Сила времени

Павел Миллер, 2022

Эта книга о любви. Молодой человек влюбляется и понимает, что любим… Казалось бы, что Счастью ничего не может помешать. Но жизнь сложна, а обстоятельства не позволяют влюблённым быть вместе в силу ряда причин. Однако, невозможность быть вместе не останавливает его, и несмотря ни на что, он находит способ сделать любимого человека счастливым…

© Миллер П., 2022

© Издательство «Aegitas», 2022

Все права защищены. Охраняется законом РФ об авторском праве. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Взгляд Судьбы

Часть первая

Пусть Любовь возьмет нас

Под свое крыло!

Не было бы Счастья,

Да несчастье помогло…

И что теперь нам остаётся?

Себя пытаться лишь познать,

И через это Вдохновенье

Другим пытаться помогать.

Пусть — ничего не происходит!

Никто не может нам помочь!

И ничего не остаётся,

Как это «всё» нам «превозмочь».

I

Проснувшись от звона будильника, Смирнова Светлана Викторовна нисколько не удивилась, что опять не выспалась и уже пора идти на работу. С трудом поднявшись с постели, добралась до умывальника. Первым делом потрогала свою кофточку, которую стирала вчера вечером, чтобы в ней пойти на работу; каково же было её удивление, что блузка была такой же мокрой, как только после стирки. „Ладно, — подумала Света. — Надену что-нибудь другое”.

Она ещё раз посмотрела в зеркало на освободившееся от оков сна лицо; немного вытянутое, с красивыми голубыми, как небо глазами, правильные губы, очаровывающие своими движениями. Дотронулась до своего аристократического, раскрасневшегося носа, расправила свои огромные пушистые ресницы, поправила ещё спящие брови. Начала потихоньку приводить в порядок густые, тёмно-пепельные, волнистые волосы, которые закрывали лоб, спадали на плечи, немного не доставая до груди. Сжала губы, как будто хотела улыбнуться, и выключив свет в ванной, пошла на кухню.

Пока разогревался чай, Светлана открыла форточку, и на неё пахнуло свежестью прохладной осени. Ей нравилась осень, особенно сейчас: в темноте еще не ушедшей ночи, когда под светом завораживающих звёзд на тёмном небе полусонные деревья становятся всё слабее и слабее и каждое мгновение борются за свою листву со стихией природы. Но сила Природы сильнее, и листик за листиком опустошает их крону, открывая их сущность из-под маски листвы.

Света закурила, медленно выпуская дым через форточку кухни. Все спали, была полная тишина. В соседних домах свет горел только в нескольких окнах. Ей ничего не мешало, но мысли почему-то путались и не поддавались желанию: Отвлеклась на летящую комету, задумалась, и пепел от сигареты упал на пол. Только сейчас мелькнула мысль загадать желание, исполнение которого она так давно хотела. В этот момент мечта так сильно приблизилась к ней, что стало одолевать желание его исполнения, Светлана даже почувствовала легкое головокружение.

Она резко дернула рукой, выронив обжегший ее фильтр и уронив на пол пепельницу, подумала: „Надо взять себя в руки”. Собрав с пола пепел, выключила чайник, открыла дверцы шкафчика, чтобы взять кружку — так и застыла на месте. Пристально смотря в раковину, на покрытую льдом курицу, которую вчера в шесть часов вечера достала размораживаться, а сейчас она была в том же виде — как только что из холодильника. Света боялась темноты, но посчитала нужно выключить свет и зажечь свечу. Снова закурила, неподвижно сидя на табурете, тщетно пытаясь собрать мысли: поняла — ни о чём думать — она сейчас не может, а просто что-то чувствует, не понятно что. Это стало пугать, нарушать ее уверенность: игра света в гранях хрустальной пепельницы, улетевшая комета и небо, ставшее назиданием вечного холода и одиночества, сердцебиение немного участилось. Направив свой взор в коридор, только сейчас заметила, что два больших зелёных глаза смотрели из темноты на неё, внимательно и, не моргая. Застыла, и вдруг поняла — совсем не страшно. Закурив ещё одну сигарету, вспомнила: „Вчера привезли собаку из деревни,” — и стало даже намного легче ощущать себя, хоть рядом с собакой в этот момент.

Выпустив дым и сделав глоток чая, твёрдо решила, что именно сегодня поговорит с мужем о том, что так давно её мучает. Светлана оделась и зашла в комнату к сыну, присела к нему на кровать, погладила осторожно по голове, чтобы не разбудить, и, поцеловав, вышла.

Слеза медленно побежала по щеке, потом вторая. „Всё, надо идти на работу”, — сказала себе. Бесшумно выйдя из квартиры, ещё стояла возле двери, поставив рядом с собой сумку. Слёзы ручьями бежали из глаз, а она была не в силах понять: что происходит. Не могла сдвинуться с места; слёзы всё бежали и бежали ручьями, размывая тушь и пудру по своему лицу. Глубоко вздохнув, она успокоилась, осмотрелась вокруг себя, взяла сумку и медленно стала спускаться по лестнице со второго этажа.

— Привет, Светочка! Что-нибудь случилось? — Как гром среди ясного неба проговорил вошедший с улицы сосед.

— Всё в порядке, я иду на работу. — Автоматически вырвалось у неё.

— Ты что, работу поменяла? — Он удивлённо прокричал сверху, быстро удаляясь.

— Нет, — прошептала она, приостанавливаясь, и выйдя уже из подъезда, услышала, как захлопнулась дверь в квартиру соседа. — „Он работает до двадцати четырёх часов, а сейчас возвращался домой…”

„Может, поменял работу? Тогда почему спросил об этом меня? Непонятно”. Подул ветер и закружил, играя опавшей листвой.

Света смотрела на пустырь за своим домом, который нужно было пройти. Ветер колыхал траву, казалось, что это море играет волнами и заманивает к себе в разгар шторма. Она всё ещё не решалась сделать шаг в эту стихию, как будто просила у кого-то сил, пугаясь света Луны, грозно смотрящей на её нерешительность. Успокоила дыхание и пошла по тропинке пустыря, смотря на звёзды, чтобы не смотреть на траву, которая, казалось, её поглотит. Снова увидела летящую комету и сразу вспомнила о своей проблеме, которая заключалась в том, что очень хотела второго ребёнка уже несколько лет. „Муж — категорически против этого. Дело совсем не в том, что не любит детей. Один ребёнок у нас уже есть, он его очень любит — хороший папа. Вадим работает преподавателем в школе, а дети его просто обожают!” — С самого начала Светлане казалось, просто он её оберегает от лишних проблем, а в душе совсем не против. Однако, что-то останавливало, и она не решалась заговорить с мужем на эту, очень важную для неё тему. Вроде бы и складывались обстоятельства, и себя настраивала, и что только не пыталась с собой сделать — никак не могла решиться на самый важный разговор с мужем.

Проходя тёмными улицами дворов в осенней прохладе ночи, Света настолько ушла в себя, что совсем не замечала отсутствие света в окнах домов, людей на улицах; и в это время уже должен ходить транспорт, а его не было, — это она сосем, не видела. Опытный педагог русского языка и литературы запуталась в себе и не знала: что же делать. Так и шла в раздумьях до тех пор, пока не взялась за ручку двери своей родной школы, резко потянула её. „Ничего не понимаю, почему закрыто?” — Подумала Светлана, ещё несколько раз дёрнув двери. Внезапно куда-то ушло всё прежнее замешательство, и прочувствовав в себе некую внутреннюю силу, громко сказала себе: „Всё хватит! Я сегодня же решу эту проблему! У меня будет ещё один ребёнок!”

Сама удивилась: „Почему именно сейчас мне удалось взять себя руки?” Снова посмотрев на двери, поняла — тянуть бесполезно — и громко постучала. Тишина. Только сейчас оценив ситуацию, Света оглянулась вокруг. Постучала ещё раз в дверь школы, ещё и ещё. Двери открыл охранник и спросил:

— Что-нибудь случилось? — Не с иронией, а с небольшим испугом.

— Ничего не случилось, я пришла на работу как обычно. Почему вы меня не впускаете? — Снова ощутила непонятное волнение в себе, но старалась подавить его.

— Извините, но, сколько сейчас времени? — Он внимательно посмотрел на её лицо: оно было заплакано, и полосы от размазанной туши наводили на странные мысли. Света молчала, в упор, уставившись на высокого, коренастого мужчину в форме, средних лет, плотного телосложения. — Так что же всё-таки случилось? Вам плохо? Может, скорую вызвать?

— Нет, спасибо; скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? — Говорила уверенно, но чувствовалось, её что-то беспокоит.

— Половина первого. Может, всё-таки помочь вам чем-нибудь?

— Нет спасибо, я лучше пойду, — сдерживая комок в горле, она быстро пошла к лестнице, этого высокого крыльца, поняв, что сейчас не выдержит. Светлана уже дошла до лестницы, когда вместе с грохотом хлопнувшей двери из неё вырвался громкий плач. Сумка выпала, она закрыла лицо руками и смогла остановиться только когда ее взяли под руку. Перестала плакать, но не убирала руки от лица, глубоко вздохнула, успокаивая себя.

— Не бойтесь, это я. Может, зайдёте и успокоитесь?

— Нет, я пойду домой. Если вас не затруднит, помогите, пожалуйста, спуститься, а то ничего не вижу. Спасибо.

— Конечно-конечно, какой разговор, — он поднял упавшую сумку и помог пройти по ступенькам.

— Извините, может вас проводить? Мне-то нельзя отлучаться, но я могу кого-нибудь вызвать?

Но Света уже не слышала его, воспринимая реальность относительно. Казалось, она в другом мире, её несёт огромная птица на своих могучих плечах, то резко опускаясь, то быстро поднимаясь ввысь. Каждый миг полученных впечатлений совершенно не сравнится с тем миром, который остался внизу и кажется таким незначительным и несущественным. Вдруг стало жутко. Поняв, что является маленькой частичкой этого мира и в него же должна вернуться. Падая вниз всё быстрее и быстрее, думала: „Я вернусь! В эту высокую суть существования…” Страшно не было, совсем не было, но всё-таки решила не смотреть в лицо смерти. Смотря на приближающуюся землю, становилось грустнее и тяжелее на сердце, не по себе в душе. Остро почувствовала ощущение, тянет вниз, и закрыла глаза в ожидании удара. Не двигалась, и ничего: ни ожидаемой боли, ни холода, ни страха, — не было. Ещё немного выждав, открыла глаза и увидела входную дверь своей квартиры. В правой руке уже держала ключи, а в левой свою сумку. Светлана молчала, ни о чём не думала, только сказала себе: „Всё, Светочка, стоп, спокойно. На сегодня хватит. Сейчас заходим домой, и ложимся спать”.

Светлана сразу мгновенно уснула и увидела себя в незнакомом, просторном здании. За ней гналось что-то ужасное, чего она безумно боялась и бежала, но не знала: зачем и куда. Вдруг забежала в пустую комнату, из которой выхода уже нет, забилась в угол; а нечто, переступив через порог комнаты, медленно подходит к ней, от макушки до пят парализованной страхом. Протягивает что-то, напоминающее руки. Свету начинает трясти… Она с ужасом вскрикнула, открыла глаза, выглянула из-под одеяла вся мокрая, раскрасневшаяся, и с растрепанными волосами, стала потихоньку приходить в себя.

— Дорогая, тебе что-то страшное приснилось? — Муж сел на кровать рядом с ней, обнял её, — уже три часа дня, утром я позвонил в школу и отменил твои уроки; сказал, что ты заболела. Тебе разогреть покушать, любимая?

— Только чай, милый.

— Хорошо. Алло! Кто говорит? Родная моя, привет… — Света уже поняла, муж разговаривает со своей сестрой. „Ах да, сегодня у нее день рождения, и надо ехать, ведь уже десять лет не виделись”.

— Вадик, скажи, что мы выезжаем, я только чай допью.

Рука немного задрожала, когда муж ушёл за машиной, а она подняла чашку с чаем, внезапно вспомнив вчерашнюю ночь. „Ладно, — подумала, — это прошло. Лучше решать свою проблему”.

Захлопнув переднюю дверцу Ауди, Светлана сразу же нашла в себе силы и сказала:

— Вадим, ты знаешь, как сильно я тебя люблю и уже давно хотела сказать тебе, что хочу ещё одного ребёнка. Сын у нас уже есть — это очень хорошо! Пусть будет дочь, ведь ты же знаешь, что я очень люблю детей! Очень давно хотела поговорить на эту тему, но всё никак не решалась, наверное, из-за того, что боялась — вдруг ты откажешься… — И снова она не сдержалась, и всё это, терзавшее и мучившее годами выплеснулось наружу.

— Успокойся дорогая, что с тобой? — Но жена ничего не ответила.

Ещё долго они ехали через город, а Света так и не могла успокоиться, но всё слышала и понимала, что говорил муж — очень красивый мужчина: высокий, стройный, зеленоглазый блондин с абсолютно правильными чертами лица, уверенным голосом и взглядом:

–… Я тоже хочу ребёнка от тебя, дорогая! Только ждал, когда же ты об этом первая заговоришь… — Вадик убрал руку с колена своей жены, обнял ее и поцеловал в губы, как ему казалось быстро…

Перед поцелуем Светлана вдруг осознала всё сказанное Вадимом и поняла, что столько лет зря терзал себя. И враз эта тяжесть — совершенно не нужная и мешающая в жизни — ушла так внезапно! Даже почувствовала себя самой счастливой женщиной! Как ей было хорошо в этот, такой короткий миг! Она даже подумала: „Я ведь не зря страдала всё это время!”

Поцеловав жену, Вадим снова перевел взгляд на дорогу, а Света в этот момент замерла с отвисшей нижней челюстью, и широко раскрытыми глазами, на приближающийся к ним „лоб в лоб” внедорожник.

Столкновение было уже не избежать — это поняли сразу, время стало тянуться в замедленном действии. Каждое мгновение Светлана теряла Надежду всё больше и больше, с каждым миллиметром приближения Джипа к ним. Они ясно и отчётливо понимали: „Теперь надеяться практически не на что… Не может быть! Чтобы всё вот-так-вот рухнуло! В один миг? Ещё и не начавшись…” И в этой ситуации, она совершенно не думала — выживут они с мужем или нет — была полностью поглощена своей мечтой, столько лет казавшейся несбыточной! В тот самый момент, когда уже ощутила её так близко! Настолько реально! Никоим образом не могла представить себе — допустить это столкновение. Вадим немного взял вправо на свою полосу, но и водитель Джипа повернул со своей стороны влево.

„Зачем!? На обочину совсем некуда!” — Джип снова шёл лоб в лоб. Не помогало и-то, что передача была выключена и скорость гасилась тормозами, и оба водителя осознавали суть происходящего. Больше всего Вадим боялся за Свету. Он не мог ни о чём думать, кроме сложившейся ситуации, и в то же время был настолько переполнен чувствами, что поворачивая руль и нажимая на педали, винил во всём себя: „Для чего столько времени нужно было скрывать от жены, что давно хочу ребёнка? Довести её до такого состояния, чтобы это привело к такому…” — Больше Вадик уже ни о чём не успел подумать, потому что его Ауди и Джип в следующее мгновение уже не подлежали никакому ремонту.

II

Поднявшись по запорошенному школьному крыльцу, Максим медленно шёл, наслаждаясь хрустом чистого снега. Остановился, посмотрел на школьный двор — весь усыпанный девственно белым снегом. „Странно, такого ещё не было, чтобы я первым пришёл в школу. Надо же”. Ещё постоял, наблюдая за летящими снежинками, восхищаясь безветрием и свежестью морозного утра.

Макс посмотрел на свои следы и подумал: „Неужели я — такой неуверенный в себе человек? Потому что следы неровные, как будто при походке меня немного пошатывало? Когда идёшь — кажется ровно!” Уже собравшись заходить, заметил ещё одну странность: при поворотах, когда топтал школьный двор в ту и другую стороны — шёл твёрдо и уверенно, не торопился. Однако, следы находились на разной длине друг от друга. При поворотах виражи были разными; но что было особенно странным — при одинаковом количестве шагов влево и вправо расстояние прилично отличалось по длине.

„Что же это значит? — Подумал Макс, и повернувшись влево, прошёл восемь шагов и повернул обратно до первоначального места, за тем ещё и ещё. Потом вправо. — Вышло точно также. От чего же так происходит? В жизни так бывает: когда человек о чем-то думает и старается это сделать — что-то препятствует ему и не хочет, чтобы в точности получилось, как хотелось бы, а всегда будет так, как нужно!” Раздевшись в гардеробе и поднимаясь на третий этаж, на урок русского языка, рассуждал ученик десятого класса. На вид ему было лет пятнадцать, среднего роста, спортивного телосложения, темноволосый, с зелёными глазами и смазливым личиком, серьёзным взглядом и улыбкой на лице. Сейчас ему было грустно от нахлынувших фактов действительности. Максим уже давно задумывался над проблемой реальности и воображения, и стремления человека сделать всё на свой лад.

„Разве следы не характеризуют явно эту суть? Ведь сколько не старайся — не будет чёткости, пока отклоняешься от истины, обманываешь, скрываешь, или делаешь так, как не должно…”

В школе было тихо: никого ещё не было и каждое движение, сопровождаемое звуком, отражалось громким эхом. Как-то сегодня необычно чувствовал себя Максим: и совсем не вспоминались правила русского языка перед контрольной работой. Посмотрев на двери кабинета, даже возникло желание не идти на урок: „Зачем нужна двойка? Всё равно следующий урок — химия — это вторая двойка — очень хорошо, и по алгебре — третья. Всё до кучи! Вообще отлично! Да, к концу недели дела что-то совсем неважно идут. — Лицо Макса стало серьёзным, щёки раскраснелись. — Для чего я сегодня пришёл в школу — совершенно не понятно!? Вчера разболелась голова, уроки не делал; встал рано, чтобы не торопясь дойти. Следы… Да, ответили на мучивший вопрос, и что?”

Думать ни о чём надоело, сидеть на холодном подоконнике тоже, и Максим, сделав усилие, поднялся и посмотрел в окно. В школу уже заходили ученики, слышались шаги и голоса, нарушающие привычную тишину и отвлекающие от мыслей. Он почувствовал свою незначительность, когда по коридору стали проходить туда-сюда ученики со своими портфелями, пакетами, куда-то бежали, суетились, о чём-то разговаривали. „Скучно их слушать!” Максу не хотелось сегодня ни с кем общаться из своих одноклассников: было как-то пасмурно на душе и тоскливо. Почему, он не знал, сидя в стороне от ребят и дожидаясь звонка на урок.

Прозвенел звонок, и все классы вошли в кабинеты и приступили к занятиям. Только десятый „В” класс остался возле кабинета, но через десять минут подошла, завуч школы Полина Павловна — высокая, статная женщина, очень умная, преподаёт алгебру и геометрию старших классов. Её кудрявые волосы до плеч, крашеные в каштановый цвет, выразительное лицо с карими глазами, всегда хорошо смотрелись. Ровная, совершенно неторопливая походка, выражающая спокойствие и невозмутимую уверенность в завтрашнем дне, — очаровывала своей грацией и шармом. Она совершенно спокойно шла по коридору, а Макс уже понял: „Урока русского не будет! — Смотрел на Полину Павловну и пытался понять. — Что она сейчас скажет? — Было и легко и, в то же время, сложно. — Придётся идти на урок химии — ясно, что случилось со Светланой Викторовной — нет”.

— Здравствуйте ребята! Уже, наверное, заждались? Светлана Викторовна вчера заболела и уроки отменили. Сейчас, чтобы зря не стоять, идите к Екатерине Савельевне на химию. — Она говорила так спокойно и тихо, что казалось, каждое слово вкрадывается тебе в душу, как будто бы там держится за что-то, и так привлекает к себе; как что-то неизведанно страшное, которое притягивает своей загадочностью, но в тоже время пугает.

Полина Павловна говорила так всегда — независимо ни от чего — слушать ее интересно, даже если разговор был ни о чем.

— Полина Павловна! — Хором заверещали девчонки, — а можно к вам на урок?! У нас же алгебра последняя!

— Нет, ребята. У нас контрольная работа, сами понимаете, два класса вместе я не беру. Вам уже сегодня нужно её написать. Так что не обижайтесь — меня тоже поймите. Хорошо? — Она улыбнулась, и хоть улыбка у нее никогда не получалась, но собеседники всегда чувствовали, какие чувства теплоты и нежности она хотела этим выразить.

— А вы нас отпустите пораньше? А переписать можно будет, если плохо напишем? — Тянули время одноклассники, чтобы не идти на химию.

Встав с подоконника, Максим медленно пошел по коридору к лестнице, подумывая о том, что скажет матери о полученной на химии двойке. „На алгебру теперь я точно не пойду, и того — всего одна двойка. Однако, для матери не повод: одна их или много, а факт — присутствие этой двойки. Вот тебе и скандал. — С каждым шагом идти хотелось все меньше и меньше, и расхотелось вообще, — но идти надо! Надо получить эту двойку! Но зачем?” Макс не находил ответа на этот вопрос. Перед выходом на лестницу обернулся, услышав голос Полины Павловны:

— Все как обычно ребята: кто написал раньше — сдаёт и уходит. Если кто-то напишет на двойку или тройку и захочет переписать; я назначу день, или на уроке во время самостоятельной работы перепишите — и все. Ну, давайте, идите на урок, а-то и так уже целых десять минут говорим с вами. — Она пошла к той же лестнице, у которой стоял Максим: „А что, если сказать ей, что я — не готов и напишу в следующий раз? Тогда сегодня можно не идти на урок! — Ребята обогнали учительниц и уже спустились на второй этаж, когда Полина Павловна сравнялась с Максимом. Сначала он не решился ничего сказать. — Да и отпрашиваться с урока как-то неудобно…”

— Полина Павловна, мне сегодня нужно в больницу на прием к врачу. Можно я напишу контрольную работу на следующем уроке, а сегодня не приду?

