История с привидениями

Питер Страуб, 1979

Городок Милбурн, штат Нью-Йорк. Здесь четыре пожилых джентльмена каждую неделю собираются, чтобы рассказывать друг другу истории – иногда правдивые, иногда не очень, но всегда страшные. Но одна история их не отпускает, она возвращается снова и снова. История о том, что они когда-то сделали. О жуткой ошибке, которую допустили. И вскоре все жители города поймут, что призраки куда кровожаднее, чем кажется, что прошлое похоронить нельзя, что придуманные ужасы могут ожить и начать убивать в реальности, а любой вымысел способен обернуться настоящим кошмаром, из которого нет выхода.

Peter Straub

Ghost Story

Copyright © 1979 by Peter Straub

© Александр Крышан, перевод, 2021

© Сергей Неживясов, иллюстрация, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Посвящается Валли Шайо и Грегорио Кохону

Всюду под нами разверста мрачная бездна, и преисподняя — лишь преддверие ее.

Натаниэль Готорн. Мраморный фавн

Призраки всегда алчны.

Р. Д. Джеймисон

Пролог. На юг

1

— Каким был твой самый дурной поступок?

— Я не скажу вам этого, но поведаю о худшем в моей жизни происшествии… о самом чудовищном…

2

Он опасался возможных проблем при перевозе ребенка через канадскую границу и отправился на юг, избегая городов и пользуясь уединенными шоссе, — путешествуя, словно по параллельной стране. Однообразие так успокаивало и вдохновляло его, что за первый день удалось проехать двадцать часов кряду. Они подкреплялись в «Макдоналдсах» и придорожных закусочных: проголодавшись, он съезжал с автострады и катил по параллельной ей второстепенной дороге, зная, что делает крюк не более 15–20 миль. Затем он будил ребенка, и они вдвоем вгрызались в гамбургеры. Девочка никогда первой не заговаривала с ним, ограничивалась только просьбами о самом необходимом. Большую часть времени она спала. Он помнил, как в первую ночь номера его машины подсвечивались лампочками, и — потом оказалось, что это было ни к чему, — он съехал с автострады на неосвещенную дорогу, выкрутил лампочки и забросил их в поле, после чего, зачерпывая пригоршни грязи с обочины, замазал номера. Вытирая руки о штаны, он вернулся к машине и открыл дверь. Девочка спала сидя, выпрямившись в кресле, рот закрыт. Она казалась абсолютно спокойной, а он по-прежнему не знал, что с ней делать.

В Западной Вирджинии он вдруг очнулся как от толчка и понял, что на несколько секунд заснул за рулем.

— Сейчас съедем в сторонку и немного вздремнем, — сказал он. Девочка кивнула.

Он свернул с автострады за Кларксбургом и ехал по шоссе до тех пор, пока не увидел большой красно-белый вращающийся знак с надписью: «Пионер Вилледж». Лишь усилием воли ему удавалось держать глаза открытыми. И с рассудком творилось неладное: ему казалось, что в глазах стоят слезы и он вот-вот разрыдается. Зарулив на парковку у торгового центра, он направился к самому дальнему от въезда ряду и сдал назад, к проволочной изгороди. Позади находилось квадратное кирпичное здание фабрики по изготовлению пластиковых копий животных, которые устанавливали на грузовики «Голден Чикен». Асфальтированный двор был наполовину завален гигантскими пластмассовыми цыплятами и коровами. В самом центре возвышался громадный голубой бык. Уныло-белые некрашеные цыплята казались крупнее коров.

Впереди тянулся почти пустой ряд парковки, далее — песочного цвета здания торгового центра.

— Можно посмотреть больших цыплят? — спросила девочка.

Он отрицательно покачал головой:

— Из машины выходить не будем, просто поспим здесь. — Он закрыл все двери на замки и поднял стекла. Под пристальным взглядом девочки нагнулся, нащупал под сиденьем веревку и велел: — Вытяни руки.

Почти улыбаясь, она протянула ему маленькие ручки со сжатыми кулачками. Он дважды обмотал веревкой запястья, затем связал ей лодыжки. Увидев, что остался запас веревки, он зажал ее свободный конец в одной руке, а другой грубо притянул девочку к себе. Затем обвязал ее и себя и, уже растянувшись на переднем сиденье, сделал последний узел.

Она лежала на нем, ее руки упирались ему в середину живота, голова покоилась у него на груди. Она легко и ровно дышала, будто знала заранее, что он ее привяжет. Часы на приборной панели показывали пять тридцать; становилось прохладнее. Он вытянул ноги, опустил голову на подлокотник и заснул под гудение транспорта.

Ему показалось, что проснулся он сразу же; лицо покрывал пот, и раздражал резкий запах сальных немытых волос девочки. Уже стемнело; он проспал, наверное, несколько часов. Их так и не обнаружили — забавно было бы, если бы его нашли спящим на парковке торгового центра в Кларксбурге, Западная Вирджиния, в обнимку со связанной девочкой! Он зевнул, чуть отодвинулся от девочки и разбудил ее. Как и он сам, она мгновенно проснулась; затем отклонила назад голову и внимательно посмотрела на него. В ее взгляде не было страха — только напряженность. Он поспешно развязал узлы и вытащил из-под их тел веревку. Шею кольнуло, когда он выпрямился.

