Те, кто уходят

Патриция Хайсмит, 1993

Трагическая и необъяснимая гибель жены раскалывает надвое жизнь Рея Гаррета. Казалось бы, молодых супругов, увлеченных карьерой в мире искусства, ждало безоблачное будущее, однако вскоре после свадьбы юную жену находят в ванне со вскрытыми венами. Версия самоубийства не устраивает отца девушки, и, встретившись в Венеции с бывшим зятем, он открывает на него настоящую охоту. На пустынных ноябрьских набережных, где слышен только плеск свинцовых волн, одержимый ненавистью преследователь подстерегает свою жертву. Однако после двух неудачных покушений они странным образом меняются ролями…

3

Рей намеренно опоздал на пятнадцать минут, но этого оказалось мало: Коулман еще не появился. Рей дважды обошел большой зал ресторана, но Коулмана не обнаружил. Он вышел и заглянул в ближайший бар, заказал виски.

Потом увидел в окне: Коулман с женщиной и молодым человеком прошли мимо бара, Коулман громко смеялся над чем-то, сотрясаясь всем телом. А всего-то прошло две недели со дня смерти его единственного ребенка. Странный человек. Рей допил виски.

Он вошел в ресторан, когда решил, что дал им достаточно времени, чтобы усесться. Нашел их во втором зале. Рею пришлось подойти почти вплотную, прежде чем Коулман соблаговолил поднять голову и поздороваться.

— А, Рей! Садись. Инес… Позволь тебе представить Инес Шнайдер. Рей Гаррет.

— Enchanté^[8], месье Гаррет, — сказала она.

— Enchanté, мадам, — ответил Рей.

— И Антонио Сантини, — сказал Коулман, показывая на темноволосого кудрявого молодого итальянца за столом.

Антонио привстал и протянул руку:

— Piacere^[9].

— Piacere, — ответил Рей, пожимая протянутую руку.

— Садись, — велел Коулман.

Рей повесил пальто на крючок и сел. Он взглянул на Инес, которая смотрела на него. Это была темная блондинка лет сорока пяти, миниатюрная, в дорогих украшениях. Нельзя сказать, чтобы она была красива; у нее был срезанный и довольно заостренный подбородок, но Рей ощущал тепло и женственность, даже что-то материнское, а это и было самым привлекательным в ней. И опять, глядя на оплывшее лицо Коулмана, его неаппетитные каштановые усы, лысую голову, покрытую веснушками после Мальорки, представляя его здоровенный живот, спрятанный сейчас под столом, Рей спрашивал себя, каким образом тот привлекает женщин столь утонченных, какой ему представлялась Инес. Когда Рей познакомился с ним и с Пегги прошлой весной на выставке на Виа Маргутта, Коулман был с другой женщиной, того же типа, что и Инес. «Мой отец всегда прощается первым», — услышал Рей голос Пегги у себя в ушах и нервно подался вперед на стуле.

— Вы художник? — спросил по-итальянски сидевший справа от него Антонио.

— Я плохой художник. А вот как коллекционер я лучше, — ответил Рей.

У него не было ни сил, ни интереса спрашивать про работу Антонио. Коулман упоминал, что Антонио — художник.

— Очень рада видеть вас наконец, — сказала Инес Рею. — Думала, мы встретимся в Риме.

Рей слегка улыбнулся, не зная, как ответить. Это не имело значения. Он чувствовал, что Инес симпатизирует ему. Она пользовалась хорошими и довольно сильными духами, была одета в зеленое с черным трикотажное платье и носила серьги с подвесками зеленого камня.

Подошел официант, и они сделали заказ. После чего Инес спросила у Рея:

— Вы возвращаетесь в Штаты?

— Вообще-то, да. Но сначала лечу в Париж. Нужно встретиться там с некоторыми художниками.

— Мои работы его не интересуют, — пробормотал Коулман через сигарный дым.

— Ах, Эдвард, — сказала Инес, произнося его имя как «Эдуард».

