Золотая Звезда

Павел Саксонов

Какое золото можно найти, отправившись за золотом в разрушенную империю? Что предвещают падающие с неба звезды? Губит любовь или спасает: в жизни земной и для жизни вечной? Какие ответы – правильные, а какие – нет?

7

Следующий день прошел почти так же, как и предыдущий, только однажды омрачившись неприятным разговором.

Где-то ближе к полудню дон Пабло заметил, что Корикойлюр нет-нет да поглядывала на его кольцо: на безымянном пальце левой руки — на единственную настоящую драгоценность, сохранившуюся у него от былого богатства.

Собственно, это было даже не кольцо, это был перстень: массивный, с большим, но странного вида бриллиантом. Лет десять назад дон Пабло за изрядную сумму приобрел необработанный алмаз, отнес его придворному ювелиру и велел огранить так, чтобы он приобрел форму геральдического щита и чтобы его можно было вставить в перстень как печатку. Ювелир, услышав просьбу молодого человека, пришел в ужас. Он и так, и сяк пытался объяснить, что от этой «операции» алмаз не только сильно потеряет в весе, но и почти обесценится, потому что впоследствии, если возникнет нужда его перепродать, он будет рассматриваться как напрочь испорченный, не поддающийся нормальной переогранке. Да еще и эта дикая идея — вырезать на площадке элементы герба, из-за чего и саму площадку пришлось бы перешлифовывать, причем очень глубоко. И — перстень. «Если, — пылко говорил ювелир, — делать так, нужно полностью стачивать павильон. Вы понимаете, что от камня почти ничего не останется?» Дон Пабло, однако, стоял на своем: хочу, мол, и всё! Хозяин — барин. Ювелир, внимательно оглядев молодого человека, от которого, нужно признать, разило как из винной бочки, покачал головой, но за работу взялся: денег дон Пабло пообещал немало. Да и репутацию он уже и к этому возрасту имел такую, что лучше было закончить спор в его пользу. Хоть ты и придворный ювелир, но всего лишь мастеровой: против бешеного идальго, способного тут же вспороть тебе живот и выпустить кишки наружу, не попрешь! Может, идальго и поплатится за свою выходку головой, но утешения от этого мало. А если еще и учесть его семейные связи… бабушка надвое сказала — поплатится ли он вообще за убийство какого-то ювелира! Так и появился на свет странный бриллиант, а вслед за ним — сделанный по размеру безымянного пальца перстень.

И вот, шагая по скверной дороге другого континента и любуясь своей ненаглядной Звёздочкой, дон Пабло подметил, что Корикойлюр нет-нет да поглядывала на перстень. Она и раньше должна была его видеть, но теперь он почему-то особенно привлекал ее внимание. Дон Пабло, растопырив пальцы, вытянул перед собой ладонь и тоже посмотрел на него, не понимая, что именно и почему сейчас стало причиной такого любопытства. Затем вопросительно взглянул на Корикойлюр. Та покраснела и спросила:

— Warmiyoq kankichu? Ты женат?

— Нет. С чего ты взяла?

— Когда вы женитесь, вы надеваете кольца.

На мгновение дон Пабло растерялся, но почти тут же от всей души расхохотался. Корикойлюр нахмурилась, из ее карих глаз исчезли золотистые искорки, они налились чернотой.

— Извини! — спохватился дон Пабло. — Я… я просто… Понимаешь, у нас не все кольца — обручальные. Да и это — не кольцо. Печатка.

— Печатка? — переспросила Корикойлюр, незнакомая с этим словом.

Дон Пабло снял перстень с пальца:

— Посмотри.

Корикойлюр, склонившись с лошади, взяла перстень и стала разглядывать камень.

— Видишь… знаки? Резьбу?

— Да.

— Это — мой герб.

— Герб?

— Знак моего рода.

Корикойлюр задумалась.

Трудность заключалась в том, что в Империи отличительные знаки имели совсем другой характер. Существовали особенности в одежде и в прическах — как общие для жителей целых провинций, так и общие для отдельных социальных групп. Существовали символические украшения, как, например, большие нагрудные «медальоны», полученные за храбрость в бою, или подобие сережек в ушах мужчин — отличительный признак принадлежности к правящему классу, к инкам по крови или по привилегии. Но индивидуальных символов, личных или семейных — того, что в Старом Свете получило название герба — не было. Даже высшая родовая знать, происходившая от правителей и образовывавшая отдельные «панаки» — группу потомков конкретного царя или императора, — собственной отличительной символики не имела. И даже эмблема самого императора, Сапа Инки, змеи и радуга, не могла считаться его личной эмблемой. Две змеи, удерживающие радугу, являлись чем-то вроде аналога государственного герба, а не «собственностью» одного семейства. И хотя с момента крушения Империи прошло немало лет; хотя многие из представителей бывшей имперской знати слились со знатью испанской и получили собственные гербы, подавляющему большинству коренного населения вице-королевства всё это было в диковинку, причем в диковинку бессмысленную. Можно было понять отличие социального характера, вроде тех же сережек, но понять передаваемое по наследству отличие в виде «рисунка» было не так-то просто. Возможно, было бы проще, если бы, с одной стороны, на европейских гербах изображались только животные, а с другой, коренное население не имело развитых религиозных представлений, сохраняя веру в тотемы — общего предка из животного мира. Но люди, для которых главным богом было Солнце, а главной богиней — Луна, абстрактную семейную символику не понимали. Принадлежность к семье у них определялась кровью и памятью о поколениях, ведущих происхождение от общего предка. На память же никто не жаловался. Даже в обширных сельских айлью¹⁴, порою насчитывавших тысячи семей, каждый мог легко проследить свое происхождение. Никакие «рисунки» никому для этого не требовались.

