Клим Ворошилов. Первый Маршал страны Советов. Друг Сталина, враг Хрущёва

Петр Балаев, 2017

Мы сегодня наблюдаем бум интереса к Сталину и его времени. Публикаций и исследований, посвященных им, невозможно сосчитать. Но во всей массе работ на эту тему именно личность Климента Ворошилова не вызывает практически никакого интереса. Берия – есть. Молотов – есть. Есть Маленков и Каганович… А о человеке, который и в песнях, и на множестве фотографий рядом со Сталиным – ничего! Никому из историков-сталинистов личность Климента Ворошилова но интересна! Но если исследовать подлинную деятельность Ворошилова-революционера, военачальника, дипломата и коммуниста, то это даст ключ к пониманию всей нелепости тех концепций советской истории, которые были навязаны нашему обществу от брежневских времен до современности. Правда о первом маршале Советской страны предстает в ином, чем мы привыкли, свете такие ключевые моменты нашей истории XX века, как революция 1917 г., руководство Красной армией в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, причины убийства И.В. Сталина, хрущевско-брежневский переворот в КПСС, противостояние СССР и КНР и, наконец, предательство советских элит и распад Советского Союза. Более того, даже современная геополитическая конфигурация многополярного мира с конфронтацией США и КНР является, по мнению автора, результатом дипломатических усилий К.Е. Ворошилова, не допустившего сползания компартии Китая в оппортунизм в конце 1950-х гг. Эта книга – первая за почти полвека попытка, как пишет сам автор, «хоть немного очистить имя первого маршала от грязи и клеветы, оценить его выдающуюся роль в советской истории и показать, как она будет выглядеть, если Ворошилов займет в ней своё достойное место».

Глава 3

Не обошел вниманием в своем докладе Никита Сергеевич и Георгия Жукова. Грозно заклеймил бонапартизм незадачливого маршала. Климент Ефремович вспомнил, каким ошарашенным выглядел Жуков на Пленуме ЦК КПСС, специально собранным для расправы с «бонапартизмом». Георгий Константинович так и не понял, за что ЦК, верным псом большинства которого он был, так безжалостно и несправедливо с ним обошелся. А может быть, уже и понял: заказчику убийства наемный убийца не нужен. После исполнения заказа наемник становится опасным. Будет либо шантажировать, либо исполнит заказ другого или самостоятельно… Не стоило бы Георгию Константиновичу идти на поводу заговорщиков, теперь висит на его совести и Лаврентий Павлович, и с «антипартийной группой» расправиться он очень сильно помог. Будет выкинутым в отставку, сидя в пустой даче (краденное трофейное имущество ему так и не вернули) размышлять до конца жизни о своем предательстве Главнокомандующего. Променял свою славу на барахло.

Первый маршал был готов многое услышать на съезде. Но то, что почти в самом конце своего доклада ляпнул Никита, почти оглушило: «Во всех делах партии рядом с ней идут массовые организации трудящихся — Советы, профсоюзы, комсомол, кооперация». Видно было, как в ложе китайской делегации со своего места едва не вскочил Чжоу Эньлай. Это была настоящая сенсация — объявление о ликвидации Советской власти в СССР. Теперь Советы перестали быть органом диктатуры пролетариата, перестали быть органами власти, стали общественной организацией, как кооперация. Мечта Зиновьева о диктатуре партии воплотилась в жизнь. 17 октября 1961 года с трибуны XXII съезда КПСС Н.С. Хрущев объявил о ликвидации Советского Союза…

Меня не покидает чувство, что последнему русскому царю безумно повезло в 1905 году. Еще 12 лет он изображал из себя хозяина земли русской только потому, что Клим не успел перебраться в Петербург или Москву. В Центре первая русская революция потерпела поражение из-за того, что там, рядом с Лениным, не оказалось у рабочих вожака уровня Ворошилова. Версия, конечно, почти фантастическая. Вводить фантастику в историю — дело глупое. Фантастов в этой области и без меня хватает. Но вот чувство не покидает. Никак не покидает. А в феврале 1917 года Климент Ефремович оказался в нужное время в нужном месте…

Я в этой книге часто буду тыкать мордами «советских историков» и их нынешних, достойных по уровню подлости, наследников в ту помойку, в которую они превратили свою науку. В каждой главе это по несколько раз будет звучать. И выражения выбирать не буду. Ладно, из биографии молодого Ворошилова сделали что-то невнятно-нудное. Бог с ним. Но как можно было проскакать мимо того факта, что в 1905 году революция победила в одном из крупных промышленных городов?

