Такая разная правда

Петр Ингвин, 2019

Герой решил главную проблему современности, он понял, как сделать закон справедливым, а справедливость законной, но количество правд в жизни оказалось больше, чем представлялось. Счастливый брак, друзья, случайные знакомые, щекотливые приключения… У всего нашелся второй слой, у которого, в свою очередь, позже обнаружился третий, четвертый, пятый… (Автор обложки – Ингви Петрин)

1. Знакомство первое: Алекс

1

Бог сотворил мир как нечто правильное, логичное, совершенное. Люцифер изменил мир, подарив людям сомнения. Моисей упорядочил разворошенный улей мира, сообщив ему заповеди и установив правила. Иисус взошел на крест, чтобы спасти людей от самих себя, научить любить ближнего и тем исправить испортившийся мир. В последующие века правила постоянно менялись, люди кидались из крайности в крайность, искали свободы и удовольствий. В результате мир снова испортился.

Меня зовут Алекс, и я знаю, как изменить мир к лучшему.

2

— Акимов, на выход. С вещами.

Меня подбросило.

Недолгие сборы. Стальная дверь настежь. Двое парней в застиранной униформе, погромыхивая ключами, открыли проход в рай. Возможно, не в рай, но, в любом случае, из ада. Зуб даю, как здесь говорят. Нахватался за год с лишним.

— Бывай, Алекс-ака, — донеслось вслед хрипло-старческое, но весомое. — Воле привет. Дай Бог, свидимся.

С металлическим стуком затворилась дверь, и «хата шесть ноль» осталась в прошлом. До окончательного закрывания на все замки и запоры меня поставили лицом к стене.

— Ишь ты — «ака»! — хмыкнул один из похожих друг на друга мордатых конвоиров (таких специально где-то отбирают, что ли?).

Второй, запиравший дверь на ключи и засовы, поинтересовался:

— Это типа «уважаемый» или сокращение от Акимова?

— Ни то, ни другое, — сказал я, раз уж дозволили высказаться. — Аббревиатура. А-Ка, «Автомат Калашникова».

Конвоиры синхронно, как сиамские близнецы, потерли задницы, по мне скользнули удивленные взгляды.

— Как ты с Гошей скорешился? — упал новый вопрос. — Вечный сиделец никого не подпускает, а с тобой — как с родным.

Я пожал плечами:

— Сам ко мне расположился.

— Странно.

Удивление конвоиров было понятно, тюрьму «держал» не Хозяин, как называли начальника следственного изолятора, а Гоша Архангельский. И вся область была под ним, если говорить о криминальной власти, частично сросшейся с официальной.

Вдали послышались шаги и лязг совокупления ключей с промежуточными решетками, что по степени скрежета и прилагавшемуся мату больше походило на изнасилование. Меня ткнули лицом в стену. Кого-то провели мимо, путь вновь открылся. Потом я где-то расписывался, получал давно забытые вещи, как во сне вертел в руках подаренную женой авторучку, которую очень любил. И жену, и авторучку. Обеих.

Дождалась меня только авторучка.

И вот я возвращаюсь. Привет, мир, я иду с тобой разбираться. Прости, что задержался. Отвлекли.

Свобода. Солнце. Люди. Облака. Зелень. Запахи. Простор. Что еще нужно для счастья? Свежий воздух обжег легкие, взор скользнул по чистому небу без полос стальных жалюзи за оконной решеткой.

Я — Алекс. Не Алексей, не Александр, именно Алекс. Родители постарались. Говорили, что имя было модным, а то, что внуки будут непонятными Алексовичами, их не смущало. Они в то время за границу собирались, жить и работать. Правильнее сказать, работать, чтобы жить. За бугром отчествами не пользуются. Но судьба сделала сальто, и работать, как и жить, оказалось лучше на родине. К сожалению (или к счастью, если учесть все, что со мной случилось), мама с папой до последних событий не дожили, пусть земля им будет пухом.

Мне двадцать пять лет, внешностью Бог не обидел, а в плане мышц и спортивной формы я Ему в меру сил помогаю — готовлю себя к будущему. Жену зовут… звали Людмилой. Она заочница и одновременно менеджер по рекламе. Детей у нас нет, поженились аврально, поддавшись порыву. Но не жалели. Жили душа в душу. Не надо пошлить, я в хорошем смысле.

