Книга Греха

Платон Беседин, 2012

«Книга Греха» – дебютный роман молодого, но уже известного прозаика Платона Беседина, чей яркий авторский стиль с его отточенной лаконичностью и сочной образностью поистине уникален. История, которую он рассказывает, одновременно жёсткая и романтичная, остросоциальная и отчасти детективная. Герой романа, погружается на самое дно ада, чтобы попрать его внутри самого себя. Он желает участвовать в истории, поэтому состоит в тоталитарной секте и националистической партии. Он изменяет жизни людей, взрывает бомбы, громит старые порядки и, взрослея, ищет себя в мире успешных ловцов удачи. Яростный, откровенный, скандальный роман Платона Беседина – долгожданный срез эпохи. Он завораживает или возмущает, но не оставляет равнодушных. Такие книги читать обязательно – они социально симптоматичны. Не говорите потом, что ничего не знали.

Глава вторая

I

Запивая очередную таблетку «Кетанова» водкой с томатным соком, я слышу брань соседа с первого этажа. Всему подъезду каждый день она служит чем-то вроде будильника. Сползаю с постели. Включаю телевизор.

По протестантскому каналу блондинка, похожая на потасканную Клаудию Шиффер, предлагает мне купить диск с записями чудес господних live. Она уверяет, что на этих кадрах Иисус убедительно доказывает свою божественную сущность.

Моя голова похожа на выкрест баклажана и земляной груши. Глаза — узкая смотровая полоска в распухшем забрале.

Рассматриваю каждый синяк, каждую ссадину. Удивительно, но я помню, от какого именно удара они появились. Тело порою памятует лучше разума.

Хуже ссадин — мысли. Мысли о разрастающейся гематоме мозга. О повреждениях черепа. О внутри-мозговом кровоизлиянии.

Я должен обратиться к врачу.

У входа в приёмное отделение местной больницы три бомжа с разбитыми лицами. Внутри — две полупьяных медсестры. Говорю им: «Мне срочно нужен доктор». Они лениво интересуются, мол, зачем же.

— Мне кажется, что у меня сотрясение мозга. Или гематома. Или куски черепа в мозге. Или аневризм.

Они ржут, как лошади, и говорят:

— Ждите, а не дождётесь — отправим в морг.

Я усаживаюсь на полуразваленный стул рядом с такой же полуразваленной старухой, которая беспрерывно кашляет.

— Женщина, — обращается медсестра к моей соседке, — женщина с туберкулёзом лёгких и почек, пройдите внутрь.

В медицинских учреждениях у людей вместо имён диагнозы. Женщина встаёт со стула, оставляя кровавую мокроту на полу.

Я жду. Как говорил Гаутама Сидцхартха, «всё, что я умею — размышлять, ждать и поститься». Жду и слушаю веселые истории из медицинской практики. Больше них раздражает только лошадиный гогот медсестёр. Наконец, меня принимает нейрохирург, похожий на Пита Догерти в его худшие годы.

— На что жалуемся? — у доктора идиотская привычка мусолить и грызть кончик шариковой ручки.

— На это, — я провожу рукой по лицу. — Мне кажется, у меня гематома или черепные осколки в мозге. Не знаю что, но что-то ужасное.

Он сплёвывает куски шариковой ручки и вновь принимается грызть её:

— Когда кажется — крестятся. Идите на рентген.

Прохожу по коридору с шелушащимися, словно перхоть, стенами. У кабинета с табличкой «Рентген» то ли от холода, то ли от страха колотится старуха. Подойдя ближе, я замечаю, её разбитую губу, руку, упакованную в бинтовую повязку. Она бормочет что-то вроде: «Сраная лошадь… гадина… девка поганая… и не найти мерзость такую».

— Лошадь сбила, — заметив моё удивление, кивает на старуху проходящая мимо медсестра. — Теперь вот нервничает, что не найдёт её.

— Кто нервничает?

— Ну не лошадь же! Идёмте на рентген, молодой человек!

После гимнастических упражнений на столе и порции излучения, вызывающей рак в одном из шести случаев, я попадаю обратно к нейрохирургу с набором чудных снимков своего черепа.

— Хм, повезло, повезло вам, — бормочет он с некоторой грустью в голосе, — ни гематом, ни опухолей, повезло. Разве что ушибы и повреждения соединительных тканей, — он принимается грызть новую шариковую ручку. — Вот вам рецептик. И скажите-ка фамилию, адрес…

Нейрохирург прилежно записывает мои данные.