Что стояло у истоков гапоновщины — уже толком понять нельзя. То ли жандармская провокация, то ли попытка увести растущее рабочее движение в болото верноподданичества, не суть это важно. Важно то, что логическим завершением цикла правления романовской антинародной династии было появление на монаршем троне самого жестокого и кровавого царя за всю историю России. Это Алексей Тишайший еще начинал болеть животом во время разных медных бунтов, да черни на растерзание бояр выдавал. Почти чистокровный немец Ники мягкотелостью не страдал.

9 января 1905 года он наглядно показал, что к нему на «прием» без спроса ходить не стоит. Пуля в лоб за это гарантирована.

Рабочая и крестьянская Россия после «Кровавого воскресенья» вздыбилась. Начались выступления рабочих не только в столицах. На Донбассе тоже разворачивалось забастовочное движение. 17 января — забастовала Юзовка, 22-го — Енакиево, 24-го — Горловка, 25-го — Макеевка. Полустихийные выступления упирались в жесткое противодействие администрации заводов и властей. Ужесточался полицейский террор.

Луганский комитет РСДРП горячку пороть не стал. Они учли все ошибки торопыг. Подготовка к всеобщей забастовке там была организованна умело, толково. Луганские товарищи дробить силы не хотели, они не побежали в азарте по всем заводам города, сосредоточились на самом крупном — «Гартмановском паровозостроительном». Коллектив этого завода должен был стать инициатором всеобщей забастовки. Сначала большевистским комитетом был составлен тщательный детальный план. По этому плану были распределены по цехам завода лучшие агитаторы и активисты, которые доложили о готовности рабочих прекратить работу одновременно во всех цехах по сигналу. В чугунолитейный цех, на решающий участок, был направлен Клим. И сразу он стал руководителем всей забастовки. Закономерно, что он после ее начала возглавил и Луганский большевистский комитет.

Всё развивалось по плану. 16 февраля завод Гартмана прекратил работу. Сразу во дворе на митинг организованно собрались все 3000 рабочих. Соорудили трибуну. На нее взобрался Ворошилов, уже известный всему коллективу как «товарищ Володька».

Володька знал рабочих людей, говорил коротко и по делу:

— В Петербурге наши братья сдуру пошли у царя просить защиты от капиталистов-кровопийцев. Выпросили? Пулю в грудь они выпросили у Николашки! Нашли к кому идти?! Наша дорога — не царской милости выпрашивать. Наша дорога — в революцию. Нам никто ничего не даст, если мы сами не возьмем. Капиталистам и царю мало нашего пота! Мало того, что мы по 12-13 часов из цехов не вылазим, на них горбатимся — они еще и наших братьев, одетых в шинели, гонят на войну с японцами. Кому эта война нужна? Нам, русским рабочим? Японским рабочим? Нет, она нужна русским и японским капиталистам! Нам колонии в Манчжурии без надобности… Что мы должны делать дальше? Мы с вами забастовку начали, теперь главное — поднять на нее остальные заводы, мастерские, поднять против помещиков наших кровных братьев-крестьян. Если поднимемся вместе, дружно, мы победим. Поодиночке нас передавят. Руководство забастовкой берет на себя наш комитет большевиков. Из вас, товарищи, будут сформированы группы, которые пойдут по другим заводам с заданием поднять на борьбу весь пролетариат Луганска… Если кто сомневается в нашем деле, сомневается в революции, то я скажу просто. Если наседка имеет в себе яйцо с зародышем, то при нормальных условиях из яйца обязательно вылупится цыпленок. Зародыш революции на лицо. Она зреет. И никто не в силах помешать нашей победе. Наша сила в сплоченности и организованности.

И луганские большевики получили сразу 3000 новых активистов и агитаторов, которые рассыпались по всему городу, пошли по заводам и мастерским, призывать к забастовке. Цепная реакция. Примечательно, что 23 февраля 1917 года именно по такой схеме всё произошло в Петрограде. Забастовка ткачих вызвала такую же цепную реакцию. И совершенно «случайно» в столице оказался Климент Ефремович…

17 февраля во дворе завода опять собрался митинг. Были зачитаны требования бастующих к администрации завода. Всего 29 пунктов, кроме экономических требований, включили и пахнущие «политикой»: свободная организация цеховых союзов, увольнение доносчиков заводской администрации, неприкосновенность забастовщиков. И, самый острый, — убрать из цехов городовых и заменить их сторожами. «Булкохрустам» полезно было бы знать кое-что из истории «России, которую мы потеряли». В частности, то, что полицейские дежурили в цехах частного завода. Интересно, правда? Завод частный, а охраняет его полиция.

На митинге были избраны 56 депутатов (депутатское собрание) для ведения переговоров с администрацией. Из числа этих депутатов был составлен исполнительный комитет. Во главе исполнительного комитета — совсем молодой парень Клим Ворошилов, ему шел всего лишь 25-й год.

