Веселящий газ
1
Едва я сел писать эту историю, как ко мне заскочил за содой один приятель-литератор, накануне слишком засидевшийся в Пен-клубе, и мне пришло в голову показать ему начало, на случай, если я завалил первую лунку и всю партию. Дело в том, что, если не считать анекдотов в курилке «Трутней» про шотландцев, ирландцев и евреев — да и тогда я обычно умудрялся упустить всю соль, — вашему покорному слуге в жизни не приходилось рассказывать никаких историй. Между тем все знатоки этого дела напирают на то, что удачное начало — ключ к успеху.
— Слушай, можно я тебе кое-что почитаю? — обратился я к приятелю.
— Ну, если это обязательно… — вздохнул он.
— Отлично. Понимаешь, мне хочется изложить на бумаге один довольно странный случай, который произошел со мной в прошлом году. Пока еще я не слишком продвинулся… в общем, начинается все с того, как я встретил мальчишку…
— Какого мальчишку?
— Которого я встретил, — пояснил я и приступил к чтению:
«Мальчик сидел в одном кресле, я сидел в другом. Левая щека у него распухла. Моя левая щека тоже распухла. Он перелистывал картинки в «Нэшнл джиографик», и я перелистывал. Короче, мы оба там сидели.
Он был чем-то обеспокоен, во всяком случае, мне показалось, что «Нэшнл джиографик» не поглощает его внимание полностью. Он то откладывал журнал, то снова брал в руки, то вдруг опять откладывал. Наконец в момент очередного откладывания его взгляд упал на меня.
— А где все остальные?..»
Тут мой приятель, прикрывший было со страдальческим видом глаза, вдруг встрепенулся. Он вел себя так, словно ему сунули под нос тухлую рыбу.
— Неужели такую чушь, — спросил он, — собираются напечатать?
— Частным образом. Это останется в семейных архивах для просвещения моих потомков.
— Бедняги. Насколько я могу судить, тут они никаких концов не найдут. Где, черт возьми, все это происходит?
— В Голливуде.
— Ну, так прямо и скажи! А то кресла какие-то… Что за кресла? Где они стоят?
— В приемной у дантиста, — объяснил я. — Мы там встретились с мальчиком.
— С каким мальчиком? Кто он такой?
— Потом оказалось, что это малыш Джо Кули, ребенок-кинозвезда, Кумир Американских Матерей.
— А ты кто?
— Как это кто? — Вопрос меня слегка удивил, потому что мы учились в одной школе. — Ты же знаешь меня, старина, я Реджи Хавершот.
— Да я-то знаю, но ты должен представиться читателю, он же не ясновидящий!
— А нельзя сделать так, чтобы это выяснялось постепенно, по ходу повествования?
— Ну конечно, нет, — отрезал приятель. — Когда пишешь, первое правило — сразу изложить предельно ясно, кто, когда, где и почему. Так что советую начать сначала.
Он забрал соду и исчез.
Итак, возвращаясь назад и приступая к делу по всем правилам, должен сообщить вам, что меня зовут, как и упоминалось выше, Реджи Хавершот, или Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, если уж быть совсем точным. Для друзей я просто Реджи. Лет мне двадцать восемь с хвостиком, а во время тех событий, что я описываю, было, соответственно, двадцать семь с хвостиком. Рост шесть футов один дюйм, глаза карие, цвет волос ближе к морковному.
Заметьте, что, называя себя третьим графом Хавершотом, я не имею в виду, что был им всегда. Напротив, вышел я из самых низов и в жизни пробивался собственными силами. В течение долгих лет гнул спину в качестве самого обычного Р. Д. П. Свизина, нимало не сомневаясь, что только это имя и будет высечено на моем могильном камне, когда вопрос о могильных камнях приобретет актуальность. Что же касается моих шансов выйти в графы, то они поначалу едва ли поднимались выше одного к десяти. На поле с избытком хватало опытных игроков, каждый из которых мог дать мне сто очков вперед. Однако вы сами знаете, как это бывает. Дядюшки отказываются от жизненной борьбы, кузены складывают оружие, и так, мало-помалу, шаг за шагом, не успеваете вы толком разобраться, что происходит, как вдруг — вот оно.
Ну вот, собственно, и все о моей персоне, не знаю, что тут еще можно добавить. Входил в сборную Кембриджа по боксу… Короче, я один из многих, ничего особенного, так что лучше уж сразу перейду к тому, как оказался в Голливуде.
Однажды утром, когда я налегал на яичницу с беконом в своей лондонской резиденции, раздался телефонный звонок. Старый Гораций Плимсолл спрашивал, не могу ли я зайти к нему в контору по важному делу. Ну конечно, ответил я, разумеется! И тут же отправился в путь, причем с большим удовольствием.
Мне по душе старина Плимсолл. Он семейный поверенный, и в последнее время нам пришлось изрядно пообщаться по поводу вступления в права наследства и всего такого прочего. Ввалившись в контору, я, как обычно, едва разглядел его среди всевозможных исков и постановлений. Раздвинув бумажные горы, Плимсолл выбрался на поверхность и взглянул на меня поверх очков.
— Доброе утро, Реджинальд.
— Доброе утро.
Старик снял очки, протер их и вернул на нос.
— Реджинальд, — произнес он, снова устремляя на меня свой взгляд, — вы теперь — глава семьи.
— Знаю, — кивнул я. — Смех да и только. Мне подписать что-нибудь?
— Пока нет. Дело, ради которого я пригласил вас сегодня, носит, скорее, личный характер. Хочу напомнить, что в качестве главы семьи, Реджинальд, вы несете особую ответственность и, я уверен, не станете ею пренебрегать. На вас лежат определенные обязанности, которые должны быть исполнены, невзирая ни на что. Noblesse oblige.
— О! — Я поднял брови, ощутив некоторое беспокойство. Похоже, предстояло раскошелиться. — Плохие новости, да? Какая-нибудь боковая ветвь решила запустить руку в кассу?
— Позвольте мне начать с самого начала, — вздохнул Плимсолл, смахивая с рукава судебную повестку. — Я только что имел беседу с вашей тетушкой Кларой. Она серьезно обеспокоена.
— Ах, вот как?
— Крайне обеспокоена, — кивнул он. — По поводу вашего кузена Эгремонта.
Разумеется, я сочувственно поцокал языком, но не могу сказать, чтобы сильно удивился. С тех пор как упомянутый молодой человек достиг совершеннолетия, он оставался предметом хронического беспокойства моей несчастной тетушки, снискав всеобщую известность в качестве самого одиозного гуляки в Вест-Энде. Сколько ни пытались окружающие убедить Эгремонта в бессмысленности попыток выпить все спиртное в Англии, он продолжал их предпринимать. Настоящее бульдожье упорство, старая добрая национальная черта, однако тетушку Клару это, ясное дело, не могло не волновать.