— Распишитесь, — протягивает он мне свою ручку.

Я чёркаю пару загогулин, боясь испачкаться его слюной.

Медсёстры рассказывают те же забавные истории бледному, пухлому парню с рыболовным крючком в нижней губе и высокой девушке со свёрнутым в сторону носом.

Я покупаю прописанные таблетки. Хотя все знают, что любая таблетка — это просто плацебо. Всё дело в мировом заговоре врачей, лечащих нас от несуществующих болезней.

Когда я закуриваю, меня окликает черноволосая девушка в красной юбке:

— Найдётся закурить?

В моей голове всплывает где-то слышанная фраза pick-up.

— Курение ведёт к раку, — я чиркаю зажигалкой, глядя, как она складывает бантиком тонкие ярко-красные губы, затягивая дым, — а раки лучше всего идут с пивом. Может, выпьем чего-нибудь?

Она смотрит на меня, как на описавшегося котёнка.

— Ладно, — развожу руки. — Никакого пива.

— Предпочитаю коньяк, — улыбается она и протягивает мне руку. — Инна. А вы?

— Даниил.

Мы обмениваемся телефонами. Номер телефона — номер души. Она пробуждается только во время звонка, жаль, что никогда не знаешь, когда позвонят сверху.

II

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Впрочем, есть и другая пословица: «Не суди о человеке по его друзьям — у Иуды они были идеальными».

В захламленной комнате шесть человек. Курят травку. Я предпочитаю пить, поэтому снова и снова опрокидываю в себя водку с пивом. Смесь оказывает анестезирующее воздействие: боль от ушибов и ссадин уходит. Вообще алкоголики редко болеют. Обычно у них разом отказывают все внутренние органы.

Люди в комнате выбирают иной lifestyle.

Две девушки, украшенные бесчисленным числом татуировок и серег, с маниакальным упорством режут себе вены бритвой. Они уверили меня, что это истинное мастерство. Нужно делать так, чтобы каждой клеточкой тела чувствовать, как холод стали входит в жар крови. Только так, говорят они, можно получить рафинированную боль, ощутить натуральные эмоции, чистые, как слеза младенца. Лица девушек умиротворены, будто у Будды.

Девушек здесь всегда большинство. В отличие от парней они предпочитают мастурбацию духовную.

Я пробираюсь на кухню. Здесь ошиваются самые задушевные люди. Трое субтильных парней режут себе языки, сливаясь в кровавых поцелуях. Мужеподобная девица, похожая на Эрика Рыжего со скандинавских гравюр, наносит очередной нимфетке искусственное шрамирование. Сегодня оно особенно модно на готических вечеринках.

Забавные люди. Они заживо пакуют себя в гробы. Вера в бессмысленность жизни помогает обрести им веру в смысл смерти как единственной реальной субстанции. Жизнь для них — свербящая боль. Мир вокруг — корпоративная свалка.

Правда, никто из них не скажет вам, почему им так больно. Они превозносят боль, возводя её в ранг вселенской добродетели, но судорожно вжимаются в кресло при виде сверла в кабинете у стоматолога. Ведь к боли нельзя привыкнуть. Пожалуй, только к ней и нельзя. Боль — лучший способ утверждения власти над другими.

Когда я пришёл сюда впервые, то встрял в спор с Дашей, шестнадцатилетней девушкой с взглядом волнистого попугая.

— У меня был парень. Мы любили друг друга и клялись быть всегда вместе. Однажды он бросил меня. Я напилась таблеток, но, к несчастью, осталась жива. Тогда я поняла, жизнь — это нескончаемая, бессмысленная боль. Так зачем радоваться тому, что приносит боль? Не проще ли поклониться смерти как спасению?

— Дешёвая фикция.

— Ты конформист, Грех, — бубнила она, — освободи свой разум. Пойми, что жизнь ничего не стоит.

Я видел женщину с кистой почек, похожих на гнойные грозди винограда.

Видел человека с вырезанной двенадцатиперстной кишкой, который был не в силах контролировать собственную дефекацию.

Человека в последней стадии рака кожи с лицом похожим на забродившую компостерную яму и надписью на двери своего дома «прокажённый, убирайся».