Смотрим, насколько четко, планомерно и последовательно действовали большевики Луганска: сначала вытеснили из заводских организаций меньшевиков и прочую оппортунистическую кодлу, которая могла внести элементы дезорганизации (в Петербурге и Москве это так и не было сделано, там в Советах до самого поражения восстания больше грызлись, чем делом занимались). Потом все активные силы бросили на работу на самом крупном предприятии. Подняли завод на забастовку. Уже на следующий день были составлены требования к администрации, причем, не стали увлекаться политическими запросами, от этих вопросов только намек был касательно городовых. Сразу был выбран представительный орган — депутатское собрание, представительный орган сформировал — исполнительный. Во главе исполкома поставлен безусловно авторитетный человек.

Делегация во главе с Климом пришла на встречу с заводским управлением. Ворошилов вел переговоры с директором завода К.К. Хржановским. Тот, видя перед собой совсем молодого парня, простого крановщика, попробовал продемонстрировать «интеллектуальное превосходство»:

— Вот вы, господа рабочие, просите 8-часового рабочего дня. Мне ваше желание меньше работать и больше получать понятно по-человечески. Но почему именно 8 часов? Почему сразу не 7 часов? Ведь тогда вам работать еще меньше нужно будет?

Клим с ответом не мешкал, а ехидства ему было не занимать:

— Как известно, наверно, Вам, человеку, несомненно образованному, господин директор, в сутках всего 24 часа. Человеку в течение этих 24 часов нужно не только работать, но еще спать и отдыхать для восстановления сил. Из чего следует, что вполне естественно будет разделить сутки на три части: работа, отдых, сон. Третья часть суток и составляет как раз 8 часов.

Директор растерялся с ответом. Такого от работяги он не ожидал. Инициативу упустил. Ворошилов его стал давить экономической частью требований. Хржановский попробовал отговориться тем, что для их выполнения нужны изменения в законодательстве. Клим, с улыбкой глядя на растерявшегося директора, попросил не вводить депутатов в заблуждение, они же ведь не просят увеличить рабочий день сверх установленного законом. Закона же, который устанавливает и минимальный рабочий день, и максимальную зарплату не существует.

Переговоры длились долго. Дирекция пошла только на незначительные уступки, вроде обязательного вежливого обращения с рабочими, и ультимативно потребовала забастовку прекратить, завтра всем выйти на работу.

— Пока все наши требования не будут удовлетворены, ни о каком возобновлении работы даже речи быть не может. Разговор продолжим завтра, — отрезал Ворошилов.

Он не рассчитывал, разумеется, что владельцы «Паровозостроительного завода Гартмана» сдадутся при первом же нажиме. Более того, он знал, что за свои барыши они будут держаться до последнего, но не отступят, пока на них не надавят… власти. Буржуй только под давлением властей может пойти на уступки. Пока он чувствует под собой опору в виде государства — он сила. Нужно было эту опору вышибить.

Луганцы это понимали, и подготовились к этому заблаговременно. Пока на Гартмановском заводе происходили события первых дней стачки, комитет РСДРП(б) распространил по другим заводам листовки с призывом к рабочим поддержать своих товарищей-паровозостроителей, выйти на всеобщую забастовку. Еще до начала первых переговоров с администрацией паровозостроительного завода, комитетом были получены ответы от представителей большинства других предприятий города, что рабочие готовы бастовать. Даже предварительно, еще до начала всеобщей забастовки, была подготовлена листовка с таким текстом:

«Товарищи! Вчера мы, рабочие и работницы города Луганска, присоединились к товарищам — рабочим завода Гартмана и объявили забастовку с целью улучшения своей жизни, своего быта…».

Т.е., предусмотрено было всё до мелочей, и развитие событий было предугадано в точности. Оставалось только ждать. И ожидания оправдались. В поддержку паровозостроителей прекратили работу почти все заводы города, две типографии, аптеки, мастерские, ряд магазинов. Оставался в стороне только государственный пороховой завод. И тогда луганские большевики сделали то, что было повторено в Петрограде, когда бастующие ткачихи пошли по предприятиям города.

Двухтысячная колонна гартмановцев двинулась к пороховому заводу. По пути к ней присоединялись бастующие других предприятий и к воротам казенного завода уже подошла шеститысячная демонстрация. Навстречу ей выбежал его начальник генерал Кобалевский с помощниками. Закатил истерику с угрозами страшных кар. Ему орали из толпы демонстрантов:

— Гудок давайте! Прекращайте работу.

Из ворот порохового повалили его рабочие, окружили свою администрацию, тоже требовали дать гудок к прекращению работы. Генерал Кобалевский перетрусил и сдался. Последний завод Луганска присоединился к всеобщей забастовке. Город встал.

Можно представить, что орал в своем кабинете градоначальник, когда к нему был вызван директор паровозостроительного завода:

— Скажи своим хозяевам, что мне плевать на их убытки! Если забастовка прекращена не будет и город не успокоится, то они мне — первые враги! Пока батюшка-царь меня успеет с должности уволить, я вас всех порву, как тузик грелку!