— Вы знакомы с его послужным списком? — продолжал поверенный.
Я задумчиво наморщил лоб.
— Ну… однажды после регаты я видел, как Эгремонт уговорил шестнадцать двойных виски за вечер, но побил ли он с тех пор свой рекорд, не знаю.
— В течение долгих лет его поведение было для леди Клары источником постоянной тревоги, а на этот раз…
— Стоп, не говорите, — поднял я руку, — дайте догадаться. Он украл шлем у постового?
— Нет, он…
— Бросил яйцо всмятку на электрический вентилятор? В ресторане это производит необыкновенный эффект.
— Нет, он…
— Неужели убил кого-нибудь? Ни за что не поверю.
— Нет. Он удрал в Голливуд.
— Удрал в Голливуд? — удивленно переспросил я.
— Вот именно, в Голливуд, — кивнул Плимсолл.
Я как мог выразил свое непонимание сути проблемы. Старик продолжал:
— Некоторое время назад леди Клару обеспокоило состояние здоровья вашего кузена. Дрожь в руках, жалобы на пауков, бегающих по спине… Медики с Харли-стрит посоветовали отправить его в кругосветный круиз. Свежий воздух и перемена обстановки…
Слабое место этого плана бросалось в глаза.
— На пароходах есть буфеты, — заметил я.
— Бармены получили строжайшее указание не обслуживать Эгремонта.
— Ему это вряд ли понравилось.
— Не понравилось. Его письма домой, как и почти ежедневные телеграммы, были полны жалоб и выдержаны в неизменно раздражительном тоне. На обратном пути, во время стоянки в Лос-Анджелесе, Эгремонт покинул борт судна и отправился в Голливуд, где до сих пор и пребывает.
— Ну и ну! Пьет, небось, как лошадь?
— Прямых свидетельств мы, к сожалению, лишены, но, думаю, вполне можем предположить, что дело обстоит именно так. Однако это еще не самое худшее. В крайнее волнение леди Клару привело другое…
— Другое? — удивился я.
— Совершенно верно. Отдельные фразы из писем дают основание полагать, что Эгремонт возымел намерение вступить в брак.
— Вот как?
— Да. Его слова не оставляют места для сомнений. Он либо уже обручен, либо вот-вот обручится с какой-то местной девицей, а вам, я думаю, хорошо известно, какого сорта женщины преобладают в Голливуде…
— Говорят, все как одна красотки.
— В физическом отношении они, несомненно, обладают определенными достоинствами, — поджал губы старый Плимсолл, — однако ни в коей мере не подходят в супруги вашему кузену Эгремонту.
Не знаю, не знаю. Лично мне казалось, что такому, как Эгги, еще здорово повезло, если нашлась девица, согласная с ним связаться. Разумеется, своих соображений я высказывать не стал. Старый Плимсолл слишком уж благоговел перед нашим семейством, и мое замечание его бы расстроило. Вместо этого я решил уточнить, чего, собственно, от меня хотят в возникшей ситуации. Чем я могу помочь? Так и спросил его.
Плимсолл посмотрел на меня, словно верховный жрец племени, вдохновляющий юного вождя на священную битву.
— Ну как же, Реджинальд… Вы отправитесь в Голливуд и вразумите этого заблудшего молодого человека. Положите конец его неразумным планам. Употребите все свое влияние.
— Кто, я?
— Вы.
— Хм…
— Никаких «хм»!
— Ха!
— Никаких «ха». Ваш долг очевиден. Вы не можете от него уклониться.
— Но… Голливуд — это же черт знает где!
— Тем не менее я настаиваю на том, что на вас, как на главе семьи, лежит обязанность немедленно туда отправиться.
Я задумчиво пожевал нижнюю губу. Мчаться со всех ног, чтобы подрезать на корню романтическую любовь, в которой я пока не мог усмотреть ничего плохого. Живи и давай жить другим — вот мой девиз. Если Эгги вдруг приспичило бросить якорь, почему бы и нет? Может быть, семейная жизнь изменит его к лучшему. Во всяком случае, к худшему его уже ничто не изменит.
— Хм, — снова сказал я.
Старый Плимсолл уже возился с карандашом и бумагой — очевидно, разрабатывал маршрут.
— Вы правы, — заметил он, — путь довольно долгий, но вместе с тем очень простой. Прибыв в Нью-Йорк, вы должны будете сесть на так называемый экспресс «Двадцатый век» до Чикаго. Оттуда с совсем небольшим интервалом…
Я подпрыгнул на стуле.
— Чикаго? Вы сказали — Чикаго?
— Да. Там у вас пересадка. Затем, из Чикаго в Лос-Анджелес…
— Погодите, — снова перебил я. — Тогда это куда больше смахивает на реальный план. Как раз в Чикаго через неделю или около того пройдет чемпионат мира в тяжелом весе…
Теперь ситуация представлялась в совершенно новом свете. С детства мечтая посмотреть мировой чемпионат, я никогда прежде не мог себе этого позволить, а теперь, с титулом и всем, что к нему полагается, мне это — раз плюнуть. Удивительно, что такая мысль не пришла мне в голову раньше. К изменившимся обстоятельствам жизни не сразу привыкаешь.
— А от Чикаго далеко до Голливуда? — спросил я.
— Чуть больше двух дней пути.
— Тогда ни слова больше. Я еду. Не думаю, правда, что смогу справиться со стариной Эгги, но я с ним повидаюсь.
— Вот и замечательно, — просиял старик и вдруг снова нахмурился. Наступила пауза. Я вздохнул, ожидая новых осложнений. — Э-э… Реджинальд…
— Да?
— Надеюсь, вы будете осторожны?
— Осторожен? — поднял я брови.
Плимсолл смущенно откашлялся, теребя в руках подвернувшийся арендный договор.
— Я хочу сказать, в отношении себя самого… Эти голливудские девицы, как вы только что заметили, славятся необыкновенной внешней привлекательностью…
Я от души расхохотался.
— Боже правый! Да ни одна из них на меня и не взглянет!
Он снова нахмурился. Очевидно, я задел честь семьи.
— Вы граф Хавершот.
— Я знаю. И тем не менее…
— Кроме того, если не ошибаюсь, женщины смотрели на вас и прежде.
Я понял, что он хотел сказать. Два года назад в Каннах мы обручились с девушкой по имени Энн Банистер, американской журналисткой, которая проводила там отпуск. Поскольку я в то время считался уже наследником, это событие вызвало изрядный переполох в старшей ветви рода. Полагаю, последующее расторжение помолвки явилось для всех немалым облегчением.