Рей притворился, что не расслышал. Его не привлекала нынешняя поп-артовская фаза творчества Коулмана, но ему просто никогда не приходило в голову пригласить Коулмана в свою галерею. Коулман теперь считал себя «европейцем». Насколько знал Рей, Коулман не был и не хотел быть представлен в какой-либо нью-йоркской галерее. Он бросил работу инженера-строителя, когда Пегги было четыре года, и тогда же начал рисовать. Рей симпатизировал ему за это, а мать Пегги за это же самое развелась с ним и забрала Пегги себе. (И может быть, тут не обошлось еще без одной женщины.) Не прошло и года, как мать Пегги погибла в автокатастрофе. Коулману, жившему тогда в Париже, сообщили, что у него на попечении дочь и что его покойная жена, богатая женщина, учредила фонд Пегги, к которому Коулман не имеет права прикасаться, но из которого будет оплачено образование девочки, а по достижении двадцати одного года этот фонд будет приносить ей доход. Обо всем этом Пегги рассказала Рею. Пегги исполнился двадцать один, когда они уже состояли в браке, и четыре месяца она получала доход. Она объяснила Рею, что не может передать деньги отцу или кому-нибудь другому. А в случае ее смерти все деньги отойдут ее тетушке в Америке.

— Вы собираетесь открыть галерею в Нью-Йорке? — спросила Инес.

— Да. Мой партнер, Брюс Мейн, пока еще не нашел помещение. Мы пытаемся. — Рей говорил с трудом, делая над собой усилие. — У меня эта идея давно родилась. Мы с Пегги… мы… — Он невольно посмотрел на Коулмана и увидел, что тот впился в него своими расчетливыми глазками. — Мы собирались уехать в Нью-Йорк, проведя год на Мальорке.

— Чуть больше года, — вставил Коулман.

— Пегги хотела остаться подольше, — сказал Рей.

Коулман пожал плечами, словно выражая недоумение или подчеркивая, что желание Пегги не осуществилось.

— В Венеции вы тоже встречаетесь с художниками? — спросила Инес.

Рей был благодарен ей за вежливый тон.

— Нет, — ответил он.

Принесли заказ. Рей заказал себе каннеллони. Мясо было отвратительное, а макароны, мягко говоря, неаппетитные. Коулман же поглощал еду с аппетитом.

— Так о чем ты хотел поговорить? — спросил Коулман у Рея, налив из графина вино сначала себе, а потом Рею.

— Не могли бы мы встретиться завтра? — ответил вопросом Рей.

Антонио ловил каждое их слово, прислушиваясь к разговору, и Рей был склонен относиться к нему как к кому-то незначительному; но едва он подумал об этом, ему пришло в голову, что Антонио, возможно, напарник Коулмана, молодой человек, который за небольшие деньги поможет ему избавиться от Рея. Он взглянул в блестящие темные глаза Антонио, посмотрел на его большой рот с довольно толстыми губами, лоснящимися от оливкового масла, но не смог прийти ни к какому выводу относительно него. А Коулман, разговаривавший с Инес, не ответил на его предложение о завтрашней встрече.

— Где ты остановился? — спросил Коулман у Рея.

— В пансионе «Сегузо».

— Это где?

— У Академии.

В задней части зала за большим столом, окруженным людьми, было очень шумно.

Рей наклонился к Коулману и сказал:

— В какое время завтра мы могли бы встретиться?

— Не уверен насчет завтра, — ответил Коулман, поглощая еду и не глядя на Рея. — У нас тут есть друзья. И сегодня вечером они присоединятся к нам. — Коулман посмотрел на дверь, потом на часы. — Во сколько они обещали? — спросил он у Инес.

— В половине десятого, — ответила Инес. — Ты же знаешь, они едят рано.

Рей молча выругал себя за то, что приехал сюда сегодня. При сложившихся обстоятельствах ему не оставалось ничего иного, кроме как оставаться учтивым и уйти при первой же возможности. Но он не мог придумать ничего, абсолютно ничего, чтобы сказать Инес. Ни одного слова хотя бы о Венеции.