— Да, Максим, я знаю, конечно, можно. Никакой проблемы в этом нет, раз нужно в больницу — обязательно иди.

— До свидания, спасибо, Полина Павловна! — „Какой вы — кристально-чистой души человек!” — Уже шёпотом добавил Макс ей вслед.

Открыв двери кабинета химии перед самым носом Максима, Екатерина Савельевна своим строгим голосом спросила:

— Штыфорук, почему все уже зашли, а ты опаздываешь? Я уже пошла, тебя искать! — И широко открыв дверь, чтобы Макс вошёл, продолжила:

— Ставь сумку и к доске, расскажи всему классу тему „изомеры углеводородов”. Всё как обычно, начиная с физических свойств и строения решетки до взаимодействия с кислотами и щелочами. Уравнения реакций будет писать кто-нибудь другой. — Он стоял возле своей парты, ни о чем не думая, и ждал момента, чтобы сказать, что не выучил тему. Наконец учительница умолкла, смотря внимательно на него и ожидая ответа.

— Екатерина Савельевна, я не готов, не ставьте, пожалуйста, двойку. На следующем уроке я обязательно отвечу.

— На следующем уроке будет уж другая тема. Эту тему ответишь мне после уроков, когда у меня будет время, а сейчас я ставлю тебе заслуженную оценку. Исправишь — хорошо, а нет — она останется.

— Екатерина Савельевна…

— Это, чтобы больше такого не было! В следующий раз будешь готовиться вовремя. Все садись. Кто еще не готов? Говорите сразу, чтобы не тратить время.

Все остальное время — до конца урока — Макс уже не обращал внимания ни на учительницу, ни на рядом сидящих товарищей — ни тем более, на тему урока. Мысленно он был уже дома и уже переживал за скандал из-за этой самой двойки. Терпеть их не мог: „В скандалах нет никакого смысла! А что такое двойка? Сейчас не знаешь, а через миг узнал и получил пятерку! Так из-за чего скандалить?” Эти мысли путались в голове и мешали думать о чем-то другом, более важном. Теперь, пребывая в расстроенных чувствах, Максим более всего переживал за то, чтобы за сегодняшний день более ничего не случилось.

Прозвенел звонок, и ни с кем не разговаривая, спустился на первый этаж, оделся и вышел на крыльцо школы. За время урока опять весь двор запорошило снегом и теперь, когда уже совсем рассвело, от чистого снега зарябило в глазах. Вдохнув свежего воздуха, Макс почувствовал легкое головокружение и постоял немного успокаиваясь. Затем шагнул на ступеньку и осторожно стал спускаться по лестнице, ровным слоем присыпанной снегом так, что ступени сливались, и было непонятно — куда наступаешь. Вспомнил свои утренние мысли о следах на снегу, но уже не обратил на них внимания, осторожно проходя по тропинкам и дорогам и оттягивая время прихода домой. Ему нужно было идти домой, чтобы взять медицинскую карточку, сходить в больницу на прием к врачу, для проверки послеоперационного состояния.

Было уже начало одиннадцатого, когда Максим всё же решился зайти домой, дав себе слово, не обращать внимания на-то, что будет говорить мать.

Стоя у входной двери, слышал, мама возится около работающей стиральной машинки, бегает на кухню и гремит там кастрюлями, успевая стирать и готовить одновременно. Настроение у неё, как чувствовалось сыну, было замечательное. Он прекрасно знал, что его мать, Валентина Николаевна, чувствует себя совершенно спокойно и свободно только тогда, когда одна дома.

Именно сейчас, он должен в который раз разрушить этот тесный мирок, освободить её от потока ненужных эмоций, обрушить этот шквал на свою жизненную ситуацию, усугублявшуюся с каждым разом все больше и больше — что совсем плохо сказывалось на Максиме. Он уже не собирался воспринимать это как должное, не нести этот груз на себе: „Как он мешает жизненному укладу и останавливает перед важными делами!”

Внутри всё перевернулось, и „увидел” перед собой, пропасть, у которой нет дна: „Сейчас! Именно сейчас нужно избежать этого падения! Но каким образом? Вокруг уже некуда ступить…” Головокружение усиливалось, и Макс открыл дверь своими ключами. Мать не услышала из-за шума его прихода, тем более, в это время сын должен быть в школе. Тихонько зайдя в квартиру, смотрел на свою любимую маму, всё время неадекватно реагировавшую на его какие-либо действия. Она небольшого роста, живая, подвижная, энергичная, всегда чем-то занятая, строгая и всегда требующая беспрекословного подчинения. Её короткие волосы, тонкие брови, большие глаза, округлые щёки, красивые губы и нос — весь её облик был необыкновенен и полон очарования. Максу стало жарко, и, сняв ботинки, он прошёл в комнату, взял медицинскую карту и стал одеваться. В этот момент мать его и заметила. Они оба замерли и смотрели друг на друга, как будто увидели что-то неземное. Машинка выключилась и громко фыркнув, замерла, Валентина Николаевна непроизвольно вздрогнула, но сразу же оживилась:

— О! А ты что делаешь дома?

— За карточкой зашёл, мне нужно в больницу идти.

— А почему сразу с собой не взял, чтобы в школу больше не идти?! Это что ещё за дела?! — „Она уже начинает выходить из себя подумал Максим, а если сказать про двойку, то вообще что будет…”

— На каких уроках был?!

— Литературы не было… — произнёс как-то тихо и понял, что мать уже догадалась о его двойке.

— А что было? Что спрашивали? Что получил?! Опять всё вытягивать клещами?!

Он уже успел обуться и попытался выйти, но мать преградила дорогу, а когда попытался протиснуться рядом с ней, то с силой толкнула его и стала хлестать какой-то тряпкой по лицу и куда придётся, лихорадочно крича:

— Что получил?! Сколько можно издеваться надо мною?!

Максим ничего не хотел делать и даже говорить, но время уже поджимало, и он, подставив руку под очередной удар тряпки, вырвал её из руки матери, и бросил в сторону зала, выдавив из себя через невероятное усилие:

— Двойку по химии. Всего одну! Ты довольна? Остальные получу завтра. — Резко встав с трюмо, пока ошарашенная мама ещё ничего не поняв, стояла, оторопев от всего услышанного, выскользнул в узкую щель. При этом так осторожно, чтобы не зацепить её дверью.

«Неужели я так довела его? — Подумала Валентина Николаевна, уже не видя своего сына; и в этот момент ей показалось, что нравится не самой раздражаться, а раздражать и травмировать его. Её потом саму поражало то, что сделала до такой степени, чтобы невозможно было представить, как на неё это повлияет. Какое-то необычное состояние. Сейчас, находившись в состоянии лёгкого шока, она осознавала это, а в нормальном состоянии — нет. Когда Максим вышел, и хлопнувшая дверь отрезвила её, то и не сразу вспомнила: ”Что же произошло?”»

Ноги несли сами, выйдя из подъезда, Макс ничего не видел перед собой — мысли находились далеко от него. В это время ему казалось, что всё это от него не зависит, вроде бы оно — обычное состояние, для него совсем необременительное. Однако, почему оно так действует на его сознание — не мог понять, снова наступая на вновь выпавший снег, игриво похрустывающий, свежий морозный воздух — всё-таки немного действовали на Максима. Режущий глаза солнечный свет заставлял зажмуриваться… Проходя мимо школы, слушал щебетанье воробьёв, и, посмотрев под ноги, увидел, что снега уже по-щиколотку.

Небо уже затянуто тучами, но в просветах солнечный свет дарил тепло, и Макс остановился, пытаясь успокоиться — ничего у него не выходило, а слезы пытались вырваться наружу. Он уже не хотел никуда идти, так и стоять возле школьного бассейна. Взяв в руки снега, почувствовал холод, но холодно не было, он просто знал, что должно быть холодно. Руки стали мокрыми и красными, от них пошёл пар, когда юноша вспомнил своё появление дома, то на него нахлынула новая волна эмоций и впечатлений, мешающая трезво мыслить.

Только и успел увидеть больницу, да вспомнить кабинет врача. Как дошёл до больницы — не помнил. Увидел высокое крыльцо и остановился, любуясь им. Всё оно было усыпано ровным слоем снега и казалось воздушным. Осторожно поднял ногу, и, утопив её в снежном крыльце, убедившись, что стоит твёрдо, стал медленно подниматься по ступенькам поликлиники. Взявшись за ручку двери, внезапно понял, что в больнице с ним что-то должно было, случится: что-то внутри подсказывало ему о подстерегающей опасности.

Однако, отбросив эти мысли, Максим открыл двери и вошёл в больницу, окунувшись в отталкивающую духоту и труднопереносимый лекарственный запах. Проходя по коридору между бесконечных очередей, искал кабинет своего врача. Сильно раздражали разъярённые мамы, которые были готовы разорвать друг друга только из-за того, чтобы их ребёнок вошёл на приём первым. Не замедляя своего уверенного шага, попытался занырнуть в кабинет, протискиваясь сквозь толпу бабушек и мам уже совсем в наглую. Теперь все на него обратили внимание. Грудью, загородив дверь кабинета, одна из самых бойких мам решила блеснуть своей безумной, воспитанной вежливостью:

— Молодой человек?! Куда это вы без очереди?! — Макс смотрел на неё, очень похожую на мать, и думал: „Во мне за всю жизнь, ещё не было столько ненависти! Даже голова перестала кружиться!” А заболела ещё сильнее, участилось дыхание, руки сжались в кулаки. Он смотрел на стоящую перед ним женщину и видел, как у неё менялось выражение лица, и лицо слегка вытянулось.

— Отойдите, пожалуйста… — попытался сказать как можно спокойнее, однако это ещё больше испугало женщину, и она продолжала стоять на месте.

— Молодой человек! Отойдите с прохода, людям негде пройти! — Максим смотрел на все эти нервнобольные лица, и ему становилось всё больше и больше не по себе от таких неполноценных взглядов. Было неприятно, что тебя пытались убрать такими прискорбными словами.

Дверь кабинета открылась, и полной женщине пришлось оставить свой пост. Максим, более ничего не дожидаясь, шагнул в кабинет и закрыл двери перед носом очередного пациента.

— Уже два часа, Максим, почему не подошли пораньше? Вы же понимаете, если с вами что-нибудь случится, то мне отвечать придётся. — Волнение врача было сильное, глупо было пытаться скрыть его: даже лицо раскраснелось.

— Прошу прощения… — в это время в кабинет ворвалась та самая огромная женщина и стала пытаться одарить своей тирадой:

— Что это такое?! Стою здесь с самого утра и не могу попасть на приём?! Сколько это может продолжаться?! — Врач сидел молча и улыбался. — Молодой человек, вы, почему зашли без очереди? Я же вас предупреждала…

— Женщина! Выйдите из кабинета и закройте двери! Немедленно! — Громко, но спокойно сказала Вера Петровна и так уверенно, что женщина оторопела и встала, как вкопанная. От этого у Макса всё задрожало, стало так противно находиться в больнице, тем более, что он не мог вообще переносить больниц. — Еле сдержался, чтобы не выпроводить её, а только тихо, сквозь зубы, выдавил из себя:

— Вам помочь? Или сами соизволите выйти?

— Не задерживайте своё же время, — продолжила Вера Петровна уже закрывающейся двери.

После осмотра Максим сразу же выскочил из кабинета, и снова натолкнулся на эту предводительницу горе больных пациентов, как будто бы стукнулся головой о стену — шквал их эмоций. Почувствовал ужасное давление, и его сердцебиение вновь ускорилось, шаги стали быстрее. Через толпу пациентов он как будто летел, подгоняемый оскорбительными словами и жестокими взглядами, от которых звенело в голове. Выйдя на крыльцо больницы, и вдохнув глоток свежего воздуха, действительно свежего, после больничной атмосферы почувствовал, что ноги куда-то унесло вперёд, как будто крыльцо ушло из-под них. Макс кубарем скатился с крыльца, оставшись в этом положении, и не мог долго встать. Голова вдруг сильно закружилась, начало мутить, сколько он просидел — не понятно, но когда стало холодно, попытался встать — бесполезно. Тогда, взявшись за перила крыльца, Максим подтянулся на руках, при этом, подняв себя на ноги. Стоять на ногах ему удавалось с большим трудом, и сильно болела левая нога… Вдруг Макс услышал странное шорканье на крыльце и, спустя время, взглянул в ту сторону.

Даже на миг голова перестала кружиться, когда он увидел, что дворник подмёл крыльцо: „Оно же всё покрыто толстым, ровным слоем люда! Все двенадцать ступенек обварены железными уголками! О которые и билась моя левая нога, когда я съезжал с крыльца по этим самым ступеням…” Он попробовал наступить на ногу и чуть не упал, успел, удерживаясь за перила. Только выпрямив ногу полностью и скрепя зубами, не обращая внимания на боль, Макс доковылял до ближайшего подъезда и сел на лавочку. Его бросило в пот, затем стало холодно, и снова одолела мысль: „Нужно идти домой, чего бы мне сейчас больше всего не хотелось.”

III

— Раз… два… открой… глаза! — Какие-то странные фигуры двигались перед глазами Светланы, которые она никак не могла разобрать. Чувствовалась странная лёгкость, как будто тела у неё не было; и не ощущала ни руки, ни ноги. Было хорошо и комфортно: не мучили никакие мысли, лишь только Свобода несла её на своих крыльях и показывала безграничность своих возможностей. Светлане нравилось такое невесомое ощущение лёгкости и чистоты, когда ничего не тянет вниз, не сковывает движений. Однако, в то же время она поняла, что отсутствие чувств здесь более всего присутствовало, как окружающая пустота снаружи, так и внутри — ничего не было… Вдруг почувствовала подёргивания в областях рук и ног, всего тела. Ещё через некоторое время поняла: „Я лежу, мне холодно!” Боль, непонятно откуда-то взявшаяся, томила её, и она тихонько постанывала, не в силах сделать ни одного движения. Очень хотелось пить, и не было сил открыть глаза.

— Как она себя ведёт? — Спросил вошедший в палату хирург, посмотрев на Светлану.

— Лежит, не шевелится. Дышит. Вы не переживайте, мы за ней наблюдаем, если что случится, то сразу же сообщим, — оживились больные.

— Что-то она слишком долго не приходит в себя, — сказал доктор, нащупав пульс, засекая время. — Разве ещё не приходила?

— Нет, но что-то пыталась говорить такое невнятное, хотя смысл этого бормотания нам понятен, даже переживаешь вместе с ней за что-то, а за что не знаешь. — Врач внимательно посмотрел на говорливую пациентку. Ей было шестьдесят лет, немного поседевшие волосы и пронизывающий взгляд, в то же время настолько добрый и понимающий, что оставалось только удивляться и восхищаться, способности и добродушию этого человека.

— А что с ней доктор? Что-то серьёзное, да? А-то у меня такое ощущение, как будто она чего-то лишилась, чего-то духовного, и её душа мучается и не хочет с этим жить.

Евгений Дмитриевич за годы своей практики видел разных людей, но эта, Лидия Петровна была очень интересным человеком, и очень сложным. Он даже и не пытался понять. Её взгляд всегда угнетал, и вместо того, чтобы что-то сказать ей, Евгений Дмитриевич ловил себя на мысли, что у него возникает желание спросить, и даже посоветоваться с ней в таких вопросах, что, казалось бы, она знать и не может.

Не обращая никакого внимания ни на холод, ни на мучившую жажду: Света лежала неподвижно — она превратилась вслух и ждала, когда же хоть что-то проясниться: „Что же со мной случилось? — Она уже поняла, что лежит на больничной койке, — судя по моему состоянию, я только после операции…”

Евгений Дмитриевич держа руку на лбу Светланы. Осмотрел на Лидию Петровну и не знал, что же нужно ещё спросить у неё, чтобы ответить на мучащий его вопрос…

— Вы столкнулись с единичным случаем в своей практике, молодой человек. Вижу я, что это вас сильно мучает. Но вы успокойтесь — здесь медицина бессильна, и помогут ей только аналогичные обстоятельства, искусственно созданные с помощью другого человека.

— Но как? Так ведь не бывает?! — Поняв, о чём говорит Лидия Петровна, возмутился доктор, — не может же быть, чтобы органы были уже почти не выполняющими свои функции, почти умершими, но в то же время они давали отличные результаты анализов! А на все остальные характеристики своих жизненно-важных функций — отрицательный результат! В-то же время — нормально функционировали. Это же необъяснимо?!

— Всё объяснимо, — успокаивала Лидия Петровна своим спокойным, старческим голосом, — нужно лишь найти причину заболевания, чтобы излечить больного; так ведь?

— Но в медицине нет такого объяснения, о чём я и говорю.

— Значит есть в другой области, вы не переживайте, психология и психиатрия тоже бессильны перед силой эмоций, которые крепли годами и усиливали чувствами.

Евгений Дмитриевич пытался осознать до конца, о чём ему говорит эта женщина: „Как она может так глубоко видеть невидимое? Впервые видит Свету, находящуюся в бессознательном состоянии! А по её словам получается, что и о медицине она всё знает… Это очень странно!” Дверь палаты открылась, молодая медсестра заглянула в палату с испуганным лицом и сказала:

— Евгений Дмитриевич, срочная операция, угроза жизни, седьмая операционная. А Лидию Петровну сегодня выписывают. Хирург посмотрел на Лидию Петровну, как бы давая понять: „Мы с вами ещё не договорили, но больше не увидятся. Прощайте…” Взявшись за ручку двери палаты, он услышал вслед:

— Вы не переживайте за неё — через год она будит беременна и нормально родит. Не терзайте себя, вы сделали больше, чем могли, и она должна за это вас благодарить. Успехов вам и счастья…

Одновременно с закрывающейся дверью Светлана несколько раз вздрогнула и застонала. Перед её глазами стояла авария, каждое мгновение перед столкновением с новым усилием давило, а она не могла справиться со своим бессильным состоянием. Чувствовала свою беспомощность и не знала: „О чём же сейчас думать?” Мысли перепутывались, все, что она слышала — не понимала — и это проходило для неё как обычный шум, мешающий думать. Всё случившееся начинало настолько сильно давить, а она ещё не полностью пришла в себя, совсем слабая, напрягла всю свою волю и — села на кровати, так и не открыв глаза и испугав всю палату. Просидев так несколько секунд, Света снова упала на подушку, и уже ничего не чувствовала извне.

Снова ощутила себя высоко над собой и над землей. Ощущение свободы и легкости ушло, а она, смотря на мир сверху, отчётливо видела в нём себя — мельчайшей частичкой. Такой незначительной, что стало немного не по себе оттого, что всегда решала только свои проблемы, а других не замечала. Это обстоятельство стало тяготить её, а ей подумалось: „Нужно решительно измениться! Столько лет думать о ребёнке — глупо, и совсем не видеть ничего вокруг! В итоге — лишиться возможности вообще когда-либо родить! — Света теперь не думала: как трудно будет жить. — Мечта ушла сама собой — никуда, как будто и не было её никогда! А столько лет я жила в своём мире — этой самой мечты? Как вернуться обратно? Да! Вот я и вернулась… Ведь мыльный пузырь, в котором я летала — лопнул! — Светлана больно ударилась; а когда откроет глаза, как посмотрит на мир — не знает. Снова стала стремительно падать вниз, но прежнего страха уже не было, и подумала, — Если буду жить по-другому и всё делать для людей, только тогда ко мне придёт то, что я так хочу! Дать им то, к чему они стремятся — тогда и от них возвратится благодетель…”

Открыв глаза, увидела свою палату в лунном свете из не зашторенного окна, спящих полноценным сном больных. Нисколько не удивилась тому, что всё было белым: и стены, и постельное бельё, даже она сама была одета во всё белое. Вставать не хотелось, но очень нужно было, и она медленно села на кровать, сразу же почувствовав резкую головную боль и рези в животе. Голова кружилась, но не сильно. Хотелось есть и пить, а встать было очень тяжело. Света, стиснув зубы, опустила одну ногу с кровати, и немного подождав и набравшись сил, вторую. Голова закружилась сильней, и сначала она подумала прилечь, но вместо этого, собрав все свои последние силы, резко встала на ноги. Сильно шатало и затошнило, даже не поняла, как дошла до двери. Только когда свет коридора заставил зажмуриться, она пришла в себя, почувствовала слабость в ногах, и поспешила присесть на стул, стоявший возле палаты.

— Что с вами? Как вы себя чувствуете? — Забеспокоилась подбежавшая медсестра.

— Где у вас туалет? Проводите, пожалуйста. — Поднявшись на ноги, Света сильно зашаталась, и медсестра — высокая, хорошенькая девушка в белом халате и колпаке как у повара, поддерживая пациентку, медленно повела её по коридору, тихо говоря:

— Вам нужно немного поесть и больше лежать, чтобы быстрее поправиться.

— А что у меня было? — Уже на выходе Света спросила, держась за медсестру.

— Ничего страшного: немного зашили селезёнку. Просто вы сильно ослабли, и нужно хорошенько отлежаться.

Светлана с трудом проглатывала бульон ухи, в которой плавали голые рыбные кости. Тёплый компот с кусочком серого хлеба — не согревали, и она, как ей казалось, опустошённая, чувствовала себя уверенно. Внутренние силы, исходившие из глубин сознания, поддерживали. Видела себя в другом свете; совершенно не похожем на прежнюю жизнь. Более всего поразило то обстоятельство: „До аварии меня столько мучило и не давало покоя, а теперь я освободилась от этого! Все куда-то ушло!” Даже чувства, взгляды изменились в ней, а она, задумавшись, сказала:

— Надо же, как будто заново родилась!