— Хочешь в туалет? — спросил он.

Она кивнула:

— Где?

— За машиной.

— Прямо здесь? На парковке?

— Ты слышала.

Ему снова показалось, что она слегка улыбнулась. Он взглянул на ее напряженное лицо, обрамленное темными волосами.

— Ты меня выпустишь?

— Подержу за руку.

— Но ты не будешь подглядывать? — Впервые в ее словах прозвучала неуверенность.

Он покачал головой.

Она протянула руку, чтобы открыть дверь, но он снова покачал головой и твердо взял ее за запястье.

— Выйдешь с моей стороны, — велел он и выбрался наружу, все еще крепко сжимая тоненькое запястье. Она начала боком пролезать к двери — малышка семи-восьми лет с коротко остриженными темными волосами, в коротеньком розовом платьице. Прямо на босые ноги надеты голубые простроченные тенниски, стоптанные на каблуках. Совсем по-детски она сначала опустила на землю одну ногу, поерзала, затем опустила другую и выбралась из автомобиля.

Он обвел ее вокруг машины к проволочному забору фабрики. Девочка наклонила голову и взглянула на него исподлобья:

— Ты обещал мне. Не смотри.

— Не буду, — ответил он.

Он не стал смотреть — просто откинул голову назад, когда она согнулась, вынуждая его склониться вбок. Его взгляд скользил по гротескным пластмассовым животным за забором. Потом он услышал шуршание ткани и взглянул вниз. Она, насколько было возможно, вытянула левую руку и, задрав дешевое розовое платьице до талии, тоже разглядывала пластиковых животных. Когда девочка привела себя в порядок, он отвел от нее взгляд. Она поднялась и теперь ждала, что он прикажет делать дальше. Он повел ее назад к машине.

— Чем ты зарабатываешь себе на жизнь? — спросила она.

От удивления он рассмеялся в голос: вот так светский вопрос!

— Ничем.

— А куда мы едем? Куда ты меня везешь?

Он открыл дверь и отступил в сторону, а она пролезла на свое место.

— Кое-куда, — ответил он. — Везу тебя в одно место.

Он сел за руль.

— Куда?

— Приедем — увидишь.

И снова они ехали всю ночь, и снова девочка почти все время спала, иногда просыпаясь, чтобы поглядеть в ветровое стекло (во сне она сидела в кресле очень прямо, словно кукла в розовом платье и синих теннисках) и задать ему странные вопросы.

— Ты полицейский? — спросила она его однажды, затем, увидев въездной знак: — А что такое Колумбия?

— Город.

— Как Нью-Йорк?

— Да.

— Как Кларксбург?

Он кивнул.

— Мы всегда будем спать в машине?

— Не всегда.

— Можно включить радио?

Он разрешил, и она потянулась вперед и нажала кнопку. Машина наполнилась помехами и двумя-тремя одновременно говорящими голосами. Она нажала другую кнопку — тот же результат.

— Покрути настройку, — подсказал он.

Сосредоточенно нахмурив брови, девочка начала медленно вращать ручку настройки. Через мгновение она нашла чистый сигнал — пела Долли Партон.

— Вот это мне нравится, — заявила она.

Следующие четыре часа они ехали на юг под песни и ритмы кантри. Станции слабели, угасая и сменяя друг друга, чередовались голоса и акценты диск-жокеев, спонсоры соперничали друг с другом в перечнях страховых услуг, зубной пасты, мыла, пепси-колы, погребальных услуг, дешевых наручных часов, шампуня от перхоти… И лишь музыка оставалась неизменной: бесконечно повторялись истории, в которых женщины выходили замуж за фермеров и бродяг и оставались верны им до развода, а мужчины сидели в полных соблазнов барах и мечтали вернуться домой, и возвращались, и воссоединялись с бывшими женами, и снова с отвращением расходились, унося в душе тоску о детях…

Однажды он спросил ее:

— Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Эдвард Вандерлей?

Она не ответила, но изучающе взглянула на него.

— Так слышала?

— А кто это?

— Он был моим дядей, — сказал он, и девочка улыбнулась ему.

— А о человеке по имени Сирс Джеймс?

Она помотала головой, продолжая улыбаться.

— А о человеке по имени Рики Готорн?

Она снова покачала головой. Не было смысла продолжать. Он сам не знал, зачем задавал ей эти вопросы. Вполне возможно, что этих имен она никогда не слышала. Да конечно не слышала.

