Прованс навсегда

Питер Мейл, 1991

Питер Мейл прославился на весь мир, когда, оставив размеренную жизнь и успешный рекламный бизнес, уехал на юг Франции, в край, который полюбил всем сердцем и которому посвятил так много прекрасных книг, ставших международными бестселлерами. Он создал своеобразную историю Прованса в романах, художественных путеводителях и энциклопедиях. «Прованс навсегда» – еще одна трогательная, забавная и увлекательная история, в которой автор с юмором и любовью показывает жизнь благословенной французской провинции. Это очаровательный портрет гостеприимной, добродушной и щедрой местности, которая умеет радовать не только гастрономическими изысками, но и дарить незабываемое душевное тепло. И этим теплом и сиянием юга согреты все книги Питера Мейла.

За пятьдесят без превышения скоростного лимита

На свои дни рождения я никогда особого внимания не обращал, даже на те, что случаются раз в десять лет. В день, когда мне исполнилось тридцать, я работал, как и в день сорокалетия. И день полувекового юбилея я вполне счастлив был бы провести в трудах. Однако не тут-то было. Госпожа супруга смотрит на подобные вещи и явления с иной позиции.

— Полсотни лет — это событие, — рассуждала она. — Особенно — учитывая, сколько ты потребляешь вина. Даже достижение. Надо отпраздновать.

Спорить, когда у нее подбородок в таком положении, не следует. Поэтому мы обсудили, как, где и с кем отметим. Мне бы следовало сообразить, что у нее все решено, хотя она внимательно, терпеливо и даже вежливо выслушивала все мои предложения — вылазка в Экс, déjeuner flottant^[37] в пруду, поездка к морю в Касси. Лишь когда у меня иссякло воображение, она взяла слово. Пикник в Любероне, сказала она, с несколькими избранными друзьями. Так принято отмечать дни рождения в Провансе. Она широкими мазками набрасывала живописные полотна идиллических полянок, утопающих в солнечном свете, окруженных тенью широколистных деревьев… Мне даже будет позволено брюки снять. Мне понравится.

Не знаю почему, но к пикникам у меня с детства аллергия. Я покончил с ними еще в Англии. С сырой земли постоянно ползет вверх по позвоночнику влага и еще что похуже. Муравьи норовят сожрать все, что сам намеревался поглотить. Вино противно пресное, как остывший чай, чай точно такой же противно пресный, тепловатый. И все это великолепие прерывает лопнувший над головой нарыв дождевого облака с такой же противной тепловатой водицей. Пикники я ненавидел. И осмелился не скрывать своего мнения.

Этот окажется совершенно иным, безапелляционно заявила моя супруга. Она все продумала. Она даже привлекла в качестве консультанта Мориса. Все будет культурно и цивильно, в высшей степени оригинально и живописно, не хуже чем Глайндборн^[38] в сухой день. В общем, мне очень понравится.

Морис, шеф-повар и собственник «Оберж де ля Луб» в Бюу, знаток и любитель лошадок, где-то добыл и основательно отреставрировал две-три calèches (открытые коляски) и один дилижанс на лошадиной тяге — ип vrai diligence. Морис предлагал эти колесницы в качестве одного из пунктов своего меню. Я якобы буду в восторге.

Я умею мириться с неизбежностью, и вопрос с пикником решился без долгих препирательств. Мы пригласили восемь гостей и скрестили пальцы (не столь истово, как это принято в Англии), дабы сохранилась хорошая погода. Хотя дождь в последний раз случился за два месяца до предполагаемого пикника, в апреле, июнь в Провансе — штука непредсказуемая, иногда дожди хлещут по неделе кряду.

Однако в то утро, выйдя во двор в семь часов, я узрел над головой прозрачную голубизну, подобную цвету пачки сигарет «Голуаз». Каменные плиты мощеного двора приятно грели босые ноги, ящерицы уже замерли на стене в лучах солнца. Проснуться в такое утро — уже прекрасный подарок ко дню рождения. Ранним утром жаркого летнего дня в Любероне, уютно устроившись на террасе, наслаждаться под жужжание пчел в лаванде чашечкой кофе со сливками и любоваться омытой солнечным светом зеленью дальнего леса — что может быть лучше на этом свете? Тепло внушало мне оптимизм и уверенность в собственных силах. Я не чувствовал себя ни днем старше сорока девяти лет и, благодушно опустив взгляд к своим загорелым ступням, молча надеялся, что и шестьдесят встречу так же точно.

