральной сатисфакции — за то, что в нашей семье все сложилось так, как сложилось.

— Вы не любили их? — прямо спросила Самоварова. — Своих родителей?

— Я очень занятой человек, — ушла от прямого ответа Надежда Романовна. — И я лишь в общих чертах представляю, чем они жили последние двадцать лет — с тех пор, как я уехала из нашей квартиры в С-ре.

— Так ваша семья оттуда?

— Да, я родилась и выросла там. Когда отец вышел на пенсию, я уже прилично зарабатывала и смогла купить им этот дом. В С-ре они оставаться категорически не хотели, а с Питером отца связывали молодость, воспоминания, какие-то, еще с той поры, друзья-приятели… Он закончил в Питере академию МВД. Нам с матерью тоже Питер не чужой: пока он учился, мать к нему приезжала, жила с ним в общаге, а я уехала учиться в питерский университет.

— А где вы сейчас живете?

— На два города: и в Москве, и в Питере снимаю квартиры, мне так удобней. Якорь пока бросать не планирую.

— А почему именно загородный дом, если отец учился в Питере?

— Мать хотела жить на природе, считала, что в городе у нее развивается кислородное голодание, опасное для мозга. А отец… В итоге он делал то, что хотела мать. Так или иначе, она умела добиваться своего.

— Вы часто их навещали?

— Как и положено взрослой дочери — по праздникам, и то, когда удавалось…

— Вы один ребенок в семье?

— Да.

— Ваша покойная мать продолжала работать по специальности, об этом мне успела рассказать соседка. А что с отцом? Чем он занимался на пенсии?

— Читал, гулял. Делал зарядку. Занимался домом — знаете, даже двести квадратов требуют постоянного внимания. Сколько его помню, он всегда был замкнут: работа — книги — снова работа, иногда — походы с матерью в театр.

— Кто-то помогал по хозяйству? — про слугу-армянина Самоварова, конечно, не забыла.

— Да, при доме был человек. Мы зовем его старый Ваник. Он чем-то обязан отцу… — Она осеклась. — Был обязан. Когда мать умерла, отец снял ему квартиру, здесь неподалеку, в Шушинке. Следователь его уже допросил. Вчера, рано утром, он приехал сюда, топил для отца баню. У него стопроцентное алиби — как минимум за час до смерти отца он был в городе, на рынке. Его знакомая торгует в палатке овощами. Весь день, никуда не отлучаясь, он ей помогал.

— Свидетельство знакомой может быть ложным, следствие это обязательно проверит. Скиньте мне, пожалуйста, его номер.

— Да, конечно, — Надежда Романовна достала из кармана айфон последней модели.

Пока она копошилась в мобильном, Варвара Сергеевна, искоса ее разглядывая, понимала, что во всем сказанном этой женщиной с умело подтянутым филлерами лицом не было ни лжи, ни искренности, однако в ней, уже не умевшей жить ничем, кроме достижения конкретных целей, горело желание соприкоснуться, хотя бы необратимо запоздало, с ненужной ей все эти годы правдой о самых близких — и, увы, давно далеких для нее людях.

— Соседи говорят, ваши родители частенько устраивали вечерники. Соседи даже жаловались на шум. А вы говорите, отец был замкнут. Не находите противоречия?

— А я их не ищу, это теперь ваша работа. — Надежда Романовна, предварительно удостоверясь, что ее мобильный находится в беззвучном режиме, поспешно убрала его обратно в карман. — Мы не часто общались. Но мама была… — сдвинув брови, она подбирала нужное слово, — довольно жизнерадостным человеком.

— Как она умерла?

— Скоропостижно. Сердечный приступ.

Лицо генеральской дочери на миг исказила душевная боль.

— Ваша мать умерла совсем недавно. Вы ведь, конечно, были на похоронах, несмотря на вашу занятость? — не сдержала горького сарказма Самоварова.

Удивительное время, удивительный новый мир!

Единственная дочь в семье, трудяга, наверняка уже с MBA, пьющая по утрам смузи, расщедрившаяся родокам на экологически чистую загородную старость, похоже, правда плохо понимала, чем жили ее покойные родители.

Зато наверняка знала про курс биткоина и биржевые котировки, цифровые технологии и будущее с прививками, имплантами и клонами, но без любви и даже без секса.

— Конечно. Ее похоронили на старом кладбище неподалеку отсюда, в Шушинке. Я купила там место. Фамильного склепа у нашей скитающейся семьи нет, — неприятно усмехнулась она. — Мать была, считайте, сиротой, а родня отца — мои дед и бабка — лежат в городском колумбарии С-ры. Но мать в последнее время как будто стала верующей, а по христианской традиции тело не следует сжигать.

— Ничего странного в ее смерти не было?

— Если не считать странным, что ей было всего шестьдесят два года. Отец отъехал по делам, а когда вернулся, нашел ее здесь, в этом доме, в кресле… она была уже мертва. Сначала я была уверена в том, что, если бы в доме в тот день был отец или старый Ваник, ее удалось бы спасти. Но врачи в один голос сказали: нет. Обширный инфаркт. В марте она переболела ковидом. Мать была антипрививочницей. К сожалению, таких немало во врачебной среде. Скорее всего, инфаркт был последствием ковида.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Из песни «Город золотой» (ст. Анри Волохонского, муз. Владимира Вавилова). Широкую популярность песня получила в исполнении Бориса Гребенщикова. В оригинальном тексте первая строка звучит так: Над небом голубым есть город золотой.