— Что вы имеете в виду? — Удивлённо спросила медсестра, укрывая Свету одеялом. Но Светлана уже ничего не ответила, а спросила совершенно спокойно:

— Я могу поговорить с хирургом, который меня оперировал?

— Да, его зовут Евгений Дмитриевич, заведующий отделением, завтра во время обхода он зайдёт к вам обязательно.

Когда в палате выключился свет, она ещё долго не закрывала глаза и ни о чём не думала. Ей было интересно наблюдать за окружающими, смотреть в окно на звездное ночное небо. Ловить себя на мысли, что раньше не замечала красоты этого мира, находясь где-то глубоко внутри себя. “Значит, от этого мне и было так тяжело, — подумала Света, — надо же, неужели я раньше не могла увидеть всего этого? Наверное, просто не обращала внимания”. Ощутила, что теперь ни одна мысль не управляет ей, ничего не раздражает и никаких чувств не вызывает. В недавнем прошлом они давили на неё, выводили из себя. Под этим давлением, зачастую, она не контролировала себя, совершая всякого рода нелепости — именно те неверные шаги, которые накапливались и которые привели к сложившимся обстоятельствам.

Света закрыла глаза, и подумала попробовать рассуждать, как и прежде, однако, вместо этих рассуждений она сказала себе шёпотом:

— Как глупо даже думать об этом. Старое всё ушло, теперь всё новое. Мне нужно смириться с этим и…

Дальше она не договорила, потому что сон так сладко увлёк, и не в силах противостоять ему, сразу же уснула.

IV

— Садись! Ты почему ещё стоишь?! — Врач даже с приличным усилием толкнул Максима в стоящее за ним кресло. Голова закружилась еще сильнее. Доктор ещё что-то говорил, записывал, а Макс отвечал и думал про себя: “Наверное, снимок плохой, надо же, а я ещё два дня ходил, а как оказалось, даже стоять на ногах нельзя…” Стало совсем плохо находиться в стенах больницы, когда голова завертелась — как глобус. Всё внутри стало ныть изнуряющей болью, даже сидеть стало больно; а слабость настолько одолела, что даже встать он не мог. Тогда Максим запрокинул голову назад, положив её на стену, и сидел в непонятном самому состоянии, как бы полудрёме.

Среди различных картин, которые в эти моменты представали перед ним, снова увидел свою маму. Всегда восхищала её красота: короткие волнистые волосы, высокий лоб, большие глаза с пронизывающим взглядом — серьёзное выражение лица, всегда непоколебимое и искренняя уверенность во всех своих действиях — всё заставляло восхищаться ей. Но самое главное было то, что с внешней стороны нельзя было понять: насколько она внутренне богата, и что бы она ни говорила и не делала — нельзя было определить и сразу осмыслить — что она хотела сказать или сделать. Только спустя определённое время, или какое-то событие давало понять Максу истинную сторону её поведения: „Всё, что я вижу и слышу — это лишь мои предположения! Ничем не подкреплённые мысли! А понять истинную суть остального не могу — сразу разгадать и осмыслить, да и не стоит пытаться, пока не придёт время”.

Кто-то взял его за руку, и, сделав невероятное усилие, он оторвал голову от стены, всё-таки удержал её ровно. Затем, с тем же трудом пересилив свою внутреннюю боль, открыл глаза. Однако, спустя некоторое время он понял, что перед ним стоит его папа, Вениамин Леонидович, и удивлённо смотрит на него. Голова казалась очень тяжёлой, и Максим снова опустил её на стену, закрыв глаза. Он услышал, как папа разговаривал с врачом, даже не разговаривал, покрикивал на него. Потом снова взял Максима за руку и сказал:

— Посиди сынок, я сейчас приду, только не вставай, хорошо!? — Вместо ответа Макс пробормотал что-то невнятное, продолжая сидеть в той же позе, думая теперь о своём папе. Ему нравилось общаться с ним более, чем с кем-либо. Максиму чувствовалась невидимая связь с этим прекрасным человеком: высокого роста, тёмно-русым волосом, ясными и очень умными, всё понимающими глазами. Сын восхищался своим папой, и его восхищению не было предела! Папа был для него всем, и он постоянно чувствовал необходимость в общении с ним. Даже когда общались, или просто молча находились рядом друг с другом, Максим знал, что они — одно целое! И долго друг без друга — это неправильно и плохо. Каждый раз, когда папы рядом не было, а Максиму он был необходим, то внутренне всегда чувствовал его присутствие, и будто он говорил сыну: как правильно поступать и что лучше сделать. Всегда Макс старался находить время пообщаться со своим родителем, чем-то помочь, поучиться у него или просто побыть рядом. Также Максим считал, что сила его Небесного Отца и его сила — объединятся в нужное время, и чтобы он не делал — чувствовал: „Мне кто-то помогает! Даже делает за меня! Конечно же, Небесный Отец…”

Максим подняли на ноги, и повели, удерживая под руки. Ему было всё равно — куда, потому что он слышал справа голос папы:

— Неужели так всё серьёзно?! — В голосе чувствовалось волнение. Это бывало очень редко, а иногда казалось, его ничто не может вывести из себя; и это настораживало Максима.

— Перелом, к счастью, закрытый, ему повезло! Но когда я узнал, что он уже второй день ходит, и даже сюда сам пришёл — меня это сильно возмутило и удивило.

— Что именно? — Спросил Вениамин Леонидович, странно, но то же хотел спросить и Максим, но не мог.

— Если бы он сегодня не пришёл сюда, то кость бы треснула, и порвались сухожилия. Он уже никогда у вас, не смог ходить полноценно. В лучшем случае хромал, а в худшем — вообще бы не наступал на ногу.

Когда Максима усадили на стул и приложили к голове холодное, мокрое полотенце, только тогда снизился жар в его голове — он открыл глаза и увидел свою ногу, с которой уже сняли ботинок и подняли выше колена штанину. Она была непонятно-тёмного цвета и, казалось, опухла, но ещё не очень сильно.

— Вот так больно или нет? — Спросил доктор, надавив указательным пальцем на левую лодыжку. Больной ничего не ответил, потому что его два раза как бы подкинуло вверх на стуле — от нестерпимой боли, а из глаз побежали ручьями слёзы. Макс невольно и резко согнул ногу, и она оказалась под стулом. Задев ею ещё и об пол, больной согнулся и чуть не упал со стула, но его удержал папа. Глаза больше не открывал, и все силы уходили на борьбу с невыносимой болью в ноге и во всём теле. Врач долго пытался вытащить ногу из-под стула, а потом ещё дольше накладывал гипс.

— Пусть ни в коем случае не наступает на ногу, а недели две вообще лежит! Встаёт только в туалет и покушать. Каждый день нужно проветривать тщательно комнату.

— Хорошо-хорошо, я буду за ним следить.

— Мне интересно: почему он так ослаб?

— Он ведь только после операции, ещё не окреп, тем более, что около двух дней ходил с переломом — не удивительно.

— Ногу не сильно сжимает? — Спросил доктор больного.

Увидев гипс на своей левой ноге в форме сапога, Максим вообще не чувствовал никакого сжатия, ему казалось, что нога просто забинтована.

— Нет, всё нормально, — и попробовав поднять ногу, добавил, — нога только сильно тяжёлая.

— Ничего, справишься, — ответил, улыбаясь, доктор, — только больше лежи. Вениамину Леонидовичу я уже сказал, он тебе объяснит.

— До свидания, — попрощался Макс.

Когда они с папой сели в машину, ещё долго молчали, с грустью наблюдая в окошко за торопливыми прохожими, падающими листьями, порывами ветра, раскачивающими деревья. Максим чувствовал, что папа расстроился и не знает, как заговорить с ним. Только спустя ещё немного времени, когда стало темнеть на улице, отец завёл машину и спросил:

— Как же ты это так, сынок?

— На крыльце больницы поскользнулся — снегом же с утра завалило.

— Так не скользко же, — не понял его папа.

— Вчера было тепло, снег таял, а вода не стекает с него, утром подморозило, а там уголком обварены ступени. Везде был сплошной лёд, и только углы торчали — по ним я и съехал вниз. А потом, когда дворник смёл снег, я и увидел лёд и уголки.

— Так это ведь вчера было, а ты в больницу только сегодня пошёл.

— Думал, может просто ударил, и болит. Я и представить не мог, что таким образом можно ногу сломать.

Папа ничего не ответил, и они снова молчали — каждый о своём; но Максим казалось, что думают они об одном и том же: „Как об этом сказать матери, чтобы лишний раз не расстраивать? Гипс невозможно скрыть, да и незачем. Однако сделать, чтобы она расстроилась меньше — можно…”

— Сам доскачешь? — Тихо спросил папа, остановив машину у подъезда.

— Да, конечно, первый этаж — не проблема.

— Я машину поставлю и приду.

— Хорошо.

Сестрёнка долго сидела возле братика, всё ещё не могла поверить увиденному происшествию и, изменившись в лице, всё трогала гипс и спрашивала:

— А нога не болит? Ты хорошо себя чувствуешь?

Максима клонило в сон, и лежа на диване, он отвечал односложно “да” или каким-нибудь молчанием; на что сестрёнка не обращала никакого внимания. Она принесла воды и долго держала руки на голове брата, как бы измеряя температуру, но ничего не показалось ей подозрительным, продолжала изучать гипс.

— Как у тебя дела, Иринка? — Спросил Макс и посмотрел на неё, открыв глаза с большим трудом.

Он любил свою сестру и всегда помогал ей во всём: и советом, и делать уроки, и везде с собой брал; а она часто обращалась к нему со многими вопросами, которые, даже маме не могла сказать — настолько они были личными. Её светло-русые, почти белые волосы с каждым годом темнели, а ранее были кудрявые, но сейчас почти распрямились, и только кончики, как будто подкрученные бигудями, давали понять — раньше это были кудри. Голубые глаза всегда становились ярче и насыщеннее, когда она волновалась, внешне это волнение не показывая, но Максим всегда определял по ним, что сестре нужна помощь и сразу спрашивал о её проблеме. Не было ни одного случая, когда бы он не помог. Было даже не важно, что у него мало времени, или что проблема у сестрёнки не слишком сложная — сама разберётся. Всё равно он откладывал все свои дела и помогал ей. Даже сейчас, чувствуя волнение сестры, он понял: „Моя нога немного прибавила ей переживаний, а истинная причина ещё не ясна…”

— Учительницу сегодня увезли на скорой помощи! — Хоть сестрёнка была сильной, всё равно слеза вырвалась из глаз и медленно побежала по щеке.

— Пойми, что все мы когда-то умрём, но плакать не нужно. Нужно жить дальше, и как бы тяжело не было, помогать друг другу. — Максим снова закрыл глаза — его одолела слабость.

— А разве она умрет? Она же такая молодая!

— К сожалению да — это так называется, но относиться к этому нужно спокойно, понимаешь?

— Я постараюсь, но это так тяжело. — Она уже не плакала, и это нравилось Максиму.

— В жизни все тяжело, а когда сделаешь, то говоришь: как легко это было сделать, и почему я раньше этого не сделала? Правильно говорю? — Прозвенел дверной звонок и сестренка ушла открывать отцу двери.

— А мать где? — Удивился он.

— У соседки. Они же вчера договорились.

— Максимку еще не видела, значит?

— Еще нет. Она скоро придет, время-то уже десять часов.

Они сидели в зале возле Максима, живо разговаривали, ожидая прихода матери, и отцу даже удалось развеселить сестренку и поднять ей настроение. Разговорившись, не заметили, как пришла мама, вошла в зал и остолбенела. Ничего не говоря, смотрела на лежащего сына. Он почувствовал взгляд и понял, что это она. Отец и сестра смолкли и ждали: что же она скажет.

— Вот и встретили Новый Год! Очень хорошо! Ну-ка дорогой, расскажи нам: как ты докатился до такой жизни?! Максим чувствовал, мать в хорошем расположении духа и не знал, но ответить.

— По лестнице, — только и сказал он.

— Голова хоть не болит?

— Нет!

— Ну и славно! — Мама пошла на кухню и сказала:

— Пойдемте пить чай. Нас угостили тортом.

— Я не буду, — сказал сын, и погрузился в сон окончательно, лишь мгновения он слышал свист чайника, звон чашек и веселые голоса родственников. Ничего не успев подумать, уснул.

V

Выйдя из столовой, Света увидела своего мужа, одетого, как и она во всё белое, бледного, сильно похудевшего с выражением лица человека, что-то потерявшего в жизни или чего-то лишившегося. Обняв его, подумала: “Неужели я выгляжу так же, ведь уже неделю не смотрю в зеркало?”

— Дорогая! Как ты себя чувствуешь? — И не дав ей ответить, спросил, — ты не винишь меня во всем случившемся?

— Нет, не думай об этом. Разве в тебе тут причина — нет. Все это я затеяла: столько времени не могла заставить себя поговорить с тобой, а тут еще в такой момент. Прости меня, любимый! Я, правда, не хотела…

— Знаю, не извиняйся. За Никиту не переживай, я позвонил и сказал, чтобы он закрыл квартиру и ехал к бабушке. Пусть ещё недельку поживёт, ему там нравится.

— Вадим, у тебя со здоровьем все нормально?

— Да, отделался легкими ушибами и небольшим сотрясением. А ты как?

— Селезенку зашивали, вроде бы тоже сотрясение и ушибы.

— Все обошлось нормально, не переживай, могло быть и хуже.

— Ничего нормально в этом нет!

— Что ты имеешь в виду? — Вадик понял, жена что-то не договаривает.

— Прошла обследование, и мне сказали, что смогу я иметь детей или нет, зависит только от самой меня! С физической точки зрения всё нормально, а с психологической нет. — Света заплакала, и Вадим обнял её.

— Как это? — Удивился муж.

— Во время аварии мои переживания по поводу ребенка были на пике предела, а сама авария еще больше усилила его — этот пик. Чтобы сейчас забеременеть, нужно создать ситуацию равную по силе или еще сильнее, чтобы психическая травма сошла с меня… — Светлана совсем разрыдалась.

— Успокойся дорогая, все наладится, не переживай!

— Как наладится? Вадим! Ведь уже десять лет всё это длится. Ты понимаешь хоть? Десять лет! Это же не день, не месяц. Это же огромный и даже нереальный срок! Ты это прекрасно понимаешь. — Света смотрела на каменеющее лицо мужа, её начинало трясти, и еще слегка дрожащими руками она закурила и, выпустив дым, продолжила, — так для чего же меня успокаивать, когда нужно что-то думать.

— Светик, извини меня, но как ты себе это представляешь? Ты же прекрасно знаешь, насколько экстремальной была ситуация. Мы сами чудом выжили, а ты говоришь, что нужно ещё подобную ситуацию! Какую ситуацию, скажи мне, пожалуйста? Я что-то не думаю, что надо рисковать жизнью! Ради чего, Светлана, одумайся! На крайний случай можно и усыновить ребёнка. Я не хочу тебя терять, ты даже представить себе не можешь, как я виню себя за случившееся.

Она молча курила, соглашаясь, Вадик говорит правильно, но также сказала себе: никогда нельзя терять надежду. Попробовать всегда стоит, но как — не знала, ей представлялся только один выход: пересмотреть свои жизненные позиции, полностью измениться: как можно больше в лучшую сторону. Может только такой способ поможет этой проблеме отойти самой по себе. Светлана понимала — это нереальные вещи, но уже твёрдо решила сразу и приступила к новой жизни.

— Свет, не молчи, скажи что-нибудь.

— Я буду пытаться, — и о чём-то ещё задумавшись, продолжила, — чего бы мне это не стоило. Ты поможешь мне, дорогой?

— Ты же знаешь, что на этот вопрос может быть только один ответ “Да”. Сказав это, Вадим поцеловал свою жену впервые за эту неделю, и она снова заплакала.

— Все, хватит плакать! Давайте по палатам! До пяти часов тихий час.

— Вечером увидимся, дорогой, — поцеловала мужа и пошла спать. Слезы всё ещё текли из завораживающих своей красотою глаз, голова стала немного побаливать. Это совсем не нравилось. В палате её уже ждала медсестра со шприцем в руках, и Светлана, так и не дождавшись укола, уже не замечала ничего вокруг, только ощущение головокружения и поняла, что засыпает… Находится непонятно где: всё мелькает перед глазами, как будто быстро перелистывают книгу. Вдруг увидела себя на уроке, с силой, оттолкнувшейся от своего стола, бросила ручку в открытый школьный журнал. Лицо стало красным, как никогда ранее, она сразу же закрыла его руками, тщетно пытаясь проглотить ком в горле, громко рыдая и ничего не видя перед собой, выбежала из кабинета.

Всё произошло в один миг, а ошарашенные ученики так и продолжали тихо сидеть даже тогда, когда шаги учительницы уже не было слышно.

Света ещё не успела удивиться увиденному, как увидела себя в приёмной с сигаретой, о чём-то увлечённо рассказывающей секретарю, даже в этот день сразу отменила уроки. Вдруг всё это куда-то ушло, и, не ожидая такого, увидела себя предельно счастливой, это даже шокировало её. Несколько секунд пребывала в таком состоянии, и уже просыпаясь, услышала плач ребенка…

Она даже не заметила, как поужинала в столовой. Её мысли были полностью заняты увиденным сном. Уже хотела уходить из школы. “Нет! Уйду только когда выпущу свой класс. Это будет мой последний выпуск. Всего полтора года! Может сон сбудется, — хотя она и понимала нелепость своих мыслей, всё же продолжала размышлять, — то значит всё это не зря; а если нет, значит, детей у меня больше не будет и с этим нужно смириться”. Выйдя из столовой к ожидающему мужу, поспешила рассказать о сне и о принятом решении.

— Дорогая, только не мучай себя, делай, как считаешь нужным, если тебе это поможет. Я тебя попрошу, только береги себя, ладно. Не нужно больше лишних мыслей, пусть время само всё двигает тебя вперёд.

— Ты имеешь в виду время, дорогой?!

— Если всё так, то мы почувствуем его силу. Нужно только ждать, делая своё дело.

— Да, и дети меня уже ждут, сколько уроков уже пропало. Представляешь, сколько теперь свалится работы. Уже лучше.

VI

Ничего не хотелось, даже есть, и Максим за целый день всего один раз вставал с кровати, лежал в полусонном состоянии, читая книгу. Текст воспринимался, даже когда он просто водил глазами по нему, — всё равно ему был понятен смысл прочитанного текста. Ему даже не мешала музыка, игравшая в зале за закрытой дверью. Родители и гости уже заранее праздновали приход Нового Года, ужинали, веселились. Ничего не хотелось, ему нравилось именно сейчас быть одному, и совершенно не нужно, чтобы кто-то мешал различными вопросами или утомлял долгими разговорами. Дверь в комнату всё равно приоткрылась, послышался голос матери:

— Посмотри, может, не спит.

В комнату вошла сестренка и спросила:

— Кушать будешь? Ты целый день ничего не ел.

— Не хочется мне что-то, Иринка.

— Ничего не знаю, сейчас принесу салат и пельмени, только попробуй не съешь. — Ира вышла из комнаты, даже ничего больше не желая слышать, тем более возражений. “Вся в маму”, — подумал Макс, успев только отложить книжку, как двери снова открылись, а в комнату вошла мама его друга Ромы, Маргарита Леонидовна. Ничего не говоря, села на кровати рядом с Максимом и ждала, пока он откроет глаза.

— Женя придёт ко мне в гости сегодня, уже столько времени, а его всё нет?

— А я думала: ты спишь. Конечно, придёт… Он сказал мне позже, что-то делает и сразу придёт. — Маргарита Леонидовна гладила Максимку по голове, а он поймал себя на мысли, что ему это нравится, подумав: „Наверно, надо открыть глаза, как-то неудобно получается…” — Он увидел перед собой полную, красивую женщину с интересным взглядом и строгим выражением лица, белыми волосами, закрученными в кольца, а много косметики придавали ей экстравагантный вид. Её прозрачная белая блузка почти не скрывала большую пышную грудь. Макс смотрел на неё и не мог оторвать взгляда, чувствовал — ей нравится его внимание. Удивляясь такому повороту событий, уже не знал, куда бы отвести взгляд, когда в комнату снова зашла сестрёнка, неся табурет с ужином.

— Давай кушай, я уже чайник поставила, тетя Рита, вы, пожалуйста, проследите за ним, ладно!

— Не беспокойся, — проводя Иринку взглядом и дождавшись, пока Макс сядет и возьмет ложку, произнесла:

— Максим, нам нужно серьезно поговорить! — “Интересно, о чем это?” — Подумал он, но ничего не сказал, продолжая, есть и слушать.

— Рома хочет бросить школу, говорит, что здесь уже надоело учиться, хочет пойти в лицей.

— И в чем же здесь проблема?

— Как в чём? Осталось всего-то учиться полтора года, а потом пусть идет в институт. Зачем ему нужен этот лицей?

— Тетя Рита, я же вам ещё в том году говорил: не толкайте вы его в десятый класс. Зачем? Если человек не хочет, пусть идёт в свой лицей. Там бы он за один год прошёл программу и десятого и одиннадцатого классов, а на следующий год уже был бы на той самой специальности: химика-технолога, на которую он рвался. Всего два года бы он отучился — и на руках диплом. Вне конкурса на третий курс университета. Чего ещё желать? Я уже не говорю. — Макс снова почувствовал головокружение, вздохнул и принялся за почти остывшие пельмени.

— Я не могу понять: чем ему так не нравится школа? Почему он не хочет учиться?