— Хавершоты отличаются крайней чувствительностью, — наставительно произнес Плимсолл, — они склонны принимать необдуманные решения, по воле сердца, а не разума. Поэтому…
— Ладно-ладно. Буду держать себя в руках.
— В таком случае мне нечего больше сказать. Verbum… э-э… sapienti satis. Итак, вы отправитесь в Голливуд как можно скорее…
— Не медля ни минуты! — воскликнул я.
Ближайший пароход отчаливал в среду. Прихватив чистый воротничок и зубную щетку, я едва на него успел. Краткая остановка в Нью-Йорке, несколько дней в Чикаго, и вот уже лос-анджелесский поезд катит по просторам чего-то там — кажется, Иллинойса.
И вот в этом самом поезде, на второй день пути, когда я сидел, попыхивая трубкой, на смотровой площадке и размышлял о том о сем, в мою жизнь вошла Эйприл Джун. Эффект был такой, будто я проглотил хорошую порцию динамита и кто-то поджег фитиль изнутри.
2
Если вы не в курсе, такие специальные смотровые вагоны находятся у них там, где в английских поездах — вагон охраны. Открываешь дверь и выходишь на площадку с креслами, где можно сидеть в свое удовольствие и разглядывать окрестности. В последних недостатка обычно не бывает, поскольку, как вам, вероятно, известно, Америки очень много, особенно в западной ее части, и, сев на поезд до Лос-Анджелеса, вы просто едете и едете, и этому нет конца.
Короче говоря, как я уже сказал, наутро второго дня путешествия я сидел на смотровой площадке и смотрел, когда внезапно открывшаяся дверь вышибла из меня дух.
Ну, не совсем так, конечно. Последнее предложение надо не забыть подредактировать. Я вовсе не хочу сказать, что меня треснуло по голове или что-нибудь в этом роде. Дух из меня вышибла не дверь, а то, что оказалось за ней. А именно, самая красивая девушка, какую я видел в своей жизни.
Самым первым, что поражало в ней зрителя, словно пуля, выпущенная в упор, была какая-то особенная милая, нежная, поистине ангельская кротость. Выйдя на площадку в компании проводника негроидной наружности, который положил в свободное кресло подушку, девушка поблагодарила его таким проникновенным воркующим голоском, что у меня даже пальцы на ногах поджались от удовольствия. А если добавить к кротости пару огромных голубых глаз, совершенную модель корпуса и нежную улыбку с ямочкой на правой щеке, то вы без труда поймете, почему ровно через две секунды после того, как это божественное существо ступило на сцену, мои пальцы, сжимавшие трубку, побелели от напряжения, а дыхание стало натужным и прерывистым. Свободной рукой я поспешно поправил галстук, а если бы длина моих усов позволяла их подкрутить, то я бы без всякого сомнения подкрутил их.
Наш цветной брат незаметно улетучился, видимо, вернувшись к трудам, за которые получал жалованье, а прекрасная незнакомка подошла к креслу и опустилась в него, как опускает лепестки поникший цветок. Полагаю, вам приходилось видеть поникшие цветы.
Некоторое время ничего не происходило. Она вдыхала воздух, и я вдыхал воздух. Она вглядывалась в расстилавшиеся вокруг равнины, и я занимался тем же самым. В остальном мы с таким же успехом могли находиться на разных континентах… Печаль от осознания этого факта уже начала окутывать меня, словно туман, когда вдруг девушка издала резкий вопль и стала усиленно тереть глаз. Даже наименее интеллектуально одаренному представителю рода человеческого стало бы ясно, что ей попала туда частица паровозной сажи, которой вокруг летало в избытке.
Таким образом, проблема снятия барьеров и последующего знакомства отпала сама собой. К счастью, если что-то у меня и получается хорошо, так это извлекать из глаз соринки, мушек и прочее — на пикнике или где-нибудь еще. Выхватить из кармана носовой платок было секундным делом, и мгновением позже незнакомка уже сбивчиво благодарила меня, а я прятал платок на место и смущенно отнекивался. Подумать только, еще минуту назад погруженный в отчаяние от невозможности завязать прекрасное знакомство, теперь я был на коне.
Странное дело, но никаких следов сажи я в глазу не заметил, хотя она безусловно должна была там находиться — иначе за что же девушка, как я уже сказал, меня благодарила? Да что там, просто превозносила. Спаси я ее от целой шайки маньчжурских бандитов, она и то не могла бы быть благодарнее.
— Спасибо, большое-большое спасибо! — повторила она уже в который раз.
— Не за что, — потупился я.
— Это так ужасно, когда горячая зола попадает в глаз!
— Да… или муха.
— Или комар.
— Или соринка.
— О да! Я никак не могла удержаться, чтобы не тереть.
— Я заметил, что вы терли.
— Говорят, тереть нельзя.
— Вы правы, нельзя, — кивнул я.
— А я никогда не могу удержаться.
— Да, так всегда и бывает.
— Наверное, глаз красный?
— Нет, голубой.
— Кажется, что красный.
— Нет-нет, совершенно голубой, — заверил я ее и собирался было добавить, что он точь-в-точь как летние небеса или воды замершей под солнцем лагуны, но девушка меня прервала.
— Вы лорд Хавершот? — спросила она.
Я удивился. Мой циферблат выписан довольно четко и его не спутаешь ни с каким другим, но широкой известностью едва ли пользуется. Предположить же, что мы с этой девицей когда-либо прежде виделись, было бы полным абсурдом.
— Да, — ответил я, — но откуда…
— Я видела ваше фото в нью-йоркской газете.
— Ах, ну да, конечно! — Мне сразу вспомнились те типы с фотокамерами, которые толпились в порту. — Кстати, — заметил я, вглядываясь, — почему-то ваше лицо мне тоже очень знакомо.
— Наверное, по какой-нибудь картине, — предположила она.
— Э-э… я плохо знаю…
— То есть по кинофильму.
— Кино… Боже мой! — вытаращил я глаза. — Да вы же Эйприл Джун, правильно?
Она с улыбкой кивнула.
— Я видел десятки ваших фильмов!
— Вам понравилось?
— Не то слово! Постойте, вы сказали, что были в Нью-Йорке?
— Да, на встрече со зрителями.
— Жаль, что я не знал.
— Об этом сообщалось… А почему вам жаль?
— Потому что… То есть, я хочу сказать… Просто я не стал задерживаться в Нью-Йорке, но если бы знал, что вы там, то обязательно задержался бы.
— Понимаю… — Эйприл сделала паузу, чтобы поправить выбившуюся прядку волос, которая развевалась по ветру. — Как здесь дует!
