Локальная метрика

Павел Сергеевич Иевлев, 2023

«Упорные наследуют землю». Выживут те, кто не сдался и не опустил руки, даже когда казалось, что смысла бороться больше нет. Третья книга серии «Хранители Мультиверсума».

Глава 7. Артём

То, что я заснул прямо сидя в кресле, понял только, когда в нём же проснулся, отлежав себе примерно всё. Камин потух, было темно и холодно. Я не то чтобы выспался, но мне стало лучше, даже нога почти не болела. Подсвечивая себе телефоном, выбрался на улицу с целью сброса избыточных жидкостей и поразился полной, какой-то запредельной темноте. Ни звезд, ни луны, ни фонарей — как на известной картине «Ночью афроамериканец незаконно присваивает неэкологичное топливо». Такое ощущение, что небо затянуло тучами из графитового порошка, и они как будто движутся там, чёрные на чёрном. Меня аж замутило. На землю падал и сразу таял лёгкий снежок. Ничего себе, как резко начался ноябрь… Пожалуй, если я хочу добраться до дома, то лучше поспешить. А то ляжет снег — и всё, без бульдозера не проедешь. А где теперь тот бульдозер? Не буду дожидаться утра, поеду.

Пока мотор прогревался, я перекидал вещи обратно в кузов, прикрыл брезентом от снега. Прикинул, нужно ли мне что-то ещё — и не сообразил. Вроде бы ничего. Осторожно выглянул в приоткрытую калитку, посветив найденным в комнате охраны мощным фонарем — никого. Откатил ворота, выехал, закатил обратно. Вчерашняя неудачная попытка сейчас представлялась мне случайностью — проскочил поворот, в темноте свернул не туда, объехал город… Глупо, но сознание сопротивлялось невозможному. Ну что же, солярки ещё три четверти бака и две канистры, кроме того, у той фуры в баке дофига осталось. Покатаюсь. В машине хотя бы тепло. Врубил дальний, «люстру» на крыше и этакой прожекторной платформой поехал из города. Теперь уж точно не пропущу указатели.

Город был тёмен и пуст, и выглядел ещё более неприятно, чем днем. Совершенно пиздецомски выглядел. Собаки не попадались, таинственные выпускатели их — тем более. Так и выехал на трассу без всяких приключений. Ехал не быстро — дорогу подморозило, резина нешипованная, привод задний. Через пятьдесят километров, когда вот-вот должна уже появиться развязка, сбросил скорость до городской, тщательно вглядываясь в указатели. На них было что-то совершенно не то — какие-то невнятные «Васильевки» с «Александровками», которых в любой области как опят на навозе. Не помню, чтобы такие были по пути ко мне. Въехав в город со стороны обратной выезду, удивился разве что тому, что в прошлый раз ехал заметно дольше. Постоял, покурил, выйдя из машины и глядя в освещённую фарами темноту. Семьдесят пять километров от знака до знака, я засек. Глобус «город и окрестности» получится небольшим. Вылил канистру в бак, развернулся, поехал в другую сторону. На этот раз вышло шестьдесят семь. То ли с севера на юг короче, чем с юга на север, то ли глобус уменьшается. Свернул на окружную, потом на трассу, ведущую на восток — и въехал с запада через сорок минут и шестьдесят два километра. Обратно обернулся за полчаса и пятьдесят шесть. Можно было попробовать ещё разок — другой, но меня преследовал иррациональный страх, что чем больше я буду кататься, тем меньше будет становиться доступное пространство. Интересно, конечно, проверить, что будет, если оно ужмется до самой городской черты — смогу ли я увидеть въездной знак сразу от выездного? Интересно — но страшно. Заехал в магазин с уже выбитой дверью, чтобы взять ещё бутылку — что-то подсказывало, что она пригодится. В психотерапевтических целях.

