Сопротивление бесполезно!

Павел Парфин, 2014

Книга Павла Парфина «Сопротивление бесполезно!» – повесть о вурдовампах. Начало 2000-х. Одно за другим кузнеца Гриценко преследуют несчастья. Сначала кузнеца увольняют с завода, затем от Гриценко уходит жена. Инициатором увольнения является мастер Борис Савельич Приходько, заводской мачо и любимец женщин. К нему, разумеется, и уходит Людка Гриценко. Дальше – хуже. Ночью подвыпившего Серегу, решившего затопить грусть-печаль портвейном вперемежку с пивом, избивают четверо холеных молодчиков, а потом они же пытаются изнасиловать дочь Гриценко Машу… Как в жизни – пришла беда, отворяй ворота. Кузнец горит жаждой мести за себя и дочь. Узнает, что ночные налетчики любят собираться в элитном гольф-клубе. Вечером Гриценко пытается проникнуть в клуб (у которого весьма претенциозное название – «Новые арии»), но безуспешно – вокруг крепкая ограда, за ней сторожит покой золотых мальчиков надежная охрана. Откуда ни возьмись, словно из-под земли, – прохожий, невзрачный на вид мужичонка. Стрельнул сигарету, с расспросами пристает. Слово за слово – и вот уже незнакомец посочувствовал кузнецу, предложил ему помощь: «Пойдем со мной – у меня есть то, что тебе нужно. Потом вместе вернемся. Я помогу тебе, Гриц». Так начинается знакомство кузнеца с Коровиным, предводителем вурдовампов. Вурдовампы презирают вампиров, несмотря на то что в незапамятные времена произошли от них. Вурдовампы более совершенные существа – они не боятся солнечного света, а днем ведут себя, как обычные люди. В полночь их кровь-оборотень превращает с виду обычных людей в чудовищ. Гриценко-вурдовамп с вновь обретенными собратьями отправляется в гольф-клуб мстить. Там бывший кузнец перегрызает горло одному из четверых обидчиков. С этого момента начинается его долгий, кровавый путь мести. Когда же наконец ему удается утолить жажду мести, темная сила затмевает разум Гриценко-вурдовампа. Он решает привести в логово кровопийц свою дочь, дабы доказать свою преданность, но попадает в засаду, устроенную его друзьями. Гриценко-чудовищу вводят в кровь гемовирус, благодаря которому он обретает новую кровь – и исцеляется.

4

–…Папа, это и в самом деле для гольфа, — повертев в руках клюшку, признала Маша. Она уже немного успокоилась после рассказа о том, что с ней случилось ночью.

Гриценко, пряча слезы, отвернулся к окну, из которого в комнату лился обычный солнечный свет. Как день может сменяться ночью, а рядом с хорошими людьми уживаются подонки?.. Эх, ну почему Гриценко не ночевал в ту ночь у себя дома?! Ишь ты, неловко ему стало за свою расквашенную морду! А то, что дочь чуть не изна… Считается, считается, считается любое «чуть», когда речь идет о жизни и чести!

Из Машиного рассказа он узнал следующее: по всей видимости, молодые подонки, бросив его избитым, направились прямиком к нему домой. Под предлогом, что «отец срочно просил передать», вынудили Машу открыть дверь. Тот, что похож на француза Маруани, с ходу ударил Машу по лицу, бритоголовый толстяк потащил девушку к кровати, кучерявый попытался сорвать одежду, а плюгавый блондин с мерзкими прилизанными волосами заорал, что будет первым…

Неожиданно Машу выручила соседка по лестничной площадке — вездесущая и скандальная Валентина Сидоровна. Вечно сексуально озабоченная, караулящая любого, кто пересекает их лестничную клетку, и особенно тех, кто разговаривает мужским голосом, она подглядела в глазок, как ни свет ни заря в квартиру Гриценко ввалилось четыре чужих хлопца. Тут же там поднялся сумасшедший гам — ругань, жуткие вопли, грохот падающей мебели, девичий визг, рыдания и отчаянные крики о помощи… Что уж там подумала Валентина Сидоровна, испытывавшая постоянную нехватку мужчин… Неважно, что подумала она, главное — подоспела вовремя.