— Чтобы не терять времени. Вот смотрите: сейчас бы он уже закончил десятый класс, а к лету одиннадцатый, правильно. Но сейчас, потеряв целый год, он бросит десятый класс. На следующий год вы его сами будете толкать в лицей, и он в него пойдёт, но тоже бросит: там целый год будет школьная программа, которая ему уже давно надоела своей легкостью и нудностью. Теперь видите, чего вы добились, — дожевывая последний пельмень, проговорил Максим, — а теперь спрашиваете у меня: смогу ли я помочь? Чем? Да, я с ним поговорю, но что это изменит. Время уже не вернуть, и сидеть в школе его не заставишь, а лицей ровно через год, — он бросит, вы вспомните этот наш разговор, что я говорил вам год назад. Я прав или нет?

— Ну а что теперь делать, Максимка? Я уже не знаю даже что и как ему сказать. Он меня вообще не слушает, понимаешь?

— Знаю, но нужно было думать раньше. Что теперь изменить. Его уже мы не переделаем. Что он сам решил — так и сделает.

Маргарита Леонидовна заплакала, понимая ошибку и ожидая, пока слеза побежит по щеке, только потом ее вытирала, чтобы не размазать тушь. Она молчала, что ещё можно сказать, и даже не заметила, как сестра Макса вошла в комнату, поставив торт, унесла тарелки из-под пельменей и салата.

— Максимка, пожалуйста, попробуй еще раз, я тебя умоляю.

— Не нужно плакать: если обещал, значит, попробую еще раз, но помните, что Рома сам примет решение. Я его хорошо знаю, и уже сказал вам, как он поступит. Мой с ним разговор ничего не изменит.

Двери в комнату открылись, и целая толпа гостей вошла во главе с мамой. Взяв Маргариту Леонидовну за руку, сказала:

— Рита, пойдём танцевать, тебя уже все заждались… — её речь оборвали увиденные слёзы, — что случилось? Максим! Опять ты что-то натворил?

— Не успел — вы помешали. — Съязвил Макс и отвернулся от этой “праздной толпы” — по-другому он их никак не мог назвать. Его утомил этот разговор, и он закрыл глаза, и ждал, пока все выйдут из комнаты.

— Сейчас я приду! Нам с Максимкой нужно поговорить! Выйдите, пожалуйста, из комнаты! — Но никто не выходил, тогда Маргарита Леонидовна сама вышла из комнаты, и все, кроме матери Макса тоже вышли вслед за ней.

— Всё нормально, сынок! Покушал?

— Да, всё хорошо, мама, не переживай. Я чувствую себя хорошо.

— Поспи немного, а-то совсем ослабнешь…

Уже засыпая, Макс почувствовал, что кто-то сел на кровать рядом и обнял его; понял, это снова Маргарита Леонидовна, и что-то хотел сказать, но силы оставили его…

Максиму снова приснилась любимая учительница, и он снова проникся всеми чувствами. Но сейчас что-то странное было в этом сне: он не видел её лица. Всё же понимал и чувствовал, что ещё терзает её. Однако, сейчас он видел её на переднем сидении автомобиля, а за рулем до боли знакомого человека — но кто это так и не понял. Только одно томило: чувствовал, что-то важное решается в этот момент, и машина набирает скорость… Обстановка накалялась, и Макс, ворочаясь во сне, изнемогая от своего бессилия. Не в силах понять суть проблемы до конца, он ещё раз попытался, но не смог — ещё, наверное, рано, подумал, а в следующий миг отчетливо увидел, как столкнулись машины, и весь мокрый, забыв о сломанной ноге, резко сел на кровати, причинив себе острую боль. Сидел несколько минут, расслабив ногу ожидая, когда, утихнет боль.

— Привет, выспался? — Максим не повернулся, услышав голос Романа, а спросил:

— Не знаешь, к чему постоянно снится пустая коляска у подъезда?

— Понятия не имею, что бы это значило! — “Наверное, эти сны как-то связаны между собой, и нужно разобраться в них, до конца”.

— Ты в школе вчера был, Рома?

— Да, Светлана Викторовна заболела.

— Давно? — У него мурашки пошли по телу.

— Уже две недели её вообще не было в школе, и уроки за неё никто не ведёт. — Роман ещё что-то говорил, а Максим думал о Светлане Викторовне, о том, что уже столько лет любит её, а эта любовь так ничего ей не дала. А что, казалось бы, она могла дать “замужней” женщине? К чему же коляска, не это ли отгадка? Всё время ощущал, что любовь чувствовал всё сильнее и сильнее, понимая, что только Светлана Викторовна может так любить. Он попытался представить: где она сейчас находится, о чём думает; но разве об этом сейчас я должен думать.

— Ты меня хоть слушаешь? Кажется, я говорю в пустоту, я же вижу, что ты думаешь о своём.

Макс снова не услышал слов своего друга. Он понял, что именно сейчас: больной и ослабленный, в данный момент ни к чему не готовый — именно сейчас он должен, взвалить на себя этот тяжкий груз. Также вдруг внезапно осознал, что он должен помочь родить своей любимой женщине. Он чувствовал сильную головную боль и покалывание в сердце. Максиму стало сильно плохо, что всё у него сразу же заболело, и поплыло перед его уставшими глазами; и он хоть как-то, уменьшить свои страдания — закрыл их, но снова перед ним появилась сцена аварии. Теперь, уже вновь увидев эту силу переживаний Светы, понял, что к ней привело. В момент столкновения она поняла своё бессилие, и оно, воспользовавшись открытостью и ослабленностью, улучив момент, овладело ей, нанеся тем самым тяжелую психологическую травму… Уже из последних сил подумал: “Но что я могу сделать? Ведь для неё я маленький мальчик…” — и упал на подушку, уже не в силах сохранить положения сидя…

Стало легче, когда почувствовал, что Роман держит за руку, и спросил:

— Что у тебя с учёбой, Рома? Что ты мечешься, я не могу понять?

— Ты же все уже знаешь, Макс. Зачем спрашиваешь?

— Не переживай, не оттого, что нечего делать. Сам прекрасно понимаешь.

— Ну не хотят они, чтобы я уходил из школы, понимаешь?

— Перестань ты воевать с ними, ведь тебе же это нужно — иди и учись. Поймут со временем. Не стоит колебаться, тем более тебе.

— Максим, как? Я не знаю, чего они хотят: то в одиннадцатый класс, то в колледж — мешают мне принять решение, сбивают с пути: а я начинаю задумываться в правильности принятого решения, даже начинаешь сомневаться: чьё оно? Моё решение или их. Время-то не остановить, Макс, и всё идёт своим чередом — не так, как нужно все это понимают; и это пугает их, — та самая неуверенность, которая укоренилась во мне настолько, что я становлюсь бессильным перед временем. Побеждая меня и заставляя делать, что-то другое, что от меня не зависит, Максим, сделай же что-нибудь! Ты же можешь!

— Что, Роман? Только вижу, что ты бросишь школу и пойдешь в лицей; но и его в итоге бросишь, оставшись даже без школьного аттестата, понимаешь меня?! Что ты мне предлагаешь сделать и с кем? С тобой или с твоими родителями? Объясни мне: что ты хочешь, чтобы я сделал? Повернул время назад? Ты же знаешь, сколько раз я уже разговаривал с твоей мамой, — и это ни к чему не привело. Она просила поговорить с тобой, чтобы ты не бросал учебу. Я ей объяснил то же, что и тебе. Но с собой она не справилась; а ты не решаешься на конкретные решения…

— Что же ты хочешь мне сказать, дружище?

— Или учись хорошо в школе, а потом иди в свой лицей — побори себя; или закончи десятый класс и уходи в лицей. А с родителями разберись сам: ты уже взрослый и хватит писать в пеленки. Как ты думаешь?

— Но я уже пытался что-то решить, но ничего не выходило, ты же видишь сам.

— Тогда учись и не бросай школу, вот и всё! О чём ещё можно говорить. Сам всё видишь и понимаешь. О чём ты ещё думаешь Рома?! Не смеши меня.

— Я не могу учиться в этой школе, даже ходить туда, пойми же ты меня правильно.

— Ромка, ты и лицей бросишь, понимаешь почему? Там целый год изучают школьную программу, а ты уже не можешь! Вот она проблема — в тебе, дружище; и только ты можешь, перешагивать через себя и через сложившиеся обстоятельства, исправить положение. Ни я, ни родители не поможем тебе, а только будем мешать, да сбивать тебя с пути. Мне этого не хотелось бы, понимаешь? Вот я говорю тебе сейчас, а ты думаешь: куда бы завтра уйти утром, — только бы не в школу!

— Откуда ты знаешь, что я думаю.

— Оттуда Рома, — он снова почувствовал усталость, не давшую ему договорить, подумал: “Зачем Роману говорить — откуда и что я знаю — совершенно не нужно”. — Я хочу спать, сильно устал. Часов в шесть разбудишь, ладно.

Максим уже не слышал, что ответил Роман; силы оставили его, и он снова очутился в крепких объятиях сна. Ему приснилось, что, стоя у подъезда, какая-то девушка быстрым шагом вышла из подъезда, и резким движением расстегнула молнию его куртки. Ещё ничего не успев понять, увидел, как она также быстро затолкала ему за пазуху, подаренный им же букет пионов, и удалилась, застегнув молнию куртки и ни говоря, ни слова…

VII

Светлана Викторовна сильно захотела пить, когда услышала в телефонной трубке, что Штыфорук Максим — её самая беззаветная любовь, лежит дома со сломанной ногой и не может ходить в школу. Учителя уже по составленному директором графику приходят к нему домой, и проводят уроки, и она есть в этом самом графике. Её терзала мысль, что она не сможет прийти к нему, ведь сама только что выписалась из больницы, и будет лежать дома, сколько — ещё не знает. Но он же не знает, что со мною случилось и подумает, что я не хочу ходить к нему.

— Давно он уже не ходит в школу?

— Уже третья неделя пошла, — ответила Нина Ивановна — секретарь директора школы.

— Сколько раз в неделю мне нужно приходить к нему?

— Всего два раза, — услышав это, Светлана расстроилась: целых два раза в неделю можно было общаться, а она не сможет…

— Светлана Викторовна, вы не переживайте. Он же умный мальчик, и сам справится, как вы думаете? Вы просто позвоните ему и дайте задание, а потом проверите. Не нужно так переживать.

— Хорошо-хорошо, я так и сделаю, спасибо за совет. До свидания. Я ещё позвоню. — Света несколько раз пыталась положить трубку, но так и положила её рядом с телефоном, пошла на кухню, но воду пить не стала, а поставила чайник. Закурила, вопреки запретам врача, нервно выпуская дым, закрыла глаза, вспомнив ночь перед аварией — всю до последнего мгновения, иногда открывая глаза, чтобы стряхнуть пепел сигареты. Ей нравилось ощущать то, что так долго терзало и мучило её в ту ночь. Светлане чувствовалось, а не казалось: именно чувствовалось, что она смотрит на всё это и переживает уже совершенно не так, а ей это всё нравится. Закуривая новую сигарету, ей вдруг стало ясно видна граница ее изменившихся чувств, когда ранее она поддавалась власти эмоций, и ничего не могла с собой поделать, путаясь в словах и поступках. Сейчас, однако, она уже совсем легко справлялась с собой и чётко понимала каждый свой шаг почти до конца. Но смущала одна неясность, как и всегда: для чего ей всё это нужно было пережить? Свете показалось, что ответ где-то совсем рядом, одна она не сможет найти его. С этим она не хотела смириться, но в то же время ей верилось: всё идёт правильно, и что она поймет — со временем и потом всё станет ясно. “Не зря же мне приснилась школа”. Даже как-то странно и необычно почувствовала себя Светлана, вспомнив школу. Дернув рукой, обожжённой сигаретой, и уронив пепельницу на пол, она вспомнила Максима.

„Надо же!” — Подумала она, собирая пепел с пола и вспоминая их первый урок, как красивый мальчик сказал “Я” и встал, а она впервые посмотрела на него и забыла, что идёт урок… Учительница увидела в нём что-то необычное, чистое и непрочное, прочно задевшее её за душу, даже не задевшее, а оставшееся там чувство. С первого же взгляда, его взгляда, крепнувшее в её сердце; а она не могла оторвать своего взгляда от его — девственного непрочного и чистого, и такого светлого, — который она так давно искала и мечтала о таком…

Света видела в его душе необычайно светлое и невозмутимое чувство — силу и независимость, точно такую же, как и у неё самой. В тот момент она сказала себе: „Что же на меня так действует маленький мальчик, даже удивительно, как это?” — Но так и не смогла ответить на свой вопрос. Каждый раз она трепетно ожидала, когда он придёт на её урок, всегда смотрела только на него, а её поглощал взгляд Максима. В нём она видела такое сильное чувство, что ничего не могла с собой поделать, как наслаждаться им и дарить ему в ответ, — всё, что она носила в себе, что переживала и чувствовала. Всегда она, почему-то, понимала, что Максим её полностью понимает и знает её, как будто бы уже давно; а она относилась к нему как к родному и любимому человеку, хотя возрастом была ему — мамой, но ничего не могла с собой поделать и любила его, как мужчину своей мечты. Может из-за того, как ей думалось, что это искренняя любовь с его стороны и, именно, как мужчины к женщине. Каждый раз, когда Света видела Макса — её душа плакала о том, что он такой маленький, и времени назад не вернуть, что эта любовь не может сблизить их. От этого она расстроилась, но уже спокойно, сказала себе: „Нужно же позвонить ему сегодня и дать задание, да узнать: когда он придёт в школу”. Света почувствовала волнение и подумала, что Максим слышит её, снова поймала себя на мысли: „Мне это безумно нравится! Нравится именно понимание со стороны Максима, ощущение того, как будто он находится рядом со мной все время!” — Конечно, ей бы хотелось, чтобы он в действительности был рядом, а невозможность этого выводила и не давала покоя. До конца насладиться этим чувством; её это терзало — это расстояние, а больше всего время, которое, когда они находились рядом, давало понять о таком большом расстоянии между ними. Света много раз уже пыталась как-то справиться с собой, не позволять чувствам овладевать ею, или настолько пусть овладеют, чтобы в них полностью могла раствориться. Но ничего не выходило, а она думала удивительные вещи: “А не для этого ли я вообще живу? Чтобы осознать это чувство, какое оно есть! Почему же тогда он такой маленький?” — И в то же самое время она рассматривала себя: возможно ли осознать всю силу любви, когда человек твоего обожания находится всё время радом? Но отрицательно отвечала себе на этот вопрос.

Светлана ещё долго смотрела на телефон, прежде чем снять трубку, обдумывая: что же сказать Максиму; но так ничего и, не придумав, набрала номер.

— Алло! — „Наверное, его мама”, — подумала учительница.

— Здравствуйте, это Светлана Викторовна, а Максима я могу услышать?

— Да, сейчас, только подождите немного, сынок пока доковыляет.

— Хорошо-хорошо. Подожду, конечно, — к ней снова подкрадывалось волнение, но она изо всех сил пыталась взять себя в руки.

— Да, я слушаю, — помог ей уверенный голос Макса.

Света молчала, не зная, что же сказать, и путалась в мыслях.

— Максим! Это Светлана Викторовна. Как твоё здоровье? — “Дорогой” — продолжил за неё Макс и ответил:

— Пока чувствую себя нормально, только гипс снимут ещё не скоро, а потом ещё заново нужно будет учиться ходить, потому что нога за два месяца совсем атрофируется. Такие вот дела, вы как себя чувствуете? Я чувствую волнение в вашем голосе.

— Уже лучше, но ещё не совсем хорошо. К тебе учителя на дом приходят?

— Да. По химии, алгебре. Ещё сказали, что вы тоже будете приходить ко мне.

Свете тяжело было это говорить, но другого она ничего не могла себе позволить и, пытаясь без волнения, произнесла:

— Максимка, ты меня извини, но я не смогу к тебе приходить. Жаль, конечно, да и я бы сама этого хотела, но немного заболела, уже почти три недели не ходила в школу. Правда, я очень хочу прийти к тебе, но не могу. Извини.

— Мне очень жаль, я так хотел вас увидеть! Когда мы теперь увидимся?

— Давай, я тебе дам задание, а потом проверю, когда ты выйдешь в школу.

— Хорошо, я понял. Буду делать все упражнения подряд, а по литературе читать. Одноклассники ко мне приходят. Они и подскажут, что нужно.

— Ладно, Максимка, выздоравливай! Всего тебе хорошего. Пока.

— Буду скучать, — добавил Макс и положил трубку, уже не в силах играть чувствами своей возлюбленной.

Светлана слушала гудки в трубке ещё довольно долго — пока они её не стали раздражать. Она снова почувствовала волнение и разозлилась на себя за то, что так ничего не сказала Максиму: ни одного теплого словечка, хотя так много хотелось сказать. Света снова попыталась взять себя в руки и не волноваться, вспомнив о том, что после операции ей нужно больше лежать и набираться сил, чем мучить себя, обессилившую и уставшую от последних событий. Лежа на диване, ещё закурила перед сном, негромко включила музыку, чтобы не уснуть, старалась дышать, ровно — успокаивала себя. Чувствовала, как нормализуется сердцебиение и восстанавливается дыхание. Она положила в пепельницу недокуренную сигарету и стала наблюдать за исходящим от неё дымом, пытаясь разобрать фигуры, которые получались. Почувствовала слабость во всем теле, потом свободу от него.

VIII

— Чего она хотела? Что спрашивала? Максим! Ты меня слышишь?! — Пыталась докричаться до сына Валентина Николаевна. Мать удивленно наблюдала за быстро меняющимся выражением лица своего сына, и не могла поверить, как с такой быстротой может меняться если лицо, то и настроение. Ей стало страшно ещё из-за того, что Макс не шевелился и ничего не произнёс в ответ. “Что же делать?!” — Заволновалась она, увидев себя в зеркало, ещё больше испугалась. Валентина Николаевна вдруг поняла, что если сейчас её сын не пошевелится или хоть что-нибудь не скажет, то она не выдержит и взорвётся. Подошла к нему ближе, взяв рукой за плечо, спокойно произнесла: — Максимка, что с тобой, дорогой мой? — Вместо ответа посмотрел в зеркало на себя и свою мать, понял причину её испуга. Опираясь на собственноручно изготовленный костыль, направился в свою комнату, так ничего и, не ответив. Медленно и смешно шёл по коридору, борясь с болью и головокружением, иногда придерживаясь за стены, ненадолго останавливаясь, когда голова кружилась очень сильно. Мать смотрела завороженным взглядом, но почему-то ей казалось, что видит всю его жизнь. Вот также, превозмогая все трудности и сложности, её сын будет преодолевать жизненные проблемы. „Так же тяжело, но как уверенно, Господи! Будет всего добиваться!” Валентина Николаевна с ужасом в глазах и болью в сердце вдруг поняла, что её сын — почти взрослый мужчина, уже совсем в скором времени, она его потеряет, а он растворится во взрослой жизни, которая его также поглотит, как и её, и всех людей бросает за какие-то мысли и поступки по жизни. Матери как-то стало не по себе, потому что, поняв, что именно с этого телефонного звонка всё и началось… Она заплакала тихо, чтобы не услышал Максим из своей комнаты. У матери всё внутри опустилось, слёзы потекли ещё быстрее, очень сильно расстроившись, она зашла в ванную и умылась холодной водой. Смотря на себя в зеркало, сказала себе: “Что же я так терзаю себя, плачу. Надо же радоваться за сына! Помогать ему! Господи, что же это со мной? Почему это всё так сильно на меня действует? Что же это творится?” Холодная вода немного привела её в чувства, успокоила, а мама, выйдя из ванной, пошла в комнату к Максу.

Она выключила магнитофон и закрыла учебник алгебры, села рядом с сыном, мешая заниматься уроками. Отложив ручку и тетрадку, посмотрев на присевшую рядом маму. Макс видел по её раскрасневшемуся лицу, что она плакала и сильно за него переживала. Ему всегда было тяжело на душе, когда самый дорогой человек — его мама, так сильно терзала себя из-за него, а он как-то непроизвольно, неподвластно злился на себя, ругал себя за то, что дал хоть малейший повод для таких переживаний. Всегда старался обойти это, всё делать по-другому, как взрослый. Всё правильно, но это пугало маму. Он думал: её это так волновало из-за того, что боялась его потерять, он взрослеет, и этого не избежать. Однако, если поступать по-детски, то это раздражало его маму, и она сразу же начинала ругать его, выражая своё недовольство, говорить, что считает его уже взрослым, а он поступает как ребенок. Как с этим справиться — Максим вообще не знал, но решил, прежде чем что-то сделать — обязательно сказать об этом матери: нужно ли так поступать или нет. Но когда он о чём-то говорил, она сразу же ставила себя на его место и понимала, что ей это или не нужно или не интересно. Считала: ему это совершенно ни к чему, когда для Макса это было очень важным обстоятельством. Каждый раз он пытался сказать об этом матери, но она не понимала, и в эти моменты казалось, что она и не пытается понять, или, что, скорее всего, просто не может. Ему думалось, что она его очень сильно любит. Даже, наверное, сильнее, чем он её, хотя сильнее любить уже невозможно, чем та сила любви, как он любит свою маму. Каждый момент, когда Макс разговаривал с ней или просто находился рядом, старался думать о чем-нибудь несущественном или о том, что только ее волнует, а говорить о вещах просто и доступно, как бы давая понять, что его всё интересует, что связано непосредственно с ней. В этом общении сын понимал: ни он и не она — не могут, общаться между собой, чувствовать себя спокойно. Даже сейчас он ощущал волнение матери и не знал с чего начать разговор, тем более что её внутреннее переживание передавалось и ему, и как не пытайся — не сможешь одолеть его.