Перед входом лежали собаки. Много. Дохлые. Я остановился, не доезжая метров десять, так, чтобы фары светили на разбитую дверь, и взял в руки «шотган». Прождал пару минут — но никакого движения не было. В резком свете и контрастных тенях детали было не разобрать, и я вылез, тревожно водя стволом дробовика. Битое стекло присыпало снегом, и на нём отпечатался чей-то след. Рубчатая подошва «вездеходного» ботинка. Его владелец вошел внутрь, оставил пару грязных отпечатков на полу — что было дальше неизвестно, я не следопыт. Может, он просто проголодался, решил воспользоваться любезно вскрытой торговой точкой, а потом пришли собаки. Пришли — и тут остались. Чтобы определить причину их смерти криминалист не требовался — пулевые отверстия в мохнатых тушках говорили сами за себя. Неизвестный любитель пожрать сумел за себя постоять, уложив несколько десятков псин так быстро, что внутрь не попала ни одна. Вопрос — это тот, кто выпустил адского пса из машины, или кто-то другой? Что-то мне это не нравится. Мутный, судя по всему, тип. Впрочем, бутылку я все равно взял. Раз уж приехал.

Вернувшись в «Рыжий замок», я заново развёл камин, немного выпил, пытаясь смыть вискарём налёт абсурдности с происходящего. Не помогло — голова так и шла кругом, а никаких сколько-нибудь логичных гипотез не возникло. Время к утру, но никаких признаков близкого рассвета — темно, холодно, странно. В городе ни огонька, тишина полная — но где-то там бродит как минимум один вооружённый человек, и он не спешит выйти на контакт, несмотря на то, что мою светящуюся как новогодняя ёлка машину не заметить сложно. Я, в общем, и не думал ни от кого прятаться. Хотя, может быть, стоило бы. Забавно — совсем недавно я переживал, что остался единственным выжившим, а сейчас боюсь, что это не так. Люди так смешно устроены…

Незаметно задремал — и вскинулся от странного звука. Глубокий, низкий металлический… Не сразу понял, что это колокольный звон. Странно было слышать его таким — набатным, без перезвона. Кто-то размеренно, равномерно и гулко бил в большой колокол, и тяжелый резонирующий тон его раскатывался по пустому городу, будя внутри какие-то атавистические позывы к дреколью и вилам.

Звук размывался, переотражался, метался по тёмным улицам, и я никак не мог понять, откуда он идет. Нарезал круги по центру, останавливался, нервно держась за ружьё, опускал стекло, прислушивался… Город старый, соборов и церквей в нём несколько, а отсутствие света отнюдь не способствует ориентированию. Я боялся, что звон прекратится и я уже точно никого не найду, но звонарь попался упорный — лупил и лупил в одном темпе, как заведенный. Бом-бом-бом…

Площадь перед кафедральным собором украшали белые колонны драматического театра и циклопический бетонный памятник. Злые языки утверждали, что изначально это был скульптурный портрет Железного Феликса — на эту мысль наводила суровая угрожающая поза и военного образца шинель. А на табличке значился местный писатель, хотя и достигший всероссийской известности, но масштабу монумента никак не соответствовавший. Фамилию коллеги я, к своему стыду, запамятовал, но его одутловатое доброе лицо смотрелось на милитаризированном туловище огромного монумента совсем чужеродно, что подчёркивалось слегка ошарашенным этого лица выражением. Похоже, что покойный писатель сам был удивлён таким странным увековечиванием…

Колокольня собора была так же темна, как всё остальное, но окна церкви неярко светились, а набатный звон раскатывался над площадью, достигая почти зримой плотности — его волны отражались от стен облезлых пятиэтажек, путались в колоннах театра и обтекали бетонный постамент памятника. Перед храмом стояли, сидели, двигались, обтекая плотной массой ступени паперти, собаки. Такое количество собак сложно себе представить — навскидку их было… До черта. Впечатление, что на площади собрались все псы города и окрестностей, пригласив заодно друзей и родственников из соседних регионов. Площадь состояла из одних собак. Чтобы добраться к собору, пришлось бы ехать прямо по ним.