–…А я им кричу не своим голосом: «Что это вы, насильники, делаете?! Прочь от моей любимой Машеньки!» И они убежали, — громко сербая, Валентина Сидоровна пила чай на кухне у Гриценко. Как подглядела, что Сергей Иванович явился, так сразу же не заставила себя ждать. Продолжала, лукаво поглядывая на осунувшегося Гриценко: — А один из насильников — хам последний, но до чего хорош собой, стервец! Волосы черные, как смоль. Глазища наглые горят — попробуй перед такими устоять!.. Сергей Иваныч, слыхала я, от вас жена подалась… — вдруг безо всякого перехода спросила Валентина Сидоровна. Глаза у соседки хищно блеснули.

— Ну все, вам пора! Приходите в следующий раз, еще чаю нальем, а на сегодня довольно, — бесцеремонно начал выпроваживать соседку Гриценко. Когда они с дочерью опять остались вдвоем, Машка сказала, расставляя на полке вымытые чашки:

— По-моему, я знаю того, кто меня ударил. С ним встречается девчонка в моем классе…

— Он тоже учится в школе? — почему-то удивился Гриценко.

— Нет, где-то работает и… Да, припоминаю, Инка рассказывала: он заядлый игрок в гольф. Ходит по вечерам в какой-то клуб, который совсем недавно открылся.

— Гольф-клуб, — подсказал Гриценко. — Маша, узнай у своей подружки, где этот клуб. И еще спроси, как зовут ее парня. Как бы между прочим спроси.

— Зачем тебе, папа? Ты хочешь его проучить? Не надо, прошу тебя! Ему все сходит с рук…

— Маша, дочка моя, так надо! Я слишком долго всем все прощал.

Вечером, когда сумерки слизали с неба, фасадов домов и пыльных крон деревьев последние краски дня, Гриценко отправился на поиски пресловутого гольф-клуба. Судя по информации, которую выведала у подружки дочь, клуб находился в той части старого города, застроенного одноэтажными частными домами, где еще сохранились особнячки постройки начала прошлого века.

Отыскать гольф-клуб оказалось несложно. Он находился почти у самой реки, в начале поднимавшегося от серебристо-зеленого Пела тихого Чугуевского переулка, прямо поперек него, образовав таким образом тупик. Еще издалека Гриценко увидел решетчатый металлический забор, пустырь за ним и смутные в сумерках очертания большого одноэтажного дома. Когда Гриценко наконец подошел и вблизи рассмотрел место, где должен был совершить свою месть, его поразили три вещи. Во-первых, забор. Решетки, из которых он был собран, представляли собой фрагменты разных заборов или оградок, отличаясь между собой высотой и толщиной прутьев, количеством и формой стальных и чугунных кренделей, розеток, спиралей и прочих финтифлюшек, одновременно украшавших и укреплявших решетки. Здесь были ковка и литье. Чувствовался стиль, точнее, смешение стилей, кое-где, правда, выглядевшее несколько тяжеловато и бестолково из-за избытка вычурных завитушек и розеток. Но в целом забор впечатлял. «Старая работа, — одобрительно отметил про себя Гриценко. — Ручная… Я так, мабуть, сразу и не смогу. Денек-другой понадобится, чтобы приноровиться».

Второй вещью, изумившей Серегу, была лужайка перед зданием клуба — то, что издалека он принял за пустырь. Ох и травка росла на той лужайке! А как дивно она была пострижена!.. Сумерки были еще светлы, что давало возможность разглядеть и оценить ту степень совершенства, с которой был пострижен газон за решетчатым забором. Вот только что это за норы или колдобины, которыми местами была изрыта ухоженная лужайка?

Гриценко, подчиняясь невольному порыву, приник к прутьям забора, дабы получше рассмотреть странные ямки, назначение которых он не мог объяснить. Но стоило ему дотронуться до забора, как тут же в глаза ударил слепящий свет прожектора, внезапно ожившего на крыше клуба. Почти в ту же секунду откуда-то сбоку на газоне вырос охранник. От застигнутого врасплох Гриценко его отделяла лишь кованая решетка. Охранник, одетый, по Серегиным меркам, в экстравагантную широкополую шляпу, наподобие той, что в вестернах носят лихие ковбои, оказался третьим элементом, всерьез озадачившим Серегу Гриценко.

Охранник спросил: — Ну шо, доплюнешь до лунки? — и кивнул в сторону ближайшей ямки в газоне. — Бьюсь об заклад, шо если даже доплюнешь, то сомневаюсь, шо попадешь точно в лунку. А? Шо скажешь?

Гриценко не сразу ответил. Он смерил взглядом с ног до головы охранника и, остановившись на его упитанной физиономии, стараясь быть вежливым, произнес: — А на фига мне харкаться в забор? Я што — верблюд, да еще с оптическим прицелом?