Время тянулось медленно. Антонио говорил с Инес и Коулманом о скачках в Риме. Он был полон энтузиазма. Рей не мог это слушать.

Коулман встал, бросив на стол салфетку:

— Ну что? Лучше поздно, чем никогда. Вот и они!

К столу подошли мужчина и женщина, и Рей с трудом попытался сосредоточиться на них.

— Привет, Лаура! — сказал Коулман. — Френсис, как поживаете? Мистер и миссис Смит-Питерс, мой… бывший зять Рей Гаррет.

Рей встал и вежливо подтвердил это грубоватое представление, а также принес недостающий стул. Новоприбывшие выглядели как обычные средние американцы лет пятидесяти пяти, и, судя по их виду, деньги у них водились.

— О, мы уже поели, спасибо, — сказала Лаура Смит-Питерс, усаживаясь. — Мы ведь американцы. Мы по-прежнему предпочитаем ужинать около восьми, — сказала она, обращаясь к Инес.

У нее были рыжеватые волосы и высокий, довольно гнусавый голос. По тому, как она произносила «р», Рей заключил, что она родом из Висконсина или Индианы.

— А мы на полупансионе в «Монако» и сегодня решили поесть там, потому что на ланч ездили в другое место, — с шутливой точностью сказал мистер Смит-Питерс, и на его птичьем лице, обращенном к Инес, появилась улыбка.

Рей почувствовал, что миссис Смит-Питерс собирается заговорить с ним, несомненно о Пегги, и приготовился.

— Мы очень огорчились, узнав об этой трагедии в вашей жизни, — сказала она. — Мы знали Пегги с ее восемнадцати лет. Но не очень хорошо знали — она все время была занята учебой. Такая милая девушка.

Рей кивнул.

— Мы из Милуоки. Вернее, я. Мой муж калифорниец, но мы бо́льшую часть жизни прожили в Милуоки. Если не считать последнего года. А вы откуда?

— Из Сент-Луиса, — ответил Рей.

Коулман заказал еще литр вина и бокалы для Смит-Питерсов. Но миссис Смит-Питерс не хотела вина и в конце концов, поддавшись уговорам Коулмана, согласилась выпить чаю.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Рей у мистера Смит-Питерса, чувствуя, что этот вопрос не доставит неудобств.

— Производством спортивного оборудования, — без промедления ответил мистер Смит-Питерс. — Мячи для гольфа, теннисные ракетки, оборудование для подводного плавания. В Милуоки сейчас всем командует мой партнер по бизнесу, а мне доктор прописал полный покой. Инфаркт год назад. И вот теперь мы рискуем сломать себе шею, когда поднимаемся по трем пролетам каменной лестницы во Флоренции^[10] — мы там сейчас живем, — и носимся по Венеции…

— Дорогой, с каких это пор мы носимся? — вставила его жена.

Было заметно, что Смит-Питерс — человек, который любит двигаться быстро. Волосы у него почти полностью поседели. Рей не мог представить его молодым, под грузом дел. А вот его жену нетрудно было вообразить юной, голубоглазой и бойкой, отличающейся той обычной ирландской миловидностью, какая бывает только в молодости. Лицо мистера Смит-Питерса напоминало Рею лица бейсболистов прошлых времен — он иногда видел их фото в спортивных изданиях в Штатах, но так никогда и не удосужился что-нибудь о них прочесть. Подтянутые, с ястребиными носами, ухмыляющиеся. Рею не хотелось спрашивать, занимался ли мистер Смит-Питерс спортом, прежде чем заняться бизнесом. Он знал: ответом будет либо бейсбол, либо гольф.