— Что за слёт любителей колокольного звона? — сказал я вслух, растерявшись от такого мощного зрелища. Свет фар и верхних фонарей машины заливал площадь белым контрастным потоком, но собаки в мою сторону даже головы не повернули. Их лохматые носы смотрели в одну точку — и это была даже не дверь собора. На возвышении неработающего фонтана с колосьями и грудастыми бабами стояли… Двое и двое. Два тёмных, как будто из чёрной бумаги вырезанных силуэта — и два огромных чёрных пса рядом с ними. Силуэты были как бы человеческими, но назвать их таковыми не поворачивался язык. От них исходило такое ощущение чуждости, невозможности, недопустимости — как будто это дыры в форме людей в бесформенных балахонах. Дыры в бездну, полную ужаса, смерти и говна. Да, именно говна — ощущение было такой интенсивности, что воспринималось не глазами, а всеми чувствами сразу. От них резало слух, чесались зубы, зудели руки и смердело говном — хотя никакого звука или запаха как таковых не было. Нечто настолько омерзительное, что должно было быть немедля устранено из этого плана бытия. Любой ценой и любыми средствами. Это была не мысль, а прямое руководство к действию, команда, которую отдало телу что-то более древнее, чем мозг. Я встал на подножку, дослал патрон, положил цевьё «Вепря» на открытую водительскую дверь, прицелился, выбрал слабину спускового крючка, выдохнул, задержал дыхание, и… Промазал. С жалкой полсотни метров по отчётливо видимой крупной мишени.

Опытные герои моих пиздецом сейчас смеялись бы надо мной своими мужественными хриплыми голосами. «Придурок», — сказали бы они, презрительно сплёвывая сквозь зубы, — «Кто же полагается на оружие, из которого даже ни разу не выстрелил?». Они бы, конечно, не забыли пристрелять новообретённый ствол, отрегулировать прицел или хотя бы убедиться, что эта штука вообще стреляет туда, куда ты из неё целишься, а не куда там на заводе мушку вкрутили. В резком и ограниченном свете фар я даже не понял, куда именно ушла пуля. Тёмные силуэты повернулись ко мне, но лиц под капюшонами балахонов я не увидел. Может, и к лучшему, потому что ощущение непереносимой мерзости усилилось настолько, что у меня, кажется, начало останавливаться сердце. Оставшиеся в магазине девять патронов я выпустил с рук, не целясь. Как минимум одна из пуль, ведомая богами случайного распределения, попала в цель — балахон дёрнулся, полетели чёрные брызги, давление непереносимости резко ослабло, позволив мне вдохнуть.

— Что, не нравится, суки? — банально, но искренне орал я, пытаясь заменить магазин. Он сначала не отстёгивался, потом вдруг отвалился и канул куда-то под ноги, потом оказалось, что хранить запасной в застёгнутом кармане жилетки — так себе идея. «Молнию» заело, и я дергал её туда-сюда, обдирая пальцы и с каждым рывком ухудшая положение. В конце концов, язычок замка просто оторвался. Мои герои сейчас ржали бы в голос, сгибаясь от хохота в своих удобных модульных разгрузках, полных соединенных попарно специальными клипсами магазинов, которые они моментально меняют «подбивом», что бы это ни значило. А мне даже крикнуть «прикрой, перезаряжаюсь» было некому. Когда я, отчаявшись, кинул «Вепря» на сиденье и подхватил вместо него дробовик, на постаменте фонтана уже никого не было. Зато собаки, наконец, обратили на меня внимание. Разом — все сто тыщ мильёнов, или сколько их там было. Они развернулись, двинулись к машине и я, с семью патронами в шотгане, вдруг остро почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Мне вдруг очень захотелось в кресло у камина. Ну, то, что за трёхметровым забором, стальными воротами и бетонными стенами. Очень мне сейчас его не хватало.

Стартовал я довольно бодро — расшвыряв первых собак бампером, практически уже развернулся. Если кого-то и намотало на зубастые покрышки, то это их проблемы. А потом в борт врезалась чёрная туша — да так, что меня мотнуло, и зубы клацнули. Как будто водительскую дверь боднул носорог.

— Ого! — сказал себе я и врубил вторую.

Бац! — удар пришелся в кузов, и пустую корму занесло на подмороженном асфальте. На капот вспрыгнула чёрная псина, навалившись всей тушей на стекло, и я перестал понимать, куда еду. Двинулся наугад, впёрся в кусты, сдал назад, надеясь сбросить собаку, но не преуспел — обо что-то треснулся кузовом, кажется об постамент памятника. Окончательно потеряв ориентацию, нажал на газ, буксуя не то в снегу, не то в собаках, и, набирая скорость, успел даже переключиться на третью. А потом со всего разгона врезался в низкий бетонный заборчик на краю площади. Машина треснулась в него мордой, подпрыгнула и повисла. Я полетел вперёд, и меня приветливо встретила выстрелившая в лоб подушка безопасности. Мотор заглох, фары погасли, из вентиляции потянуло вонючим дымом горящей изоляции. Я сидел, мотая головой в полунокауте, и терзал стартер, но двигатель не заводился. Темнота рычала и била в борта мохнатыми телами. Стрелять не было смысла — только стёкла повышибаю, и тут-то мне и конец. Лобовик и так уже пошел трещинами, помутнел и держался только на плёнке триплекса. Один-два хороших удара — и вот он я, берите-ешьте.