Как-то раз, еще в Южной Каролине, ему показалось, что патрульный полицейский увязался за ними: полицейский автомобиль шел позади в 20 ярдах, не меняя дистанции. Ему даже показалось, что полицейский говорит что-то по рации. Он сразу же сбросил скорость на пять миль и сменил ряд, но патрульная машина не обогнала его. Сердце его упало: он уже представлял себе, как полицейский обгоняет, включает сирену, приказывая прижаться к обочине. Потом начнутся вопросы. В этот час — около шести вечера — автострада была переполнена машинами: он чувствовал, что попал в ловушку: беспомощный, пассивный участник напряженного движения, уповающий на милость того, кто сидел в патрульной машине. Надо что-то придумать. Его просто влекло общим потоком к Чарльстону, миля за милей по равнине, поросшей кустарником. Вдали виднелись группки убогих домов с остовами гаражей. Номера этой магистрали он не помнил. В зеркале заднего вида он увидел, как в хвосте нескончаемой вереницы машин, позади полицейского автомобиля, старый грузовик выпустил длинный столб черного дыма из похожей на печную выхлопной трубы рядом с двигателем. Он с ужасом представил, как полицейский заорет ему: «Выходи!» и как закричит высоким тонким голосом девочка: «Он заставил меня поехать с ним, он привязывает меня к себе, когда спит!» Южное солнце, казалось, атаковало его лицо, впилось в поры. Патрульная машина сменила ряд и начала приближаться. «Ублюдок, это не твой ребенок! Кто она?!»

Потом его посадят в камеру и начнут бить, методично обрабатывая дубинками…

Однако ничего этого не произошло.

3

Вскоре после восьми он съехал на узкий проселок, покрытый словно недавно выкопанной рыжей грязью. Он уже не был уверен, в каком штате находится: в Южной Каролине или Джорджии; они — как, впрочем, и все остальные штаты, — словно жидкость, перетекали друг в друга и сливались один с другим, устремляясь вперед, как автострады. Все было неправильно. И находился он в неправильном месте: и жилья здесь не могло быть, и просто находиться здесь нельзя было, в этом диком и враждебном краю. Незнакомые виноградные лозы зелеными плетьми цеплялись за бампер. Последние полчаса указатель топлива стоял на «Е». Все было не так. Все! Он взглянул на девочку — девочку, которую похитил. Она спала, как кукла, спина прямая, ноги в теннисках не доставали до пола. Она слишком много спит. Может, больна, может, умирает.

Она проснулась под его взглядом.

— Мне опять нужно в туалет, — проговорила она.

— С тобой все в порядке? Ты не больна?

— В туалет хочу.

— Ладно, — проворчал он и потянулся открыть дверь.

— Можно я сама? Я не убегу. Я ничего такого не сделаю, правда.

Он взглянул на ее серьезное лицо, темные глаза на оливковой коже лица.

— Ну, куда я денусь? Я даже не знаю, где я.

— Я тоже.

— Так можно?

Когда-нибудь это должно было произойти: он не мог держать ее за руку все время.

— Обещаешь? — спросил он, зная, что задает глупый вопрос.

Она кивнула.

— Хорошо, — сказал он.

— А ты обещаешь, что не уедешь?

— Обещаю.

Она открыла дверь и вышла из машины. Это было испытанием — не следить за ней. Проверкой. Ему бы очень хотелось, чтобы ее рука была привязана к его руке. Вот сейчас она пустится наутек, закричит… Но нет, она не кричала. Все-таки часто, думал он, что-то ужасное, чего со страхом ждешь, не происходит: злой рок дает сбой, и все встает на свои места — словно ничего и не было. Он испытал громадное облегчение, когда девочка вернулась, — вот и опять не разверзлась черная пропасть под ним.

Он закрыл глаза и увидел разделенное белыми полосами пустое шоссе, разматывающееся перед ним.

— Надо найти мотель, — произнес он.

Она вытянулась в кресле, ожидая его указаний. Тихонько мурлыкало радио — нежное, ласкающее пение гитары. На мгновение мелькнул образ: девочка мертва, язык высунут, глаза вылезли. Она совершенно не сопротивлялась ему! А потом он стоял — ему так казалось — на улице Нью-Йорка, одной из Восточных Пятидесятых, одной из тех улиц, где хорошо одетые женщины выгуливали овчарок. И была там одна из тех женщин, и тоже прогуливалась. Высокая, в красиво вытертых джинсах и дорогой рубашке, очень загорелая, солнечные очки сдвинуты на лоб — она прошла мимо него. Большая овчарка трусила позади, виляя задом. Он стоял достаточно близко к женщине, чтобы разглядеть веснушки в вырезе расстегнутого ворота ее рубашки.

Ах…

Когда он очнулся от своих мыслей, гитара все еще ласково пела, и, перед тем как включить зажигание, он погладил девочку по голове.

— Поехали, найдем гостиницу, — проговорил он.

Долгий час он просто продолжал движение вперед, защищенный коконом оцепенения и механикой вождения: почти один на темном шоссе.

— Ты не обидишь меня?

— Откуда ж мне знать.

— Не обидишь, я знаю. Ты мой друг.

А затем он не «как будто» перенесся на улицу Нью-Йорка — он на самом деле очутился там, на той самой улице, глядя, как загорелая женщина с собакой приближается к нему. И снова он разглядел редкие веснушки в вырезе воротника — он знал, каково будет на вкус коснуться языком этого места. Как это часто бывало в Нью-Йорке, солнца он не видел, но чувствовал его — тяжелое, агрессивное солнце. Женщина была никто — так, прохожая… он и не знал ее совсем, просто она была похожа на… Мимо пролетело такси, металлические поручни справа, надписи на стеклах французского ресторана на другой стороне улицы. Тротуар жег сквозь подошвы ботинок. Где-то наверху мужчина выкрикивал одно и то же слово снова и снова. Он был там, он был: очевидно, какие-то чувства отразились на его лице, потому что женщина с собакой удивленно взглянула на него, сделала строгое лицо и перешла на противоположную сторону тротуара.