Рей почувствовал на себе взгляд миссис Смит-Питерс, она искала на его лице то ли отпечаток скорби, то ли знаки жестокости или бесчувствия, которые могли побудить Пегги к самоубийству. Рей не знал, что им наговорил Коулман, но вряд ли что-нибудь благоприятное, ни единого словечка, кроме разве что наличия у Рея денег, да и этот факт он преподнес бы с оттенком презрения. Однако у самого Коулмана был нюх на деньги — свидетельством тому его жена и женщина, с которой он жил теперь. А еще — Смит-Питерсы. Смит-Питерсы были типичными для того круга, в котором по престижным и экономическим соображениям вращался Коулман. Вероятно, искусство их мало интересовало, но Коулман мог продать им одну из своих картин. Коулман мог взять женщину, с которой предполагал завести роман, на вечеринку к таким людям, как Смит-Питерсы, чтобы произвести на нее впечатление. Пегги, невзирая на весь свой первобытный страх перед отцом и уважение к нему, осуждала его дармоедство и лицемерие.

— Мы так удивились, когда Эд подошел к нам сегодня утром на площади, — сказала миссис Смит-Питерс, обращаясь к Инес. — Мы понятия не имели, что он здесь. Приехали сюда всего на пару недель, пока в нашем доме во Флоренции устанавливают центральное отопление. — Она посмотрела на Рея. — Мы познакомились с Пегги и Эдом в Сент-Морице однажды на Рождество.

— Лаура, не хотите подсластить чай коньячком? — прервал ее Коулман.

— Нет, спасибо, Эд. У меня от коньяка бессонница, — ответила миссис Смит-Питерс и снова обратилась к Инес: — Вы сюда надолго, мадам Шнайдер?

— Ну, это вам лучше спросить у Эдварда, — ответила Инес, сделав жест в его сторону. — Он что-то говорил про картины, так что кто знает?

Ее откровенность, тот факт, что она признала главенство Коулмана, похоже, удивил миссис Смит-Питерс, которая, вероятно, подозревала характер их отношений, но никак не ожидала, что именно женщина станет говорить об этом.

— Картины? С видами Венеции?

Рей попытался представить, во что превратит Венецию Коулман с характерными для него грубыми черными контурами и плоскими одноцветными пространствами.

— У вас подавленный вид, — вполголоса сказала Рею миссис Смит-Питерс, и ему стало неловко оттого, что Коулман слышит это.

Коулман прислушался.

— С этим ничего нельзя поделать, — ответил Рей так же тихо, надеясь этим закрыть тему, но Коулман сказал:

— А почему бы ему не быть подавленным — человеку, который всего две недели назад видел, как умерла его жена? — Он подчеркнул свои слова, взмахнув сигарой.

— Рей не видел, как она умерла, Эдвард, — сказала Инес, подавшись вперед.

— Он видел, как она умирала каждый день понемногу еще до того, как он нашел ее мертвой, — возразил Коулман.

Он определенно был уже в подогретом состоянии, хотя еще далеко не пьяным.

Миссис Смит-Питерс, казалось, хотела задать вопрос, но передумала. Он выглядела как расстроенная ирландская девочка.

— Это случилось, когда Рей на несколько часов вышел из дома, — сказала Инес миссис Смит-Питерс.

— Да, и где же он был? — Коулман улыбнулся Антонио, все еще слушавшему серьезно и внимательно, потом повернулся к мистеру Смит-Питерсу, которого захотел вовлечь в разговор. — Он был в доме у соседки. В то утро или день, когда его жена явно страдала, он находился в другом месте.

Рей не мог смотреть ни на кого из сидящих за столом. Но почему-то слова Коулмана больше не причиняли ему такую боль, как на Мальорке, когда они с Коулманом были вдвоем.

— Никаких явных страданий в тот день, — возразил Рей.

— Ты хочешь сказать, не больше, чем в другие дни, — произнес Коулман.

— Эдвард, я уверена, что мы не хотим выслушивать это снова, — запротестовала Инес, постучав по столешнице рукояткой ножа. — Смит-Питерсы наверняка не хотят.