Но как я это вижу, если единственным источником света осталась лампочка «Check Engine» на панели? За окном нарастало рычание мотора, приближался свет фар. Массивное транспортное средство с хрустом притёрлось к пикапу вплотную. Стойку повело, триплекс окончательно выдавился бугром наружу.

— Быстро сюда, ну! — заорал уверенный командный голос. — Бегом, бля, бегом, шевели булками, собачий корм!

Тра-та-та! — раскатилась над площадью короткая очередь.

Я высадил многострадальный лобовик прикладом разряженного «Вепря» и неизящно, полураздавленным червем, выкрутился на капот. В пикап уперся острый нос чего-то угловато-военного, из водительского люка торчит человек, совершенно неразличимый из-за фар. В руках у него ручной пулемет, из которого он садит в темноту короткими экономными очередями. Путаясь в ремнях «Вепря» и шотгана, я перепрыгнул на броню и провалился в открытый люк, стукаясь об края и обдираясь об железяки.

— Закрывай, не тупи! — орал неизвестный спаситель.

Я на ощупь захлопнул стальную створку, чуть не лишившись пальцев.

— Граната, бойся! — за бортом грохнуло, по броне цвиркнуло осколком, но водитель уже сидел на месте, закрыв люк. Взревел оглушительный в стальной коробке мотор, и бронемашина рванулась вперед. Я повалился на сиденье, взыв от врезавшегося в копчик острого угла. Подо мной оказался автомат Калашникова, на который я и уселся с размаху. Автомат и не такое переживёт, а вот мне было больно.

— Весело тут у вас, в городе! — заорал, перекрикивая двигатель, неизвестный.

— Обхохочешься, — мрачно сказал я в ответ.

— Громче, не слышу!

— Да! Весело! — прокричал я. — Чисто цирк!

— Добавим огоньку!

Водитель тормознул так, что я едва не врезался башкой в какое-то железо, откинул люк и, привстав, выставил в него пулемет.

— Там автомат есть, бери, не стесняйся! — щедро предложил он и шарахнул куда-то в темноту длинной очередью.

Я воспользовался любезностью, не без труда вытащив в тесноте из-под своей задницы длинное «весло» старого «калаша». Откинул лючок, высунулся — и чуть не лишился головы, возле которой клацнули челюсти кого-то огромного и чёрного.

— А-а-а, бля! — негероически завопил я, валясь обратно на сиденье.

— Вот падла прыгучая! — водитель извернулся в своем люке и шарахнул из ручника в сторону. — Ага, получил!

Я рискнул вылезти снова — и в свете фар увидел разбегающихся в разные стороны собак. Площадь перед собором быстро пустела. Собачьих трупов осталось немало, но ни одного достаточно большого и чёрного я, к сожалению, не увидел.

— Противник деморализован и в панике оставляет поле боя, — прокомментировал он. Будем считать это победой. В тактическом, конечно, смысле. Борух.

— Что?

— Борух — это я. Майор Мешакер. Будем знакомы.

— Артём. Писатель неопределенных занятий.

— Серьёзно? Настоящий писатель?

— Серьёзно? Настоящий майор? — в тон ему ответил я.

— Ну, есть нюансы, — признался он, — но, в целом, скорее настоящий, чем нет.

— Вот и у меня та же фигня.

— Ладно, подробности потом, — деловито заявил майор, — а сейчас давай посмотрим, кто на колокольне хулиганит.

Чувствовалось, что неизвестный звонарь подвыдохся — удары колокола стали реже, ритм сбивался. Мы с майором вылезли из машины — я, наконец, опознал её как старую БРДМ-ку, — и подошли к воротам собора. Навстречу нам сползала по ступенькам, волоча задние ноги и повизгивая, крупная лохматая собака. За ней оставался кровавый след. Военный достал из кобуры пистолет и, вздохнув, выстрелил ей в голову. Одиночный выстрел гулко раскатился по площади.