Таким людям проще применить эвтаназию. Но они жили, смеялись, боролись. Эти Иовы современного мира. Наверное, жизнь для них имела свою цену.

Может, стоило рассказать о них Даше? Но я промолчал. Впрочем, она хотела услышать то, что ей сказали среди всех этих режущих вены.

Высшее выражение преданности для животных — римминг. Он, в частности, обязателен перед половым актом. Римминг — это вылизывание ануса партнёру. Самый верный путь приобрести что-то типа паразитов прямой кишки или гепатита. Психотерапевт Эрик Бёрн ввёл такое понятие, как транзакция — социальное поглаживание, лизание. Наше общение — тот же римминг. Только словесный.

Даша взирает на меня глазами волнистого попугая. И, как заведённая шарманка, диктует свои манифесты. Я занимаюсь тем же. Мы как два орущих друг на друга человека за звуконепроницаемым стеклом, которым забыли подключить связь.

Впрочем, достаточно задать только один вопрос: спит ли она? Как писал Селин: «Не верьте на слово людям, рассказывающим, как они несчастны. Спросите у них только, могут ли они спать. Да — значит, все в порядке».

Хотя — лучше всего — задать этот вопрос самому себе. И, может быть, тогда отпадёт надобность в моих наполнителях. Только что-то мешает.

Вдруг понимаешь, все твои стоны, причитания — кривляния плохого клоуна на арене жизни перед Господом. Ты падаешь в грязь, сам нахлобучиваешь терновый венок, громоздишь на спину тяжеленный крест и кричишь во весь голос: «Вот он я, мессия! Вот он я, страдающий за вас!».

«Изображая Христа» — чем не название для половины наших биографий?

Но это мысли вслух сейчас. Тогда я на полчаса скрасил болезненное одиночество Даши своим потным телом. Omne animal triste post coitum, и в посторгазмической печали мне подумалось: чем отличаются лучшие из нас?

Ответ мне пришёл лишь сейчас при виде готов, полощущих сталь лезвий в крови: лучшие режут вены вдоль, а не поперёк.

III

Почти все мы догадываемся, что наши действия бесполезны. Но выполняем их так, словно не знаем об этом. Это то, что Кастанеда называл контролируемой глупостью. Главное, чтобы глупость не превратилась в неконтролируемую.

Мы встречаемся с моим наставником, Михаилом Петровичем, в парке. На нём бледно-голубая рубашка и те же изящные очки. Он улыбается и, кажется, абсолютно расслаблен. В отличие от меня.

— Что с лицом? — любопытствует Михаил Петрович.

— Драка.

— Драка — это хорошо. Много крови.

Мы прогуливаемся по парку, швыряя рыжие окурки в бледную траву, усеянную битым стеклом и пластиком. Проговариваем план на вечер. Точнее, излагает Михаил Петрович, а я лишь слушаю, запоминая каждую деталь. Главное, говорит мой наставник, сохранять спокойствие.

В кармане моего лёгкого пиджака ампулы с кровью. Точно такие же в сумочке Михаил Петровича. Мы ждём. Ждём, когда появятся достойные кандидаты. Те, кто, как говорит мой наставник, готовы принять божий дар. Нас он называет не иначе как божьим народом.

Когда впереди появляется девушка с детской коляской, по улыбке наставника я догадываюсь, что выбор сделан.

— Подойдёшь, завяжешь разговор, — инструктирует Михаил Петрович, — а я всё сделаю.

— А как я завяжу разговор с такой физиономией?

— Старым добрым способом, — улыбается Михаил Петрович, — спросишь что-нибудь, а потом не отстанешь.

Когда я сближаюсь с девушкой, то не нахожу ничего лучшего, как полюбопытствовать, где здесь туалет. Она с улыбкой объясняет мне дорогу. Спасибо, говорю я, и чувствую, как Михаил Петрович тыкает меня в бок. Вопросы не окончены. Я переспрашиваю, словно не понимая дороги. Девушка вновь принимается объяснять мне. Она отходит от коляски. Я продолжаю играть роль придурка, который вот-вот наложит в штаны.

— Вы не могли бы показать мне дорогу точнее, — бубню я, — никак не могу понять, как вон от того пригорка идти.

— Смотрите, там будут качели. Их видно отсюда, если чуть подойти, — она начинает двигаться, чтобы показать дорогу, и тут же в волнении оборачивается к коляске.