Чуть позже теплынь сменилась жарой, а жужжание пчел перекрыл кашель дизеля. К дому подкатил и остановился в облаке пыли потрепанный открытый «лендровер» в боевой камуфляжной раскраске. Прибыл Беннет, выряженный дозорным пустынного патруля, в шортах и военного покроя рубахе, в затемненных танковых очках; машина вся в запасных колесах, канистрах, саперных лопатках и каких-то еще чрезвычайно полезных ящиках и коробочках, прикрепленных к кузову. Из ансамбля выпадала лишь заменявшая каску бейсболка от Луи Вюиттона, неуместная при Эль-Аламейне^[39]. Вражеские позиции он пересек по шоссе N100, успешно покорил Менерб и горел энтузиазмом продолжить наступление хоть до альпийских вершин.

— Привет, старик! — провозгласил Беннет. — Не возражаешь, я быстренько позвоню? Понимаешь, плавки забыл защитного цвета… ну, там… где ночевал сегодня. Шикарные плавки, цвет как у трусов генерала Норьеги. Оригинальнейшая тряпица, жаль было бы лишиться.

Беннет ускакал к телефону, а мы погрузили двоих гостей-постояльцев и трех собак в машину, чтобы отправиться в Бюу, где предстояла встреча с остальными. Беннет выскочил из дому, лихо поправил бейсболку. Автоколонна двинулась под взглядами местных жителей, по пояс скрытых зарослями винограда. Их заинтриговал боевой окрас «лендровера» и его живописный водитель.

За Боньё пейзаж несколько одичал, виноградники сменились кустарниковыми пустошами, яркими лавандовыми полями и россыпями валунов. Как будто до ближайшего поселения отпускников сотни миль. Такое изобилие дикой природы радовало глаз. Немало времени еще пройдет, прежде чем здесь появится первый бутик или контора агента по недвижимости.

Мы повернули в глубокую долину. Бюу еще дремал. Растянувшаяся на поленнице дров возле мэрии собака открыла один глаз и лениво тявкнула. Ребенок с котенком на руках повернулся в сторону нашего кортежа, удивленный интенсивностью движения и численностью машин.

Двор заведения Мориса напоминал съемочную площадку фильма, где срочно делают кино по незавершенному сценарию, толком не определившись с составом исполнителей, страной и эпохой действия, гардеробом и декорациями. Белый костюм и широкополая панама, шорты и сандалии, шелковое платье, наряд мексиканского батрака, яркие шарфики и платочки, колпаки и шляпы, наряженный куклой младенец и боевой командир пустынного дозора, выпрыгнувший из «лендровера» и озабоченно инспектировавший его снаружи на предмет наличия свежих пулевых пробоин.

Из-за спин своих лошадиных сил Морис улыбался нам и прекрасной погоде. На нем провансальский выходной наряд: белая рубаха, белые штаны, черный галстук-шнурок, сливово-красный жилет и старая плоская соломенная шляпа. Его друг, возница второй повозки, тоже в белом, оживленном широкими алыми подтяжками и роскошными пепельно-перечными усищами, точная копия Ива Монтана из фильма «Жан де Флоретт».

— Venez!^[40] — пригласил нас подошедший Морис. — Идемте глянем на лошадок. — И он справился о состоянии нашего аппетита. К месту проведения пикника уже, оказывается, отправился фургон с достаточным запасом продовольствия, чтобы накормить весь Бюу.

Лошадки стояли в саду, в тени деревьев. Ближайшая сразу же заржала и ткнулась в Мориса в поисках сахара. Самая юная гостья, восседавшая на плечах родителя, загукала при виде этаких чудищ, потянулась пальцем к лоснящемуся лошадиному боку. Лошадь приняла ее палец за муху и смахнула хвостом.

Морис и сивоусый Ив Монтан запрягли лошадей в открытую коляску, черную, отделанную красным, и в закрытый семиместный дилижанс, красный с черной отделкой. Обе повозки сверкали так же, как и лошади. Морис всю зиму работал над ними и довел их до безупречного состояния, или, как он это формулировал, «impecc»^[41]. Единственное современное добавление — автомобильный клаксон в виде дудки, дабы предупреждать о предстоящем обгоне другие, более медлительные средства передвижения и предостерегать бесшабашных куриц от намерения пересечь дорогу.