— Учительница сказала: не сможет приходить ко мне, чтобы я изучал все сам, а потом, когда уже буду ходить в школу — все отвечу, а она проверит все мои упражнения. — Макс смотрел на маму, и ему казалось, что она не слышит его слова, думая о чем-то своем.

— А почему не будет к тебе приходить, сказала?

— Она заболела, говорит, и почти три недели не была в школе.

— Понятно. Для чего тогда звонила, если ты и сам дома занимаешься?

— Узнать, как здоровье. Переживает ведь.

— Знаю я, как она переживает. Просто, не хочет тратить своё время, вот и всё. А говорит, что заболела.

— Да ладно мама, не совсем уж и обязательно, чтобы она приходила. Я сам все выучу; что об этом думать. Не хочет — не надо. Не умру же я от этого, а что позвонила, правильно, я этому даже рад.

— Ты температуру сегодня мерил, что-то голова у тебя горячая? Лёг бы, немного полежал, тебе же врач сказал: больше лежать.

— Мне нужно заниматься, читать очень много. Лежать некогда, да и надоело уже.

— Читай лежа, а-то ты так и не выздоровеешь. Ты же совсем слаб, Максимка. После операции еще не отошел, а еще эта нога. — Она снова заплакала, обняв его, а ему стало так плохо от своей слабости, ее переживаний, что он уже не смог сидеть и сказал:

— Мама дай я лягу, плохо мне что-то. — Она помогла ему лечь, все еще сдерживая плач, вышла из комнаты, предоставив самому себе. Он снова стал пытаться побороть головокружение, мешавшее думать точно так же, как гипс ходить, и свою слабость, настолько его выматывающую, что казалось, сил ни на что уже нет. Сколько он так вот будет отлеживаться — неизвестно. Макс понимал, лучше ему не станет, а наоборот: что-то мешает, давит на него — непонятно зачем. Лишь одно было твердо ясно: нужно бороться из последних сил и ни в коем случае не сдаваться, как бы не было тяжело. „Не стоит заострять внимание на своей слабости или чувствах, которые все путают и всему мешают. Нужно идти, не останавливая, раз промедление — смерти подобно”.

Максим подумал о Светлане Викторовне, и сразу понял, даже по голосу можно понять, как тяжело ей было позвонить, а еще тяжелее сказать: “Извини, я не смогу к тебе приходить…” — он не знал: как к этому относиться, что ещё сделать, чтобы вот этих чувств вообще не было. Нужны ли они ей, если она из-за них только страдает и ничего не может с этим поделать. „Могу ли я что-то сделать с этим? — Думал Макс, — и если да, то что? Самое главное — это, “каким образом”? Нельзя же доставлять человеку страдания таким чувством, когда оно должно возвысить, дарить ему многое, а не обрекать на страдания. Нужно набраться сил и сделать что-то такое, чтобы Света была счастливой; но сделать это так, чтобы она получила то, что так сильно хочет, а это что-то превратилось в плод любви и обожания. Меня же, как бы так не сразу, а постепенно и безболезненно забыла. Ведь забывать — это так свойственно людям, особенно хорошее, — с грустью подумал Макс, — тем более что у Светы семья, сын; каким-то образом нужно укрепить её семью, а-то получится, что больше и больше влюбляясь в меня, не разрушит ли свою семью, может, и нет, но жить в несчастье — этого тоже нельзя допустить! Так что же я могу сделать? Ведь если хорошенько разобраться в сложившейся на данный момент ситуации, то становится ясно видно: выход, как всегда есть, но только один — это ребенок. — Эта, вот так вдруг возникшая мысль поразила Макса! Да — это было ответом на его раздумья и переживания, да — это действительно было бы реальным и достойным выходом из положения. Только одно обстоятельство шокировало, а он вдруг всё внезапно понял так быстро, что ослабленное в этот момент сердце так сильно сжалось и согнуло его на кровати, что он несколько минут даже не мог дышать, не-то чтобы пошевелиться: Как за одно мгновение, вспомнил свой сон, как будто бы за Светлану пережил заново ту самую аварию, всю её жизнь до аварии. Уже точно осознав, что ее причиной было сильное желание иметь второго ребёнка. Однако после аварии Света уже психологически не могла больше иметь детей. — Максу стало немного легче, он часто задышал. Как будто после длительной и утомительной пробежки, пот полил с него градом, и сильно захотелось пить. Он почувствовал, что сейчас задохнется от недостатка воздуха, вспомнив, что врач говорил чаще проветривать комнату. Он оттолкнулся от стены рукой и упал с кровати на пол, так как встать не мог. До двери балкона было недалеко и Макс, немного приоткрыл дверь, вдохнув свежего воздуха, потерял сознание; а очнулся, когда ему стало холодно, и с трудом закрыв дверь балкона и взобравшись обратно на кровать, вернулся к своим рассуждениям. Даже под одеялом морозило, он не мог согреться, но было приятно чувствовать себя немного бодрее и яснее мыслить.

“Значит, — как бы подводя итог своим размышлениям, сказал себе Максим, — я должен помочь ей родить ребенка! — И сам, испугавшись своих слов, решил об этом больше вообще не думать. Его лишь тешила надежда того, что у Светы есть муж; а ему нужно лишь создать такую ситуацию психологическую — вопреки сложившейся при аварии. Но каким образом возможно десятилетние переживания, доведшие до такого состояния человека, любимую женщину, за какой-то несчастный год привести всё в норму мне, маленькому ребенку, ничего не понимающему в жизни? Тем более он сам пытался чему-то научиться, что-то взять от жизни, а его душа была ко всему открыта: хорошему, светлому и чистому. Макс ничего не боялся, нет. Он просто не мог не то, что понять — поверить не мог в то, что это можно сейчас, именно сейчас решиться направить на это всю свою энергию…”

Вдруг понял, что может ничего не делать. Для него это и не нужно, но он не мог позволить себе опустить руки, оставив тем самым любимого человека без того самого ребенка, которого она уже столько лет не хочет, а мучается и живет только верой в то, что у неё будет этот ребенок. Ему стало тяжело на душе от понимания, что если опустит руки и ничего не сделает для её счастья, то уже никто не сможет этого сделать кроме него, даже понять: как это сделать. Максим сейчас подумал, что должен выздоравливать быстрее, не перенапрягаться, не изматывать себя ненужными мыслями, а думать только о главной задаче, так как решение уже принял — твердое решение: „Светлана Викторовна обязательно родит, а я — маленький мальчик как все думают — поможет в этом своей любимой женщине! Во что бы то ни стало”.

Макс решил немного отдохнуть, сказав себе “спасибо” за то, что принял решение завтра до конца во всём разобраться только потому, что очень сильно разболелась голова, да уже был не в силах думать от поднявшейся температуры. Его так мучило это болезненное бессилие, что он должен лежать, а не действовать. Успокаивала лишь одна только мысль, внезапно возникшая в его усталом сознании, пока он будет “лежать”, сможет всё до конца обдумать, а когда уже выздоровеет, то сразу примется за дело. Тем более, что конкретно нужно делать он не знает. Известен лишь конечный результат. Старался успокоиться и ни на что не обращать внимание. „Никаких чувств, — сказал себе Макс, — иначе они меня задавят, тогда уже ничего не смогу сделать…”

IX

Света опять ощутила себя в свободном полете высоко над землей. Некоторое время чувствовала себя свободной и чистой от всех своих проблем и переживаний. Не смотрела вниз, как будто зная, что если посмотрит, то снова потянут вниз проблемы и заботы, а она не сможет с собой справиться и, как обычно будет с тягостным смятением в душе и болью в сердце принимать удары судьбы, надеясь, что каждый из них будет последним. Хотелось, чтобы остальные почувствовали эту силу, которая подняла ее так высоко и освободила от пороков, стала ее силой. Решив овладеть этим, Светлана попыталась управлять своими мыслями. Она посмотрела на свое тело. Удивило одно обстоятельство, вроде бы это она и есть, и в то же самое время — не она. Её просто нет. Себя лишь видит такой, какой была. А сейчас она другая, без: страха, зависти, ненужных помыслов и скверных желаний. Поняла, только управляя мыслями, мы управляем поступками, которые совершаем; а если мысли не чисты, то и поступки аналогичны. В раз стало понятно, что всё зависит из-за отношений: как ты думаешь, управляешь своими мыслями, говоришь, или они тобой управляют? — Тогда и возникают проблемы. Вдруг Света задумалась над тем: где, в каком месте она находится? Если видит землю как бы в иллюминатор, но не из самолета, или космического корабля: „Никакого корабля нет! Это меня нисколько не тревожит и не удивляет, даже страшным не кажется”. Теперь, уже чувствуя намного увереннее, смотрела на землю с высоты, но уже не видела её. Она словно смотрит в телевизор на всю свою прожитую жизнь, и с каждой увиденной на экране ошибкой, как в школе исправляла их в тетрадях учеников, злилась. Сейчас же, видя свою неправильную жизнь, не знала: куда себя деть от того стыда, который бушевал в ней. Не хотела смотреть, пытаясь отвести взгляд, это у нее не получалось. Тогда стала пытаться найти другие пути поступков, исправить что-то, но снова ничего не выходило, а поняла — ничего уже исправить нельзя. Можно лишь более оградить себя от неправильных действий, переживаний и эмоций, которых нужно еще более всего опасаться. Перед Светланой сразу же возникла вся сложность этого тяжелого труда и заставила спросить себя: „Смогу ли я перешагнуть через свою гордость, величие своего “Я” или нет? Или дальше буду грязнуть в этой бездонной бездне?!” Прежде чем ответить себе на этот вопрос, подумала, что сейчас, вернувшись на землю, — уже не будет знать об этом, снова встанет на тот же путь, по которому шла столько лет. Даже мысли не возникало: сойти с него, чтобы работать над собой, переступая через все: принципы, желания, — рушить все планы и поступать по-иному, чем привычно, обыденно и близко… Снова потянуло вниз, и она, поддавшись неведомой силе, вспомнила о своем земном решении: жить по-другому, не поддаваясь никаким соблазнам, помогая другим людям. За какие-то мгновения, как поняла и снова пережила все сложные периоды жизни, принесшие столько мучений. Лежа с открытыми глазами у себя дома на диване, всё ещё думала, что она где-то там, вообще не обращая внимания на окружающую её обстановку, в своём сознании ещё приближалась к земле, а в реальности встала, но, ещё не придя в себя, ушла на кухню и закурила. Света ни о чём не могла думать, была в необъяснимом чувстве: как будто попала в мир снов — и здесь и там сразу, и ей хотелось в этот момент взять оттуда это спокойствие и решимость в этот мир, молниеносно приближаясь к земле. С ужасом видела, что от совершенного светлого и чистого уходит назад: к земному и неправильному заблуждению, а решившись на что-то, нужно вести борьбу, самую тяжелую для человека, а тем более женщине с самим собой.

Светлана вздрогнула, уронив пепел на пол и больно ударившись головой о землю. Ее подбросило на табурете и затрясло; выступила испарина, внутри все переворачивалось. Ощущала, что земные тяжбы давят в неравной борьбе светлое и чистое, но ничего не сможет сделать, не увидев на земле такого же ясного чистого и светлого чувства, как там наверху — просто погибнет без этого, как рыба без воды. Уже не помня, как оказалась на диване, Света вспомнила Максима, еще совсем маленького, когда впервые увидела его в толпе нарядных школьников на первое сентября. Тогда они вообще не знали друг друга, первоклашка подошел и молча подарил букет цветов. Взрослая женщина, за свою жизнь настолько привыкла к цветам и вниманию мужчин, но была поражена этим подарком. Все годы до их следующей встречи удивлялась каждому неординарному поступку и мысли об этом мальчике, с ужасом осознавая, что безумно влюбляется в него… Шокировало то обстоятельство, что даже не знает: как его зовут, а сам он немного старше её маленького сына… а любит совсем не как сына, хоть эта любовь и сбивала её с толку, не давала спокойно жить. Ловила себя на мысли — это чувство не-то чтобы просто нравилось или захватывало — совсем нет. Света панически боялась себе в этом признаться: любила так сильно, что больше ничего не хотела от этой жизни, кроме этой безумной, кристальной чистотой, девственно-искренней любви, необходимой как вода и воздух, и свет. Всё в жизни — ничто без этого чувства. Когда настал момент произнести его фамилию, ещё, конечно же, не зная, что это он, — ничего не предчувствовала. Светлана даже хотела заплакать в этот момент, — какие у него были глаза, — и, увидев в его душе то же самое чувство, как себя в зеркале, поняла, что он любит её ещё безумнее. Именно тогда она и стала беспокоиться о ребёнке…

“Сколько же лет прошло, Господи!” Попыталась уйти от своих мыслей, но они не поддавались:…она все время боялась сказать об этом мужу. Ей всё казалось, что он каким-то образом её в чем-то заподозрит или поймёт что-то. Но что именно он бы понял, Света не знала — от этого еще больше боялась, чтобы никто и ничего не смог узнать о её чувстве — тем более муж. Даже когда убедилась в искренности, честности и даже святости Максимки — всё ещё сомневалась в своих силах. Но потом, решившись, под волей того же самого страха уже не могла контролировать себя, поддаваясь силе эмоций, и довела дело до такого события. “Что же я наделала? Господи Боже?!” Света закрыла лицо руками и заплакала, давая волю слезам и думая, что эти слезы будут последними в ее жизни, что теперь она точно изменится и станет другим человеком. Однако, любовь Макса настолько терзала все время, как будто ей кто-то управлял: следил за каждым шагом, не давая свободно ступить. Тогда Света, в поисках какого-либо решения, путалась и не могла сконцентрировать своих действий, говоря не то, что бы ей хотелось, а иное, противоречащее мыслям и желаниям, как ей казалось, ошибалась: поступив с меньшей выгодой для себя, а с большей для окружающих. Только спустя время, Светана ругала себя за это, думая, что нерешительность и слабость заставили так поступать! Но время проходило, а от её поступков людям становилось лучше, и она уже по-другому относилась к себе. Видела, только переступив через себя: свою гордость и выгоду, своё “Я”, что не смогла бы так хорошо сделать для окружающих, если бы всем не управляла эта любовь. “Почему же я кажусь себе слабой, а потом снова сильной?” — Света не могла в этом разобраться, снова доверив времени ответить на этот неразрешенный вопрос.

“Интересно, а как же это самое чувство действует на Максима? Получается весьма странно: ведь такой молодой, даже маленький, но он — сила, которая и управляет мною…” — выражение её лица изменилось: эта мысль испугала. — А как же возраст? Жизненный опыт? Ведь все это тоже приходит со временем. Это же время и его сила — лишили меня возможности иметь детей… За что?..” Света заплакала, снова закрыв лицо руками, ей казалось в этот момент, что слезы — это и есть те остатки слабости, от которых она ещё не освободилась, именно, когда приняла решение измениться — стать другой. Она плакала до того момента, пока не почувствовала, что мысли, заставившие плакать не оставили, и она, собравшись с последними силами, перестала плакать, теперь взяв себя в руки и уже не отпускала.

Снова вспомнила момент аварии, но уже спокойно, ни о чем не переживая, пыталась вспомнить каждое мгновение понять — насколько оно важно во всем этом. В который раз уже думала об этом и вдруг поняла, что все годы её мучений: около десяти лет, — сузились в несколько мгновений приведших к такому вот моменту, лишившего её мечты. А сейчас она уже сама не сможет вернуть всё на свои места, а только лишь с чьей-то помощью. Но с чьей помощью и как — не знала, сказав себе, что снова нужно ждать и улыбнувшись, подумала, что в таких ситуациях обычно помогает безумная любовь. „Но ведь любовь уже есть… — Света даже замерла от удивления: Максим! Максим! Максим! — Так вот чего нужно ждать, — снова улыбнувшись сама себе, поняла, — его действий! Но каких? Что он может сделать, когда просто любит меня, даже не имеет значения, что как женщину; а я его — как мужчину! Ведь все равно, между нами ничего не, может быть! А мне нужен ребёнок!” Света снова не удержала слезы, но они уже сами бежали по лицу, а она уже не обращала на них никакого внимания. Но вспомнив, что сказал врач, еще больше запуталась в том, что она здорова, но её психологическая травма — и есть барьер, непреодолимая стена, перед которой она и стоит — своим творением, годами возводимым и ставшим самым большим препятствием к мечте.

Отбросив эти мысли, снова подумала о Максиме: „Он даже ни о чем не знает, а как и чем сможет помочь, если в школе осталось учиться всего лишь полтора года? Окончив школу, навсегда уйдёт из моей жизни, да и я тоже уйду, что же тогда будет?” Теперь Света уже сдержала свои слёзы, волнение и страх перед неизбежностью, когда вдруг ясно и отчетливо поняла, что вся её судьба зависит от “маленького мальчика” — и если он захочет или сможет — или все вместе, то она будет счастлива, а нет, значит, нет. Ей стало нестерпимо тяжело, когда всегда все старалась сделать сама — абсолютно всё, а если и помогали, то взрослые и влиятельные люди, даже им что-то сделать было нелегко, хотя они знали: что делать и как делать, но это знание не придавало им сил, у них не все получалось. Ошибались и они: судьба поступала с ними жестоко, даже слишком жестоко. Сейчас никто ничего не сделает, даже сама она: настолько бессильна, что страшно об этом даже подумать. Света представила себе картину: Максим держит её на руках — такой невинный мальчик — её, взрослую и битую жизнью женщину, которая может добиться всего, если захочет сама! А в самое для неё главное — этот мальчик. Но в тоже время почему-то нисколечко не сомневалась, а чувствовала силу его любви, как себя, и думала, что стоит верить в него. „Да! Именно верить, надеяться и ещё сильнее во сто крат сильнее любить его! — Сказала себе Светлана, — в современном мире я ещё не встречала более доброго, чистого и светлого — без мельчайшего порока и нечистого помысла — идеального, совершенно белоснежного цвета души, слепящего глаз света, который она увидела ещё за букетом цветов. Я буду работать над собой, стану сильнее и чище, чтобы светиться также, и тогда он увидит мой свет, а в его сиянии станут ясно видны все мои муки, и страдания, с которыми ему легко справиться, и освободит меня от моей психологической травмы; не нужно думать: как? Зачем? Нужно делать, делать прямо сейчас…”

Она посмотрела на себя в зеркало, ещё никогда не видела в своём лице столько уверенности и решимости, — оно стало очень серьёзным, а взгляд, казалось, теперь видит насквозь, пронизывает, и снова мурашки бегут по телу. Отвернулась от зеркала, ощутив на себе эти самые мурашки. “Вот и первое дело! Наконец-то! Нужно позвонить матери и извиниться за то, что вчера накричала на неё. Зачем я допустила это? Так нельзя поступать, как не стыдно…” — ещё несколько минут смотрела на телефонный аппарат, даже несколько раз протягивала руку, чтобы снять трубку, но снова не решалась, не из-за того, что было тяжело решиться, а чтобы понять, — что же мешает и стоит барьером. Найдя причину — уже легко будет справиться всё с тем же своим гордым убеждением, или иным пороком. Светлане нравилось, что это совсем не занимает много времени, как она раньше думала, а от этого не решалась над собой работать.

— Привет мама! Это я. Как твои дела? Ты на меня не сильно обиделась за вчерашнее… — мать не ответила, — “Наверное, растерялась или не ожидала, — подумала Света, — надо же”, и продолжила.

— Прости меня, мамочка! Ладно? Ты же знаешь, как я тебя сильно люблю, что от этого бывает, не сдержалась… — она замолчала, пережидая всхлипывания матери.

X

Макс съехал с кровати, даже не умываясь, достал свой старый конструктор и железную трубку и принялся мастерить себе костыль. Сказав себе: „Лежать уже хватит, пора приступать к делу, а не тратить время на пустое отслеживание своих боков”. С помощью созданного костыля доковылял до турника, а повиснув на нём, ощутил сильную боль во всем теле и голове. Он встал на здоровую ногу, отдыхая, затем снова и снова упражнялся, пока боль уже переносил легко, промучившись до самого обеда, принялся за еду. Устало пережевывая пищу, понял, что ему предстоит очень важная задача — нереальная в данный момент. Пугало ужасное осознание того, что не готов, а чувствовал себя как перед своей очередной двойкой: беззащитным и слабым — предоставленным воле учителя. Ему стало так плохо от этой мысли, что задумавшись, он опрокинул на себя бокал горячего чая, и стиснув зубы, терпел боль; когда ему жгло обе ноги — и сильнее всего ослабевшую ногу. В этот момент кость заныла в ноге, а у него от боли даже помутнело в глазах. Однако, попытался расслабиться и управлять болью, понять как же она действует, только расслабившись, понял: рассеивается по всей ноге и становится уже не так больно, а когда одну из мышц напрягаешь, то уходит в другие мышцы. Но если резко напрягаешься, то всю ее силу приходится терпеть в одном месте, — а это намного больнее. „Значит, — подумал Макс, — нужно выбирать из путей самый сложный, ведь чувствуя боль сложнее расслабиться, нежели дергаться, а результат от преодоления сложного радует. Как же я буду помогать Светлане, если не знаю как? А чтобы понять, нужно все время об этом думать, еще что-то делать. Да учиться надо хорошо, готовиться поступать, читать книги — все нужно: как и когда?”