— Да, немного.
— Что, если мы пройдем ко мне в купе и я приготовлю вам коктейль? Время уже почти обеденное.
— Замечательно.
— Так пойдемте.
Пробираясь вслед за девушкой вдоль поезда, я призадумался. Из головы не шли слова старого Плимсолла. Ему легко предупреждать, но мог ли он предвидеть что-либо подобное?
Войдя в купе, она нажала кнопку звонка. Перед нами тут же предстал негроидный служитель — не тот, что нес подушку, а другой, — и Эйприл нежным воркующим голоском попросила принести лед. Проводник испарился, и она снова повернулась ко мне.
— Я совсем не разбираюсь в английских титулах.
— Правда?
— Абсолютно. Для меня нет ничего приятнее, чем свернуться калачиком на диване с хорошей английской книжкой, но ваши титулы такие сложные… В той нью-йоркской газете вас называли графом Хавершотом. Это то же самое, что герцог?
— Не совсем. Герцоги стоят чуть выше.
— Значит, то же самое, что виконт?
— О нет, — снисходительно усмехнулся я. — Виконты, наоборот, ниже. Мы, графы, смотрим на них свысока. Иногда даже подшучиваем над беднягами.
— А ваша жена — графиня?
— У меня нет жены. Но если бы была, то была бы графиней.
Глаза Эйприл задумчиво смотрели вдаль.
— Графиня Хавершот… — пробормотала она.
— Совершенно верно, графиня Хавершот.
— А Хавершот — это место, где вы живете?
— Нет, я даже толком и не знаю, что это такое. Семейное гнездо у нас в Бидлфорде, в графстве Норфолк.
— Наверное, там очень красиво?
— Ничего, домишко вполне сносный.
— И парк там есть?
— Целый лес.
— А олени?
— Есть и олени.
— Обожаю оленей.
— Я тоже. Мне попадались очень приличные олени.
Тут переносчик льда принес лед. Оставив в покое крупный рогатый скот, Эйприл принялась греметь посудой и вскоре уже смогла предложить мне выпить.
— Надеюсь, это подойдет, — застенчиво улыбнулась она. — Боюсь, я не слишком хорошо разбираюсь в коктейлях.
— Отлично, — причмокнул я. — Очень оригинально. А вы не будете?
Она покачала головой с той же кроткой улыбкой.
— Я так старомодна… Не пью и не курю.
— Боже мой! Неужели?
— Нет. Я вообще тихоня и домоседка. Одним словом, скучная особа.
— Да что вы, бросьте… Нисколько не скучная.
— Увы, это так. Это может показаться странным для девушки, которая снимается в кино, но в душе я совсем простая и домашняя. Мне хорошо лишь среди моих книг и цветов… А еще я люблю готовить.
— Да что вы говорите!
— Да-да. Мои подруги даже подшучивают надо мной. Заходят, чтобы позвать меня с собой на вечеринку, а я на кухне в простом халатике жарю какие-нибудь гренки с сыром. Обожаю свою кухню.
Я уважительно отхлебнул из бокала, с каждым ее словом все больше убеждаясь, что имею дело с ангелом в человеческом обличье.
— Значит, вы живете один в… как, вы сказали, называется это место?
— Бидлфорд. Ну, не то чтобы… То есть, я еще не совсем переехал. Титул у меня недавно. Но со временем собираюсь обосноваться, иначе старого Плимсолла удар хватит. Он наш семейный поверенный и следит, чтобы все было как положено, у него пунктик насчет этого. Главе рода положено сидеть в своем замке.
— В замке? Значит, у вас замок?
— В общем, да.
— Настоящий замок?
— Вполне.
— Старинный?
— Весь мхом зарос. Его в свое время еще Кромвель громил.
В глазах Эйприл снова появилось мечтательное выражение.
— Как приятно, наверное, иметь такой чудесный старый, — вздохнула она. — В Голливуде все новенькое, с иголочки, все показное… один внешний блеск и мишура. От этого так устаешь. Он такой…
— Показной? — подсказал я.
— Да, показной.
— И вам он не нравится? Слишком показной?
— Не нравится. Он меня ужасно раздражает. Но что поделаешь? Работа есть работа. Ради работы приходится жертвовать всем.
Эйприл снова вздохнула, и я почувствовал себя свидетелем большой человеческой трагедии. Потом героически улыбнулась.
— Не будем больше обо мне, лучше поговорим о вас. Вы первый раз в Америке?
— Да.
— А зачем вы едете в Голливуд? Вы ведь едете в Голливуд? Или выходите раньше, до Лос-Анджелеса?
— Нет, все правильно, именно в Голливуд. У меня там дело, в некотором роде. Семейные неприятности, знаете ли. У меня там кузен, который, похоже, решил свалять дурака. Вы, случайно, не знакомы с ним? Такой высокий, желтоволосый, по имени Эгремонт Маннеринг?
— Нет.
— Ну так вот, он сейчас в Голливуде и, судя по всему, собирается жениться. Насколько мы его знаем, скорее всего, на какой-нибудь пылкой красотке из кабаре. Хочешь не хочешь, приходится вставлять им палки в колеса. Для того меня и послали.
Эйприл понимающе кивнула.
— Меня не удивляет ваше беспокойство. Девицы там просто ужасны. Вот еще почему мне так неприятен Голливуд. Почти невозможно найти настоящих друзей. Многие считают меня излишне щепетильной, но я ничего не могу с собой поделать.
— Я вас понимаю. Да, проблемы…
— Лучше быть одинокой, чем общаться с людьми, чуждыми по духу, у которых на уме одни только вульгарные вечеринки. Хотя… разве ты одинок, когда у тебя есть книги?
— Вы правы.
— И цветы…
— Конечно.
— А еще кухня.
— О да!
— Ну вот, опять говорим обо мне! Расскажите что-нибудь еще. Значит, вы приехали только для того, чтобы разыскать кузена?
— Не совсем. Я, знаете ли, решил в некотором роде убить двух зайцев. В Чикаго как раз был чемпионат по боксу в тяжелом весе, и мне очень хотелось на нем побывать.
— Неужели вам нравится бокс? — поморщилась она.