— Я так-то собак люблю, — сказал он с сожалением, — но…

Толкнул дверь — она оказалась заперта. Постучал рукой, попинал ботинком, грохнул несколько раз прикладом — реакции не было.

— Открывайте, эй! — заорал я из всех сил, но тщетно.

— Да чёрта с два они нас слышат, — сказал майор, — оглохли, небось, уже от своей звонилки.

Двустворчатые массивные двери собора не располагали к взлому — толстые, деревянные, с железными накладками, на массивных кованых петлях. Такие только взрывать. Но у военного было другое мнение.

— Один момент, — он резво побежал к своему броневичку и ловко залез туда через задний люк. Где только раздобыл такую древнюю трахому? Это же как бы ни пятидесятых годов модель.

БРДМ-ка рыкнула мотором, хрустнула раздаткой и небыстро, но целеустремленно полезла по ступенькам. Острый угол бронированного носа ударил в середину дверной створки — и просто расколол её пополам. Одна половина повисла на петлях, другая — на внутреннем засове. В образовавшуюся щель вполне можно было пролезть даже самому толстому священнику.

Впрочем, нам достался какой-то худой. На рычаге колокольного привода болтался совсем не впечатляющей комплекции батюшка. Молодой, невысокого роста, в драном подряснике, он тянул кованый рычаг вниз всем весом. Сверху раздавалось могучее «баммм». На противоходе рычаг его отталкивал, но тот не сдавался, повисал снова. Глаза его были полузакачены и слегка безумны. Длинные, связанные в хвост волосы и небольшая рыжеватая борода промокли от пота. Нас он даже не заметил. Церковь была тускло освещена десятками тонких свечей и крошечными огоньками лампад, но совершенно пуста. Отчего-то я ожидал тут увидеть молящихся прихожан, успокаивающих их священников, бьющихся в религиозном покаянии грешников, проповедей о Конце Света… Проклятые писательские штампы.

— Всё, хватит, ну, кончай уже! — майор решительно поймал за плечо кинувшегося на очередной приступ рычага батюшку. Тот обвел нас невидящим взглядом, дёрнулся к приводу, но Борух держал крепко.

— Все, кто мог, уже услышали, — сказал я, — и это как раз мы. Вряд ли вы сегодня соберёте аншлаг.

— Эка его заколбасило-то! — сказал Борух с уважением. — Упёртый мужик!

Подхватив священника с двух сторон, вежливо, но крепко, мы повлекли его к выходу. На ступеньках он остановился, покрутил головой, и вдруг отчетливо сказал: «Демоны!»

— Кто, мы? — обиделся Борух. — Сам ты…

— Демоны пришли, — сказал батюшка решительно, — адские псы. Чёрные птицы. Последние дни настали.

На этом заявлении силы его покинули, и он повис у нас на руках в полубессознательном состоянии. В люк машины его пришлось затаскивать буквально волоком. Устроив найдёныша на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке, майор с облегчением полез руль.

— Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Вон, демоны ему мерещатся…

— Если честно, насчёт демонов, — неуверенно сказал я, — уже готов скорректировать свою картину мира.

— Вот не надо этого! — укоризненно сказал Борух. — Береги рациональное в себе. Пригодится. Слушай, а есть у тебя какой-никакой ППД?³ А то я тут, можно сказать, приезжий…

— Да, засквотил⁴ явочным порядком нечто вроде крепости… Практически феодал теперь. Барон Рыжего Замка.

— Крепость — это именно то место, где бы я хотел очутиться!

— Приглашаю!

Заглушив мотор и оглядевшись, майор уважительно покивал:

— Мощная цитадель. Сюда человек тридцать бы гарнизону… Со средствами усиления, конечно. Вон там миномётик поставить, тут — пушечку противотанковую, или расчет с ПТР…

— Чего нет — того негде взять, — пожал плечами я, — давай попа в дом оттащим, а то как бы он не простыл в тряпочке своей. Не май месяц.

Действительно, священника уже изрядно потряхивало — то ли от холода, то ли от нервов. Зато он почти пришел в себя и вылез из бронемашины сам, хотя посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон мы его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.

— Выпейте, батюшка! — сказал Борух. — Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.

Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь. На лице у него были свежие, едва подсохшие царапины, взгляд рассеян.

— Может, у него пост сейчас? — неуверенно предположил я. — Не силен в традициях.