— Allez! Montez!^[42]

Мы последовали приглашению, заняли места, и экипажи, соблюдая ограничение скорости в пределах населенного пункта, двинулись по деревне. Собака с дровяного штабеля гавкнула нам прощальный привет, и экипажи выехали на сельскую дорогу.

Такого рода путешествие заставляет жалеть об изобретении автомобиля. Все видишь иначе, ибо сидишь гораздо выше, двигаешься медленнее, и окружающее предстает в гораздо более интересном свете. Действует преимущественно колебательный ритм — покачивание на подвеске, согласованное с шагом лошадей и рельефом дороги. Приятен и старомодный звуковой фон — поскрипывание упряжных ремней, перестук копыт, негромкий скрежет стальных ободьев. Нас окружал и иной букет ароматов — смесь теплого запаха лошадей, смазки, седельного мыла, древесного лака и духа полей, — не задерживаемый привычными стеклами. Наконец, скорость, точнее, отсутствие скорости, позволяющее вглядеться. В автомобиле все проносится мимо, мелькает, сливается в сплошную смазанную полосу. В автомобиле вы изолированы от пейзажа. В карете вы часть окружающей природы.

— Trottez!^[43] Пошевеливайся! — Морис огрел лошадь кнутом по крупу, переключив скорость на вторую. — Ленивая она. И обжора. На обратном пути ее погонять не придется, потому что домой, к еде.

По обе стороны от нас раскинулись алые поля цветущего мака. Над ними кружил ястреб, пикировал, взмывал, парил на раскинутых крыльях. Солнце вдруг прикрыло случайное облако, и я заметил почти черные лучи, пронизывающие облачный туман.

Мы свернули с проселка и направились по лесной дорожке, виляющей между деревьями. Копыта более не стучали, погружаясь в густую траву. Я спросил Мориса, как он находит места для пикников, и он сказал, что в каждый свой выходной, еженедельно, отправляется в лес верхом. Иногда за несколько часов блужданий никого не встречает.

— Всего двадцать минут от Апта, но никто сюда не выбирается. Я да кролики.

Лес сгущался, дорожка сузилась в тропу, по стенкам кареты шуршали ветки. Мы миновали несколько валунов, туннель из переплетенных над головами ветвей и уткнулись в накрытый стол.

— Voilà! — провозгласил Морис. — Ресторан открыт!

На траве просеки, в тени раскидистого дуба, возвышался стол, накрытый на десять персон. Его украшала белоснежная скатерть с ведерками льда, с накрахмаленными салфетками, со свежими цветами в вазах, с настоящими приборами и настоящими стульями. Фон для стола создавал живописный borie^[44], в далеком прошлом дом пастуха, ныне превращенный в буфетную. Оттуда доносились чпоканье вытягиваемых пробок и перезвон бокалов. Все мое отвращение к пикникам мгновенно улетучилось. Ничто здесь не предвещало отсыревшей задницы и сэндвичей с муравьями.

Морис отгородил часть просеки для распряженных лошадей, и они принялись валяться и кататься по траве, почувствовав облегчение, как пожилые дамы, освободившиеся от корсетов. В окнах дилижанса опустили шторки, младшая гостья заснула на его подушках, а остальные освежились охлажденным персиковым шампанским в крохотном открытом дворике borie.

Ничто так не содействует созданию приятной атмосферы, как отрадное приключение, комфортное нарушение привычного ритма бытия. Морису досталась благодатная публика, которую он, несомненно, заслужил. Он позаботился обо всем, ни в чем не ощущалось недостатка, ни во льде, ни даже в зубочистках. И уж конечно, голод нам не угрожал. Морис пригласил нас занять места за столом и представил выбор первых блюд: дыня, яйца перепелки, тающая во рту brandade^[45], паштет из дичи, фаршированные томаты, маринованные грибочки и так далее, далее, далее, от одного конца стола к другому. Стол как будто спрыгнул с разворота подарочной кулинарной книги из тех, что никогда не увидишь на кухне.

За вводным словом Мориса последовала краткая пауза, во время которой мне вручили самую тяжелую и самую аккуратно выполненную поздравительную открытку — круглый металлический дорожный знак двух футов в диаметре с откровенным напоминанием о прожитых годах.