Будучи агентом по недвижимости, периодически я неплохо зарабатывал. Жаль, что очень периодически. Скопленное ушло на покупку собственного жилья. Как же мы радовались! Как «обновляли» новые стены, которые должны были стать родными! От комода до придверного половичка — ничто не миновал марафон ритмичного счастья. Лампочки краснели, стыдливо перегорая при взгляде на наши веселые безобразия.

Квартиру Людмила продала. Я не в претензии, пусть. У нее теперь своя жизнь, у меня будет своя, с чистого листа.

Вновь прокручиваю в голове то лето. Тот вечер. Ту невразумительную историю.

Каждую свободную от работы минуту я уделял захватившему меня увлечению. Время от времени оно присутствует в жизни каждого россиянина, чаще всего на кухне, за чашкой дымящегося чая или стаканом запотевшей водочки. Или за бокалом коллекционного винца. Но рано или поздно этим занимаются все. Разговорами как нам обустроить Россию. И — вариантом того же самого — как сделать так, чтобы все во всем мире были счастливы.

Понятно, что дискуссии большей частью состоят из огульной ругани всех и вся на чем свет стоит. Так же естественно, что девяносто девять процентов разговоров разговорами и заканчивается. Но оставшийся один процент вселял надежду. Если среди тотальной ругани кому-то удалось предложить хоть что-то — не важно, дельное или из среднего пальца высосанное — это шаг к успеху. И если таких шагов сделать много…

Как вы, наверное, догадались, избранный путь я прошел до конца, а в тот момент остановился в полушаге от прозрения, боясь сделать последнее движение — необходимое, чтобы оказаться по ту сторону черты. Черта проходила через сознание. Через мозг. Через душу. Через сердце. Новое знание меняло человека. Сложно жить в несовершенном мире, где глупые окружающие не понимали очевидных вещей и где законы тупы, а человеческая цивилизация послушной овечкой брела к пропасти, куда и грохнется не сегодня-завтра. Почему я говорю такое? А как вы думаете?

Правильно. Потому что ныне я — по ту сторону.

Точнее, по эту. А вы — все еще по ту.

С институтскими друзьями я часто обсуждал подобные темы, обычно замусоливая мысли до полного абсурда. Мы выхолащивали их, как домашних кошечек, чтобы защититься от «неправильного» потомства, и нашпиговывали картечью недобросовестной софистики по самое не могу — лишь бы показаться умнее и значительнее, чем есть на самом деле. Но если другие просто тренировали извилины и голосовые связки, то я все принимал всерьез.

Мне было непонятно, почему, скажем, умнейшая Европа, водворившая нынешнюю цивилизацию штыками рассыпавшихся в прах империй, упорно идет к концу, не в силах справиться с переселенцами, у которых иное миропонимание (ни плохое, ни хорошее, имеющее такие же права, но — иное). Или почему я не могу поставить капкан в салоне собственного автомобиля — ну почему я должен заботиться о здоровье человека, который собирается отнять у меня машину, в то время как его угон еще нужно доказать в суде с необходимыми бесспорными уликами на руках? Преступнику достаточно сказать, что он залез погреться или хотел покатать подругу и что никакого материального интереса ну совершенно не имел — и все, для закона он перестает быть преступником. Почему нельзя защищать свой дом с огнестрельным оружием в руках (сразу вопли: «превышение самообороны!!!»), если у грабителей «всего лишь» ножи? Судья однозначно влепит «превышение», и ничего не поделать. Брось ружье, иначе пострадавшими, когда дело дойдет до суда, будут несостоявшиеся убийцы, грабители и насильники. И почему у себя на даче я не имею права соорудить замаскированную яму-ловушку? Кто еще, кроме вора, окажется внутри моей дачи, пока я отсутствую?

— Ты слышал — на шесть лет посадили деда-ветерана? — спрашивали меня. — Застрелил кого-то из вломившихся к нему вооруженных громил.

— Слышал, — кивал я, и мне было больно. За него, за закон, за нас с вами, допустивших такое законное беззаконие.