Вернувшись в комнату, тихо включил музыку и стал изучать новую тему по геометрии, довольно сложную. Музыка отвлекала и мешала, сколько раз бы он не читал и не пытался выучить, — ничего не выходило. Макс устал и вымотался, но сказал себе, что выучит, сделав немного громче мешавшую музыку и начав сначала внимательно читать и запоминать прочитанное. Ему было очень тяжело сквозь усталость, головокружение и слабость во всем теле — делать два дела сразу. Однако решил: „Если даже этого не смогу, то о чем тогда вообще может идти речь?” Он уже ни на кого не обращал внимания не вставал из-за стола до тех пор, пока не выучил тему. Вместо того чтобы радоваться, что удалось решить сложнейшие задачи самостоятельно, сказал себе: „Этого мало!” — А когда встал со стула, не упал, успев удержаться за стол, преодолевая сильную головную боль, понял, что упадёт на пол, если не ляжет прямо сейчас. До кровати было всего два шага, но он не лёг на неё, а взяв свой костыль и часто останавливаясь, побрёл в зал — на диван. Долго лежал с закрытыми глазами, расслабившись, пытался восстановить силы, которых и так было очень мало.

Максим думал: „Как можно лежать, когда столько дел, которые не переделать и за пять лет, а у него всего один год времени?” Пытался прикинуть: сколько ещё времени пролежит дома? Как он думал: прошло уже чуть больше месяца, но лучше себя нисколько не чувствовал, даже ещё хуже: болела и кружилась голова, а слабость просто доставала. Нужно было часами лежать неподвижно, чтобы хоть чуть-чуть восстановить утраченные силы. Это лежание ему надоело тем, что спать совсем не хотелось, а думать было трудно. Немного окрепнув, Макс открыл глаза, каково же было его безграничное удивление, когда в углу зала, — прямо возле его комнаты стояла наряженная новогодняя ёлка. “Вот это да! — искренне удивился он, а посмотрев на календарь, еще больше удивился, потому что было уже тридцатое декабря! “Значит, уже завтра Новый Год! Надо же!” Немного почувствовал прилив сил от таких мыслей, встал с дивана и дохромал до ёлки, сел возле неё в кресло. Даже возникло ощущение, что ёлка придаёт ему какую-то внутреннюю силу. Она почти не пахла хвоей, но смотря на неё, Макс знал, что она живая. Ель живая, но скоро умрёт: „Ведь её срубили с корня…” Его радость прошла ещё и потому, что вспомнил: завтра все уйдут в гости, а он так и будет сидеть один дома, как и сегодня. Это одиночество попыталось расстроить Максима, но собравшись, он отодвинул эти мысли, сказав себе: „Для меня Новый Год будет только в следующем, году, когда осуществлю свою мечту! А сейчас я должен забыть не только о Новом Годе, но и своём дне рождения — обо всем том, что может помешать приблизиться к мечте… — мелькнула мысль в голове. — Стоит ли брать на себя всё это? — Но не ответил себе на этот вопрос, — это уже давно для себя определил и выкинул эту мысль от себя, добавил. — Жизнь и так не имеет смысла, а если никого не сделать счастливым, даже посвятив этому всю свою жизнь! Зачем тогда жить? — И обозлившись на себя за эту секундную слабость, добавил, — чтобы кушать и ходить в туалет?! В этом ты видишь себя и свою любовь?!” Макс никогда не ругался, даже сейчас не позволил себе неприличного слова. Однако, ещё раз подумав о расстроившей его мысли, спросил себя: “Почему я злюсь? Ведь я уже принял решение, мало того, сделал первый шаг, как говорят: “На пути к успеху!” Так от чего же я расстроился? Что, опять слабость сбивает с пути?! Неужели духа? Или неуверенность в себе, еще не ушедшая навсегда пытается преградить путь?! Все долой!” — Максим наступил на гипс и упал, ударившись головой об подлокотник дивана, из его носа пошла кровь. С трудом поднялся на ноги и дошел до ванны, немного отдышавшись, потянул руку к выключателю и потерял сознание. Грузно, всем телом упал на пол, сразу же очнувшись, ещё слышал, как в голове эхом отдаёт шум падения.

Перед глазами Макса все плыло: и стены, и пол, и шкаф — весь коридор как будто штормило. Уже не мог встать: больная нога острым порывами боли отдавала в голову, при каждом, даже малейшем движении мутнело в глазах, а он, преодолевая эту жуткую боль, успевал схватиться одной рукой за стену, а другой за шкаф, чтобы сохранить положение сидя. Головокружение переносил уже не совсем тяжело, но когда начинало ныть сердце, сразу ложился и не двигался. Но убрать руки от стены и шкафа Максим не мог — это означало: еще раз упасть. Силы снова оставляли его напрягая и без того болевший живот, убрал руки, и хоть резко, но плавно лег спиной на пол. Было жарко, и холодный пол коридора немного приводил в себя. Лежа на нём, Макс думал: куда теперь ползти в зал, в ванну или в комнату — дальше всего. Даже сам не понял: как пришло решение: сначала в ванну, а потом в комнату. “Хватит лежать! — Сказал себе, — простыть, ещё не хватало!” — Оставив костыль, пополз в ванну. “Как жалок человек! Ведь я сейчас ничем не отличаюсь от собаки, еще и слабее и беспомощнее её! Да, дела…” Только умывшись, он уже знал, что сил у него всего минут на пять, а еще нужно сходить в туалет и почистить зубы — на это времени ему хватало, а идти в комнату — нет. Он так и остался сидеть в ванной, закрыв глаза, как бы в полусне. Сон не мог одолеть его, но он как бы спал, видя перед собой девушку с темными волосами и смуглой кожей, которая улыбалась ему и что-то хотела сказать. Вроде бы и нравилась бороться с собой каждый миг, а она звала его к себе, но для чего, он никак не мог понять и не хотел даже думать об этом. Зашевелился, прогоняя это видение, но оно крепко держало; тогда Макс попробовал расслабиться, а помогло это только тем, что он чуть не упал в ванну, успев открыть глаза и схватиться за раковину. Ещё раз, намочив голову холодной водой, уже резко встал, сделал несколько прыжков по коридору, и, взяв свой костыль, похромал в комнату, рухнув на кровать, уже не просыпался до следующего вечера.

Когда мама разбудила Макса тридцать первого декабря, то было уже половина шестого вечера.

— Вставай кушать, уже нужно ужинать, а ты ещё не завтракал, — сын всё потягивался, а она всё подгоняла, — давай-давай, вставай!

Он любил, как готовила мама: всего было так много и так вкусно, что всегда не знаешь: что же съесть первое, а в итоге только пробуешь всего понемножку, наевшись до отвала. Его родители что-то говорили ему наперебой, но Макс их почти не слышал, увлечённый едой: он уже несколько дней так не ел — все не было аппетита, а сегодня немного окреп. Это ощущение давало очень большие надежды на быстрое выздоровление. Даже себе поражался, чувствуя, что уже соскучился по школе, и было даже радостно, что попал со своими болезнями прямо на школьные каникулы. Целых пятнадцать дней у него есть, чтобы окрепнуть, раньше снять гипс и начать ходить. Это так обрадовало, что он аж перестал есть и заулыбался.

— Что это с тобой, Максим? Я ему говорю, что мы сейчас уходим в гости, а он улыбается!

— А что мне остаётся делать? Не идти же с вами.

— Чем же это ты собрался заниматься, пока нас нет? Очень интересно.

— Спать лягу, чем еще, или почитаю, пока спать неохота.

— А телевизор что не будешь смотреть?

— Наверное, нет. Хотя ещё не знаю, если будет нормальный фильм, то обязательно посмотрю. — Макс уже пил чай с тортом, согреваясь им после холодных салатов, и смотрел на маму, такую нарядную, что подумал: “Прямо как ёлка! Ну, умеют же женщины наряжаться!”

— Ну, всё, покушал? Мы пошли. Наверное, только утром будем дома, или вообще вечером. Так что не теряй!

— Хорошо-хорошо, не переживай так.

— Ты не обидишься, что тебя одного оставляем в такой праздник, Максим?! Только честно!

— Не вы же виноваты! — Съязвил Макс и больше ничего не сказал, сухо смотря на мать. Ему стало больно оттого, что она даже не придала значение сказанному. “А с другой стороны, — подумал, — даже лучше: зачем портить праздник?”

— Зайдите к тете Рите, пусть Ромка придет, мама! — Уже в закрывающуюся дверь крикнул он и ощутил себя таким одиноким и никому не нужным, что снова защемило сердце…

Вспомнил о Свете: „Она тоже смотрит телевизор, тихо плачет и, наверное, думает обо мне, таком маленьком и беспомощном, ничего не понимающем.” Макс знал: внутри нее происходит борьба: за веру, а любовь помогает ей. — Наверное, от этого так тяжело на душе, не хватает сил, когда в тебя не верят, — он представил, как для нее это сложно, — но она сможет, она сильная и этим поможет мне: даст силу, с помощью которой у меня и получиться осчастливить ее. Я люблю тебя, Светочка! — Услышит ли она его в эту Новогоднюю ночь? Скорее “да”, чем “нет” — так и должно быть.

В девятнадцать часов Максим лег на диван, чтобы поспать хоть пару часов до прихода Романа, стараясь представить: какая нарядная сейчас Светлана Викторовна; жаль, что я не увижу…

Когда он уже засыпал, ёлка всё ещё стояла у него перед глазами…

XI

„Хороший выход из положения!” — Подумала Светлана, проснувшись уже вечером от шума пришедших гостей. Сначала она даже разозлилась на своего мужа, что он не отменил праздник. Потом, однако, подумала: „Стоит повеселиться и хоть немного отвлечься, чтобы в новом году было все хорошо, а он был таким же веселым и таинственно-загадочным, как этот”. Света улыбнулась, вспомнив, как говорят: „Как встретишь Новый Год, так его и проведешь! Так-то”. Решив поздороваться с пришедшими гостями и чувствуя боль в области живота, села на диване, закрыла глаза, но не смогла встать.

— Сиди-сиди, Светочка! — Поспешила остановить её Людмила Александровна, — как ты себя чувствуешь? — Света не ответила, — ты не переживай: мы всё принесли с собой. Сейчас немного посидим, вас поздравим и пойдём. Светик, ну скажи что-нибудь.

— Я ничего не готовила, Люда. — Тихо, и не открывая глаз, проговорила она.

— Ничего не надо, мы тебя пришли проведать и поздравить. Надеюсь, мы не зря пришли, если честно, я не хотела тревожить тебя, с большим трудом меня уговорил Вадик.

“Что же это со мной? — Недоумевала Света, — нельзя же так относиться к людям, которые тебя любят и уважают. Да! Раньше я и своих коллег отталкивала, держа привычную дистанцию. Но всем ведь из-за этого казалось, что я смотрю на них свысока, а они: кто, обидевшись, кто, оскорбившись, а кто и вообще пытались не общаться со мной, или очень холодно ко мне относились. Господи! Я же этого совсем не замечала за собой, сколько думала, страдала: почему, да почему со мной так происходит: вроде бы и педагог хороший и человек неплохой, а люди, коллеги и родственники — все от меня. Сейчас мне так стыдно перед всеми ними! Прости, Господи!

— Таня, ты на меня не обижаешься? — Светлана обняла сидящую рядом Людмилу. — Что я так некрасиво вас встретила…

— Да что ты, нет, конечно. Я же понимаю, тебе сейчас нелегко, и тоже переживаю за тебя, Светочка… — у Люды побежала слезинка по щеке.

— Людочка, я тоже тебя люблю, очень люблю! Наверное, как сестру, или даже больше — как родную. Прости, что все время я так вела себя… — Света тоже пустила слезинку, как и Людмила — больше от счастья, чем от безысходности.

— По тебе в школе уже все соскучились, Света! Тебя там все ждут, хоть и каникулы сейчас, но все волнуются и переживают за тебя… — вытирая слёзы, говорила Люда. Успокоившись и выдохнув воздух, сказала, — как знала, что буду плакать, и не накрасилась, а-то всё бы сейчас растеклось, — Светлана не отвечала, вытирая слезы, — ладно, пойду накрывать стол, время уже одиннадцать… — Людмила ещё раз посмотрела на себя в зеркало, поправляя рукой свои русые, кудрявые волосы. Улыбнулась своей лучезарной улыбкой, всегда присутствовавшей на лице с выразительным взглядом серо-голубых глаз и красивым разрезом губ, правильным носом. Сказала себе: „Даже краски не нужно!” — Встав с дивана и оставив Свету одну, пошла на кухню своей завораживающей походкой. „Светлане сейчас тяжело. Боже, как же я её понимаю…”

— Ну что, здесь будем или в зале?

— Не волнуйся Вадик, конечно в зале, как и всегда. Не переживай, Света в порядке. Она теперь совсем другая, ты просто еще этого не понял.

— Ладно, Артур давай отнесём стол. Пусть дамы накрывают время-то уже много.

— Еще нужно ёлку зажечь, видео подключить, или не будем записывать Новогодний концерт…

Светлана не хотела ни вставать с дивана, ни лежать на нём. Уже перестал болеть живот, и довольная этим, наслаждалась хорошим самочувствием; пыталась почувствовать каждую клеточку своего тела, расслабившись и слушая сердцебиение, регулируя дыхание. Ее все устраивало: даже температуры не было. Только сил было немного, и Света решила не делать резких движений, тогда всё будет хорошо. Отвлеклась от своих мыслей, когда кто-то поцеловал её в губы. Этот поцелуй ей очень понравился, вновь привлекла к себе отпрянувшего мужа, желая ещё и ещё.

— Ты будешь переодеваться, Светик? — Но вместо ответа она снова его поцеловала.

— Зачем, мы ведь никуда не идём?!

— Я просто спросил, как ты хочешь?

— Чтобы ты всегда был рядом, дорогой.

— Так всегда будет, дорогая. Ты же знаешь, что мы навсегда вместе.

— Да! Алло! — Света ничего не слышала в телефонной трубке…

— Мама, это я, привет! С Новым Годом тебя и папу!

— Привет дорогой! Спасибо! Тебя тоже! Бабушку там поцелуй за нас, хорошо?!

— Обязательно! Только я на неё обиделся немного!

— Что случилось, Никита?

— Я хотел с тобой Новый Год встречать, а она меня не отпустила…

— Не переживай сынок, мы с тобой еще отпразднуем. Да и бабушке одной тоже плохо, одиноко, понимаешь меня? Не обижайся на неё, обещаешь, малыш?

— Да, хорошо, исправлюсь!

— Вот молодец! Мы с папой тебе подарок уже приготовили. Когда приедешь — увидишь!

— Обязательно, мама! Я уже соскучился по тебе.

— Ну ладно сынок, а-то уже скоро двенадцать. Бабушка, наверное, переживает. Не расстраивай её. — Вместо ответа Никита спросил:

— Мама, как ты себя чувствуешь?

— Нормально дорогой. Целую тебя много-много раз и крепко обнимаю. Ещё раз с Новым Годом тебя, моё солнышко. До встречи.

— Я тоже люблю тебя, моя родная. Будь здорова! — Никита положил трубку, а Светлана еще долго держала, слушая гудки, представляя его рядом с собой, в такой важный для нее момент.

— Ну, давайте садиться за стол! Сейчас уже часы будут бить!

Света вздрогнула, когда пробка из бутылки шампанского громко вылетела и, ударившись об потолок, упала на телефон. Тогда, под бой часов, она положила трубку на аппарат и подняла фужер с шампанским, выпила его одним глотком, радостно поздравив всех с Новым Годом. По телевизору начался концерт, все внимательно смотрели и слушали. Никто ни о чем не говорил, каждый, думая о своих проблемах, иногда отвлекаясь на наполнение опустевших тарелок. Светлана наблюдала за Людмилой, Артуром и Вадимом, видела, что каждого из них что-то беспокоит, а они пытаются хоть на этот вечер забыть о своих проблемах, хоть немного расслабиться и повеселиться. Даже попытался в этой обстановке разобраться с ними, или потом, отдохнув от своих забот. Уже по-новому или со стороны, что кажется проще, разобраться с ними, ожидать новых, зачастую таких же мелочных и ненужных, мало того: ими же самими созданных проблем.

Света вспомнила свои школьные проблемы, которые лично создавала себе: портила отношения со всеми: коллегами, руководством, учениками. Для чего, что же было причиной такого проведения? Её пугал ответ на этот вопрос, но раньше она боялась себе признаться в этом, что только личная гордость, какая-то напущенная важность — нашли приют в её душе и оттуда управляли ей. Самой казалось: так и должно быть, вполне достойно такое поведение. Но вместо уважения и понимания, на что она все время рассчитывала, чего ждала в такие моменты, — выходило наоборот! Её избегали, не замечали, даже боялись идти на уроки, ожидая грубого обращения. Ученики замирали перед ней! Боялись что-то сказать! А она гордилась этим, даже после того, когда узнавала, что девчонки из её класса шли к другим учителям, чтобы те помогли решить им какие-то жизненно важные проблемы или просто посоветоваться, поговорить, пообщаться. Светлана же, оградив себя от этого, страдала в душе, но давила это страдание, сразу же после уроков уходя домой, и никого к себе не подпуская.

Сейчас она смотрела на Людмилу, сидевшую рядом с ней за праздничным столом, в своей душе говоря огромное спасибо зато, что именно она открыла глаза на её заблуждение, совершенно ненужное, предельно мешающее. Прочувствовав, Света согласилась, даже просила совета: как измениться, что-то исправить. Не один раз пыталась… но переступить через себя казалось невозможным, чем-то нереальным и пугающим. Впереди бездна нового и шагнуть в её неизвестность было страшно до панического ужаса, и Светлана сразу же гнала от себя эти мысли, дальше мучаясь и не знала, что делать с собой. Дошло даже до того, что она приходила в паническое состояние, когда сын дома включал фильм ужасов, сразу же бросалась к видеомагнитофону, даже несколько раз чуть не испортила много кассет. Сын с мужем должны были договариваться с соседями о просмотре фильма.

Вот сейчас Света сидела и загадывала желание, искренне веря в силу Новогодней Ночи, чтобы у нее получилось справиться с собой и жить полноценной жизнью. Дарить людям тепло, счастье, а не зависть и страх. “Если удастся справиться с собой полностью, то… — у Светланы захватило дыхание, когда она увидела перед глазами Максима, стоящего у закрытой двери, стучащим в эту закрытую дверь; и с каждым стуком в её сердце слегка покалывало. Она вдруг поняла, что всё зависит не только от Макса, как думала ранее, а от самой неё. Все его усилия ничего не будут стоить, если она просто будет ждать. — Надо же, — подумала Света, — это меня совсем не пугает! Неужели я готова? — Уже совершенно спокойно сказала себе. — Да Максим, я абсолютно готова, наконец-то!” Она налила себе ещё шампанского, сразу же выпила, налила ещё, поставив рядом с собой, теперь уже стала думать. „Он, наверное, уже давно хотел что-нибудь хорошее сделать, а я даже не могла ничего заметить! Интересно, а каким образом я влюбилась в него? Сколько об этом не думаю, до конца понять не могу”.

— Никто не против, если переключить на фильм?

Светлана попыталась представить Максима, каким его видит и что о нём думает? Ей всегда хотелось, чтобы мужчина был со всех сторон непорочен, с чистыми помыслами и здравым рассудком. В то же время действительно быть мужчиной, а не называться им! Во всех, даже очень взрослых и серьёзных людях, своих знакомых мужчинах, даже в своём муже она находила изъяны, которые заставляли её по-другому относиться к ним — убивали всяческие чувства, которые к ним были: уважение, дружбы, даже какой-то небольшой теплоты. От этого Света и ограждала себя всё больше и больше от людей. В тот самый момент, когда держа букет, подаренный Максимом, увидела в еще совсем маленьком мальчике идеального мужчину, о котором мечтала, но думала, что их давно уже нет, что любовь теперь — лишь жалкая выдумка профанов, ничего о ней не знающих. Свету эта любовь захлестнула, сбила с ног, вскружила голову, — всё перевернула; а когда она смотрела в глаза маленького мальчика, а его взгляд был взглядом взрослого мужчины; и в этот момент не он чувствовал себя малышом, а Светлана чувствовала себя маленькой девочкой перед его огромной духовной силой. Как сильно сжалось её сердце, когда он снова растворился в толпе нарядных учеников сентябрьского праздника, а она — взрослая женщина, ещё долго стояла, ища его глазами в толпе и ругая себя за то, что даже имени не успела спросить. “Неужели я всегда буду это вспоминать? — Подумала она и мысленно себе ответила, — конечно же, да! Каждый миг своей жизни! Боже, спасибо тебе за это чувство!” Снова вспомнила, что спустя несколько лет, посмотрела в его глаза, ощутив себя безумно счастливый, ведь он теперь — её ученик! Поняла, он стал ещё сильнее, казалось, что ещё немного, и он уже будет светиться от любви, честности, искренности, справедливости и добра. Хотела научиться у него быть такой открытой для всех, всепонимающей и яркой личностью. Только сейчас поняла, что готова к этому и теперь будет следить за каждым шагом Максима: словами, движениями, манерой одеваться, походкой, — всем, чем возможно, чтобы стать такой же чистой, как и он, а уже чуть позже, когда сам увидит, что она такой стала, — это и будет ему сигналом к действиям. Да! Теперь только так он может ей помочь в осуществлении мечты… “За время каникул нужно подготовить себя к новой жизни”. Сказала себе Светлана и ещё выпила шампанского.