21 февраля состоялись новые переговоры управления завода Гартмана с бастующими. Администрация пошла на удовлетворение почти всех требований. Рабочий день был установлен 9-часовой. Расценки повышены на 30%. Полицию из цехов убрали. Заводская школа расширена, создана библиотека.

Понятно, что владельцы завода хотели сохранить лицо, не выглядеть полностью капитулировавшими. Поэтому не согласились оплатить простой во время забастовки напрямую. Сделали по-другому: выделили 100 тысяч рублей из доходов завода за 1904 год в виде «поощрения» всему коллективу. Эти 100 тысяч рублей составили заводскую ссудо-сберегательную кассу.

22 февраля забастовка была прекращена. Победа была полная. Город вернулся к спокойной жизни. С одним нюансом: теперь все рабочие Луганска почувствовали свою силу.

Это был первый этап революционного выступления рабочих под руководством Клима Ворошилова в 1905 году. Завершился этот этап созданием рабочего властного органа — исполнительного комитета депутатского собрания рабочих (он после забастовки распущен не был) и консолидацией рабочих…

Приходит понимание того, почему биография Климента Ефремовича была под умолчанием все годы хрущевско-брежневского правления и почему нынешним «историкам» она не нужна? Уже даже Берия признание получил, а Ворошилов… ну в упор не замечают второго человека после Сталина в СССР!..

Обратите внимание, бастовали все предприятия Луганска, но забастовка закончилась после того, как было получено согласие заводской администрации выполнить требования только инициаторов — паровозостроителей. Кажется, что остальные рисковали впустую. Но, во-первых, не совсем впустую, потому что на всех заводах администрация была напугана и уже не так зверствовала. И, во-вторых, рабочие были не такими дураками, которые про «журавля в небе» поговорку не знали. Всему своё время.

И луганские большевики приступили к следующему этапу — к созданию боевых дружин. Наращивали силы последовательно, поступательно, сообразуясь с ростом сознательности и активности рабочих. Выявили среди них лиц, ранее служивших в армии, провели проверку их надежности, отсеяв болтунов, подозреваемых в связях с полицией и заводской администрацией, дороживших собственным благополучием. Сформировали из проверенных людей руководство боевой дружиной. Первым руководителем боевиков стал Тихон Лаврентьевич Бондарев, отставной солдат. По его совету дружинников разбили на законспирированные группы — десятки, со старшими во главе. Раздобыли старые пороховые ружья, сделали пики, в отдаленных от города оврагах и балках проводили занятия. Учились строю, обращению с оружием, стрельбе.

Больше того, еще создали при боевой дружине конспиративную группу медиков, санитарную дружину из заводских девушек. Руководителями группы стали заводской доктор Кац и фельдшер Софья Александровна Прянишникова.

И продолжали наращивать агитационную работу среди рабочих. На 1 мая провели грандиозную маевку, которую уже охраняла боевая дружина. Полицейские попробовали это дело пресечь, вычислили через шпиков, где будет проходить митинг, навесили на себя наганы и «селедки», пошли разгонять и арестовывать активистов. Пришли. Увидели в пригородном лесу гуляющих с гармошками парней. Это боевая дружина устраивала для полиции представление. Прочесали лес — никого. Маевка была в другом месте. После митинга народ оттуда повалил в город. Шли с красными флагами, которые соорудили из женских красных платков. Прошли прямо через железнодорожный вокзал, как раз к приходу пассажирского поезда, потом с пением «Варшавянки» — через весь город. Пока полицейские бежали рысью от места, где их так жестоко обломили, в город — там уже было тихо. Никого. Только обыватели откровенно хохотали над потными от бега представителями власти.

И едва всё не пошло прахом из-за элементарной спешки и самонадеянности. После прекращения забастовки хозяева завода Гартмана очухались и принялись снова закручивать гайки, часть требований так и осталась неудовлетворенной. Решили додавить их новой забастовкой, которую начали 8 июля. Климент Ефремович потом сам, вспоминая те события, указал на ошибки, допущенные при её проведении: не учли того, что активно вмешается в события полиция и не в полной мере использовали силу уже окрепшей боевой дружины.