Может, она сказала что-то? Могут люди в галлюцинациях нормально, по-человечески, разговаривать? Можно ли их о чем-то спрашивать и получать ответы на свои вопросы? Он открыл рот. «Мне надо…»

Найти выход, хотел сказать он, но снова оказался в машине. Сырой комок, бывший когда-то картофельным чипсом, лежал у него на языке.

Каким был твой худший поступок?

Судя по карте, он находился всего лишь в нескольких милях от Валдосты. Он чисто механически вел машину, не решаясь взглянуть на девочку и не зная, спит она или нет, но тем не менее чувствуя на себе ее взгляд. Наконец он проехал указатель: судя по нему, до Самого Дружелюбного Города на Юге оставалось десять миль.

Это был типичный южный городок: немного промышленных зданий на въезде, мастерские, прессовальные цеха, сюрреалистические скопления металлических бараков под дуговыми фонарями, дворы, уставленные полуразобранными грузовиками. Далее — деревянные дома, нуждающиеся в покраске, группы чернокожих мужчин по углам, их лица неразличимы в темноте, новые дороги начинались и вдруг обрывались, всюду бурьян; всюду по городу бесцельно разъезжают подростки в допотопных машинах.

Он миновал низкое, неуместно новое здание, знамение Нового Юга, с вывеской: «Пальметто Мотор-Инн», притормозил и сдал назад к нему.

Девушка с начесом и конфетно-розово накрашенными губами одарила его бессмысленной и безжизненной улыбкой и двуспальным номером «для меня и моей дочери». В регистрационном журнале он написал: «Ламар Бурже, 155 Ридж Роуд, Стоннингтон, Коннектикут». Вручив дежурной плату за ночь, он взамен получил ключ.

В комнате имелись две односпальные кровати, жесткий коричневый ковер и ядовито-зеленые стены, которые украшали две картины: на одной — наклонивший голову котенок, на другой — индеец, глядящий с вершины утеса на укрытое листвой ущелье, дверь в отделанную голубой плиткой уборную. Он присел на сиденье унитаза, дожидаясь, пока девочка разделась и улеглась в кровать.

Когда он выглянул проверить, как она там, девочка лежала лицом к стене, укрывшись простыней. Ее одежда была разбросана по полу, почти пустой пакет чипсов валялся рядом на кровати. Он забрался в уборную, разделся и встал под душ. Какое блаженство… На мгновение ему показалось, что он вернулся в прежнюю жизнь, что он не Ламар Бурже, а Дон Вандерлей, живший когда-то в Болинасе, автор двух романов (один из которых принес немного денег), бывший любовник Альмы Мобли, брат покойного Дэвида Вандерлея. Так оно и было. Воспоминания мешали ему — он не мог выкинуть все это из памяти. Его память — ловушка, он словно в замурованной пещере. Однако придется вернуться к реальности. Сейчас он здесь, в мотеле «Пальметто Мотор-Инн». Он выключил душ, и от наслаждения не осталось и следа.

В маленьком номере, освещенном слабым светом прикроватного ночника, он снял джинсы и открыл свой чемодан. Охотничий нож был завернут в рубашку, и он раскатал ее — нож выпал на кровать.

Зажав в руке короткую костяную рукоять, он подошел к кровати девочки. Она спала с открытым ртом; пот блестел на ее лице.

Он долго сидел рядом с ней, держа нож в правой руке, готовый пустить его в ход.

Но в эту ночь не смог. Сдавшись и отступив, он тряс руку девочки, пока ее ресницы не затрепетали.

— Кто ты? — спросил он.

— Я хочу спать.

— Кто ты?

— Отстань. Пожалуйста.

— Кто ты? Я спрашиваю, кто ты?

— Ты знаешь.

— Знаю?

— Знаешь. Я говорила.

— Как тебя зовут?

— Анджи.

— Анджи?..

— Анджи Маул. Я тебе уже говорила.

Он держал нож за спиной так, чтобы она не видела.

— Я хочу спать, — проговорила она. — А ты меня разбудил.

Она вновь повернулась к нему спиной. Словно загипнотизированный, он наблюдал, как она засыпает: кончики пальцев дрогнули, веки сомкнулись, дыхание изменилось. Словно она заставила себя заснуть. Анджи — Анджела? Анджела Маул. Когда она впервые оказалась у него в машине, она назвалась совсем по-другому. Миносо? Миннорси? Что-то вроде этого, какое-то итальянское имя — но не Маул.

Он взял нож обеими руками, черная костяная ручка уперлась в его оголенный живот, локти расставлены: оставалось лишь ударить им изо всех сил…

Наконец около трех утра он вернулся в свою кровать.

4

На следующее утро, перед самой выпиской, когда он изучал карты, она заговорила с ним:

— Ты не должен задавать мне такие вопросы.