— Отпустили! — в другой раз кричали мне приятели, рассказывая об очередном необъяснимом (с точки зрения на справедливость) случае. — Несмотря на прямые улики отпустили «за отсутствием состава преступления»!

Я пожимал плечами.

Привычно. П р и в ы ч н о! Беззаконие — привычно, несправедливость — нормальна. Явно в правовой системе что-то гниет, и довольно быстрыми темпами.

То, что рыба гниет с головы — оправдание хвоста. Гниет весь организм, и если, как принято в таких случаях, оттяпать башку, оставшееся не спасти. Оно разложится на отдельные больные органы, которые, перевоняв, передерутся между собой в выяснении, чье невыносимое амбре круче и специфичней.

Такого плана вопросы и занимали мое воображение, отвлекая от мыслей о дополнительном заработке и от развлечений с женой, которые становились все более редкими и пресными. Я удалялся от реальной жизни, зато все более приближался к пониманию. Друзья смотрели на меня снизу вверх, хотя я опережал их на невидимом другим странном пути на каких-то полшага. И когда я понял…

В своем кругу я стал кем-то вроде гуру. На любой вопрос «как надо поступить в такой-то ситуации» я мгновенно давал обоснованный ответ. Все проблемы имели простые логичные решения. Вокруг меня собралось общество единомышленников, в котором мне было комфортно. Меня уважали, меня слушали, мной восторгались. Все было замечательно. Совсем не так, как дома, где поникшая супруга постоянно чего-то требовала, не понимая, что мы с друзьями стоим на пороге величайшего открытия — открытия людям нового мира. Править в котором будет чистая естественная справедливость и когда поступать по закону станет выгодно.

В те дни меня познакомили с интересным человеком. Его пригласила одна особа. Указанную особу с ее старшим спутником привел один из приятелей.

— Знакомьтесь, — представил он входящих, — наши новые единомышленники.

Все глаза оторвались от тезисов и уставились на ту самую особу, с которой меня связывало кое-что, о чем расскажу чуть позже, и солидного мужчину — вышеупомянутого «интересного человека». Лучше без кавычек, ведь вскоре выяснилось, что он действительно интересный.

Наша разношерстная компания собралась на квартире ответственного за сегодняшнее заседание — мы старались не злоупотреблять гостеприимством и ввели очередность. Стулья и тела громоздились вокруг стола, коронованного ноутбуком, куда добровольный секретарь вносил выпестованные ночными бдениями идеи и созревшие до нужной кондиции предложения о спасении цивилизации. Со стороны мы напоминали запорожцев, сочинявших письмо султану. Все были веселы, игривы, остроумны и мудры. До сего момента. Стоило же дверям открыться…

Сначала внимание собравшихся притянуло к себе очаровательное виденье в обтягивающем топике. Со стройными гладкими ножками. С тонкой талией. С плотными бедрами. И с во-от такими ослепительными глазищами, кротко и наивно хлопавшими огромными ресницами. До которых взгляды большинства так и не добрались — утонули в опасных подробностях, нескромно открытых согласно выбранному стилю одежды.

Оно, это не совсем реальное в наших узко известных широтах видение, гордо внесло свои выпуклые барельефы в однополый пространственно-временной континуум, замкнувшийся в точке бифуркации и растерявший возможность перевести для собственного разума даже те слова и термины, которыми, убивая оппонентов доказательствами, только что оперировал.

К счастью, прекрасная чаровница не злоупотребила победой и тактично отошла на второй план. Перед этим она подмигнула мне в память об известном лишь нам двоим. Стушевавшись, я неловко кивнул в ответ и переключился на ее спутника.

— Борис Борисович, — представился тот.

Он по очереди пожал руки всему «клубу по интересам», пока только изучавшему «что такое мир и как с ним бороться», но стоявшему на пороге переноса шлифуемой теории в практику.

Из последующего сумбурного гвалта, что именовался у нас дискуссией, выяснилось, что Борис Борисович — успешный бизнесмен, имевший связи в верхах и туманное прошлое, о котором мне быстренько нашептали.

— Вижу, вы времени зря не теряли, — одобрил Борис Борисович услышанные идеи.

Приятно встретить понимающего человека.