В разгар забастовочного собрания на заводской двор ворвались несколько сот полицейских. Стреляя в воздух, они стали вытеснять людей с территории завода, началась паника, люди бросились врассыпную, основная масса — к реке Лугань, окаймляющей территорию предприятия. Ворошилов с комитетчиками в этой группе попытались навести хоть какой-то порядок, задержать полицию, дать людям переправиться через мелководную речку, но их отсекли от толпы и окружили. Прямо на месте начали избивать, сбили с ног и затоптали сапогами. Клим потерял сознание. Очнулся в заводском полицейском участке (полицейский участок на частном заводе!), там избиение продолжалось до полуночи. Били саблями в ножнах, рукоятками револьверов…

В полночь принесли веревки, приказали избитым людям подняться. Они уже не могли даже встать. Их выволакивали во двор, связывали попарно, потом сбили всех в кучу и опутали веревкой всю группу. Под конвоем полицейских и конных казаков повели через город. Пристав напутствовал конвой:

— Господа! Это опасные преступники и враги царя! При малейшем вмешательстве толпы — ликвидировать!

По пути к конвою присоединяли новых избитых арестованных — в городе шла облава.

К городскому полицейскому управлению подконвойных доставили только к утру — все были избиты так, что их чуть не волоком приходилось волочь. В управлении переписали фамилии и отправили дальше — в городскую тюрьму. Клима выделили из общей группы, бросили в карцер, снова начали бить, он снова потерял сознание. Очнулся к вечеру следующего дня… И через несколько дней начал руководить и депутатским собранием, и большевистским комитетом. Находясь в тюрьме. Сначала Анна Лукинична Гущина, работница завода, выдав себя за мать Ворошилова, стала ежедневно приносить ему передачи и сообщения с воли, уносила с собой инструкции и указания. Потом… надзиратели же в городе жили, а не на Марсе. Идти со службы и бояться, что тебя пришибут работяги где-нибудь в переулке — не очень приятно. Да и сами надзиратели — не потомки буржуев и помещиков. Служащие. Получилось, что сама полиция посадила актив Луганской организации на казенные харчи и обеспечила ему охрану, а в лице служащих тюрьмы предоставила бесплатную курьерскую службу.

И никак не могла понять, что происходит в городе, почему народ не спрятался под плинтус, а стал еще активнее. Полицейские репрессии привели к противоположному результату: большевистская организация после неудачной забастовки не сократилась, а начала расти как на дрожжах, ее численность достигла 2000 человек.

Кстати, это в сравнительно небольшом городе, и не в 1917, а в 1905 году. Как-то эта цифра не очень соотносится с тем, как кургиняны представляют ленинскую партию. «Малочисленная секта меченосцев». Ну-ну…

Лето и осень в Луганске были веселыми. Стачки, забастовки, митинги — как везде. Только были «нюансы». По всей стране, особенно по губерниям юга, прошла волна еврейских погромов. Царизм пытался слить недовольство властью в канализацию, в черносотенный национализм. Луганские националисты тоже попробовали свои силы в верноподданническом антисемитизме. Евреев в рабочем городе было не очень много, да и абсолютное их большинство были такими же полунищими трудягами, как и русские с украинцами. Среди заводских рабочих черносотенцев, понятное дело, почти не было. Только единицы из среды прикормленной хозяевами верхушки. Опора черносотенства — мелкий лавочник и люмпен. Как и немецкого фашизма, его идейного собрата. Да и в нынешнем нашем национализме — тот же контингент.

После октябрьского царского манифеста по городу поползли слухи о том, что евреи готовят «гроб для Государя», собираются его извести и самим править Россией. 21 октября начался погром, сожгли мельницу местного еврея, разграбили его дом, пошли грабежи и поджоги лачуг бедных евреев. К месту погрома прибыла боевая дружина под руководством Александра Пархоменко, будущего героя Гражданской войны, близкого друга Климента Ефремовича. Пархоменко увидел, что в рядах погромщиков стоят полицейские, фактически, охраняют их. Обратился к одному из них с требованием пресечь грабеж. Тот выругался:

— А тебе какое дело, голодранец? Смотри, самого сейчас арестую.

Александр Яковлевич сплюнул:

— Ну, ладно… Ребята, — обратился он к дружинникам, — бей эту сволочь черносотенную!

Дружинники разогнали кулаками и пинками «патриотов». Полиция струсила и разбежалась. Луганские большевики собрали факты покровительства полиции погромщикам. И когда царское правительство, оскандалившись с таким «патриотизмом», попробовало от них откреститься, в стенах I Государственной Думы депутатом от Луганска, бывшим школьным учителем Клима, С.М. Рыжковым эти факты были озвучены. Скандал получился хороший.

Большевики не дали погрузить город в волну беспорядков и погромов.

Когда 17 октября вышел царский манифест, полиция была вынуждена отпустить из тюрьмы арестованных во время июльской забастовки активистов. Но членов исполкома депутатского собрания во главе с Ворошиловым оставили под стражей. Предъявили сфабрикованное обвинение в покушении на жизнь полицейских.

К тюрьме двинулась демонстрация рабочих. По некоторым сведениям — 12-15 тысяч человек. С явным намерением раскатать тюрьму по кирпичику. Власть струсила, быстренько придумали, что Клима выпускают под незначительный залог и освободили оставшихся заключенных.