— Ничего, ничего, я посторожу, — улыбается Михаил Петрович.

Девушка успокаивается. Михаил Петрович умеет войти в доверие. Помогает его изумительная интеллигентность. Он работает преподавателем философии в одном из городских вузов.

Девушка услужливо объясняет мне дорогу к туалету. Я киваю и, войдя в роль, начинаю характерно переминаться на месте. Сзади раздаётся рёв ребёнка. Девушка тут же кидается к коляске.

— Простите.

— Ничего, ничего, — девушка пытается успокоить ребёнка, — вы-то причем?

— Простите, — вновь извиняется Михаил Петрович, — мы не будем мешать. Извините ещё раз!

Быстрыми шагами мы удаляемся от девушки с коляской, делая вид, что уже не вправе мешать ей своими расспросами. Как только она отворачивается, ныряем в частокол деревьев. Закуриваем.

— Господи, какую глупость, какую чёртову глупость я сделал! — беспрерывно повторяю я про себя.

— Чего приуныл? — Михаил Петрович по-отечески шлёпает меня по плечу. — Привыкнешь!

Это пугает меня ещё сильнее. Кажется, моя глупость стала неконтролируемой.

Когда мы выходим на аллею парка, я немного расслабляюсь. Михаил Петрович говорит:

— Теперь самое важное. Посвящение!

— Какое посвящение?

— Собственно, то, ради чего мы здесь, — он удивлён, — ты должен сам подарить людям свободу.

Его слова — удары молота по наковальне моего сознания.

— Разве я не сделал это только что? Там…

— Разве не я привил младенца? — Михаил Петрович хмурится. — Ты просто отвлекал мамашу. Теперь ты должен сам нанести укол.

Открыто, при свете дня, пустить в человека вирус. Возможно, изменить его жизнь в одно мгновение. Способен ли я? И разве это тот самый наполнитель для моей души, что сделает меня ощутимым для самого себя?

Впрочем, в такие моменты, когда стоишь на пути большого выбора, мозг перестаёт думать логично. Есть лишь цель. Есть первые импульсы. И направляющие факторы рядом. Михаил Петрович вновь толкает меня, указывая на бредущую между деревьями высокую блондинку.

Я сжимаю кулак, чтобы ощутить собственную силу. Слишком поздно отказываться. Только вперёд.

Ницше утверждал, что прежде, чем стать равным Богу, он научился не жалеть себя. В древних религиях считалось — человек может стать Богом, впитывая страх других людей путём принесения их в жертву. Не знаю, что есть истина, и есть ли она в принципе. Знаю лишь — мы созданы по образу и подобию Божьему. Это значит, что мы способны давать и отнимать жизнь.

На всё воля Божья. Человек предполагает — Господь располагает. Известные утверждения. Есть ли Его воля в том, что сейчас эта блондинка, попавшая в парк вместе с нами, станет живым трупом? Совсем скоро. Или это воля сумасшедших, разносящих вирус? Чья это воля?

Атеисты скажут, что мы сами выбираем путь. Верующие возразят, что блондинка оказалась в парке совсем не случайно. Имеет ли это значение для блондинки?

Я думаю об этом, когда приближаюсь к ней. Михаил Петрович остаётся позади. Мы договорились встретиться в условленном месте. Но я знаю, он наблюдает за мной.

Мне нужно сделать ей укол. Нужно пройти посвящение. Не сделав этого, я сам стану жертвой. Всё как в жизни: либо ты, либо тебя. Так говорят. Только это ли жизнь?

Я приближаюсь всё ближе. Футболка на моей спине насквозь пропиталась потом. Мне кажется, что в этот момент меня бы не признали даже самые близкие. Настолько сильно изменилось моё обличье.

На блондинке золотистое платье, подчёркивающее её стройную фигуру. Она стоит ко мне спиной, не двигаясь, под гигантским клёном.

По виду стопроцентная шлюха. Жалкая, порочная шлюха. Я говорю это себе, дабы успокоиться. Убеждаю себя в её грехе, чтобы оправдать свой.

Один взгляд назад. Словно зависание над пропастью. Мне кажется, как между деревьями мелькает ухмыляющаяся физиономия Михаил Петровича.

Прости, Господи, ибо ведаю, что творю! Последний взгляд на блондинку. Она заворачивает за угол трансформаторной будки. Я иду следом.