Вырезанные на камне «линии» явно удивляли Корикойлюр. И не только потому, что они казались ей лишенными смысла; не только потому, что ей было трудно понять, зачем кому-то иметь «семейный рисунок», но и потому, что эти линии, на ее взгляд, уродовали некогда красивый камень. В лучах полуденного солнца испорченный бриллиант пытался «играть», пытался преломлять лучи, пытался искриться, но всё равно выглядел тускло. Он словно болел, и болел без надежды на выздоровление.

— Зачем? — спросила Корикойлюр, возвращая перстень.

Дон Пабло закусил губу, соображая, как бы наглядно пояснить. Сошел с дороги, присел на корточки и принялся рыться в земле. Нашел кусочек глины, вернулся, размял глину в пальцах, а затем приложил к ней перстень. На глине появился отпечаток.

— Видишь?

— Да.

— Любой, кто разбирается в такого рода знаках, сразу поймет, что это — моя рука, моя подпись, мною заверенный документ или мною составленное сообщение.

— Сообщение! — в голосе Корикойлюр появилось торжество. — Это как наши кипу и кипукамайоки¹⁵!

— Ну… — Дон Пабло замялся. — Почти.

Какое-то время шли молча. Может быть, час, а может, и два: солнце сошло с зенита и стало потихоньку уходить за горы. Дон Пабло видел, что Корикойлюр хотела еще о чем-то спросить, но не решалась. Видел и сам не решался ее подбодрить. Наконец, Корикойлюр не выдержала:

— Ты ничего о себе не рассказывал. Ты был женат? Wañurqan warmiyki? Твоя жена… умерла?

Дон Пабло покраснел. Затем побледнел. И снова покраснел.

— Нет, — промямлил он, — я… не был женат.

— Почему?

— Ну… как тебе сказать…

— Почему? — Упрямо повторила вопрос Корикойлюр.

А что мог ответить дон Пабло? Рассказать Звёздочке о своей беспутной молодости? О том, что он — совсем не тот благородный рыцарь, за которого она, возможно, его принимала? Поведать истории, благодаря которым его имя сделалось чуть ли не синонимом черта?

— Почему?

— Я… не хотел.

— Почему?

Дон Пабло жалобно посмотрел на Корикойлюр, взглядом умоляя не расспрашивать. Корикойлюр прищурилась:

— Ты — смелый, сильный, красивый, а ночью я слышала, как ты… это были стихи, да?

— Ты слышала?

— Да. Ты — qilqaq? Сочинитель?

— Ну… когда-то я писал стихи. Но потом бросил.

— Почему?

— Это были плохие стихи.

— А мне понравилось. То, что ты нашептывал мне на ухо, звучало как музыка. Не так, как наша, но это было красиво. Почему ты говоришь, что писал плохие стихи?

— Потому что они и были плохими!

И снова Корикойлюр прищурилась:

— Mana allintachu layqa… Смелый, сильный… сочинитель… видишь свет звезд, нашептываешь, будто поешь, и говоришь, что писал плохие стихи. Не был женат. Уехал из своей страны в чужую. Портишь камни. Влюбляешь с первого взгляда. Ты — злой колдун? Ты писал злые стихи?

Во взгляде дона Пабло появился испуг. Догадка Корикойлюр, пусть и выраженная настолько причудливо, оказалась так близка к истине, что это было действительно страшно. И ее глаза, глаза Звёздочки… в них по-прежнему не плескались золотистые искорки, они по-прежнему отливали чернотой, а не карим. От испуга дон Пабло даже остановился и непроизвольно сильнее сжал в кулаке поводья. Ему почудилось, что лошадь и сидевшая на ней Корикойлюр вот-вот исчезнут из его мира или его собственный мир исчезнет из мира лошади и сидевшей на ней Корикойлюр. Наваждение и вызванный им ужас были настолько сильными, что на лбу дона Пабло выступил пот.

— Не уходи!

— Почему?

— Я тебя люблю!

Искорки вернулись в глаза Звёздочки, и сами глаза снова стали карими. И в этот же миг уходившее на запад солнце оказалось за ее спиной, и вся она погрузилась в его сияние, будто оделась в него. Дон Пабло выпустил из руки поводья, упал на колени и, взяв в ладони обутую в сандалию ступню Корикойлюр, прильнул к ней лицом — не целуя, просто прильнул. Потом отпустил, запрокинул голову и посмотрел на улыбавшуюся в солнечном свете женщину.

— Нет, — сказала она, — ты не злой колдун.

— Я был им.

— Может быть.

— Но больше никогда не буду!

— Не будешь.

Дон Пабло поднялся на ноги, взял повод, и лошадь опять пошла вперед.

Примечания

14

Ayllu — многозначный термин, обозначающий а) родовую общину, б) территориальную единицу. В доинкский период преобладало первое значение, в империи инков — второе. Однако и в империи ayllu старались «строить» на принципах родства: это облегчало наблюдение за выполнением ряда законов, налоговый учет, перераспределение земельных наделов внутри общины и так далее.

15

Khipu kamayuq — чиновник, составлявший и «читавший» кипу — составленную особым образом связку разноцветных нитей с завязанными на них узлами нескольких типов. В кипу «зашифровывалась» самая разнообразная информация: исторические сведения, налоговые подсчеты, различные новости, передававшиеся из разных концов империи. На протяжении довольно длительного времени кипу использовались и после испанского завоевания, причем испанские власти рассматривали их как официальные документы, а составлявших и расшифровывавших кипу людей приравнивали к чиновникам колониальной администрации.