Охранник широко и самодовольно улыбнулся.

— Правильный ответ.

Потом, вдруг состроив злобную гримасу, он прорычал: — Потому как независимо от того, куда бы ты плюнул, ты бы в тот же сек схлопотал по мордасам. Усекаешь, братела? В тот же сек и ни часом позже! Проваливай отсель!

И, не дожидаясь, когда Гриценко провалит, повернулся к нему спиной и зашагал к клубу. Серега и так собирался отчаливать отсюда, но тут из дверей клуба вышли люди и, о чем-то оживленно беседуя, закурили на крыльце. Очень кстати над их головами зажглась лампочка, осветив их лица. Гриценко вздрогнул: он узнал среди куривших парня, как две капли воды похожего на Маруани. Рядом с ним смоктал короткую трубку бритоголовый толстяк. «Вот черт!» — Серега в сердцах ударил по решетке — так двинул по ней, что та загудела.

— Не понял?! — охранник резко обернулся, рука его потянулась к дубинке, висевшей слева на поясе. — Я ж тебе внятно все разбазарил!

— Так разве через такой забор плюнешь? — сокрушенно покачал головой Серега.

— Не понял? — повторил охранник.

— Узко прутья стоят. У меня плевок застрянет. Надо раздвинуть чуток.

— A-а, так ты еще шутник. Вали, пока я тебе ребра не раздвинул. Ну!

Гриценко сделал вид, что испугался, и отошел шагов пять влево, пока не наткнулся на калитку в заборе. Она была довольно широкой. На ней висела полированная стальная табличка с выгравированной надписью: «Клуб „Новые арии“».

— Этого только не хватало! — присвистнул Гриценко. — Ишь ты — новые арии. Мать их!..

Погасла лампочка на опустевшем крыльце, сомкнул злобный глаз прожектор на крыше клуба. Серега тихонько разорялся себе под нос, как вдруг из заметно сгустившихся, точно обойный клей, сумерек вынырнул мужичок. В первый момент Гриценко не заметил его, погруженный в строгие размышления о самозваных «новых ариях», увлекающихся игрой в чужеземный гольф, о необходимости взять штурмом их клуб и надрать им всем задницы… Гриценко пристально и совершенно напрасно всматривался сквозь кованые ребра забора, прикидывая в голове различные варианты штурма. Напрасно старался, потому как нахлынувший прилив ночной мглы накрыл с головой и здание клуба, и аккуратный газон перед ним, и даже широкополую ковбойскую шляпу охранника, вздумавшего помочиться прямо на ступенях крыльца… Охранник, сделав мокрое дело, минут через пять вновь зажег лампочку над крыльцом, опять представ в шутовской своей красе.

Тем временем мужичок вернулся, зыркнул подозрительно на Серегу, но закурить попросил почти вежливо: — Слышь, сигаретки не найдется?

— Найдется, — Гриценко, не глядя, быстро протянул незнакомцу пачку «Примы», лишь бы тот отвязался. Но мужичок, как нарочно, не спешил. Ленивым движением вставил правой рукой в рот сигарету и той же рукой легонько щелкнул ее по кончику, словно дал ей щелбан. В ту же секунду сигарета, задымившись, засветилась малиновым огоньком. Краем глаза Гриценко увидел этот фокус, но особого значения не придал.

— Меня, между прочим, Коровиным зовут, — мужичок с удовольствием выдохнул через нос две струйки серебристого дыма. Дым сверкал, переливался, точно звездный шлейф сказочной принцессы из какой-нибудь детской мультяшки. Видимо заметив, с каким изумлением Гриценко уставился на светящийся дым, Коровин сказал:

— Люблю делать все с удовольствием. Тогда даже такая мелочь, как дым, по-другому смотрится. Поэтому если ты что-то задумал… вон с тем дядькой сделать, — Коровин кивнул в сторону крыльца, — постарайся сделать это с большим аппетитом.

— О чем это ты? — прикинулся Гриценко.

— Да все о том же. Между прочим, ты так и не назвал своего имени.

— Ну, Серега я, Гриценко. На кой оно тебе?

— Слишком длинно. Я буду звать тебя просто: Гриц.

— Сдается мне, парень, ты много на себя берешь. Я хоть и бывший кузнец, но удар у меня поставлен.

— Ладно, Гриц… енко, не кипятись! Разве я виноват, что воспринимаю тебя не как Гриценко, а как Грица?