— Понимаю, что вы хотите сказать, — вздохнул я. — В девяти случаях из десяти смотреть там, конечно, не на что, позорище одно… Но на этот раз бой был что надо! Ради одного только пятого раунда стоило проехать четыре тысячи миль. — Приятные воспоминания охватили меня, и я вскочил, чтобы понаглядней проиллюстрировать свой рассказ. — Все шло неплохо с самого начала, но пятый — это что-то! Чемпион с ходу загнал претендента в угол, врезал по носу и поставил синяк под глазом. Вошли в клинч, судья их растащил. Чемпион провел апперкот, претендент ответил боковыми. Еще клинч. Опять растащил. Пошел ближний бой по всему рингу. Чемпион лупит прямыми, опять угодил в лицо, кровь так и хлещет, зубы, уши летят во все стороны… А потом, перед самым гонгом, он снизу ка-ак…
Тут я запнулся, потому что Эйприл лишилась чувств. Сперва вроде бы просто прикрыла глаза, чтобы внимательней слушать, но затем склонилась набок и потеряла сознание.
Я страшно перепугался. В порыве вдохновения мне и в голову не пришло подумать, какой эффект может произвести подобный рассказ на столь нежное экзотическое растение. Что делать? Вообще-то лучший метод лечения в таких случаях — укусить за ухо, но кусать за ухо это божественное существо… Кроме всего прочего, мы недостаточно близко знакомы.
К счастью, моего вмешательства и не потребовалось. Веки девушки затрепетали, она чуть слышно вздохнула и открыла глаза.
— Где я?
Я выглянул в окно.
— Вообще-то я здесь впервые, но, думаю, где-нибудь в Нью-Мексико.
Она села.
— О, мне так неудобно!
— Что?
— Это так глупо — падать в обморок!
— Я сам виноват. Все эти кровавые подробности…
— Что вы, нисколько. Я уверена, большинству девушек они бы, наоборот, понравились, хотя мне кажется, в них есть что-то ужасно неженственное… Продолжайте, пожалуйста, лорд Хавершот, что случилось дальше?
— Нет-нет, ни за что!
— Пожалуйста!
— Ну, короче говоря, один хороший удар в челюсть, и дело в шляпе.
— Не могли бы вы подать мне воды?
Я кинулся за стаканом. Вся дрожа, Эйприл сделала крошечный глоток.
— Спасибо, — пробормотала она. — Мне уже лучше. Простите мне мою глупость.
— Что вы, никакой глупости!
— Нет, это глупо, очень глупо.
— Вовсе нет. Все произошедшее лишь делает честь вашей женственности.
Я хотел было добавить, что в жизни не видывал ничего, что потрясло бы меня глубже, чем то, как она бухнулась в обморок, но тут негроидный тип просунул нос в дверь и сообщил, что обед подан.
— Вы идите, — сказала она. — Наверное, вы умираете с голоду.
— А как же вы?
— Думаю, мне лучше остаться и немного отдохнуть. Я все еще… Нет-нет, идите.
— Какой же я болван!
— Почему?
— Остолоп! Нести при вас такое!
— Не надо, прошу вас! Идите обедать.
— А вам не нужна помощь?
— Нет.
— Вы уверены?
— Вполне. Полежу, подумаю о цветах… Я так часто делаю — просто лежу и думаю о цветах. Чаще всего о розах. Тогда мир снова кажется прекрасным и благоуханным…
Наконец я отчалил и, прожевывая свой бифштекс с жареной картошкой, предался весьма усердным размышлениям.
У меня не было сомнений в том, что произошло. Подобные вулканические симптомы ни с чем не спутаешь. Мужское сердце не станет так колотиться ни с того ни с сего. На этот раз все по-настоящему, а то, что мы с Энн Банистер два года назад приняли за страсть, просто ерунда, второсортный товар. Стало быть, деваться некуда. Любви, наконец, удалось опутать своей шелковой сетью Реджинальда Хавершота.
Я подозревал это с самого начала. В тот момент, как перед моими глазами появилась эта девушка, у меня возникло отчетливое ощущение, что она просто создана для меня, и все, что происходило потом, лишь укрепляло его. Ее милая, нежная кротость и мечтательность — вот что разбило меня наголову. Наверное, так всегда бывает со здоровяками вроде меня, нас инстинктивно тянет к таким вот хрупким цветочкам.
В глубокой задумчивости я покончил с бифштексом и придвинул к себе блюдо с яблочным пирогом и сыр.
3
Почему я пребывал в глубокой задумчивости? Потому что вполне отдавал себе отчет в том, что все это, как говорится, только присказка, а сказка будет впереди. Любовь с первого взгляда — это замечательно, но вот что дальше? Как быть теперь? Иными словами, что мне следует предпринять, какие шаги, дабы рассчитывать на счастливое будущее? Прежде чем наши имена огласят в церкви и священник спросит, согласен ли ты, Реджинальд, и так далее, придется еще немало попыхтеть. Легкая победа мне ни в коей мере не светит.
До сих пор я на эти темы не распространялся, но в моей внешности присутствуют определенные недостатки, которые никак не позволяют мне идти нарасхват, в смысле отношений с противоположным полом. Ну не красавчик я, что тут поделаешь. Наружностью пошел в папашу, а если бы вам доводилось видеть моего папашу, то вы поняли бы меня без слов. Он был храбрый солдат и отличный игрок в поло, но лицом скорее смахивал на гориллу — даже больше, чем многие гориллы, — и в кругу сослуживцев получил ласковое прозвище Примат. Я — его живой портрет.
Для девушек такие вещи имеют серьезное значение. Они не склонны связывать свою судьбу с индивидом, внешний облик которого внушает опасение, что он может в любой момент вскарабкаться на дерево и начать швыряться кокосами.
Во всяком случае, исправлять что-либо было уже поздно, оставалось лишь надеяться, что Эйприл обладает одной из тех редких натур, которые способны, так сказать, пронзить взглядом грубую оболочку и разглядеть под ней душу. Потому что, если уж говорить о душах, душа у меня вовсе не так уж плоха. Само собой, не настолько, чтобы писать о ней в газетах, но вполне приличная душа, на уровне.
Однако день проходил за днем, и постепенно я немного приободрился. Мои акции явно росли. Трудно вообразить более приятельские отношения, чем наши с Эйприл в мою первую голливудскую неделю. Мы катались в автомобиле, ездили на пляж, вели долгие беседы в теплых цветущих сумерках. Она делилась со мной заветными мечтами, а я распространялся о Бидлфордской усадьбе, о том, как графинь представляют ко двору и пускают на королевскую трибуну на скачках в Аскоте, и обо всем остальном, что ей было интересно. Ничто в поведении Эйприл не давало повода предположить, что моя внешность обитателя зоопарка ей сколько-нибудь неприятна. Короче говоря, к концу недели я настолько воспрянул духом, что решился рискнуть и предпринять решительные действия.