XII

Максим ходил по коридору, комнатам, и его удивляло: почему же потолок так низко, что он едва не задевал его головой, и везде так светло и так чисто, что приходилось зажмуриваться от яркого света, чистоты и непорочности, а он всегда мечтал быть таким светлым и непорочным: искренне идеальным и абсолютно безупречным. Остановился, осознав, что это он сам и есть такой, а ходит внутри себя из того, что чувствовал себя намного лучше, чем дома. Стоял и наслаждался этой гармонией своей души, представлял ощущения всех окружающих людей, которым он все это дарил, открыто и каждому, никого не обделял. Всем — одно великое чувство! Макса даже не угнетало то обстоятельство, что каждый брал только столько, сколько мог, а не столько, сколько он хотел дать, хоть и старался изо всех сил. Понимал, даже видел, что человек со временем всё равно будет стремиться, к сожалению не каждый, но многие войдут в его мир, который он по велению Отца пытался создать, очистив людей. Показать им: как надо жить и любить друг друга, а не замыкаться в своих неудачах, проходя по пути ошибок и заблуждений.

Юноша наслаждался этим захватывающим чувством своей духовной силы, ослепляющим даже его самого, а эта внутренняя сила всё больше и больше укрепляла и говорила ему: что ещё нужно сделать. Именно она освещала ему дорогу, и он, проходя под этим светом всё время, находился как бы в каком-то не-то чтобы забвении, сколько в уверенности, что делает какое-то великое дело, имеющее большое значение. Было совершенно не важно, что делал, — даже когда ел или спал, — всё равно выполнял волю праведности и любви, а порою, когда были и у него моменты безысходности, то эта сила переносила в другие места или создавала иные условия — чаще очень сложные. Максу казалось — поставленная задача невыполнима; но он брался за исполнение этой задачи, взваливая на себя бремя её невыполнимости. Но когда в конце каждой миссии ставилась жирная точка, понимал — это только небольшая разминка перед чем-то действительно стоящим. Смотря на свою жизнь в разных проекциях даже сейчас, вроде бы находясь в самом себе, он видел и чувствовал всех окружающих и всё то, что его окружало. Ещё задолго до того, вспоминая ранее пережитое, понимал, знал не только что и как — но: к чему это приведёт и для чего это вообще нужно.

Максим так и продолжал стоять, зажмурившись от яркого света, искал ответ на свою теперешнюю задачу, и снова, как и обычно: должен сам до всего дойти, всё понять и обдумать, затем принять правильное решение — и действовать! А его действия, стоявшие, и обычно, на границе нереального, были настолько сложными, что никоим образом нельзя было определить свою роль в их совершении. Вдруг Макс догадался, что ответ на его вопрос уже совсем рядом, уже вот-вот получит пищу для размышлений, и снова придётся обдумывать каждое движение в самый последний момент, и именно важность одного момента так важна, а не долгий и упорный труд. Он услышал ровный и ритмичный стук и подумал, что это стук его собственного сердца. Однако, поняв, что это не так, подумал: „Значит, стучат в двери…”

Стал снова ходить по помещению, в котором находился, сквозь яркий свет, пытаясь отыскать заветную дверь, когда стук разносился гулким эхом, но нельзя было определить, откуда он исходит. Обойдя все, он даже не знал: удивляться ему или нет: двери нигде не было. “Но как же вошел я? — подумал Максим, — и как я, интересно, выйду?” Он уже снова стоял на прежнем месте, в самом центре этого загадочного места внимательно вслушиваясь в каждый звук. Только спустя время, понял, что звук идёт откуда-то сверху; и медленно, прикрыв глаза, стал поднимать голову, но видно ничего не было. Открыл глаза — в то же мгновение его ослепил яркий свет…

Макс не мог открыть глаза, но чувствовал, что лежит на диване, просыпаясь, сел на нём, ударив об пол ногу в гипсе. Он снова увидел Новогоднюю ёлку и понял, что спал дома. Дверной звонок не умолкал, и стало ясно, что за стук он слышал во сне. Встав с дивана и опираясь на костыль, пошёл открывать двери, пытаясь понять: „Почему я во сне был без гипса?”

— Заходи. Сколько сейчас времени, Ром?

— Часа два, наверное. Я уже полчаса звоню в двери, а из дома вышел в половине второго.

— Мои все ушли в гости, а я уснул, извини, что сразу не открыл.

— Да ладно, ничего. С Новым Годом тебя, Макс. Чтобы ты не болел в Новом Году. Счастья тебе, здоровья и большой-большой любви.

— Спасибо тебе, Рома, ты — настоящий друг. Я тебя тоже от всего сердца поздравляю и желаю, чтобы твоя звезда никогда не гасла, особенно в нужный момент.

— А у нас гости, и меня не отпускали раньше. Я хотел, что бы мы с самого прихода встретили этот год вдвоем.

— Ты проходи, раздевайся, я пока пойду в зала, как раз и ты подойдёшь. — Макс только доковылял до дивана и посмотрел на праздничный стол, понимая, уже нужно поесть. Роман тем временем взял тарелки, вилки, рюмки, штопор на кухне.

— Макс, что будем пить? Как ты думаешь на счёт шампанского?

— Ты знаешь, что я это всё не очень-то люблю.

— Тогда давай вино какое-нибудь.

— Возьми в баре, — сказал Максим, уже накладывая в тарелки салаты и картофель с курицей, доставая из банки соленые огурцы.

— Какое вино будем пить? — Смотря в открытый бар, спросил Роман.

В дверь позвонили несколько раз.

— Ром, сходи, открой, я пока доковыляю.

Роман вышел из зала, а Максим снова подумал об учительнице и о своём сне, в котором почти нашел ответ: „Наверное, этот сон уже конкретно показал мне, что я сам должен всё определить, сам принять решение, больше думать, а не искать ответ где-то, тем более в снах”.

— Привет, ты, что такой грустный? — Ромка громко засмеялся, держась за живот, рассмешив Макса, и они уже вместе смеялись. Макса особенно смешили веснушки Романа, больше, чем очень даже красивый рыжий цвет волос.

— Отлично, — успокоившись, сказал Максим, — буду встречать Новый Год в компании двух Романов, прекрасная мужская компания.

— Я принес “Монастырскую избу”. Есть штопор?

— Ром, ты же приносил штопор?

— Не помню: куда положил. На столе нет? — Сам удивился Рома.

— Нет, — ответил Макс, — неси тогда из инструмента что-нибудь. Будем изобретать велосипед.

“Монастырская изба” закончилась, и Рыжий Ромка ушел, а второй Роман ещё до неё был пьян. Максу ничего не оставалось делать, как предложить ему лечь спать в комнате или идти домой. Роман тоже удалился, оставив Макса одного. От вина у него появился аппетит. Включив телевизор, ел много и долго, слушая всякую бесполезную ерунду, время от времени перекладывая ногу из одного положения в другое. Покушав, выключил телевизор, зажег ёлку и лёг на диван, восстанавливая свои силы. Ему уже не хотелось спать, и вообще что-либо делать: ощущения праздника не было. Он пришел так внезапно, что Максим еще не был готов. „Как всегда, — подумал про себя, — всё в последний момент, когда уже вот оно, а ты ещё не готов! Или готов, но какая-то странная неуверенность мешает осознать тебе свою готовность, или то, что у тебя все получится, и не нужно думать: что плывёшь по течению, а принимать хотя бы посильное участие во всём происходящем. Внести, как говорят многие, свою лепту…”

Макс был рад, что друзья в самый сложный для него период вспомнили о нем, поздравили. Неважно, что недолго побыли, ведь главное — это присутствие и уважение. Знак внимания — это значит, что человек тебе дорог, важен для тебя, что он — необходимое или есть в этом человеке то, чего в тебе самом не хватает, а тебе очень хотелось бы стать таким же, как и он: или умным, или мудрым, или кротким — совершенно не важно. Макс чувствовал, что именно этот фактор и связывает людей, вызывая в них чувства, а потом, когда два абсолютно разных человека чему-то друг у друга научатся или, достигнут гармонии в себе, именно тогда наступает самый ответственный момент. Один из них принимает решение: стоит ли продолжать общаться, и чаще всего отвечает отрицательно на этот вопрос, а другому приходится смириться. Да, расставаться практически всегда сложно, но необходимо, а кому-то, может быть, лишь зачастую. Они оба понимают это, где-то в глубине души — далеко-далеко, даже иногда сожалеют о разрывах, но всё равно каждый из них в итоге говорит: „Так и должно быть”. Даже думают, притом забывая, что они же сами приняли решение…

Макса всегда мучил вопрос: сила ли в человеке это или его слабость, если он поступает неосознанно, плывет как по течению и только потом, спустя определенный промежуток времени, может осознать сущность своего поступка. Только в ходе последующих событий жизни сможет до конца понять систему своих поступков, даже когда они постоянно повторяются и в своей совокупности, образуют систему. Именно тогда человек, уже остро видя ситуацию, обращается к прошлому и сопоставляет свои возможности, принимает конкретное решение, но управляет данная система, а он не может осознать: сам ли ее создал, или находится в ее власти? Что и мешает Максиму понять: сила ли это или слабость, или нечто иное, отличное от этих понятий…

XIII

Света была ещё очень слабой, но уже решила выйти на улицу: нужно было сходить в магазин за продуктами. Долго собиралась, выслушивая возражения мужа в виде упрёков и прогноза погоды, но ужасно надоело сидеть дома и чего-то ждать. Спускаться по лестнице было не слишком тяжело, но голова немного кружилась. “Наверное, от перенапряжения, — подумала она, а выйдя на улицу и чувствуя себя совершенно по-другому, поняла — это от перемены обстановки”… Светлана долго стояла около своего подъезда, медленно дыша, привыкая к холодному воздуху и успокаивая головокружение. Она чувствовала себя намного спокойнее и свободнее, чем когда находилась дома. Было удивительно смотреть на окружающие предметы: дорогу, лавочки, деревья, голубое небо и чисто белый снег, который был везде и хрустел под ногами. Света чувствовала себя совершенно спокойно, и ничего не удивляло, но что было самым для неё замечательным, — это то, что ранее, обратив внимание на чьи-то действия, поступки, слова или ту же самую природу, — хоть на что, если ей что-то не нравилось, то это раздражало и очень сильно возмущало. Тогда она выходила из себя, у неё всё валилось из рук, а вместо того, чтобы спокойно говорить, повышала голос или даже просто кричала, расстраиваясь в душе. Света от этого мучилась, не понимая: что же с ней происходит. Только знала что-то, что её раздражает, постоянно меняется, а само чувство, волнение, какие-то внутренние переживания — именно они мучают, рождаясь в душе, остаются там, накапливаются и с каждым таким разом становится всё тяжелее и тяжелее. Сил с этим бороться, вообще нет и негде их взять, а что сделать, чтобы все это остановить, — не ясно. Раньше Светлана путалась и слишком часто говорила себе: „Всё! Так дальше не может продолжаться!” Но эти слова никто кроме неё не слышал и ничем не мог помочь, и она себе — не могла, а может быть — не хотела, а думала, что не могла. Она уже собиралась с этим смириться, решив для себя, что так будет всегда, и уже готовилась взвалить на себя этот груз. А сейчас, стоя у подъезда, совершенно спокойно думала об этом, как о какой-нибудь мелочи, хотя совсем недавно это было её основной жизненной проблемой. Ей стало ясно, что все эти переживания, вызывающие расстройства трепетной души, возникали от собственной нерешительности. Вместо того, чтобы сказать мужу о своей любви к детям и желании иметь второго ребёнка, причём потратив на это всего-то минут десять. Носила это в себе десять лет, а каждый миг, вспоминая о своем желании: мучилась и терзалась, ища вину в своём муже, тем самым расстраиваясь. Приносила окружающим людям одни неприятности, из-за этого ещё более всё раздражало, так всё внутри бушевало, что было трудно усидеть на месте, а иногда — и управлять собой, доходя до предела.

Света лишь немного почувствовала облегчение от любви Максима, однако, чем больше она сама в него влюблялась, тем больше и понимала: вместе им никогда не быть. Уже очень скоро он уйдет из её жизни уже навсегда. От одной такой мысли приходила в какое-то необычное состояние, ни с чем несравнимое: когда всё и сразу в ней начинало бушевать — все чувства, которые у неё были. В такие моменты казалось, что каждое из них понемногу и по-очереди: управляют ей, каждые несколько минут она уже совсем другая. Все это настолько необычно и удивительно, и в то же время настолько странно, что не знаешь даже, что и подумать. Ведь увиденное и услышанное может склонить к мысли, что человек чем-то сильно обеспокоен, а чаще — не болен ли душевно, что более всего настораживает, даже пугает. Светлане становилось все яснее и яснее то обстоятельство, что все — ее мучащее — соединилось в одно, достигло своего пика, и что дальше так уже не могло продолжаться. Какая-то сила или невидимая или незнакомая ей, — воспротивилась всему этому. “От этого и произошла та сама авария, которая оградила меня от ее мечты”. Только сейчас Света поняла, какого страшно-ценного она была лишена, обременена лишь для того, чтобы освободиться от своих собственных оков, собою же созданных, что сама не находила в себе никаких сил и желания совладеть собой. Ошиблась, но и это не избавляет от обязанности исправить свою ошибку. “Не любовь ли отвечает мне на все эти вопросы? Не она ли руководит мною? — Светлана отвечала себе на эти вопросы уже однозначно. — Нет! — Даже категорично, — нет!” Но тогда получается, что именно эта самая любовь и даёт силу, а этого не может быть, если объект твоего обожания тебя не любит, а ты для него постольку поскольку. Тогда твоё чувство уходит, а не возвращается во сто крат сильнее. “Это значит… — она не решилась сказать себе это. Да, чувствовала что-то, но то ли это было, если приносило одни переживания и расстройства, и она не могла осознать истины, даже не пытаясь бороться с ними. Нежели сейчас, уже многое, осознав, хоть и с трудом, но договорила, — … что… Максим… меня… любит…”. Только сейчас смогла сказать, себе это открыто, не кривя душой. Теперь стараться укрепить это в своём сердце. Наслаждаться этим чувством каждый миг, пока время ещё есть, а не отгонять от себя любовь, боясь чего-то: или разлуки, или невозможности быть вместе, или страха, что придется страдать, даже того, что об этом узнают другие; хотя сам человек, если любит кого-то, то это видно или сам об этом скажет. Для чего тогда эти все страхи.

Светлана осторожно и медленно стала наступать на чистейший белый снежок, выпавший, вероятно, ночью или рано утром. Видя его чистоту, поняла, что с этого момента такой же белой и чистой стала её душа, а всё мучившее её куда-то безвозвратно ушло. Именно так, как она сама сделает себя сама заново: каждый шаг, как на этом чистом и девственно-белом снегу, оставит в душе неизгладимый след, и его уже будет не исправить. С этой мыслью остановилась и посмотрела назад, считая шаги. Их было ровно двенадцать. “Странно, почему именно двенадцать? О чем это может сказать? — Света стояла, задумавшись, и невольно шагнула ещё раз: “Тринадцать! — Её как током ударило, — двенадцать — это один год, но чего?! А тринадцать — один месяц, после аварии. Боже! Сегодня же ровно месяц! Значит, что-то произойдёт через один год и один месяц…” Думая об этом, Света уже почти дошла до магазина, по пути здороваясь со знакомыми людьми, проходила дальше, хоть они и останавливались, пытаясь с ней заговорить. Она решила не думать о том, что случится через этот срок. У неё было хорошее предчувствие, но решила подготовиться к этому чему-то, жить так, как решила — по-новому, каждый миг, наслаждаясь теплом любви, которое её согревало и давало сил изменить мир вокруг себя.

Светлана отпустила свои мысли, зайдя в магазин и решив для себя, что нужно находиться в мире своих фантазий постоянно, чтобы разобраться в себе. Совершенно не нужно лишать себя возможности помочь другим людям, которые тебя окружают. Значит, нужно жить одновременно в двух мирах. “Вот так, Светик! Ничему удивляться нельзя!” Она, открывая двери магазина, столкнувшись с мужчиной, и у него выпала сумка из руки, а он, вместо того чтобы возмутиться, сказал ей:

— Извините, пожалуйста! Я что-то совсем задумался!

— Да ладно, это я должна перед вами извиниться! — Удивилась Света.

— Вы на меня, правда, не сердитесь?! — Он все еще собирал в сумку выпавшие продукты, а собрав их, снова уронил.

— Мне так неудобно, вы знаете. Я бы вам помогла, но мне нельзя ни приседать, ни наклоняться.

— А что с вами случилось? Если не секрет?

— После операции еще только месяц.

— Так вам, наверное, тяжести нельзя поднимать. Раз вы пришли в магазин, значит, за продуктами, я прав?

— Да, вы правильно заметили. Так оно и есть. Ну, раз мы с вами встретились, то позвольте мне помочь вам донести их до дома. Будьте так любезны, окажите мне такую честь, если вас не затруднит.

Светлана снова сказала себе: “Только ничему не удивляйся!” И сама того не понимая почему, ответила:

— Я бы с удовольствием согласилась с вашим предложением, но у вас своих продуктов хватает, да дома уже, наверное, ждут. — Мужчина задумался, а она задумалась: „Он даже не спросил, как меня зовут, а уже предложил свою помощь. Интересно”.

— Я придумал! Вы пока меня здесь подождете минут десять, а я пока сбегаю домой и отнесу сумку с продуктами. Потом, уже вместе с вами купим то, что вам нужно, а я помогу вам донести сумку до дома, хорошо?

Когда он все это говорил, Света даже не знала: что думать. Она растерялась и ничего не ответила, пораженная таким вниманием и заботой совершенно незнакомого человека. Смотря на него, пришла к выводу, что это обычный мужчина, как и все, и что раньше такого в них не замечала. “Может они все-таки внимательные и заботливые? Или только некоторые, — думала Света, — или я, столько прожила и даже не видела того, что люди обо мне заботятся. Я ведь к этому не привыкла, да не принимала это как должное: а теперь это со мной случилось”.

— Ладно, я пойду! А вы меня обязательно дождитесь, хорошо! — Он пошел быстрым шагом, а Светлана, смотря ему в след, подумала: “А вдруг он не придёт?!”. Когда незнакомец завернул за угол дома, то всё опустилось внутри неё. Снова не понимала: что же с ней происходит, заволновалась, как будто потеряв что-то дорогое и очень ценное, чем больше всего дорожила. Чтобы остановить волнение, так внезапно нахлынувшее на неё, отдышавшись, ещё немного постояла и зашла в магазин, опустошённо смотря на витрины, и выбирая, что же ей нужно купить. Проходя по магазину, Она понимала, что получится две сумки продуктов. Как же она их понесёт, если никто не поможет? Прошло уже пятнадцать минут, а мужчины всё ещё не было. Света вышла из магазина и пошла медленно и осторожно, как обычно, в сторону своего дома. Сзади взяли за локоть, остановилась.

— Я уже пришел, а вы уходите.

— Просто я подумала, вы уже не придёте, наверное, передумали.

— Конечно, нет, что вы, как можно: обещал такой женщине помочь, и просто уйти — это не по-мужски!

Именно это „не по-мужски” и выводило Светлану из себя всегда, ей казалось, что этим мужчины говорят женщинам, что они ни на что не способны. Только они — мужчины все могут, а женщины — ничто. Но решила, что если недооценить кого-то, а этот человек добьется в жизни очень многого — вот она где сила! А если он разочарует в собственном себе себя и других людей — это очень плохо, даже тупо по отношению к самому себе.

— Как это “по-мужски”? — Все-таки спросила она.

— Если дал слово, то подкрепи его делом, а не можешь, — молчи. Вообще-то это относится и к женщинам тоже, просто так обычно говорят “по-мужски”. Сразу же встает вопрос: что это такое “мужик” и “мужчина” — и чем они отличаются — эти два слова. Так и здесь, наверное, ничего особенного.

— А как должны говорить женщины: они должны признавать свою слабость? Или постоянно плакать и обращаться за помощью? Или вообще не уметь жить без мужчины?

— Все вообще не так, ведь каждый мужчина пытается сделать женщину сильной и независимой ни от чего. Чтобы в ней укреплялась не слабость или беззащитность, не гордое “Я” — нет! А — личность, чего даже нет во многих мужчинах: слабых духовно и погрязших в пороках.

— Что же тогда любовь? — Уже возле подъезда спросила Светлана, не удержавшись от этого открытого вопроса.

— На этот вопрос, наверное, никто не сможет ответить. Но как думаю я — это самое светлое и высшее чувство, когда ты, освободившись от всяких уз, приближаешься к совершенству и уже чувствуешь людей изнутри. Видишь их как бы “насквозь” и знаешь: что их беспокоит, гложет изнутри, мешая им прийти к такому светлому ощущению. Именно тогда ты даешь им то, что бы они хотели, и совершенно неважно: что это и как. Лишь для того чтобы они освободились и нашли путь к такому же свету, как и ты; чтобы их уже ничего не мучило и не терзало, даже малейшее сомнение в том: “на правильном ли они пути?” Но когда человек встает на этот путь, и ему все стает ясно и понятно, и другим он уже будет помогать с уверенностью в себе. Даже, насколько это, возможно, чувствует себя совершенным — в большей степени, естественно, духовно, но все равно задает этот же вопрос: “Что же такое любовь?” Но уже сложно определить: для чего? Или он не понял это чувство до конца, или оно вообще прошло мимо него, а он даже и не заметил.

XIV

Осталась всего одна неделя до снятия гипса. Макс уже чувствовал себя лучше: стал больше читать и много выучил из школьной программы, чем требовалось. Однако всё время чувствовал: сильную слабость и стал соблюдать режим. Ложился спать в двадцать два часа, а вставал в восемь часов утра. Сидя на кровати делал что-то, наподобие зарядки, затем брал свой костыль и ковылял до турника. Всего за неделю упорных тренировок он мог подтянуться пять раз и десять отжаться от пола, и хоть сильно кружилась голова, стиснув зубы, перебарывая слабость и боль, занимался. Да, было очень тяжело: после каждых занятий приходилось отдохнуть не менее часа, лучше — спать, и он спал. Читать, хоть и болела голова, — читал много, не давая усталости победить. Все это его сильно выматывало и сбивало с толку, но Максим чувствовал, как прежние силы возвращаются к нему, что с каждым днем он крепнет, мысли становятся яснее. Самостоятельно обучаясь, понял, результат намного лучше. Добивается поставленной цели, пусть даже пока и маленькой, но сложной, без чьей-то помощи. Ставил перед собой новую цель, уже более сложную, и всё начиналось сначала: долгий и упорный труд, очень тяжелый, но нужный и интересный, а главное: дающий результат. Это Макс и считал основной задачей — добиться результата. Пусть сначала — смыла, а потом, совсем скоро — и долгожданной цели.