Влившегося в коллектив нового члена стали называть по отчеству — Борисыч.

Я настолько погрузился в предмет обсуждения, что не заметил ухода прелестного создания, посреди разговора упорхнувшего тихо и незаметно. Впрочем… Кроме имевшихся в нашем кругу одиночек это событие никого не взволновало. Ушла, и ладно. Хорошо, что ушла. У нас здесь интересы важнее, чем чьи-то выставочные экстерьеры, предназначенные для бедных духом.

— Вам бы, ребятки, организоваться получше да поумнее, — сказал как-то Борисыч, при этом хитро поглядывая на меня.

Почему на меня — понятно. Я был заводилой и душой всего собрания. Двигателем в машине, без которого она не поедет, какой бы красивой ни была.

— В каком смысле — организоваться?

Партию, что ли, создать? А зачем? Чтобы прослыть экстремистами и загреметь в тюрьму?

Наше дело — выдвинуть идею. Такую, чтобы шарахнула по миру не хуже коммунизма, христианства или ислама.

Ведь Бог — это Любовь.

Любовь — это мир.

Мир — это счастье.

А счастье — это когда вокруг справедливость.

И мы знали, как это устроить.

Но Борисыч посмеивался.

— Поверьте, ребятки, — говорил он, крутя в пальцах дорогую зажигалку, — без упорядочения и систематизации ничегошеньки у вас не выйдет. Только в сказках бывают волшебные слова, которыми свершаются чудеса. В реальной жизни нужно потрудиться, желательно — сразу многим, по единой методике, с непротиворечивыми лозунгами и одним командиром.

— Командиром?.. — морщились мы.

Зачем выстраивать иерархию среди друзей-единомышленников? Нам и так хорошо. Я был неформальным лидером, выделившимся сам собой и признанным всеми. А решения у нас принимались сообща.

Борисыч улыбался.

— Единоначалие — секрет успеха всех великих начинаний. Вспомните великую Речь Посполиту. Где она теперь? Потому что, как вы говорите, «решения принимались сообща». Указами короля безнаказанные шляхтичи сортиры обклеивали. Поскольку не было четко прописанной и обязательной к исполнению процедуры применения наказаний.

Мы снова морщились.

— Каких наказаний? За что?

— Будет за что, — от души смеялся Борисыч, похлопывая по коленям холеными руками в перстнях, — обязательно будет.

Ему просто говорить, он уже величина. Интересно, зачем ему мы? Неужели даже среди тех, у кого есть все, тоже находятся недовольные положением вещей?

Борисыч был наглядным тому подтверждением. А вслед за ним к нам стали подтягиваться и другие коммерсанты, уже не столь высокого полета. Но сам факт говорит о многом.

Короче, наши ряды росли. И тогда произошло э т о.

3

Лето в нашем городе жарой не славилось, поэтому любой солнечный день народом отмечался как праздник. А ночь, как везде, у нас для каждого своя: кому-то отдых, кому-то работа, а кому-то, опять же, праздник. Для любителей ночной жизни в городе существовали три клуба разной степени паршивости, из развлечений там предлагались танцы, бильярд, выпивка и кальян. В расположенных внутри ресторанах можно было хорошо покушать, но, на мой взгляд, это извращение — набивать живот в местах, где танцуют, пьют, курят и дерутся. От ужина, который плавно перетекает в завтрак, пользы ни уму, ни телу, а про душу и говорить не стоит.

В общем, не любил я ночные клубы. Человеку, у которого есть жена, работа и увлечение, они, как ни старайся представить иначе, не давали ничего, только отбирали главную и невосполнимую ценность — время. Мне достаточно было знать про существование сих злачных мест, большего они не заслуживали. Тем не менее, Людмила решила меня «выгулять» и позвала в один из клубов, в единственное в нашем городе «элитное» заведение — во всяком случае, завсегдатаям нравилось так считать.

«Косой заяц». Ну и названьице, прости Господи. Понятно, ничего хорошего от похода я не ожидал и отбрыкивался сколько мог.