— И в доме никого не оказалось? — тихо спросила миссис Смит-Питерс, вероятно, желая проявить вежливый интерес, но это было ужасно.

— Только горничная, но она ушла в час, убрав после ланча, — доложил Коулман, довольный тем, что у него есть слушатель. — Рей вернулся домой после трех и нашел Пегги в ванной. С перерезанными запястьями. К тому же она захлебнулась.

Даже Антонио чуть поморщился.

— Ужасно! — пробормотала миссис Смит-Питерс.

— Господи боже! — прошептал мистер Смит-Питерс и откашлялся.

— В тот день Рей не пришел домой на ланч, — многозначительно сказал Коулман.

И это тоже не было больно. Рей находился в доме Элизабет Бейард, американки лет двадцати шести, и смотрел ее рисунки, которые были лучше ее картин. Она лишь недавно приехала в деревню, и они с Пегги всего один раз были у нее дома. Она подала ему дюбонне и содовую со льдом, и он в тот день много улыбался и разговаривал, радуясь обществу Элизабет, потому что она была привлекательна, добропорядочна и доброжелательна; хотя вовсе не эти качества требовались, чтобы он получил удовольствие от двух-трех часов, проведенных с нею, потому что он устал от общества американцев и англичан, обосновавшихся в деревне. Он сказал ей: «Пегги все равно, приду я на ланч или нет. Я ее предупредил, что, возможно, не приду». Ланч всегда был холодный, и они могли есть его в любой час, когда им заблагорассудится. Или не есть вовсе. И это была чистая правда, что он находил Элизабет привлекательной, на что и намекал Коулман (на Мальорке Коулман выразился сильнее, но Рей не поддался его напору), и Рей помнил, как в тот день думал, что мог бы, если бы вдруг почувствовал желание, завести с ней роман и скрыть его от Пегги, что Элизабет была бы легкомысленной и нежной и связь с нею стала бы благотворным отдохновением от мистицизма Пегги. Еще Рей знал, что он никогда бы не стал заводить роман. Да и никто бы не стал, имея такую жену, как Пегги, девушку, для которой идеалы были реальностью, нерушимой реальностью, может быть, самой реальной из всех реальностей. К тому же ни на какой роман у него определенно не было сил.

— Вид у него достаточно мрачный, чтобы покончить с собой, и, возможно, он так и сделает, — буркнул Коулман, снова принявшись за свое.

— Эдвард, пожалуйста, прекрати это, — сказала Инес.

Но у миссис Смит-Питерс возник еще вопрос к Рею. Она посмотрела на мужа, словно спрашивая у него разрешения, но он разглядывал скатерть.

— А она вообще рисовала? — спросила миссис Смит-Питерс.

— Все реже и реже, к сожалению. И это было плохо. Мы… Поскольку у нас было много слуг. И свободного времени с избытком.

Коулман снова посмотрел на него критическим взглядом.

Рей продолжил:

— Сказать по правде, мы обленились. У меня имелись определенные обязанности, не обременительные, но… без обязанностей человек разваливается на части. Пегги перестала писать картины по утрам и работала только по вечерам, если вообще работала.

— Похоже на депрессию, — сказал Коулман.

«Но Пегги вовсе не вела себя как человек, у которого депрессия», — подумал Рей. Он не мог сказать этого вслух. Это прозвучало бы как самооправдание. А какое право имеют все эти чужие люди судить его и Пегги? Рей нервно швырнул салфетку на стол.

Миссис Смит-Питерс посмотрела на часы и сказала, что им пора.

— Я тут подумала, — обратилась она к Инес, — может быть, вы с Эдом захотите побывать в Ка’ Реццонико?^[11] Я обожаю это место. Хочу съездить туда завтра утром.

— Мы можем позвонить вам во время завтрака? — спросила Инес. — В девять или в половине десятого не слишком рано?

— О боже, нет, мы встаем в восемь, — уверила миссис Смит-Питерс.

Ее муж поднялся первым.

