Увидеть море

Павел Сергеевич Зайцев

…«Больше денег», – беспокойно шипел пластиковый чайник.«Больше денег», – шелестели за окном пальмы, царапая противомоскитную сетку. Ночью из-под деревянного порога нашего аппартмента вылезла гигантская черная жаба-бык, которую я однажды, чуть не поднял на руки, приняв сослепу в темноте за хромую кошку. Застыв в свете луны, как индейский тотем, она повернула свою маленькую уродливую голову в сторону нашего окна. «Больше денег», – прочитал я в её безумных глазах…

Эпизод 4: Любовь и электричество

Первый раз я влюбился уже в зрелом возрасте. В зрелом для первой любви, а не вообще. Потому что, по данным статистики и казуальных опросов знакомых, все (особенно девушки) первые свои раны от стрел Амура получили в детском саду или, на крайняк, в начальных классах школы. Я же спокойно прокантовался невлюбленным до вступительных экзаменов в ВУЗ.

До этого мозг был занят другими проблемами. Представления о любви были крайне смутные. Суровый мир, в котором я существовал с тринадцати до семнадцати лет, не располагал к подобным глупостям, распространённым среди подростков из более благополучной среды.

Говоря о «более благополучной социальной среде», я, конечно, не имею в виду, что я родился в семье алкоголиков или что-то в этом роде. На самом деле мертвецки пьяным я видел отца только два раза в жизни.

Первый раз, когда ему, простому прорабу, дали какую-то правительственную грамоту, что-то типа почетного строителя республики, и он наотмечался, как говорится, «до изумления». Единственно, что в данном случае изумляться пришлось нам с матерью и братом, когда мы пришли среди бела дня с базара, и вдруг увидели, что окно нашего одноэтажного дома (или «барака», как их называли) открыто, и оттуда торчат чьи-то неподвижные ноги. Мать так испугалась, что велела нам позвать соседей и уже с ними, вооруженные молотками и кухонными ножами, мы обнаружили невероятным образом безмятежно спящего вверх ногами отца.

От шума он проснулся, открыл один глаз, как гигантская летучая мышь поворочал головой, оглядев собравшихся, и, с трудом ворочая языком, осведомился: «Кто вы?». После чего, видимо решив, что мы ему снимся, закрыл глаз обратно и вернулся ко сну. От возмущения мать на секунду потеряла дар речи, и, всплеснув руками, повернулась к нам и беспомощно воскликнула: «И он ещё спрашивает, кто МЫ?!».

Второй раз отцовского падения тоже сопровождался драматическими спецэффектами. В два часа ночи нас разбудил шум во дворе и стук в дверь кулаком. Пьяный мужской хриплый голос с мощным балкарским акцентом вопросил: «Зайцевы здэсь живут?

— Да, а кто это? — спросила перепугавшаяся мама через дверь.

— Мы Сэргей привезли.

В ужасе от дурных предчувствий мама принялась дрожащими руками отпирать замки. Два натуральных абрека внесли отца за руки и за ноги.

— Пусть спыт, многа пиль, — сказали абреки, аккуратно положив отца на кровать.

— Двэрь савсэм так дэржи, — обратились они ко мне, после чего начали заносить в дом бараньи туши. Их было три штуки. Туш, не абреков. Гора мёртвых баранов осталась лежать у нас на кухне, а абреки уехали.

Потом мы узнали, что во время сдачи одной из подстанций в высокогорном ауле, выпив с местными властями, отец похвастался председателю совхоза, что хорошо играет в шахматы. Оказалось, что в этом селе очень активен шахматный клуб и балкарские «васюковцы», изнывающие без достойной конкуренции, не могли отпустить нового соперника, не сыграв пару партий. Играли они всегда на интерес. Точнее на баранов. Интерес к баранам в высокогорных селах традиционно высок.

Скорее всего, прагматичные балкарцы решили споить отца, чтобы повысить свои шансы. Но они не могли знать, что шахматы — его самая сильная тайная страсть, и что на его счету к тому времени были победы над мастерами спорта и даже одним гроссмейстером. Шахматные любители были разбиты отцом в пух и прах, но и сам он пал жертвой их бескомпромиссного гостеприимства.