— Ну, пожалуйста! — молил я, сидя за ноутбуком и шлифуя формулировки для дискуссии про дорожных хамов. — Что я там забыл? Опять драгоценное время терять…

Пальцы при этом выстукивали: «Победить дорожное хамство можно только организованным сопротивлением автомобилистов. Требуется создание неофициальной и, на первом этапе, негласной структуры, которая помогала бы жертвам, наказывая зачинщиков. Лозунгом должно стать «Прав тот, кто законопослушен». Можно назвать это «Движение за движение с уважением», или «Хамов — за решетку!» (сокращенно: ХЗР, а участников, к примеру, именовать «хазарами». Пусть специалисты по имиджу покрутят эту мысль или предложат что-то свое). Каждый участник движения обязан всеми силами помогать другим участникам по принципу, который в своем цеху применяют дальнобойщики и таксисты, но в данном случае опознавание «свой-чужой» и навешивание определенной метки должно происходить не столько по принадлежности к какому-либо цеху (включая собственную организацию), сколько по степени законопослушности…»

Зря я мечтал открутиться от ненужного мне «развлечения», Людмила отступать не собиралась. Едва не задев пестрящий буквами монитор, она взобралась на мой рабочий стол. Готовая к походу, то есть раскрашенная согласно традициям ночного племени и одетая ярко и коротко, она встала над моими трудами подобно Родосскому колоссу.

Длинные ноги. Широкие бедра и узкая талия. Грудь, вид снизу. Над всем этим великолепием — обиженный взгляд. Мужчине в такой ситуации нужно или культурно отшутиться (можно и некультурно, лишь бы восхищенно), или выдать соответствующий случаю банальный комплимент. Но Людке ли меня не знать? Даже посторонние при общении со мной отмечают, что врать я не умею физиологически. Комплимент — это ложь, иначе он назывался бы констатацией. В жизни и без меня достаточно лжи.

Моя королева высказалась первой, видимо, подталкивая к аналогичному интересу и с моей стороны:

— О чем мечтаешь?

— В данный момент — о времени, когда на дорогах не будет грубости. И преступлений, которые за ней следуют.

— Как же собираешься с этим бороться? Убеждающими плакатами вдоль трасс? Социальной рекламой по телевизору? Увещеванием и чтением нотаций?

Меня атаковали по всем женским правилам, отработанным веками. Уши слышали слова, а глаза видели, как игриво приподнимается окутывавшая бедра ткань. Уже ясно: поход, который замыслила Людмила, состоится, чего бы это ей или мне ни стоило. Можно было лишь ненадолго отложить неминуемое, и я поддержал разговор:

— Перечисленное уже применялось и не сработало.

— Остается только усиление наказания. Для этого все дороги и обочины придется утыкать видеокамерами, вести тотальную слежку везде и за всеми, а после столкновения с хамством участвовать в долгих разбирательствах в судах, куда нормальный человек просто не захочет идти, чтобы не тратить время.

— Все правильно. Поэтому виновных нужно судить по всей строгости нового закона и — в этом суть и отличие — судить сразу.

— Расстреливать, что ли?

— Такой вариант тоже рассматривается. Преступные намерения возникают только при убежденности в безнаказанности. Или в слабом наказании, которого многие не боятся.

— А перебежавших дорогу? — жена посмотрела на меня сверху, как кот на жирного хомяка. — Они тоже нарушают закон. Их тоже расстреливать?

— Почему сразу расстреливать? — скривился я.

— Сажать?

— Зачем транжирить народные деньги на суды и тюрьмы? Лучше давить на месте. Закон един для всех. Жить надо честно и не мешая другим. Что может быть лучше такой свободы? Люди устали бороться или бояться, они поддержат все, что приблизит их к безопасности.

Приподнявшаяся ножка Людмилы захлопнула недовольно булькнувший ноут, прожужжавший на прощание что-то обидное и, наверняка, неприличное.

Калейдоскоп идей сломался и осыпался грустными осколками.

— Зачем? Я не закончил…

— Позволю себе напомнить, я — твоя жена. — Ободок материи в руках Людмилы взметнулся к поясу. — И у тебя имеются кое-какие обязанности.

Вид снизу был великолепен. Людмила понимала, что делала, как делала и зачем делала. Если встала так, чтобы взгляду некуда было деться…

Понимала она и то, что женские хитрости я вижу насквозь. Это выводило ее из себя. Впрочем, не настолько, чтобы идти на попятный.