И власть в городе полностью перешла в руки Исполнительного комитета депутатского собрания рабочих.

Первым делом руководители луганских большевиков К.Е. Ворошилов, А.Я. Пархоменко, Т.Л. Бондарев, И.И. Шмыров посетили казармы с расквартированными в городе казаками и солдатами. В войсковых частях сразу началось брожение. Их заменили. Ввели новые части, но командование уже не рисковало их применять для разгона демонстраций, держало в казармах.

В городе еще до революции была построена новая тюрьма, старую сносить не собирались. Больше того, ее отремонтировали, готовились к массовым арестам. Климент Ефремович приказал ее сжечь. Стены тюрьмы облили керосином, подожгли, остались одни головешки. Полицейские молчали, сидели тихо. Как мышки.

На заводах были созданы профсоюзные организации. Администрации заводов были поставлены под рабочий контроль. Из цехов вымели полицию, штрафы для рабочих были отменены, рабочий день сокращен до 8 часов.

На заседание Городской думы пришла делегация Исполкома. Потребовала ее роспуска и новых выборов. Городской голова требования удовлетворить отказался. Сразу по городу пошли демонстрации. Полиция не пробовала применять силу, только уговаривала не очень бузить. Думцы разбежались. Остался один властный орган — депутатское собрание рабочих.

Дальше — больше. Была создана народная милиция, костяк которой составили рабочие боевых дружин. Полиция была фактически изолирована. Финансировали милицию… местные буржуи. Добровольно. После беседы с ними представителей Исполкома. Никаких паяльников и утюгов. Буржуи на свои деньги вооружали рабочие боевые отряды. Один отказался. Шахтовладелец Соломон Давидович Вендерович.

К нему в гости пришел председатель Исполкома собственной персоной. Разговаривали вежливо.

— Господин Вендерович, это же в Ваших интересах дать денег на наших дружинников. О погромах вам напомнить? Кто Вас защищать будет? — Клим говорил с улыбкой, ласково.

— Не пудрите мне мозги, господин Ворошилов. А то я не знаю, а то я не знаю, кто такие большевики и зачем им оружие! Газеты я читаю.

— Ну, тогда давайте начистоту. Вы же знаете, как иногда людям нужна финансовая помощь. И люди благодарны тем, кто ее вовремя оказал. Может наступить такое время, когда и Вам наша помощь понадобится. Обещаю, что если Вы выделите средства не только в той сумме, которую определил Исполком, но еще чуть-чуть больше, то мы об этом не забудем. Вам это зачтется.

— Мне нравится ваша откровенность, господин Ворошилов, — рассмеялся шахтовладелец. — Согласен. Заплачу.

Климент Ефремович слово всегда держал. Уже после окончания Гражданской войны, когда он был командующим Северо-Кавказским военным округом, к нему на прием пришел старик. Вот этот самый Соломон Давидович. Бедствовал, попросил помочь с работой. Климент Ефремович помог ему устроиться инженером в горное управление. Бывший буржуй Вендерович до самой смерти честно работал на этом посту, умер уважаемым специалистом.

Власть Исполкома в городе была полная, дошло до того, что в Исполкоме утверждались цены на продукты и важнейшие товары в магазинах. А сама городская администрация в жизнь города не вмешивалась.

По всей стране после подавления декабрьского вооруженного восстания в Москве началась уже реакция. На всем Донбассе правительственные войска заливали кровью вооруженные выступления рабочих: Горловка, Макеевка, Юзовка…

В Луганске на самой высокой заводской трубе висел красный флаг, в приемной председателя Исполкома робко топтался посланец полицмейстера, униженно прося снять знамя, потому что его начальнику нагорит за такое бездействие…

Вы заметили, что я при описании событий в Луганске ни разу слово «Совет» не употребил? А ведь революция 1905 года главным своим итогом имела образование Советов, как прообраза будущих органов власти. В крупных промышленных центрах, охваченных революционным движением, в 1905 году Советы массово и образовывались. А в Луганске — Исполнительный Комитет депутатского собрания. Конечно, полный аналог Совета, только название другое. Некому было подсказать, как правильней назвать? Кажется, да — некому. Луганские большевики во главе с Ворошиловым форму будущего органа народовластия и путь к нему нашли самостоятельно. Не совпало только название. Это удивительный уровень политической зрелости.