Bon anniversaire et bon appétit!^[46]

Мы героически бросились в атаку. За первым штурмом последовал легкий отдых, мы вставали, прогуливались, не выпуская из рук бокалов, возвращались к столу. Ланч затянулся на четыре часа. К моменту, когда подали кофе с именинным gateau^[47], мы впали в блаженное отупение, тормозившее даже застольную беседу. Мир окрасился в розовые тона. Пятьдесят лет — удивительный возраст!

На обратном пути лошади не могли не ощутить увеличения веса пассажиров, однако рысили они более оживленно, чем утром, вскидывая головы и принюхиваясь к воздуху. Воздух же проявлял повышенную активность, ветер то и дело порывался скинуть с голов соломенные шляпы. Издали донесся какой-то приглушенный недовольный рокот. Еще несколько минут — и небо почернело.

Лишь только мы успели вывернуть на дорогу, как с неба просыпался крупный ледяной горох, весьма неприятно долбивший по нашим макушкам и плечам, тарахтевший по твердым поверхностям колесниц и шлепавший по мокрым спинам лошадей, подбадривая их лучше всякого кнута. Поля шляпы Мориса обвисли, прилипли к ушам, с красного жилета дождь стекал на белые штаны. Он смеялся и кричал, соревнуясь с какофонией природы:

— Oh là là, le pique-nique Anglais!^[48]

Мы с женой с грехом пополам прикрылись дорожным одеялом и обернулись посмотреть, как дела в дилижансе. Крыша его, очевидно, оказалась не в силах противостоять стихии, ибо из окон то и дело высовывались руки, выливая воду из шляп.

В Бюу мы ворвались галопом, Морису пришлось сдерживать лошадь, стремившуюся поскорее попасть домой, в теплую конюшню. К чертям этих двуногих и их дурацкие затеи с пикниками!

Промокшие, но веселые жертвы непогоды ввалились в ресторан, принялись согреваться чаем, кофе, более терпкими и максимально крепкими напитками. Вместо элегантных участников пикника за столиками стучали зубами фигуры в промокших одеяниях, с прилипшими к черепам волосами. Непрозрачные в сухом состоянии белые штаны теперь поздравляли присутствующих надписью «Веселого Рождества!», художественно выполненной красными буквами на заднице просвечивающих сквозь мокрую ткань трусов. Соломенные шляпы казались кучами слипшихся кукурузных хлопьев. Под каждым на полу образовалась персональная лужа.

Сухая мадам и сухой Марсель, официант, ехавший в кабине фургона, обеспечили пострадавших сухой одеждой и marc, и ресторанный зал превратился в раздевалку. Беннет под своей бейсболкой гадал, не следует ли ему проделать обратный путь в плавках. Его боевой экипаж, омытый ливнем, сверкал оставшимися на сиденьях лужами. Во всяком случае, гроза миновала, констатировал Беннет, щурясь в окно.

В Бюу гроза миновала, а в Менербе ее лишь слышали издали. Домой мы возвращались по той же сухой пыльной дороге среди бурой пожухлой травы. Стоя перед домом посреди раскаленного двора, мы понаблюдали за солнцем, повисшим на западе над двойной верхушкой горы и нырнувшим в скопившиеся там облака.

— Ну как тебе пикник? — спросила меня жена.

Что за вопрос! Конечно же, мне понравился этот пикник. И вообще мне нравятся пикники. Я без ума от пикников!

Примечания

37

Завтрак на воде (фр.).

38

Английский город Глайндборн знаменит своими оперными фестивалями.

39

Эль-Аламейн — населенный пункт в Египте; здесь во время Второй мировой войны 8-я английская армия нанесла поражение итало-немецким войскам — переломный момент в ходе Северо-Африканской кампании.

40

Проходите! (фр.)

41

Сокращение от impeccable — безукоризненный (фр.).

42

Давайте! Садитесь! (фр.)

43

Рысью! (фр.).

44

Традиционный каменный дом на юге Франции (фр.).

45

Треска по-провансальски (рубленая треска с маслом или сливками с чесноком) (фр.).

46

Со славным юбилеем и приятного аппетита! (фр.)

47

Сладкий пирог (фр.).

48

Ой-ля-ля, вот да английский пикник! (фр.)