— Если бы ты дала мне еще пять минут… — обреченно начал я.

— Они превратились бы в час, затем — в день, затем — в неделю.

В общем, Людмила вырвала мое согласие. Как всегда. Лаской и уговорами, моральным кнутом и аморальным пряником. Прошло немного времени, потраченного на окончательное развеивание надежд, и мне пришлось одеться сообразно моменту и обменять счастливую нирвану всепонимания на прокуренную дурноту популярного ночного клуба.

Темнело, где-то на горизонте паслись задумчивые тучки, но затянутое небо у нас в порядке вещей, дождя в ближайшее время можно не бояться. В ожидании такси Людмила поеживалась в легкой блузке и короткой юбке, на меня косились ее злые глаза: «Только вякни что-нибудь по поводу одежды!» Для женщины показать, что у нее красивые ноги — одно из высших удовольствий. Пусть порадуется, хотя мне на нее смотреть больно.

Подъехала вызванная машина, мы сели на заднее сиденье. За окном понеслись серые многоэтажки, из сменили кварталы столь же серого частного сектора с вкраплениями цветных коттеджей, затем вновь появились многоквартирные дома, окружившие остовы заброшенных заводов. Несколько металлообрабатывающих предприятий когда-то располагались на окраине, но город разросся и просочился сквозь и вокруг них, как песок сквозь пальцы. Часть корпусов превратились в торговые и офисные центры, остальные ждали своего часа.

Такси доставило нас к одному из таких бывших цехов, которому повезло. Сбоку уходила в темноту забитая машинами стоянка, у входа в клуб было дымно и шумно, народ гудел, перекрикивался, радостно восклицал, завидев в снующем муравейнике знакомые лица. Мы успешно прошли фейс-контроль (для нашего небольшого города это редкое исключение, но «Косой заяц», напомню, считался элитным) и оказались в эпицентре пустого времяпровождения. Я почти сразу увидел Борисыча — он играл в бильярд с набыченным блондином бандитской наружности. Борисыч прервал игру и подошел поздороваться.

— Тоже здесь? Разведка боем или ориентирование на местности вероятного противника? — Он протянул руку, исподволь глядя на мою супругу, и только потом галантно и восхищенно кивнул ей.

Она расцвела.

— Нет, — отмел я столь изощренное предположение.

— Это я его сюда затащила. Можно сказать, на аркане. — Людмила прижалась к моему плечу, очень по-женски благодарно-кокетливо разглядывая моего эффектного и доселе неизвестного ей знакомого. «Надо же, — сказал ее передавшийся через кожу трепет, — с какими людьми ты знаком. Я и не знала…»

— Это Людмила, — запоздало представил я супругу. — Моя жена.

— Очень приятно, — теперь уже прямым взором Борис Борисович обозрел находившееся напротив него произведение модного искусства, пестрившее известными лейблами на коротких тряпочках. — Борис.

Он склонился над жеманно протянутой ручкой, губы коснулись верхней стороны придерживаемых пальчиков.

Людмилу как током ударило. Она нервно дернулась и тут же расплылась в счастливой улыбке. Я не имею в виду, что импозантный деловар произвел на нее впечатление как мужчина-самец, просто Людмиле нравится нравиться. Нравится, когда ею восхищаются, когда видят и ценят ее красоту. Я, увы, изменился со времени розово-сказочного периода ухаживания и завоевания. Тогда — Господи, как же недавно все это было! — я горы сворачивал, чтобы умница, красавица и всеобщая любимица выбрала меня из несметной когорты поклонников. Пачками совершал подвиги, не понимая, что в глазах окружающих это именно подвиги. Заваливал цветами, купленными на все заработанные деньги. Не стеснялся спеть под окном серенаду. Под окном любимой писал признания большими буквами. Мог автостопом отправиться на юг, куда она уехала отдыхать с родителями, где разыскать и поселиться неподалеку, чтобы просто быть рядом и видеть ее. И т.д. и т.п. в том же невразумительном для прагматичного века духе. И однажды…

— Неужели это правда?! — шептала Людмила, и в зрачках взрывались салюты.