— Ну, так я ему не колбасу предлагаю, — ответил Борух. — Вискарь — он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!

— Чёрт лысый тебе отец! — неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. — Нехристь иудейский…

— Чо сразу «лысый» — то? — обиженно сказал майор, рефлекторно пригладив отступившие со лба волосы. — Оклемались, как я погляжу, батюшка?

— Чёрт лы…

— Да, да, понял, — перебил он без малейшего смущения. — Чёрт лысый мне батюшка, иудейскому нехристю. А вы, поди, херувима там вызванивали? С огненным… Что там у херувима огненное, Артём?

Я решил не называть первое, что пришло в голову по созвучию, а священник насупился и ткнул в мою сторону пустым стаканом. Я наплескал половину, однако он лишь дёрнул требовательно рукой. Долил доверху, с тревогой оценивая незначительность остатка в бутылке. Поп мрачно заглянул в ёмкость, зачем-то понюхал и лихо опрокинул содержимое в рот.

Помолчали. Подумали.

— И всё ж таки, ба… ну ладно, как вас называть-то? — не унимался майор.

— Олегом крещён, — мрачно сказал священник.

— Видал, Артём, какой нам суровый батюшка попался! Вы, отче, часом, не антисемит?

— Такого греха не имею, — ответил пришедший в себя Олег. Принятые на голодный желудок двести грамм алкоголя вернули ему живость во взгляде.

— Тогда давайте не будем ругаться, — примирительно сказал Борух, — чего это вы раззвонились-то, на ночь глядя?

— Так свету, вестимо, конец пришёл. Демоны вокруг, псы адские, люди пропали все…

— Так вы, выходит, бесов гоняли?

Олег вздохнул и выразительно покрутил пустым стаканом. Я вылил туда остатки виски — набралось чуть больше половины. Священник степенно отхлебнул, поставил стакан на столик и покрутил головой в поисках закуски.

— Закусь только скоромная, батюшка. Сосиски.

— Не человек для поста, но пост для человека! — назидательно сказал Олег. — Давай их сюда. Кстати, до Рожественского поста месяц ещё почти, а пятница, вроде, кончилась. Или нет? Как-то я потерялся… Эй, воин иудейский, наступил твой шабат?

— Если бы наступил, — хмыкнул Борух, — то я, как истинный харедим, мог бы только благостно смотреть, как вас собачки кушают. Мне Тора запрещает в шабат к пулемёту прикасаться.

— Серьезно? — удивился я.

— Нет, конечно, — рассмеялся майор, — я не соблюдаю заветов. И, — он внезапно стал серьёзным, — не веду религиозных споров. Так что не надо разжигать. Давайте сюда вашу сосиску, буду бороться с её некошерностью.

Мы разорили коллекцию декоративных пырялок на стене и пожарили себе по сосиске в разведённом заново камине. Дров к нему осталось, кстати, совсем чуть, и в зале было холодней, чем хотелось бы.

— Так чего вы раззвонились-то, на ночь глядя? — поинтересовался Борух.

— А что ещё делать, если Судный День пришел? — спокойно ответил Олег, допивая виски. Мы с майором проводили его стакан внимательными пристальными взглядами. Эх, надо было две бутылки смародёрить. Или пять.

— А он таки да?

Батюшка строго кивнул.

— Ой, — коротко прокомментировал военный.

— Я плохо помню первоисточники, — сказал я неуверенно, — но это вроде как-то иначе должно выглядеть. «И первый всадник вострубил…»

— Всадник! — вплеснул руками батюшка. — Почему всадник-то? Конь ещё, скажи, вострубил у тебя. Подхвостною трубою!

— Конь над ним взоржал, — поддержал его Борух.

— Ну ладно, оговорился, подумаешь! — сказал я, лихорадочно припоминая, кто там трубил-то по тексту. Помню, с полынью еще как-то связано, но не уверен, как именно.

— Пророчества надо понимать метафорически, — сказал Олег, — если это не Судный День, то что?

— Пиздецома, — сказал я тихо себе под нос. Ещё не хватало объяснять, что это такое.

— И всё же, Олег, — не унимался майор, — расскажите, как вы провели этот Армагеддон?

Примечания

3

ППД — пункт постоянной дислокации

4

«Засквотить» — от «сквоттинг» (англ. Squatting) — акт самовольного заселения покинутого или незанятого места или здания.