— Какие вопросы?

Он сидел к ней спиной — по ее просьбе, — пока она надевала розовое платье, и вдруг почувствовал, что должен повернуться, прямо сейчас, чтобы видеть ее. Он вдруг представил свой нож в ее руках (хотя тот лежал на дне чемодана, завернутый в рубашку), почувствовал, как он уже колет его кожу.

— Я уже могу повернуться?

— Да, конечно.

Медленно, все еще чувствуя, как нож, его нож, входит в тело, он развернулся вместе со стулом. Девочка сидела на неубранной кровати, наблюдая за ним. Напряженное некрасивое лицо.

— Какие вопросы?

— Сам знаешь.

— Ну, скажи.

Она покачала головой и промолчала.

— Хочешь, покажу, куда мы едем?

Девочка подошла к нему, не медленно, но как бы взвешенно, словно не желая показать недоверие.

— Вот сюда, — сказал он, указывая на точку на карте. — Панама-Сити, это во Флориде.

— Мы увидим море?

— Возможно.

— И не будем больше спать в машине?

— Нет.

— Это далеко?

— Можно доехать за ночь. Поедем по этой дороге — вот этой, — видишь?

— Угу.

Ей было неинтересно. Она немного наклонилась вбок и безучастно спросила:

— Как ты думаешь, я хорошенькая?

Что в твоей жизни было наихудшим? То, что ты однажды ночью раздевался у кровати девятилетней девочки? Что ты держал в руке нож? Нож, которым хотел убить ее?

Нет. Все остальное было намного хуже.

Не доезжая до крупной автострады, они остановились возле белого здания с вывеской: «Бадди Саплайз».

— Анджи, пойдешь со мной?

Она открыла дверь со своей стороны и все так же по-детски, словно спускаясь по лестнице, вылезла из машины. Он открыл входную дверь и пропустил ее вперед. Полный мужчина в белой рубашке, похожий на Ухти-Тухти, возвышался над прилавком.

— Вы скрываете свои доходы, — с ходу заявил он. — И вы у меня сегодня первые покупатели. Можете поверить? Полтретьего, а вы — первый человек здесь. Нет, — продолжил он, подавшись вперед, и впился в них взглядом. — Ни черта. Ты тот самый парень, что позавчера укокошил четыре-пять человек в Талласси.

— Что? — опешил он. — Я пришел, чтоб купить немного еды… Моя дочь…

— Попался, — сказал толстяк. — Я бывший коп. Аллентаун, Пенсильвания. Двадцать лет. Купил эту лавку, потому что мне сказали, что она будет приносить больше ста долларов в неделю. Повсюду полно жуликов. Кто бы ни вошел сюда, я жулика вижу насквозь. Вот и ты попался. Ты не убийца. Ты — похититель детей.

— Нет, я… — Он почувствовал, как струйки пота потекли по бокам. — Моя девочка…

— Не вкручивай мне. Двадцать лет в полиции.

Он в беспокойстве оглядел лавку в поисках девочки. Наконец увидел ее — она внимательно рассматривала полку, уставленную банками с ореховым маслом.

— Анджи! — позвал он. — Анджи, поди сюда.

— А, да ладно, — сказал толстяк. — Я просто попугал тебя. Расслабься. Хочешь орехового масла, девочка?

Анджи взглянула на него и кивнула.

— Ну так возьми с полки и неси сюда. Что-нибудь еще, мистер? Если ты — Бруно Гауптман^[1], я должен буду тебя задержать. У меня с собой служебный пистолет. Завалю сразу, можешь не сомневаться.

Он видел, что толстяк просто грубо забавляется, однако с трудом скрывал дрожь. Может, этот экс-коп заметил что-нибудь? Он повернулся к проходу между полками.

— Эй, послушай, — сказал ему в спину Бадди. — Если с тобой что не так — проваливай отсюда к черту, да поскорее.

— Нет-нет, — ответил он. — Мне нужно купить кое-что…

— А вы с ней не очень-то похожи.

Не видя ничего перед собой, он начал снимать с полок продукты подряд, без разбору. Банка маринованных огурцов, яблочный джем, консервированная ветчина, две или три банки, на которые он даже не взглянул. Все это он притащил к кассе.

Толстяк Бадди подозрительно уставился на него.

— Ну вы меня и напугали, — сказал он толстяку. — Я сегодня не выспался: едем уже несколько дней… — фантазия иссякла. — Я везу малышку к бабушке, в Тампу. — Анджи крутнулась на одной ноге, держа в руках две банки орехового масла, и изумленно смотрела на него, пока он говорил. — Угу, в Тампу. По милости ее мамочки мы с женой разбежались, и мне теперь надо найти работу, чтобы как-то привести дела в порядок, да, Анджи?

Челюсть у девочки отвисла.

— Тебя зовут Анджи? — спросил толстяк у нее.

Она кивнула.

— А это твой папа?

Он почувствовал, что сейчас упадет.

— Теперь да, — сказала она.

Толстяк рассмеялся.