Нажать главную кнопку и запустить машину я решил на вечеринке, которую Эйприл устраивала в своем доме на Линден-драйв. Вообще-то, призналась она, такие сборища ей, скорее, неприятны своей пустотой и бессмысленностью, но в ее кругу было принято их устраивать, особенно после долгого отсутствия. Планировался веселый ужин в саду на природе, обычный для Беверли-Хиллз, когда ты сам себя обслуживаешь у буфетной стойки, сам ищешь место, где пристроиться с тарелкой, и завершаешь трапезу нырянием в бассейн. Собираться предлагалось с девяти до десяти. Я явился без четверти десять и, как оказалось, поспешил. Под цветными фонарями уже прогуливались редкие пары гостей, но Эйприл все еще одевалась и оркестр не начал играть. Было очевидно, что затишье не скоро сменится всеобщим весельем.
Раз так, решил я, то лучше всего скоротать время у стола с напитками, подкрепившись стаканчиком-другим. Ввиду предстоящей кампании я хотел быть в наилучшей форме, в которой пока себя не чувствовал, ибо полночи не мог заснуть из-за зубной боли.
Подойдя к столу, я вынужден был отметить, что моя идея подкрепиться, хоть и весьма удачная, не отличалась оригинальностью, ибо она также пришла в голову какому-то долговязому типу с желтоватыми волосами. Он, похоже, прочно окопался у стола, никому не собираясь уступать место, и явно имел большой опыт пребывания в барах. Что-то в его облике и манере поднимать и опускать бокал показалось мне странно знакомым. И эти волосы… Где я их раньше видел? Неужели?
— Эгремонт! — воскликнул я.
К счастью, он уже успел осушить свой бокал, потому что в ответ на мое приветствие подпрыгнул дюймов на шесть. Приземлившись, доверительно наклонился к бармену за стойкой. Грудь его тяжко вздымалась.
— Скажите, — спросил он глухим дрожащим голосом, — вы не слышали только что голос?
Бармен сказал, что слышал что-то про ремонт.
— О, вот как?
— Эгги, старый осел! — снова позвал я.
На этот раз он обернулся и уставился на меня. Лицо его осунулось, глаза лихорадочно блестели.
— Реджи? — неуверенно произнес он. Потом, поморгав, осторожно протянул руку и ткнул меня в грудь. И лишь ощутив твердую поверхность, расплылся в счастливой улыбке. — Уфф!
Получив от бармена очередную порцию виски, Эгги сделал хороший глоток и только потом вновь заговорил. Голосом, полным укоризны.
— Реджи, старина, никогда в жизни больше так не делай, — сказал он, смахивая со лба капельки пота, — даже если мы с тобой проживем миллион лет! Я думал, ты за тысячи миль отсюда, и вдруг твой голос зовет меня по имени… такой жуткий и глухой… словно дух, предвещающий смерть. Если я чего и боюсь, так это голосов. Пока ты их не слышишь, все в порядке, но когда начинаются голоса, это начало конца.
Эгги передернул плечами и одним глотком прикончил виски, что его, похоже, окончательно успокоило.
— Ну-ну, — хмыкнул он, — стало быть, и ты здесь, Реджи. Давненько я тебя не видел, с полгода, наверно. Кой черт принес тебя в Голливуд?
— Да вот, хотел тебя повидать.
— Да ну?
— Ну да.
— Вот это по-родственному! Давай, глотни чего-нибудь. Шотландское виски здесь отменное. Эй, бармен, будьте добры, виски с содовой для моего кузена, и мне то же самое!
Я предостерегающе поднял руку.
— Нет-нет, пожалуй, больше не стоит.
— Да ты же еще не начал! — удивился Эгги.
— Я имел в виду тебя. Ты уже хороший.
— Только наполовину, — поправил он, будучи привержен к точности в этом вопросе.
— Ладно, пускай наполовину, но сейчас еще только десять.
— Если человек к десяти часам пьян только наполовину, значит, он плохо старался. Не беспокойся обо мне, Реджи, старина. Ты еще не знаешь всех чудес калифорнийского климата. Он такой бодрящий, что хоть изо дня в день пей все, что не лень, а старушка печень даже не пискнет! Вот почему Калифорнию называют земным раем, а люди целыми поездами прут сюда со всего Среднего Запада с высунутым языком. Да ты, небось, сам за этим приехал, так ведь?
— Я приехал, чтобы увидеться с тобой.
— Ах, да… Ты, кажется, уже говорил.
— Вот-вот.
— Ну так разве я не сказал, что это по-родственному?
— Сказал.
— Так оно и есть. Более чем. Ты где остановился?
— Снял коттедж в Саду Гесперид.
— Как же, отлично знаю это место. А винный погреб у тебя на уровне?
— У меня есть бутылка виски, если ты о нем.
— Именно о нем, о чем же еще! Непременно тебя навещу. Лишний родник никогда не помешает. А пока пей до дна и наливай еще!
С самого начала нашего разговора что-то не давало мне покоя, и только теперь я понял что. В поезде мы говорили с Эйприл про Эгги, и она совершенно определенно заявила, что не знает его. Однако вот же он, здесь, у нее, командует как у себя дома…
— А здесь ты что делаешь? — спросил я, решив немедленно прояснить ситуацию.
— Чертовски хорошо провожу время, — расплылся он в улыбке, — особенно теперь, когда гляжу в твое честное лицо. Как приятно повидать тебя снова, Реджи! Не забудь мне потом рассказать, каким ветром тебя занесло в Калифорнию…
— Ты знаком с Эйприл Джун?
— Эйприл как?
— Джун.
— А что с ней?
— Я спрашиваю, ты с ней знаком?
— Нет, но с радостью познакомлюсь, и со всеми остальными. Вы с ней друзья?
— Это ее вечеринка.
— Рад за нее.
— Значит, ты не приглашен?
Его лицо прояснилось.
— Ах, вон оно что! Теперь понимаю, к чему ты клонишь. Это же Голливуд, дружок, здесь не нужно никаких приглашений! Просто смотришь, где цветные фонарики, и заходишь. Самые счастливые вечера я провел среди людей, которые понятия не имели, кто я такой. Однако сегодня, как ни странно, я присутствую здесь по праву. Меня привели! Как, ты сказал, ее зовут? Эйприл…
— Джун.
— Вот-вот. Теперь припоминаю. Моя невеста работает пресс-секретарем как раз у этой самой Эйприл Джун, вот она-то меня и привела.
Давно уже гадая, как перейти к деликатным темам, я тут же ухватился за представившийся повод.
— Я как раз хотел с тобой об этом поговорить…
— О чем?
— О твоей помолвке.