Кто-то рассказал ей, что я отказался от учебы за границей, чтобы остаться с ней. Причем, не именно с ней, а просто быть рядом.

Я смущенно кивнул. Да, отказался. Разве можно поступить иначе?

В ответ она при всех, не стесняясь, крепко поцеловала меня в губы. Через месяц мы расписались.

Так мы оказались вместе. Но оказались немного разными. Хотя… кто скажет, что это плохо?

В то время я считал, что если захваченная крепость пала и столица интересующего меня царства лежит у ног, то застоявшейся от безделья скучающей армии требуется новое занятие. Другая сфера деятельности, а не то, что вы подумали, бесстыжие. Совсем не другие крепости в чужих царствах. Так я понимал жизнь и был на тот момент весьма ею доволен.

А Людмиле по-прежнему требовалось продолжение штурма. Ее крепость больше никому не сдавалась, но ждала прохожих войск в желании потешить душу новыми маневрами, подкопами, стрельбой в воздух и замирением с безуспешно старающимся противником. С этим ничего не поделать, жажда нравиться — такое же свойство женщин, как взрываться — свойство динамита. Если динамит не сдетонировал, это не значит, что он перестал быть динамитом, главное здесь не сам взрыв, понимаете? Взрыв — следствие чудовищных обстоятельств, плохого обращения или истечения срока годности.

С женщинами то же самое.

И вот подвернулся Борисыч. Ручку поцеловал. Внешностью восхитился — вслух не сказав об этом ни слова. Но женщины чувствуют. Людмила сразу как-то подобралась, чуть ли не постройнела на глазах, более выигрышно выпятила передние полушария, настолько декольтированные, будто готовились к прыжку из удерживавших оборочек ткани, и эротично вильнула задними. Не с намеком, а просто от удовольствия. Соскучилась, наверное. Ну, хорошо же, окажемся в постели, я ей припомню виляния. Ух, как, куда и сколько припомню!

— Я здесь, так сказать, по делам бизнеса, — объяснил Борисыч свое присутствие. — Приходится. Лучшие сделки заключаются почему-то именно в таких сперто-дымных условиях. Наверное, атмосфера на мозги влияет. Я и пользуюсь.

Людмила посмеялась, а я потянул внимание на себя: нужно показать, что и мы не лыком шиты. Или не только лыком.

— За мной следят, — сообщил я полушепотом.

Борисыч с опаской оглянулся по сторонам.

— Сейчас уже нет, — успокоил я, — а на днях — было, я уверен. Все же в армии не в стройбате служил.

Пояснять насчет армии я не стал, а насчет слежки — чистая правда. В передвижениях по городу за мной дважды следовали «наседки», передавая друг другу в порядке очереди. Я недоумевал: надо же. Уже. Впрочем, если подумать, за кем еще следить, как не за мной — будущим разрушителем мира, сотрясателем устоев? Ведь почему меня прозвали АКа, автоматом Калашникова? — потому что, как знаменитое оружие, всегда готов бескомпромиссно уничтожать все, что мешает жить честно и правильно. Преступник знает, что он преступник. И ты знаешь. И он знает, что ты знаешь. К чему же разговоры?

Но чтобы мной заинтересовались так быстро…

Сразу всплыла мысль: неужели не могут найти сотрудников поспособнее, чтобы не рисовались так явно? Кризис, видимо. Или я еще слишком мелкий, чтобы по мою душу способных задействовать.

Борисыча, надо сказать, я удивил.

— Думаешь, именно тебя пасли? Уверен, что целью был ты? — переспросил он.

Я понял, что он имел в виду. Не его ли, Борисыча, знакомых отрабатывали недотепистые сотрудники неизвестной структуры?

Ничего не оставалось, как пожать плечами. Такая версия тоже имела право на существование.

На том и разошлись, чтобы встретиться вновь, лишь когда мне понадобилась помощь. Именно Борисыч сплотил всех в беде и помог мне, «сосватав» лучшего адвоката города. Но вернемся к событиям того дня. Не успели мы расстаться с одним знакомым, как пересеклись с другим. Точнее, с другой. Мы встретили Таньку — Людкину закадычную подругу. Впрочем, до сих пор не знаю, можно ли так говорить про существа, у которых кадык отсутствует как явление?