— Слушай, как там тебя… Коровин! Что ты все вокруг да около? — повысил голос Серега. — Я тебе прикурить дал? Дал. Так вали подобру-поздорову! А то ведь не ровен час лопнет мое терпение, тогда не обессудь!

В глаза ударил едкий электрический свет. То охранник, по всей видимости, услышав возню за забором, снова врубил прожектор, направив его в сторону подозрительного места.

— Эй, кто там?! Гэть отсюда! — донесся его крик. — А то постреляю всех, как бездомных кошенят!

Гриценко закрылся ладонью от слепящего света, отвернулся и в тот же миг сквозь неплотно сомкнутые пальцы увидел Коровина. Да так живо, как в ясный солнечный день!

В Коровина прицельно бил мощный прожектор, но странный человек даже не думал жмуриться. За те несколько секунд, в течение которых Гриценко смотрел на незнакомца, тот показался ему мужчиной лет пятидесяти, возможно, одного года с мастером Приходько (чтоб тому пусто было!). Да и роста мужик был похожего, и даже телосложения — плотный, коренастый, широк и крепок в плечах… Правда, кажется, без левой руки… Да, в самом деле — рукав ниже локтя пустой, безжизненный, как рукав пожарного шланга, по которому уже никогда не пустят воду… Но лицом Коровин был бодр и приятен. Так поначалу воспринял Гриценко. Лицо у мужика круглое, раскрасневшееся, здоровьем светится (назло злому прожектору светится!), да к тому же к полноте расположено. Смотришь на него и думаешь: «А ведь точно Коровин! Не рожа, а коровье вымя, полное молока». Да, кабы не густые черные бакенбарды, выглядевшие двумя строгими стражами на одутловатых щеках, ясен пень, расплылась бы физиономия Коровина до неприличных размеров!

И еще губы. Неприятно на них смотреть. Словно с чужого лица сняты: непропорционально тонкие и длинные, такое впечатление, будто насильно растянутые. Так непонятно, что при этом получилось: полуулыбка, полуусмешка, полуужимка. Такие губы в жизни поцеловать не захочется. Да что там поцеловать — ударить рука не поднимется! Страшно отчего-то.

Гриценко невольно передернул плечами, будто от внезапного озноба.

— Что, не по себе? — кажется, искренне посочувствовал Коровин. — Жарит прожектор, сволочь! Давай в сторону отойдем.

— Че здесь топчешься? Деньги что ли отняли? — полюбопытствовал Коровин, когда они вновь оказались в спасительной ночной темноте. Говор у мужика был ближе к российскому. Гриценко шумно втянул носом воздух, будто пловец, готовящийся к заплыву, но промолчал. Коровин был ненавязчиво настойчив.

— Меня, когда руку оттяпало, без всяких компенсаций выкинули на улицу.

— Деньги тут ни при чем, — наконец сдался Гриценко. — У меня другое… С потерей работы я смирился. Но эти гады с моей дочерью сделали… такое… сделали! — голос Гриценко звенел.

— Пустыми руками ты с ними не совладаешь. Пойдем со мной — у меня есть то, что тебе нужно. Потом вместе вернемся. Я помогу тебе, Гриц.

Серега стоял, опершись спиной на забор, не двигаясь, будто прилип к липким влажным прутьям.

— Знаешь, — решил он поделиться сомнениями, — сдается мне, в очень нехорошее место я забрел. Мрачно все и по-жлобски выглядит, несмотря на газон и табличку. Прямо притон какой-то!

— Э-э, да ты притонов не вид… — оборвал себя на полуслове Коровин, но уже в следующую секунду нашелся: — Прочь сомнения! Вон они — твои «герои»!

Прожектор потух минуты три назад, горела лишь лампочка на крыльце. Вдруг в неровный круг ее слоистого света из дверей шагнула бравая четверка — красавчик «Маруани», толстяк с лысой головой, кучерявый в бейсболке и коротышка-блондин, чьи волосы казались прилизанными. Они и сейчас выглядели такими же точно, словно смоченные водой или смазанные жиром. Гриценко подивился про себя, как же крепко он запомнил молодых гадов, но, вздохнув, сказал:

— Эх, а ведь и правда придется возвращаться.

И они пошли прочь. Под ногами смачно трещал щебень (рассыпанный здесь, возможно, под новую дорогу), в виске горячо стучала кровь, кончики пальцев жгло, как перед большой дракой.