В это же время началась подготовка к IV съезду РСДРП, потом получившему название «Объединительный». Последний съезд РСДРП до окончательного разрыва большевиков с меньшевиками. Обе фракции были заинтересованы в том, чтобы большинство делегатов были представлены их сторонниками. В Луганске меньшевики к тому времени потерпели сокрушительное идейное поражение, их лидеры утратили всякое влияние на рабочих и запросили помощи из Центра. Меньшевистской фракцией в Луганск были направлены опытные ораторы. Один них носил кличку «русский Бабель». Собрали большой митинг послушать этого краснобая. Оратор действительно был великолепным, сыпал цитатами из Маркса и Плеханова, шутками-прибаутками и примерами из литературы. Но не везло этим ораторам с Ворошиловым хронически. Меньшевик пытался убедить рабочих, что вооруженное восстание — это неправильное понимание Лениным марксизма и обстановки, оно приведет только к напрасным жертвам. Митинг понемногу начал бурлить, собравшиеся на нем, боевой авангард пролетариата Луганска, уже почувствовали правоту ленинской линии и верили не заезжему гастролеру, который имел сугубо интеллигентский облик, а своему вожаку — Климу, «Володьке». Начали раздаваться крики:

— Большевики, сколько этот хлюпик будет нас дурачить?

На трибуну митинга вышел Ворошилов. Цитатами «Володька» не злоупотреблял, в речи коротко, просто объяснил, что милости от помещиков и капиталистов рабочие не дождутся, а неудачи в вооруженном восстании связаны с тем, что пока еще у пролетариата мало оружия и недостает организованности, нужно учиться на своих ошибках, делать из них выводы и готовиться к новым боям, а не капитулировать.

— «Русский Бабель» мудрено говорил, а наш «Володька» — правдивистей, — вынес резолюцию митинг.

Меньшевикам в Луганске делать было нечего. Их организация бездействовала, а затем большинство меньшевиков влились в большевистскую фракцию. И этот процесс происходил не только в Луганске, и не только в революцию 1905 года. Часть меньшевиков осознала свое заблуждение, искренне осознала. Но это только часть. Другие поняли, что политических перспектив у последователей Мартова нет, и перекрасились. Большевистская организация получила прививку меньшевизма. Это был неизбежный процесс, затевать чистку партийных рядов в условиях революционной задачи создания массовой партии было и глупо, и невозможно. Потом метастазы антибольшевизма и приведут сначала к раковому поражению ЦК в 1953 году, а дальше — к гибели КПСС.

Климент Ефремович от «Донецкого Союза» РСДРП был избран делегатом IV съезда партии, и весной 1905 года выехал в Петербург. Там исполнилась его мечта — познакомиться с Владимиром Ильичом Ульяновым-Лениным. Ленин проводил в Петербурге совещание с делегатами съезда от большевистской фракции, на этом совещании и встретились. Беседа между Владимиром Ильичом и представителем большевиков Луганска длилась несколько часов. Ленин, как вспоминал потом Климент Ефремович, расспрашивал его дотошно, доходя до самых, казалось бы, незначительных мелочей. Опыт возглавляемой Ворошиловым организации, самый удачный опыт первой революции, был особенно ценен.

А дальше был выезд в Швецию, в Стокгольм, к месту проведения съезда. Разумеется, и совещание делегатов в Петербурге было конспиративным, и выезд делегатов за границу — нелегальным. В одних случаях — по поддельным документам. В других — нелегальный переход границы. Ворошилов выехал в Швецию по поддельному паспорту на фамилию «Володин», под видом путешествующего туриста.

Мне особо этот факт биографии Климента Ефремовича нравится. Сейчас поясню. Часть делегатов, которых невозможно было вывезти по поддельным документам, отправили специально зафрахтованным пароходом. Часть — как Ворошилова, с липовым паспортом и по легенде. Пограничная стража проверяла документы и проводила опрос с целью проверки при пересечении границы. Легенда не должна была при опросе рассыпаться, внешность, манеры, речь — ничто не должно было выдать проверяемого. Теперь представьте, как мог выглядеть в начале ХХ века путешествующий турист из России, к какому сословию он принадлежал?! Представили? Уж точно рабочий или крестьянин туристические поездки в те годы не совершал. Это было доступно только привилегированным, образованным сословиям. И речь другая, и облик совершенно другой. Рабочего можно было в сюртук нарядить, но сильно ему это не помогло бы. Скорее, наоборот. Несоответствие манер и лексикона внешнему виду, одежде, только подозрение вызвало бы.

Т.е., и у тех, кто занимался переправкой «Володина» в Стокгольм вопросов по соответствию легенды не было, и у пограничников России и Швеции никаких подозрений по поводу того, что под видом путешествующего туриста может скрываться малообразованный слесарь, не возникло. Пока просто этот факт запомните.

В Стокгольме произошло еще одно событие, во многом определившее жизненный путь Первого маршала. Организаторы съезда поселили Климента Ефремовича на одной квартире с делегатом по фамилии Иванович. Разумеется, фамилия его была тоже конспиративная, как и у «Володина». Это был Иосиф Джугашвили. Парни были почти ровесниками, оба начитанные, веселые, энергичные. Любившие хорошую шутку, увлеченные одним делом — революцией. Оба — непримиримые, как тогда выражались, ленинцы. Естественно, что они сразу подружились. Иначе и не могло быть. Они эту дружбу через всю жизнь и пронесли, как настоящие мужчины.