«Де юре» отец прибыл домой «со щитом», но «де факто» внесли его «на щите».

Несмотря на трезвость, экономность и трудолюбие моих родителей финансовое положение нашей семьи постоянно колебалось между «плачевно» и «весьма плачевно». Брат донашивал одежду отца, я донашивал одежду брата, а нашими соседями по частному сектору, где родители умудрились выбить жилплощадь от предприятия, были через одного бывшие зеки и дети бывших зеков.

С одной стороны нас с братом держали в ежовых рукавицах, чтобы уберечь от соблазнов преступной жизни, внушая нам, как пели Битлз, «that a man must break his back to earn each day of leisure» *. С другой стороны улица постоянно загружала наши юные мозги задачами на выживание и борьбой за место в суровом социуме. Если учесть, что в среде моих сверстников было модно быть «хулиганом» и не модно читать книжки, то такие «не пацанские» темы для обсуждения, как любовь к девушкам, в принципе не особо котировались.

Кроме этого воспитанные в детдоме наши родители не были экспертами в воспитании детей, и не имели современного удобства в виде интернета, поэтому их педагогические принципы в области просвещения о взаимоотношении полов сводились к сакраментальному: «Не пущать!»

— Кажется, кому-то пора идти делать уроки? — говорили родители, как только во время семейного телепросмотра на экране вырисовывался хотя бы намёк на целомудренные поцелуи.

— Мы уже сделали, — отвечали мы.

— Тогда вам пора ложится спать, — следовал вывод.

Воспитанный в таком духе родителями и улицей, я был абсолютно безоружен перед девочками и, если бы какой-нибудь из них в старших классах пришло бы в голову обратить на меня внимание, я был бы смятён и обращён в бегство.

Другое дело, что девочкам не приходило в голову обращать на меня внимание. Наградив меня самой заношенной и не модной одёжкой в классе, худобой и не модельными чертами лица, судьба не успокоилась. К пятнадцати годам, она неожиданно расписала мою многострадальную вывеску сыпью юношеских прыщей, которые, как тяжёлая могильная плита, надежно скрыли от девичьих глаз природное остроумие и «богатый внутренний мир», которые оставались моим последним оружием для покорения сердец.

Вообще, пятнадцать лет — это тяжёлый возраст. Ты уже в полную силу испытываешь непреодолимое желание быть замеченным противоположным полом, но ещё выглядишь угловатым недоразумением и не умеешь играть на гитаре.

И это, я вам скажу, адская дилемма. Как любили в таких случаях писать литературные критики эпохи соцреализма — «мечты героя столкнулись с жестокой реальностью». В моём случае, как мне казалось, проклятая «жестокая реальность» была ко мне более жестока, чем к другим сверстникам. Я чувствовал себя пресловутым Квазимодо. С той только разницей, что Квазимодо умел некисло запиливать на колоколах и был брутальным накачанным сукиным сыном, а мои супергеройские навыки заканчивались окучиванием картошки на родительской даче и вязанием смешных человечков из трубки от капельницы, чему я научился, валяясь по многочисленным больницам.

Придавленный бременем собственной ничтожности я бродил по книжным магазинам и тырил книжки фэнтази в промышленных масштабах. Казалось, только магия может изменить мою жизнь к лучшему. Я страстно искал встречи с волшебным и неизведанным и наткнулся на могущественный магический элексир по имени «водка».

Чудо свершилось! Всего несколько глотков огненной воды обеспечивали +40 к собственной крутости и — 200 урона от жизненной несправедливости, и наполнили мою жизнь новыми увлекательными приключениями и происшествиями.

Встреча с горячительным произошла в бригаде электриков-строителей, куда отец пристраивал меня с братом каждое лето с целью подвергнуть трудовому воспитанию по методу Макаренко. Электрики были не прочь скрасить рабочий обед парой-другой стаканчиков, и, опасаясь доносов с моей стороны, решили втянуть меня в своё алкогольное общество.