— «Теперь да»! Во дает! Черт возьми. Устами младенца глаголет истина. Ладно, психи, гоните монету. — Даже не потрудившись встать, он оформил их покупки. — Вам точно пора отдохнуть немного. Вы мне напоминаете те два миллиона жуликов, которых я перетаскал в свой участок.

Уже снаружи Вандерлей проговорил:

— Спасибо, что сказала так.

— Что сказала?

А затем, чисто механически, качая головой, как китайский болванчик:

— Что сказала? Что сказала? Что сказала?

5

В Панама-Сити он подрулил к кемпингу «Галф Глимпс Мотор Лодж» — группке убогих кирпичных бунгало вокруг парковки. Домик владельца стоял на въезде отдельно от других зданий и ничем не выделялся, разве что большим окном, за которым в самом пекле сидел тучный пожилой мужчина в очках с золотой оправой и мятой футболке. Он смахивал на Адольфа Эйхмана. Суровое застывшее выражение его лица напомнило Вандерлею, что говорил экс-коп о нем и девочке: в самом деле он, блондин с нежной кожей, совсем не был похож на ее. Он подъехал к этому домику и вышел из машины. Ладони его вспотели. Однако когда он оказался внутри и попросил комнату для себя и дочери, старик лишь едва взглянул на девочку в машине и произнес:

— Десять пятьдесят в день. Запишитесь в журнал. Захотите есть — попробуйте в «Ит-Мор» через квартал отсюда. В бунгало не готовим. Вы планируете остановиться больше, чем на ночь, мистер… — он повернулся к журналу. — Босвелл?

— Может, даже на неделю.

— Тогда внесите задаток за два дня.

Он отсчитал двадцать один доллар, и хозяин выдал ключ.

— Номер одиннадцать. Через парковку.

Он внимательно оглядел номер: белые стены, пахнет моющим средством для туалета, жесткий ковер, две узкие кровати с чистыми, но изношенными простынями, телевизор с двенадцатидюймовым экраном и две отвратительные картины с изображением цветов. Для своей стоимости комната была слишком холодной.

Девочка с интересом рассматривала кровать у стены.

— Что такое «Волшебные пальчики»? Я хочу попробовать. Можно? Пожалуйста!

— Да они, наверное, не работают.

— Ну, можно? Я хочу попробовать. Пожалуйста?

— Хорошо. Ложись там. Я пойду куплю кое-какую одежду. Не уходи никуда до моего прихода. Надо опустить 25 центов вот сюда, видишь? Когда вернусь, перекусим.

Девочка лежала на кровати и нетерпеливо кивала, глядя не на него, а на монету в его руке.

— Говорю, мы поедим, когда вернусь. Попробую и тебе купить новую одежду. Нельзя носить одно и то же все время.

— Опусти монетку!

Он пожал плечами, протолкнул четвертак в щель, и сразу же послышалось жужжание. Девочка поудобнее устроилась на кровати, раскинула руки. Лицо ее напряглось.

— Ой, как здорово!

— Я скоро вернусь. — Он вышел на слепящий солнечный свет и впервые почувствовал запах моря.

Отсюда было видно далекий залив. На противоположной стороне дороги, по которой он ехал в город, земля словно резко обрывалась, открывая заросшие бурьяном и заваленные мусором пустыри, а дальше, за корпусами складов, открывался серый вспененный простор Мексиканского залива.

В супермаркете «Остров сокровищ» он купил джинсы и две футболки для девочки, а себе — свежее белье, носки, две рубашки, пару брюк цвета хаки и мокасины. С двумя большими пакетами он вышел и зашагал в сторону центра города. Навстречу ему плыли дизельные выхлопы, мимо катили машины со стикерами на бамперах «Берегите наш Юг». По тротуарам шагали стриженные «под ежик» мужчины в рубашках с короткими рукавами. Когда он увидел полицейского в форме, пытавшегося одновременно есть рожок мороженого и выписывать штраф за парковку, он нырнул между пикапом и фургоном «Трейлуэйз» и перешел на другую сторону улицы. Струйка пота, сбежав по левой брови, попала в глаз; он сохранял спокойствие. И снова катастрофа не разразилась.

Автовокзал он обнаружил случайно — тот занимал полквартала: огромное новое здание с узкими окнами черного стекла. Он подумал: «Альма Мобли, ее метка». Войдя в просторное помещение зала ожидания через вращающуюся дверь, он увидел несколько человек, бесцельно коротавших время на скамейках, — привычная картина на автовокзале: несколько бодрых не по возрасту (сохранивших молодость души) мужчин, с испещренными морщинами лицами и сложными прическами, стайка носящихся по залу ребятишек, спящий бич, три-четыре подростка в ковбойских сапогах и с волосами до плеч. Еще один коп стоял, привалившись к стене у газетного прилавка. Ищет его? Дона вновь охватила паника, но коп едва взглянул на него. Дон сделал вид, что изучает табло отправления-прибытия, а затем с преувеличенной беспечностью направился в мужской туалет. Раздевшись до пояса, он умылся у раковины. С него сошло столько грязи, что он вымылся снова, расплескивая воду на пол и ожесточенно втирая зеленое жидкое мыло под мышки и в шею. Потом он вытерся и надел одну из новых рубашек — светло-голубую в красную полоску. Всю старую одежду он затолкал в фирменный пакет «Острова сокровищ».