Джугашвили к тому времени входил в самый близкий к Владимиру Ильичу Ленину круг, Ворошилов был в этом круге новичком. Еще немного робел. Во время работы съезда он близко сошелся и сдружился с такими же молодыми членами партии, но уже проявившими себя во время революции. Владимир Ильич, видя, что эта группа старается держаться вместе, шутя называл их «могучей кучкой», любил, отдыхая в перерывах заседаний, проводить время с этой молодежью. Выделял их среди остальных делегатов. В «могучую кучку» входили сам Ворошилов, Ф.А. Сергеев — Артем, М.В. Фрунзе — Арсеньев, М.И. Калинин — Никаноров. Так формировалась настоящая ленинская гвардия. Не зиновьевско-бухаринско-каменевская группировка была ленинской гвардией. Назвать шайку попутчиков, которые постоянно гадили Ленину в карман, ленинской гвардией могли только наследники этой шайки, засевшие в идеологическом отделе ЦК КПСС, да их нынешние последователи в российской исторической науке.

После съезда борьба продолжалась. Хоть в Луганске против Исполкома, аналога Совета, как я уже писал, власти и не решились вывести войска, но в соседних городах шли настоящие бои. Боевая дружина Ворошилова оказывала помощь восстанию города Горловка, например. И необходимо было оружие. Его нужно было достать. Эту задачу на себя взял сам Климент Ефремович. Задача была смертельно опасной, за контрабанду оружия, да еще для целей вооруженного восстания, во времена реакции отделаться каторгой было огромной удачей. Если бы поймали, то виселица — перспектива вполне реальная, затянули бы на шее «столыпинский галстук». Первую партию оружия Ворошилов привез из Финляндии в Луганск, спрятав пистолеты под одеждой. Снова изображал из себя туриста-путешественника. Привез удачно, только партия была мелкой. Такими темпами вооружить боевую дружину было нереально.

И Ворошилов, немного поломав голову, нашел выход. Он решил изобразить из себя торгового представителя фирмы «Зингер», оружие спрятать в багаже под видом запасных частей к швейным машинкам. В Петербурге товарищи помогли ему приобрести подходящие для этих целей чемоданы, в Финляндии в них были упакованы пистолеты. Всё удалось. Полиция на станциях даже помогала «коммерсанту» уважаемой фирмы. В Миллерово, например, Клим угостил вином в буфете начальника станции и полицейского, те в благодарность его устроили на ночь на вокзале, потому что на станции не было приличной гостиницы.

От Петербурга Ворошилов ехал в одном купе с симпатичной дамой, которую провожала целая группа военных, она оказалась женой полковника, женщиной образованной и культурной. Во время поездки попутчики много разговаривали о литературе и театре, даме очень понравился «коммивояжер», когда Клим едва не отстал от поезда, она очень беспокоилась, сто-рожила его багаж. После расставания пригласила быть в гостях у них с мужем в Ростове. Разумеется, жены царских полковников слесарей в гости к себе не приглашали, не правда ли?

К.Е. Ворошилов и Г.И. Петровский. Глядя на это фото понимаешь, почему он нелегально ездил за границу под видом туриста

Теперь вспомните, под какой легендой выезжал на IV съезд РСДРП в Стокгольм Ворошилов? Турист-путешественник. Вот в том-то и дело, что когда Клим скидывал рабочую блузу и облачался в приличный костюм, то его никто не мог отличить от представителей образованных сословий империи. Т.е., проще говоря, вполне интеллигентного вида был парень. С соответствующими манерами, кругозором, речью. Жены полковников принимали его за человека своего круга. И в биографическом очерке о Клименте Ефремовиче Акшинский привел воспоминания Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича о «слесаре»: «…Я невольно обратил внимание на его особенно значительную развитость, что тогда не часто встречалось среди представителей провинциальных наших рабочих организаций. В разговоре мне стало ясно, что он много читал и что вполне разбирается в литературе».

«Особенно значительная развитость» — это из уст интеллигента Бонч-Бруевича что-то да значит.

И не надо искать никакого секрета в том, почему по приказу Ворошилова рабочие шли на смертельный риск, почему одно его слово останавливало заводы и выводило толпы людей на демонстрации. Популярность еще совсем молодого Клима среди рабочих в своей основе имела не то, что он был типом а-ля Стенька Разин. Совсем наоборот. Отчаянно смелый, принципиально честный парень, своим трудом и умом добившийся того, что его культурный уровень был «как у господ» — вот это авторитет у рабочих. Настоящий.