Маленькими глотками, как компот, без остановки я выпил полный граненый стакан горячей от солнцепёка водки, отвергнув широким жестом услужливо протянутый бутерброд с подтаявшим куском сала и кружку разбавленного водой варенья. Этот без сомнения мужественный поступок вызвал бурю комплиментов и похвал со стороны квасящих коллег, чьи наученные многолетним опытом желудки отказывались единовременно принимать в себя больше ста грамм, и немедленно требовали после этого запивки или закуски.

Молодой и наивный организм не понимал, с чем встретился. Стакан горячей палёной водки взорвался в пустом желудке и перемешал всё в голове, наполнив меня великолепным настроением и жаждой деятельности. Послав напарника отключать питание линии освещения на щите, я решил снимать светильники в цеху макаронных изделий. Рабочий персонал цеха состоял целиком из девушек-упаковщиц, что придавало моему скучному заданию определённую пикантность.

Широким уверенным шагом я приближался к обречённым светильникам через залитый палящим августовским солнцем двор. Чёрная майка-безрукавка не скрывала стальных мыщц, перекатывавшихся под красивым южным загаром, тёмно-русые волосы выбивались из под модной банданы, лихо закрученной на голове. Старые потёртые джинсы и пояс монтажника с инструментами подчёркивали мою принадлежность к уважаемой касте электриков.

Со стороны это выглядело, как если бы Джон Бон Джови сам лично спустился со сцены, чтобы пооткусывать кусачками старые светильники в макаронном цеху хлебокомбината села Залукокоаже. Ну, по крайней мере, мне так казалось в тот момент.

Двустворчатая дверь цеха, всхлипнув, разметалась в стороны от удара ногой и на секунду всё движение в цеху замерло. Прекрасные упаковщицы застыли, не в силах оторвать взгляд от мужественной фигуры юного электрика, явившейся пред ними в лучах заходящего солнца. Музыка из кинофильма «Профессионал» играла в моих ушах, когда я одним ловким движением взметнулся на двухметрового козла и встал во весь рост перед линией питания.

«Ну что ж… здесь придётся поработать», — как бы говорил мой серьёзный вдумчивый взгляд, выражающий глубокий профессионализм и презрение к трудностям.

Выждав для надёжности пару минут, чтобы убедиться, что напарник точно отключил ток, я достал сверкающие незаизолированные кусачки и впился ими в старый почерневший провод светильника.

Я уверен, что почти каждый из моих читателей раз или два в жизни испытал на себе негостеприимство 220-ти электрических вольт из неисправной розетки или протёкшего электрочайника. Это неприятно, это огорчает, но это, в принципе, терпимо. Я знаю, меня било током очень много раз.

Что такое 380 вольт? Это, казалось бы, не критично больше, чем 220 вольт. Однако практический опыт показал, что между двумя данными цифрами существует, как говорят наши друзья американцы, целый мир разницы.

В ту секунду, когда острая сталь моих кусачек рассекла медь электрического провода, позади меня материализовался десятиметровый демон из Преисподни, обхватил меня, с чудовищной силой сдавил, так что захрустели все кости, а дыхание остановилось, и яростно подбросив воздух, ударил об настил деревянного козла.

Не удержавшись на настиле, медленно и неуклюже я ссыпался с двухметрового шаткого строения, не меняя позы эмбриона. Пытаясь из последних сил не сломать себе шею при падении, по дороге к земле я пару раз зацепился о неструганые доски локтём, мучительно раздирая его в кровь.

Мои конвульсии выглядели бы невероятно смешно, если бы не лицо, перекосившееся в страшной гримасе.

Пальцы, которыми я держал кусачки, обгорели и почернели (слава богу, как потом оказалось, смотрелось это хуже, чем было на самом деле), бандана слетела, а волосы мои образовали неуместное афро, вытянувшись под действием электричества, как это обычно показывают в дурацких комедиях.

На автомате я поднялся с пола и секунду стоял, покачиваясь и моргая глазами. Через ещё секунду я смог вздохнуть, и мир содрогнулся от вопля, который постепенно приобретал членораздельность, вылившись в поток отборной брани.

Оставаться в цеху после такого неромантического завершения работы было неудобно, и, сделав вид, что вдруг вспомнил о неотложном деле, я ретировался из цеха.

* «Каждый день отдыха должен быть заработан в поте лица» (С) Girl — The Beatles (перевод с англ.)