— Может быть, вам тоже захочется с нами, — сказала миссис Смит-Питерс Рею, вставая из-за стола.

— К сожалению, не могу, — ответил Рей. — Спасибо.

Смит-Питерсы ушли.

— Инес, попроси чек. Я вернусь через минуту, — сказал Коулман.

Он направился в заднюю часть ресторана.

Антонио встал, как только Коулман повернулся к ним спиной.

— С вашего позволения, я возвращаюсь в свой отель, — произнес он по-английски. — Я очень устал. Нужно написать письмо матери.

— Конечно, Антонио, — кивнула Инес. — Увидимся завтра.

— Завтра. — Антонио наклонился над ее рукой, изобразил символический поцелуй. — Доброй ночи, — сказал он Рею. — Доброй ночи, мадам.

Инес поискала взглядом официанта.

Рей поднял руку, но официант его не заметил.

— Рей, я советую вам уехать из Венеции, — шепнула ему Инес. — Какая вам будет польза от новой встречи с Эдвардом?

Рей вздохнул:

— Эд все еще не понимает. Мне нужно кое-что ему объяснить.

— Он обедал с вами вчера вечером в Риме?

— Да.

— Я так и думала. Но он сказал, что обедал с кем-то другим. Послушайте меня, Рей. Эдвард вас никогда не поймет. Он чуть с ума не сошел, когда узнал про дочь… — Она закрыла глаза и откинула голову, но лишь на секунду, чтобы успеть сказать все до возвращения Коулмана. — Я никогда не видела Пегги, но слышала мнение о ней от разных людей. «Витает в облаках» — вот что они говорили. Она была для Эдварда богиней, кем-то не принадлежащим к роду человеческому. Слишком хороша, чтобы быть человеком.

— Я знаю.

— Он считает вас очень бессердечным. Я вижу, что это не так. Но поверьте, он никогда не поймет, что в случившемся нет вашей вины.

Ее слова не удивили Рея. Коулман называл его бесчувственным еще на Мальорке. И возможно, называл бы так любого мужа Пегги, даже если бы дочка была счастлива в браке, излучала радость, довольство и все такое прочее.

— Правда ли, что Пегги боялась секса? — спросила Инес.

— Нет. Нет, напротив… Он возвращается.

— Вы можете завтра уехать из Венеции?

— Нет, я…

— Я должна встретиться с вами завтра. В одиннадцать у «Флориана»?^[12]

Ответить у Рея не было времени — Коулман уже садился. Но Рей кивнул ей. Согласиться было проще, чем отказаться.

— Наш официант так занят, — сказала Инес с притворным раздражением, будто они все время пытались его подозвать.

— Господи Исусе! — вздохнул Коулман и завертелся на стуле. — Cameriere! Conto, per favore!^[13]

Рей вытащил банкноту в две тысячи лир — больше, чем его доля.

— Убери, — велел Коулман.

— Нет, я настаиваю, — сказал Рей, пряча бумажник в карман.

— Убери, я сказал, — жестко проговорил Коулман.

Он собирался заплатить деньгами, которые ему, конечно же, дала Инес немного раньше.

Рей ничего не сказал. Он встал:

— Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Он поклонился Инес. Затем снял пальто с крючка. Пальто было то самое, другого у него с собой не было, в левом рукаве зияли два пулевых отверстия, но ткань была почти черной, и прорехи вряд ли кто заметил бы. Он поднял левую руку и, уходя, улыбнулся.

Примечания

8

Очень приятно (фр.).

9

Очень рад (ит.).

10

Имеется в виду лестница в так называемой библиотеке Лауренциана, построенной по чертежам Микеланджело. Знаменитая лестница в библиотеке признана шедевром архитектуры.

11

Ка’ Реццонико — дворец в Венеции, в районе Дорсодуро. С 1936 года во дворце находится музей Венеции XVIII века.

12

«Флориан» — знаменитое кафе на площади Сан-Марко, один из символов Венеции.

13

Официант! Счет, пожалуйста! (ит.)