Говорил я несколько сухо, с отчетливой главосемейной ноткой, побуждаемый уколами старушки-совести, которая вдруг решила напомнить о себе. Надежды, возлагавшиеся на меня Плимсоллом и тетушкой Кларой, пока никак не оправдывались. Посланный, чтобы вернуть на путь истинный этого оболтуса, я за целую неделю палец о палец не ударил. Как сошел с поезда в Лос-Анджелесе, так ни разу и не вспомнил о поручении. Вот что может сделать с человеком любовь.
Эгги напряженно обдумывал мои слова.
— О помолвке? — переспросил он.
— Да.
— О моей помолвке?
— О твоей.
— А что с ней?
— Вот именно, что с ней?
— Я — счастливейший из смертных.
— В отличие от тетушки Клары, — сухо заметил я.
— Какой тетушки Клары?
— Твоей матери.
— Ах, мамаша! Как же, помню. Выпьем за нее!
— Нет.
— Ну, как хочешь. Хотя это не слишком вежливо. Так что там с ней стряслось? Почему она не счастливейший из смертных?
— Потому что совсем извелась из-за тебя.
— Боже правый, с какой стати? Со мной все в порядке.
— Ни черта не в порядке! Стыдись, Эгремонт! Удрал в Голливуд и качаешь в себя всякую дрянь, как насос…
— Меньше пафоса, старина! — слабо запротестовал он. Не в бровь, а в глаз. Я и правда несколько переборщил.
Однако мне казалось, что возвышенный стиль был здесь как раз к месту. Нет ничего лучше старого доброго викторианства, если хочешь кого-нибудь от души пропесочить.
— Говорю как могу. На тебя тошно смотреть!
Лицо Эгги исказилось болезненной гримасой.
— И это говорит Реджинальд Хавершот? — укоризненно начал он. — Мой кузен Реджинальд, который в позапрошлый Новый год в компании со мной и Стинкером Помроем расколотил двадцать три бокала в Европейском кафе и был вышвырнут оттуда со скандалом и дракой…
Я остановил его спокойным жестом. Истинная любовь настолько очистила меня, что воспоминания о былых подвигах вызывали лишь отвращение.
— Не будем об этом, сейчас меня интересуют твои дела. Ты давно помолвлен?
— Довольно-таки.
— Значит, собираешься жениться?
— Да, мой друг, именно так.
Я затруднился сразу что-либо ответить. Старый Плимсолл велел мне употребить все свое влияние, но где его взять? У Эгремонта собственных денег больше чем достаточно. Пригрози я, что оставлю его без единого шиллинга, он лишь попросит показать ему этот шиллинг, пожмет плечами и пойдет своей дорогой.
— Ну что ж, если собираешься, — сказал я, — то, по крайней мере, бросил бы пить…
Эгги покачал головой.
— Ты не понимаешь, старина. Я не могу. У меня есть подозрение, что эта девушка решилась на помолвку в надежде меня исправить. Представляешь, как глупо она себя почувствует, если я вдруг возьму и исправлюсь сам, без ее помощи! Это совсем собьет ее с толку. Чего доброго, совсем потеряет интерес и бросит меня. Тут не все так просто, знаешь ли. Мне представляется самой надежной и здравой политикой поддерживать разумную степень опьянения до самого венчания, а потом, в течение медового месяца, постепенно снижать градус.
Теория казалась не хуже всякой другой, однако у меня не было времени в нее вникать.
— Кто эта твоя невеста?
— Ее зовут… м-м… — Эгги мучительно наморщил лоб. — Э-э… Спроси ты меня еще час назад — даже полчаса… О! — оживился он. — Вот и она! Пусть сама и скажет!
Он приветственно помахал рукой. Я обернулся. Через лужайку к нам направлялась девушка. Довольно стройная, но хорошенькая или нет, я определить не мог, потому что лицо оставалось в тени. Она помахала в ответ.
— Эгги, вот ты где! Так я и думала.
Звук ее голоса заставил меня вздрогнуть и вглядеться пристальнее. В тот же самый момент что-то в моем облике заставило ее саму вздрогнуть и уставиться на меня. И так мы вглядывались друг в друга несколько мгновений, пока последние сомнения не отпали.
Она смотрела на меня, я — на Энн Баннистер.
4
— Энн! — воскликнул я.
— Баннистер! — подхватил Эгги, хлопнув себя по лбу. — Я знал, что рано или поздно вспомню! Так и вертелось на языке. Привет, Энн! Познакомься с моим кузеном Реджи.
— Мы уже встречались, — сказала она.
— В смысле, не сегодня?
— Задолго до сегодня. Мы — старые друзья.
— Старые друзья?
— Очень старые.
— Тогда мы просто обязаны за это выпить. Эй, бармен…
— Нет, — отрезала Энн. — И вообще, хватит ошиваться у стойки.
— Но разве мы не отпразднуем…
— Нет.
— О! — Эгги тяжело вздохнул.
— Эгремонт Маннеринг, ты сейчас пойдешь прогуляешься и вернешься трезвым как стеклышко.
— Я уже как стеклышко…
— Тогда как алмаз! Ни слова больше!
С Энн всегда было трудно спорить. Я заметил это еще в прежние времена. Маленькая, живая, полная огня и энергии, из тех, кто умеет расчистить себе путь. Эгги потрусил прочь, как овечка, с безропотным видом, и мы остались вдвоем.
Некоторое время царило молчание. Я погрузился мыслями в прошлое, она, по-видимому, тоже.
Для полноты картины я, пожалуй, расскажу о прошлом, в которое мы погрузились. Энн Баннистер, как я уже упомянул, была журналисткой, и мы познакомились во время ее отпуска в Каннах. Очень подружились, я сделал предложение, она не возражала. Все шло как по маслу, до поры до времени.
Потом, совершенно неожиданно, помолвка расстроилась. Наша любовь мчалась вперед на всех парах, и вдруг — крушение. Случилось вот что. Однажды тихим вечером мы сидели рядышком на веранде казино Пальм-Бич, любуясь водами средиземноморской лагуны, залитой лунным светом. Энн сжала мою руку и нежно прижалась ко мне, ожидая слов любви, на которые имела полное право рассчитывать. Я обнял ее за плечи и сказал:
— Черт, мои ноги!
Я имел в виду, что они болели. В тот момент, когда я обнял ее, боль прямо-таки пронизала меня. В тот вечер я обул новые лакированные туфли, а вы знаете, что творят эти модные фасоны с человеческими конечностями. Впрочем, я не отрицаю, что момент для моего замечания был выбран не самый подходящий. Энн восприняла его в штыки. Она была явно разочарована. Даже отвернулась, причем с весьма раздраженным видом. В надежде исправить положение я наклонился, чтобы нежно поцеловать ее в затылок.