Выйдя из супермаркета, он взглянул на небо — ему показалось странной его серо-голубая зернистость. Такое же небо, подумал он, висит и над флоридскими островами и топями, что простираются дальше на юге; оно хранит жару, удваивая и учетверяя ее, взывает к фантастическому росту семена и растения и заставляет их тянуться к себе ростками… такое же небо, наверное, всегда будет над Альмой Мобли… Он сунул пакет в корзину для мусора.

Он узнал знакомую жуткую гамму ощущений и вышел на самое пекло почти против своей воли: он шел, сознательно обходя тени. За два года до того, как события сплелись в зловещий клубок, он был беззаботен и полон оптимизма — до того случая с Альмой Мобли, до смерти брата. В каком-то смысле, косвенно или нет, она убила Дэвида Вандерлея: ему же просто повезло избежать того, что заставило Дэвида выброситься из окна отеля в Амстердаме. И только книга вернула его к жизни, книга об этом, ужасающе сложная путаница в его отношениях с Альмой и Дэвидом, книга о привидениях. Так он думал.

Панама-Сити? Флорида? Что он здесь делал в компании странной апатичной девочки, похищенной им? Кто или что влекло его на юг?

Он всегда был чудаковатым, беспокойным — в противоположность сильному Дэвиду. В экономике их семьи его нищета уравновешивала успех Дэвида; его честолюбие и амбиции («Ты и в самом деле считаешь, что сможешь зарабатывать себе на жизнь писательством?» — говорил ему отец) в противовес здравому смыслу и трудолюбию Дэвида, его устойчивому успеху и прогрессу в правовом колледже и его адвокатской фирме. А когда Дэвид неожиданно окунулся в повседневность, это убило его. Вот это и было самым ужасным в его жизни. До прошлой зимы. До Милбурна.

Задыхаясь от жары, он развернулся и побрел назад, к перекрестку дорожек у подножия холма, — и почти сразу увидел надгробие могилы брата: маленькое, из красного мрамора, с эпитафией: «Дэвид Вэбстер Вандерлей, 1939–1975». Он побежал. Да, он видел могилу Дэвида, только Дэвида в ней не было — брата кремировали в Голландии, а урну с пеплом прислали матери. Надгробие Дэвида — да, с именем Дэвида — да. Но то, что заставило его почти сломя голову бежать отсюда, с холма, — ощущение, что это его собственная могила; что, если упасть на колени и раскопать ее, в гробу окажется его собственное разложившееся тело.

Он направился в единственное здесь дарящее прохладу место — вестибюль отеля. Надо бы сесть, успокоиться. Под безучастными взглядами портье и девушки с журнальной обложки он рухнул на диван. Его лицо блестело от пота. Чехол неприятно колол спину; он выпрямился и посмотрел на часы. Надо взять себя в руки — как будто он просто ждет здесь кого-то; надо унять дрожь. Повсюду в вестибюле торчали пальмы в кадках. Под потолком крутился вентилятор. Худой старик в фиолетовой униформе стоял у открытого лифта и смотрел на него: поймав взгляд старика, он отвел глаза в сторону.

Обретя наконец способность воспринимать окружающие звуки, он вдруг осознал, что с того момента, как увидел надгробие, ничего не слышал. Биение сердца заглушало все. Теперь же слух отмечал жужжание пылесоса на не видимой отсюда лестнице, приглушенные звонки телефона, мягкое шипение закрывшихся дверей лифта. В фойе кое-где сидели люди, разговаривали. Он почувствовал, что может вернуться на улицу.

6

— Я хочу есть, — объявила она.

— Я купил тебе новую одежду.

— Не хочу новую одежду, хочу есть.

Он пересек комнату и сел на пустой стул.

— Я думал, тебе надоело носить все время одно и то же.

— Мне все равно, что я ношу.

— Ясно, — он бросил пакет на кровать перед ней. — Я думал, это тебе понравится.

Она не ответила.

— Я накормлю тебя, если ответишь мне на кое-какие вопросы.

Она отвернулась от него и начала собирать в кулачки простыни, сминая, а затем разглаживая их.

— Как тебя зовут?

— Я говорила тебе. Анджи.

— Анджи Маул?

— Нет. Анджи Митчелл.

Пусть так.

— А почему твои родители не заявили в полицию о твоей пропаже? Почему нас до сих пор не нашли?

— У меня нет родителей.

— У всех есть родители.

— У всех, кроме сирот.

— Кто заботится о тебе?

— Ты.

— А до меня?

— Замолчи! Замолчи! — Лоснящееся лицо ее сделалось надутым и замкнутым.

— Ты и вправду сирота?

— Замолчи, замолчи, замолчи!

Пытаясь успокоить девочку, он достал из пакета с продуктами банку консервированной ветчины.

— Ну ладно, давай-ка лучше перекусим.

— Давай. — Она будто и не вопила только что. — И еще хочу арахисового масла.

Когда он принялся нарезать ветчину, она спросила:

— А у тебя хватит денег, чтоб позаботиться о нас?