— Людк, а может вы с Танькой… — с надеждой в глазах я выразительно кивнул в сторону бара, а пальцами показал на себя и как ухожу в сторону выхода.

Подружки переглянулись.

— Ну… — начала тянуть Людка.

— Конечно, Алекс, какой разговор! — выпалила Танька. — Уж мы-то повеселимся.

Я с облегчением вздохнул. Передав жаждавшую потусить женушку приятельнице для продолжения банкета без моего скромного участия, я отправился к друзьям по интересам.

За дерзкий развеселый нрав Татьяну, с недавних пор замужнюю даму, называли исключительно Танькой, ничто другое на язык не легло бы. Танька — это ураган, который заключили в бутылку. Внешне — несокрушимая скала, внутри — бурлящий вулкан, в обоих случаях — нечто прекрасное и опасное. И если продолжить ландшафтные сравнения, то она — та самая гора из поговорки, которая идет к Магомету, если тот по какой-то причине не хочет идти к ней. Танька жила по Мичуринскому завету «мы не можем ждать милостей у природы, взять их у нее — наша задача».

Я не понимал ее мужа. Собственно, Таньку тоже не понимал. Зачем выходить замуж, если тело и душа требуют свободы? В нашу первую встречу она глядела на меня как вор на чужой бумажник: «Неплохой экземпляр, и внутри, чувствуется, что-то есть…» К счастью, на стадии взглядов все закончилось, Танька не перешла границ приличий. Со мной. А с другими…

Их семью нормальной не назовешь. Я бы и семьей не назвал, просто два искателя приключений поселились вместе, никак не ограничивая другого в возможностях развлекаться. В том, что все люди разные, я убедился давно. Каждый видит жизнь по-своему, и цели могут кардинально отличаться, и счастье у каждого тоже свое. И понимание закона. Только справедливость одна на всех.

Несмотря на Танькино поведение, я не боялся за жену. Людмилу нельзя испортить, как нельзя сломать песок или выключить солнце. В общем, я уехал, и некоторое время все было замечательно. Часа этак полтора.

За это время от Люды пришло два сообщения. В первом говорилось, что в клубе им с подружкой стало неинтересно, они перебазировались к Таньке домой, и мне не следует волноваться, если она немного задержится. Я и не волновался. Я доверял. Если не доверять — как жить вместе? И главное — зачем?

Второе сообщение ввергло в ступор. «Срочно забери меня отсюда. Жду у «Косого» в дальнем углу стоянки, в Танькиной машине. Быстрее! Прош…»

Послание обрывалось.

Через десять секунд я мчался по проспекту, подгоняя водителя попутки. Через десять минут несся через указанную в послании стоянку. Еще через миг…

Танькина машина стояла почти в конце, под развесистым деревом. Внутри, в непробиваемой тени от дальних слепящих прожекторов, происходило что-то неправильное. Происходило с моей женой.

Но почему — молча?! Солнышко, милая моя, если с тобой делают что-то плохое — почему не кричишь, не вопишь, не зовешь на помощь?!

Молчит — значит, все плохо, кто-то применил силу. То, о чем столько говорилось в «клубе» коснулось меня самого. Подбежав, я рванул на себя дверцу автомобиля. Закрыть изнутри ее не удосужились, это дало выигрыш во времени — не пришлось разбивать стекло. Из-под навалившегося мужского тела Людмила пыталась подать какие-то знаки. На левой щеке расплывалось одутловатое пятно от удара. Так вот почему ты молчала, родимая…

Тело глумившегося мужчины проваливалось в нее волосато-голой серединой. Я схватил насильника за подбородок и затылок. Голова в моих руках пыталась повернуться, чтобы посмотреть на противника… и повернулась. Посмотреть не успела. Мужчина обмяк и рухнул на подломившихся руках — я сломал ему шею.

Жуткий крик Людмилы ударил по ушам. Мозг закрылся на переучет, и время словно бы остановилось.

Со всех сторон к машине бежали люди.

Сноровистые ребята в погонах оттеснили толпу и заломили мне руки назад.

Потом — провал.