На самом деле все было правильно, в смысле, само намерение, однако я не учел, что во рту у меня дымилась сигара, а когда осознал этот факт, было уже поздно. Отпрыгнув и зашипев, как ошпаренная кошка, Энн обозвала меня бесчувственным пентюхом и заявила, что между нами все кончено, а когда на следующий день я явился в гостиницу с цветами, чтобы начать все сначала, оказалось, что она уехала. Так она и ушла из моей жизни…
Чтобы вернуться теперь, через два года.
Признаюсь, я несколько растерялся, оказавшись лицом к лицу с осколком тех безвозвратно ушедших дней. Сталкиваясь с девушкой, с которой когда-то был помолвлен, всегда испытываешь неловкость. Не знаешь толком, как себя вести. Если радуешься жизни, ей обидно, а если вешаешь нос, то так и видишь ее злорадную ухмылку, мол, ага, получил, так тебе и надо! О собственной гордости тоже не следует забывать. Пожалуй, лучше всего состроить этакую холодную непроницаемую мину, как у героев романов.
Что касается Энн, то она уже вполне овладела собой — женщины искушеннее в этих делах, чем мужчины.
— Ба! — сказала она, приветливо улыбнувшись, словно я был просто знакомым, мало что значащим для нее, но которого приятно вновь увидеть. — Реджи! Какими судьбами?
Ну что ж, все правильно. В конце концов, что было, то прошло. Драма осталась позади. Когда она порвала со мной, я здорово дергался. Не стану врать, что потерял сон и мне кусок в горло не лез — сплю я всегда как бревно и ем от души трижды в день, невзирая ни на какие душевные трагедии, — но все же что-то в моей жизни разладилось. Ходил мрачный, раздраженный, много курил, почитывал слезливые сонеты, в общем, вы понимаете. Однако теперь все давно уже прошло, и мы вполне могли общаться спокойно, как друзья, так что, следуя ее примеру, я ответил легко и добродушно:
— Привет! Рад тебя видеть.
— Как поживаешь?
— Спасибо, неплохо.
— Ноги больше не беспокоят?
— Нисколько.
— Вот и отлично.
— Выглядишь на все сто.
Тут я нисколько не преувеличил. Энн была из тех, кто всегда выглядит так, словно только что сделал гимнастику и принял холодный душ.
— Спасибо, не жалуюсь. А тебя каким ветром занесло в Голливуд?
— Да так, разные дела… — Я замялся. Возникла неловкая пауза. — Так ты, значит, обручилась со стариной Эгги?
— Да. Меня, похоже, тянет к вашей семье.
— Пожалуй.
— Ты не против?
Я подумал, прежде чем ответить.
— Ну, на мой взгляд, это, пожалуй, самое лучшее, что Эгги сделал за всю свою жизнь. А вот ты… Твое будущее представляется не слишком радужным.
— Почему? Тебе не нравится Эгги?
— Я люблю его как родного брата, мы друзья с младенчества, только мне кажется, что для домашнего употребления тебе больше подошел бы кто-нибудь, кто хоть иногда бывает трезвым.
— У Эгги все в порядке.
— Это точно, — хмыкнул я. — Его-то все устраивает.
— В нем много хорошего.
— О да! И с каждой минутой все больше.
— Его главная беда — слишком много денег и свободного времени. Все, что ему нужно, это работа, и я нашла ему работу.
— И он согласился? — недоверчиво спросил я.
— Еще бы не согласился.
Я уважительно взглянул на нее.
— Энн, ты просто чудо!
— С какой это стати?
— Никому еще не удавалось запрячь Эгги.
— Ну что ж, все когда-нибудь бывает в первый раз. Завтра он начнет работать.
— Здорово! Не могу не посочувствовать тому, на кого он будет работать, но все равно здорово. Все родственники так волновались…
— И неудивительно. Вот уж кто умеет заставить семью поволноваться! Иов легко отделался, что не был с ним в родстве.
Сад наполнялся гостями, и жаждущие души потянулись к нашему столу, как львы к водопою. Мы отошли в сторону.
— А ты чем занимаешься? — поинтересовался я. — Небось трудишься как пчелка?
— Ага, — кивнула она. — Какая ни есть, а работа.
— Что значит, какая ни есть? Ты как будто не слишком довольна?
— Не очень.
— А мне казалось, что тебе очень подходит заниматься рекламой.
— Чем? — подняла брови Энн.
— Эгги сказал, что ты — пресс-секретарь Эйприл Джун, — пояснил я.
— Он слегка поспешил. Я только надеюсь им стать, но пока еще ничего не решено. Вот если выгорит одно дельце…
— Какое?
— Да так, один мой план. Если получится, как задумано, она даст «добро», так и сказала. Дня через два будет ясно, а пока я то ли гувернантка, то ли нянька.
— Как? — не понял я.
— Не знаю даже, как толком объяснить, — поморщилась Энн. — Ты слышал что-нибудь о малыше Джо Кули?
— А, ребенок-кинозвезда, — кивнул я. — Эйприл Джун, кажется, говорила, что он снимался в ее последнем фильме.
— Он самый. Вот за ним я и присматриваю. Хожу следом, охраняю и все такое.
— А как же газета? Я думал, ты журналистка.
— Была до последнего времени, но наступил кризис, и из газеты меня уволили. Я было сунулась в другие, но куда там — в наше время даже внештатной работы не найдешь. Вот и пришлось браться за что попало, не помирать же с голоду. Так и оказалась нянькой при Джо.
У меня сжалось сердце. Я знал, как она любила свою работу.
— Вот ведь как… Сочувствую.
— Спасибо, Реджи, я знаю, какое у тебя доброе сердце.
— Ну, не знаю, — смутился я.
— Да-да, прямо золотое, — улыбнулась она. — Если бы не ноги…
— Черт побери! — вскинулся я. — Может, хватит твердить об этом?
— Разве я твержу?
— Еще бы! Уже второй раз выкапываешь на свет божий мои несчастные ноги! Если бы ты знала, как они меня достали в тот вечер… Я думал, они вот-вот разлетятся вдребезги. Ладно, что уж теперь… Я правда переживаю за тебя. Работенка, конечно, не сахар.
— Ну, на самом деле она не так уж плоха. Не буду строить из себя мученицу. Малыш Джо просто прелесть, он такой забавный.
— Так или иначе, это не для тебя. Я же знаю, ты любишь бывать здесь и там, высматривать, вынюхивать, искать горяченькое, или как там оно у вас называется…
— Спасибо за сочувствие, Реджи, но ты не слишком переживай, думаю, все скоро наладится. Я почти уверена, что то, о чем я говорила, получится — иначе просто быть не может, — и тогда я восстану из праха и воспарю к новым высотам.
Конец ознакомительного фрагмента.