Ела она своеобразно: сначала набивала рот ветчиной, затем запускала пальцы в банку с арахисовым маслом и, зачерпнув оттуда массу, облизывала их и жевала все одновременно, умудряясь при этом приговаривать: «Вкуснятина!»

— Если я посплю немного, ты ведь не удерешь?

Она покачала головой:

— А можно погулять?

— Можно.

Теперь он пил пиво из банки — он купил упаковку в лавке на обратном пути; от сытости клонило в сон, и он чувствовал, что если сейчас не приляжет, то заснет прямо на стуле. Она сказала:

— Не надо меня больше привязывать. Я вернусь. Поверь мне, хорошо?

Он кивнул.

— Куда я могу уйти. Некуда.

— Ладно, — сказал он.

И опять он почувствовал, что не может говорить с ней так, как этого хочет: она владела собой.

— Можешь погулять, но недолго.

Он вел себя, как ее отец: он знал, что она навязала ему эту роль. Это было нелепо.

Он смотрел, как девочка выходит из комнаты. Позже, ворочаясь во сне, он смутно слышал, как щелкнула дверь, и понял, что она вернулась. Она была в его власти.

В эту ночь он снова лежал полностью одетый на кровати, наблюдая за спящей девочкой. После двух часов, проведенных без движения, мышцы заныли, и он сел, упершись локтями в колени, — словно все эти позы были частью какого-то ритуала. И почти не отрывал взгляда от девочки. Она лежала абсолютно тихо — сон унес ее куда-то, оставив лишь тело. Даже лежа здесь, рядом с ним, она убежала от него.

Он поднялся, подошел к чемодану, вытащил закатанную в рулон рубашку и повернулся к ее кровати. Потом взялся за воротник рубашки, и на постель вывалился охотничий нож. Нож был слишком тяжелым и не отскочил. Вандерлей поднял его и взвесил в руке.

Он спрятал нож за спиной и потряс девочку за плечо. Контуры ее тела казались ему расплывчатыми, пока она не повернулась и не уткнулась лицом в подушку. Он опять ухватил ее за плечо и почувствовал длинную тонкую косточку — словно крыло, торчащее из-за спины.

— Уходи, — пробормотала она в подушку.

— Нет. Давай поговорим.

— Уже поздно.

Он потормошил ее и, когда она не ответила, попытался силой развернуть лицом к себе. Маленькая и худенькая, она достаточно сильно сопротивлялась. Он так и не смог заставить ее повернуться лицом к себе.

Потом девочка резко повернулась сама, словно наконец возмутилась. Лицо заспанное, но сердитое выражение делало его старше.

— Как твое имя?

— Анджи, — она вдруг беззаботно улыбнулась. — Анджи Маул.

— Откуда ты?

— Ты знаешь.

Он кивнул.

— Как звали твоих родителей?

— Не знаю.

— Кто растил тебя, пока я тебя не увез?

— Не имеет значения.

— Почему же?

— Это не важно. Просто люди.

— Их фамилия была Маул?

Ее улыбка стала более дерзкой:

— А это важно? Ты прямо все хочешь знать.

— Что ты имеешь в виду — «просто люди»?

— Они просто люди, их фамилия Митчелл. Вот и все.

— И ты сама изменила свою фамилию?

— Ну и что?

— Не знаю… — Это было правдой.

Они смотрели друг на друга. Он сидел на краю кровати, прятал за спиной нож и сознавал: что бы ни случилось, он не сможет пустить оружие в ход. Он подумал, что Дэвид тоже не смог бы отнять жизнь — у кого угодно, кроме себя самого, что он и сделал. А девочка, похоже, знала, что он прячет нож, мелькнула мысль. И просто не воспринимала это как угрозу. Для нее это и не было угрозой. И сам он не был ей угрозой. Она ничуть не боялась его.

— Так, хорошо, давай сначала, — сказал он. — Кто ты?

Впервые с того момента, как она оказалась в его машине, девочка улыбнулась по-настоящему. Это была разительная перемена, не принесшая, однако, ему облегчения: никогда прежде она не выглядела такой взрослой.

Она сказала:

— Ты знаешь.

— Что ты такое? — настаивал он.

Она вся осветилась улыбкой:

— Я — это ты.

— Нет, я — это я. Ты — это ты.

— Я — это ты.

— Что же ты такое?! — вырвалось в отчаянье у него.

Затем на короткий миг он перенесся назад, на улицу в Нью-Йорке, и увидел перед собой уже не загорелую модно одетую незнакомку, а Дэвида: лицо брата было изъедено червями, и тело покрывала изорванная и гниющая одежда.

…о самом чудовищном…

Примечания

1

Бруно Ричард Гауптман — немецкий нелегал, обвиненный в похищении и убийстве сына знаменитых авиаторов Чарльза Линдберга и Анны Морроу Линдберг. Двадцатимесячный Чарльз Август Линдберг был похищен с требованием выкупа в 50 тысяч долларов. Выкуп выплатили, но ребенка так и не вернули. 12 мая 1932 года его сильно разложившееся тело было обнаружено в нескольких милях от дома Линдбергов. В 1935 г. Гауптман был признан судом виновным и казнен.