Работая над собой, Максим понимал, что стает сильнее не только умственно и физически крепнет, но и духовно. Каждый раз, одерживая над собой хоть маленькую победу, он уже лучше понимал, по-другому думал, ясно осознавал что может, а что — нет. И то, что мог — делал, не мог — учился, а в итоге у него всё равно получалось. Его надежды на свои силы возрастали. Планы уже были более расширены и дополнены, крепла вера в себя, и в то, что сможет добиться, намного большего, чем думал раньше. Макс все более и ближе подходил к проблеме любви: уже начинал ощущать её, чувствовать более и глубже, видя всю чистоту и безгрешность. Понимал, что ему не хватает познаний в психологии и парапсихологии, даже немного в психотерапии. Именно сейчас планировал изучить, насколько это возможно, всё в этих науках, чтобы точно определить: каким образом на человека воздействуют эмоции, и что их вызывает. Как с этим связаны слова и поступки. Каким образом можно управлять чувствами, эмоциями и влиять с их помощью на других людей таким образом, чтобы они этого и не замечали, а потом, спустя время, получив от тебя помощь, понимали: кто и что для этого сделал. Однако, главный вопрос интересовал Максима более всего: как управлять чувством в человеке, довести его до “предельного максимума” и плотно взять любимого тобой человека за его внутреннюю проблему, как за сердце. До кончика ногтей ощущать всю сущность любимой женщины: каждое её дыхание, биение сердца, действия, мысли и слова, — абсолютно всё! Чтобы самому на себе ощутить эту психологическую проблему, и уже принимать решение: когда, где и при каких обстоятельствах что нужно сделать, чтобы убрать не только эту основную проблему. Создать такие условия, чтобы вся любовь, принадлежащая и подаренная именно тебе, была направлена именно в то русло — где она и должна присутствовать.

С каждым днем, часом Максу становилось яснее и яснее: что он должен, во что бы то ни стало добиться рождения ребёнка от любимой женщины, убрав мучающие её изнутри спазмы. Нужно сконцентрировать в нескольких мгновениях всю силу её и своей любви, всю силу её прежних переживаний только для того, чтобы создать более сильное психологическое давление на Светлану. Всё, что терзало её все десять лет и привело к аварии, водрузив стену к мечте. Его мучило то, что она могла смириться с этой неизбежностью усложнить его, и без того невыполнимую задачу. Он искал связь между собою и Светой и видел только любовь, возникшую уже давно, понимал, что это чувство уже давно укрепилось в ней, постоянно крепнет и возвышается. Значит, с помощью только такой силы можно что-то сделать, тем более невозможное! Сколько раз он думал: за что же именно его она так любит, а когда стал изучать психологию, понял, что она увидела в нём чистоту и непорочность, как и он в своём сне в Новогоднюю Ночь. Это значит, что она его уже “очень сильно любит”. Теперь основной вопрос: каким образом этим управлять, чтобы ситуация была намного сильнее аварии?

Максима аж передернуло, и он снова обжегся горячим чаем, но даже не почувствовал этого ожога: его сердце сжалось в комок. Он перестал дышать и долго держался за стену, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя. Тогда ему казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди прямо на стол, а в этот момент ощутил на себе то, что должен сделать. Эти мысли возникли на почве долгого и упорного труда, казалось, должны были утешить, а они чуть не лишили его сознания. Отдышавшись, Макс закрыл лицо руками и не мог поверить в то, что должен будет сделать. В то же время ругал себя, что сразу не смог догадаться. До него, наконец-то дошло, совершенно внезапно, как будто случайная мысль промелькнула в его воспаленном мозгу, но никуда не исчезла, как это обычно бывает, а уже навсегда осталась в голове — ответом на самый сложный для него вопрос! Максим понял, что ему нужно: совершенствуясь дальше, сделать так, чтобы Света увидела в нем все совершенное — самое лучшее, чтобы она поверила в это чувство и полностью растворилась в нем — это и есть ее суть — жизненное кредо. Без него она не может существовать, а если это безвозвратно уйдёт, то для неё концом всего на этом свете. Светлана с его помощью должна дойти до предела чувственного апогея, а Максим должен в один миг всё это разрушить.

Именно в один миг — всю силу стольких трудов, чувств и всего остального, но мало того, этот миг по своей психологической и психической силе должен во много раз превышать силу, которая подействовала на Свету во время аварии. Для того чтобы она не только смогла родить ребёнка, от своего мужа, а так, и её любовь никуда ни делась: не исчезла, и не ушла — как в начале мечта о ребёнке и счастье в жизни. Таким образом направить всю силу своей любви в то самое “нужное русло”, о котором так мечтал Максим; чтобы она еще больше полюбила мужа, сына и ребенка, которого родит! Сына или дочь — уже не важно. Необходимо, чтобы именно так и произошло. После этого “самого важного мига” — в чём и заключается вся суть — Макс сразу же должен исчезнуть из её жизни, но куда и как он ещё не знал. Любовь со временем угаснет, если он сразу же не исчезнет, то вся его работа, весь его труд превратится в напрасную трату времени и сил, — никакого ребёнка и никакого счастья. Максим вникал в свою новую роль, и чем больше вникал, тем больше понимал — его даже не удивляло — что все эти мысли за какие-то секунды пролетали в голове. Потому что раньше понял: времени очень мало для такой задачи. Исчезнуть — не значит просто уйти навсегда, а освободиться от своей любви к Светлане не сейчас и не потом, а именно тогда, когда и случится этот “жизненно важный миг”.

“А куда же девать свою любовь к ней?” У Макса даже слеза пробилась и потекла по щеке, но он вытер её, сделал лицо серьёзным и сказал себе: “Если тебе доверено такое важное дело, то не нужно ничем размениваться, а делать то, что именно важно, а не-то что хотелось бы! Думай-думай! А не ной!”. Он уже понял: не принося никаких жертв — ничего невозможного сделать! Свою любовь нужно освободить и куда-то деть, но как ни тяжело ему было это осознать, — без этого нельзя никак. Тогда, собравшись уже с последними силами, Максим принял следующее и окончательное решение, весь красный заплаканный, он сказал себе: “Я подарю всё что имею, тебе. Пусть Господь поможет тебе правильно распорядиться моей мужской силой любви. Но лучше не бери на себя этот груз, а отдай его своему мужу — ты его тоже любишь. После этого с ещё большей силой он будет любить тебя. И тогда ты ощутишь полную, действительно реальную гармонию любви во всех формах её проявления, а меня забудешь в один миг. Этим ты наградишь все мои труды, дашь мне сил для новых свершений…”

У Макса появились новые мысли, что нужно ещё немного усложнить себе задачу! Зачем? Он всегда одинаково отвечал на этот вопрос: “Чтобы легче было понимать всю свою ответственность и нереальность задуманного”. Многие принимали это за шутку, остальные — никак. Однако на Максима — это совсем не влияло: ни на самого его, ни на его решение, ни, тем более, действия. Он всегда добивался нужного именно ему результата, добавляя к основной задаче что-то своё! И тогда, когда он уже до конца осознавал свою задачу, взгрустнулось: не хотелось вот так вот просто исчезнуть, превратившись в миф. Исчезнувшую легенду… Максим решил, что на всю эту миссию он потратит всего один год. А остальные полгода будет учиться в другой, совершенно незнакомой ему школе лишь для того, чтобы дать Светлане Викторовне и всем окружающим — всем понять его намерения. Чтобы все поняли до конца: на что решился и чего ему это стоило. Пусть весь окружающий в это время мир поймёт суть своего существования: именно то, что он не мог понять до этого момента: границу между возможным и невозможным, недействительным и реальным. Такой “юный мальчик” смог создать невозможное интеллектуальным усилием: идеальную семью, ребёнка, безграничное счастье, принеся в жертву себя: всего до конца, отказавшись от любви, и что связано с ней.

Понять до конца это чувство, овладев им и в итоге — подарить любовь и семейное счастье во всём его величии, искоренив все проблемы и тяготы; лишив осчастливленных людей всех граней и рамок дозволенного. Открыть им глаза на реальный мир, чтобы они могли наслаждаться им и утопать в счастливых мгновениях, не думая уже ни о чём плохом. Макс решил для себя, что сделает всё возможное, чтобы всё получилось в абсолютном идеале, именно том, к чему люди всё время своей жизни стремятся, и, ошибаясь, идут не тем путём, оскверняют себя нечистым и уже не смогут достигнуть девственной чистоты совершенного. Путаются в собственных словах, мыслях, поступках. Не видят истины, — она становится — им чужда, потому что они закрываются от неё: друг другу не доверяют. Подозревают, завидуют, злословят, ревнуют, — делают всё, что не стоит их мысли не-то чтобы единого, даже малейшего, движения. Когда великий дар любви и семейного счастья стоит у порога и стучится в их двери, то они прячутся в ужасе, и чего-то боятся. Непонятно чего; скорее всего того, что увидя это чувство — само совершенство, ощутят себя настолько низкими и ничтожными, что это ощущение с такой силой, питаемой их же страхом, надавит на них, и будут уничтожены в прямом смысле этого слова.

Видя все это, Максиму было нестерпимо тяжело осознавать кажущееся невозможным и невыполнимым, что ради счастья других — себя нужно было принести в жертву. Его все это мучило и удручало, даже мелькнула мысль: а не отказаться ли от всего этого. Однако Макс не привык быть слабым, тем более: разве может счастье любимой женщины и всей ее семьи — сравниться с ничтожной жалостью к себе? Конечно же, нет, тут даже и думать не о чём. Тем более понял, что ощутить себя счастливым сможет только тогда, когда Света получит от него свое семейное счастье, и когда поймёт, что её ребёнок родился от его психических усилий: чувств и морали, а не от физической любви. Конечно, Максим не отрицал эту любовь, и думал о том, что окружающие могут понять неправильно и очернить его миссию дурными мыслями. Но верны ли они — их мысли, когда результат будет на лицо. Уже позже, спустя время — каждый из них поймёт: как заблуждался, и что был настолько не прав, что от своего собственного стыда не будет знать: куда же себя деть до того момента, пока не примет его прощение; и не скажет: “Прости меня, Господи, грешного!” И искренне не раскается. Каждый.

“Итак, — сказал себе Макс, — миссия выполнима! Удачи тебе, брат. Благослови меня, Отец, на путь истины и жизни! Действуй через меня, ибо я — сын твой на сей земле. Дабы прийти к тебе через Сына твоего Единородного — чистым и непорочным, до конца дней своих, верным слову твоему, Отче, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Да будет так”.

XV

— Привет мама! — Никита подбежал к маме и обнял её, у неё даже сумки из рук вывалились, когда она увидела сына.

— Здравствуй моя золотая, моя рыбонька! Ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть снова дома!

— Решил сделать тебе подарок и внезапно приехал! Я соскучился мама. — Светлана присела, целовала и обнимала его, крепко прижимая к себе. Они оба плакали.

— Света, что вы там, у порога делаете? Проходи, раздевайся… — Вадим осёкся, увидев полный сумки с продуктами, переживая за жену: ей ведь нельзя ничего поднимать после операции…

— Никитка, давай мама разденется, а-то ей уже жарко, а ты пока помоги папе выложить продукты.

— Хорошо, мамочка, — и взяв сумки, сын и муж удалились на кухню, а Света, раздеваясь в коридоре, снова ощущала на себе неясное чувство силы, — муж не сказал ни слова, увидев сумки — это уже хорошо. Значит, он тоже работает над собой, а не просто: жалеет меня. — Это ей понравилось, но почему-то решила об этом не думать. Так нужно — и точка.

— Светочка! Ты скоро там?!

— Иду-иду, а у вас уже всё готово?

— Да ничего такого, я думаю уже пора покушать! А ты?

— Да конечно, я только «за»! У вас, наверное, для меня сюрприз? — И войдя на кухню, она увидела накрытый праздничный стол и остановилась на входе, когда сын вручил букет цветов, а муж, как никогда нежно, обнял, приговаривая:

— Конечно, дорогая, всё для тебя.

— С праздником! Мама! Мы с папой тебя любим!

— Я вас тоже, дорогие мои! Спасибо вам большое! Ещё раз всех с Новым Годом! С Рождеством! С наступающим Старым Новым Годом! — Светлана встала, подняв фужер с шампанским, и продолжила:

— Хочу вам пожелать, дорогие мои, всего самого наилучшего: чтобы наша семья становилась с каждым днём всё крепче, дружнее, сильнее, и чтобы мы никогда не расставались! Любили друг друга и, — немного помолчала, — увеличивалась… и крепла… — как будто что-то не договаривая, выпила свой фужер до дна, поставив его на стол и зажмурившись, закусила лимоном. Ещё немного постояв, сопротивляясь действию алкоголя, снова села на табуретку.

— Мама! Я ещё приготовил тебе подарок! Он лежит под ёлкой; хочешь, я его принесу?!

— Не надо. Лучше я его возьму сама вечером, как в самый Новый Год, хорошо? Ты на меня не обидишься, дорогой?

— Нет. Ведь это твой подарок! Я буду только рад, что ты возьмёшь его вечером, тогда получится, что мы вместе встречали Новый Год! Правда, ведь, пап!?

— Как будто и твой подарок лежал рядом, ты имеешь в виду?!

— Так ведь он там и лежит! Я ведь его еще не смотрел. А положил рядом подарок мамы!

— Правда, сынок? — Света даже удивилась: обычно дети сразу же обращают внимание на подарки, а потом уже на все остальное…

— Папа, я совсем забыл сказать, что и тебе тоже приготовил подарок. Под ёлкой лежат три подарка! Всех с Новым Годом! Я вас очень люблю! И очень хорошо, что все мы вместе.

— Светик, какой у нас великолепный ребенок, правда?

— Да, Вадим, я знаю. Он у нас вырастет большим, умным и сильным — все девчонки будут любить его, так ведь, Никита?

— Они меня и так любят, — засмущался сын.

— А ты-то их любишь, Никита?

— Еще не знаю. Может, люблю, может, и нет, еще как-то не думал об этом. Вот маму люблю. Тебя тоже люблю. Бабушку. Да больше, наверное, никого.

Мама смотрела на своего мальчика, видя его здоровым и красивым, таким умным и мыслящим по-взрослому. Выражение ясных, темно-синих глаз было настолько серьезным, что будто бы только по годам он был маленьким мальчиком, а на самом деле — давно уже взрослым. Немного ему только не хватало уверенности в себе, внешней поддержки, даже может быть внимания. Любовалась его темно-русыми волосами, ей нравилось, что Никита уже давно не делает детских стрижек, как и детских поступков. Его красивым лицом: “Весь в Вадика, — подумала, — а от меня у него неудержимая энергия, желание идти вперед и немного женственности. Именно это нас и роднит!” Она смотрела на мужа, сына и себя, видела: как в одном человеке и соединяются два. Все их качества унаследовал Никита, но лишь заодно боялась Света, — а не унаследовал ли он также все страхи и сомнения…

— Мама. Я у тебя все время хотел спросить, но все время почему-то забывал: чего ты больше всего боишься? — “Вот он и ответ”, — и она ответила:

— Потерять тебя, сынок!

Вадим в этот момент внимательно посмотрел на жену, поняв для себя: как сильно он ее любит. Он не мог понять, что с ней происходит: или она мучается и переживает, или смирилась с умершей мечтой. „Нет! — Сказал себе он, — жена — дама сильная, справится. А я, естественно, буду стараться помочь! Не нужно так часто думать об этом!

— А как это понять? — Никита приготовился услышать что-то новое для него и внимательно смотрел на маму.

— Чувствовать и знать, что этот человек, даже если он будет находиться рядом с тобой. Уже никогда не будет любить тебя, смотреть на тебя, как на что-то нужное и родное — жизненно для него важное. Понимаешь?

— Не совсем: мне кажется это каким-то неизведанным и далеким.

— Лучше этого вообще не знать, сынок. Но чтобы понять, нужно слишком много воли и сил, чтобы раньше с тобой это не случилось, но ты уже знал: как это бывает.

— Как это бывает в жизни, мам!? Объясни, пожалуйста, подробней.

— Для чего тебе это, сынок!? — Сделав тише телевизор, спросил папа.

— Чтобы со мной такого не случилось, ведь мама говорит, что это плохо.

— Не плохо, а неизбежно. Это со всеми случается: бывает в жизни моменты, когда понимаешь что-то, что тебе больше всего хочется сделать — ты сделать не сможешь. Но это для тебя так важно, что жить без этого кажется невозможным; однако, с этим приходится смириться. Потом становится очень тяжело, но человек ко всему привыкает.

— Теперь мне немного ясно! А ты мама, как думаешь?

— Точно также, сынок. Все так думают, потому что так оно и есть.

Они говорили об этом так легко и просто, как будто все были взрослыми, и родителям ясно виделось: сын уже все видит и понимает — даже больше, чем нужно для своего возраста. Хорошо это или плохо — неизвестно: для них может быть и хорошо, для него — плохо или хорошо. Однако, что бы они ни думали, расстраивая, утешая или удручая себя этим. Это ничего не меняет ни для них, ни для него. Счастье, к которому они так стремились, и казалось, достигли его. Даже сына сделали счастливым настолько, насколько могли, чувствовали себя легко и беззаботно, стараясь не думать о том. Уже совсем скоро их сын вырастет, и они его потеряют. Вадим, объясняя сыну, объяснял себе больше, чем ему: уже заранее подготавливая себя к неизбежному, хоть говорил: “люди” — имел в виду себя и Свету. Смотря на жену, видел в ее взгляде, что она тоже все понимает, это даже пугало ее: Никита поймет со временем это сам и на себе ощутит.

— Давайте во что-нибудь поиграем, — предложила Светлана.

— А во что, мама?

— Во что ты больше всего любишь, Никита, в-то и поиграем.

— Но я же больше всего люблю играть в футбол, папа ведь знает. Он все время со мной играл в выходные, помнишь? А чем он тебе нравится, именно футбол. Неужели это такая интересная игра?

— Конечно же, интересная, мама! Ведь когда в нее играешь, как в баскетбол и в волейбол — командой. Дружно и захватывает.

— Что ты чувствуешь, когда играешь в команде?

— Дружбу, понимание того, что ты не один, а это даёт тебе сил и уверенности. Иногда создаются трудные ситуации, а друзья тебе помогают — выручают тебя, а ты их. Легко определяешь; кто слабее, и его за собою тянешь вперед…

— Трудно играть в футбол или легко? Как тебе кажется? — Ей нравилось говорить с сыном на более серьезные темы. Маме казалось, что она заранее видит: в чем именно её сын уже прав, а в чем нет. Старалась объяснить ему каким-то образом, что всё намного сложнее, чем ему кажется на самом деле.

— Очень легко, когда с тобою играют твои друзья, а ты чувствуешь их поддержку. — Никитка говорил с такой уверенностью, что Свету это настораживало.

— Ты пробовал играть в незнакомой тебе команде, без своих друзей или против своих же друзей в чужой команде?

— Нет, у нас никто так не играет. Зачем играть с незнакомыми ребятами и против друзей? — Никита удивился такому вопросу мамы.

— А если незнакомые мальчики узнают, что ты хорошо играешь, и попросят тебя поиграть с ними. Разве ты откажешься от любимой игры сразу, или подумаешь?

— Ну, мама. Я об этом ещё не думал! У нас в соседних дворах парни сами-то не могут собраться поиграть, а еще будут кого-то звать.

— Так во что же будем играть-то? Может нам папа что-нибудь скажет?

— Пойдемте пить чай с тортом, — предложил Вадим.

— С каким тортом? — Удивилась Светлана.

— Так Никита же привез от бабушки подарок — твой любимый торт.

— Лапочка ты моя, — поцеловала она сына, — конечно, пойдёмте, что сразу-то не сказали?

— Хотели сделать тебе сюрприз, мама! В Новый Год же нужно загадать желание. Ты же знаешь!

— Конечно, знаю, сыночка.

— Бабушка мне вчера сказала, чтобы это желание исполнилось. Нужно чтобы то, что ты загадал — это тебе и подарили. Если машинку хочешь, то подарили чтобы модельку машины, собаку — игрушечную собачку, не важно, что загадал, главное, чтобы был сам факт совпадения…

— Как же можно узнать: кто что загадал и именно это подарить?

— Мам. Ну, в Новогоднюю Ночь же бывают чудеса, ли нет?

— Говорят, что бывают. Я не знаю.

— Чайник уже закипел! Света! Никита! — Звал Вадик из кухни.

Когда все жевали торт и думали каждый о своём, часы уже показывали ровно двадцать четыре часа. Кушали торт, играла негромкая музыка. Горели три свечи, и их блики играли на стоявшей в темном углу ёлке. Шевелившийся дождик переливался, а игрушки мерцали различными огоньками. Всё это так завораживало, и было таким загадочным и таинственным, даже немного волшебным. Вообще чувствовалось, как в детстве, необходимость загадать желание. “Неужели я снова решусь попробовать, уже в третий раз, загадать эти желания? Оно же нереально, — она посмотрела под ёлку, — что же интересно подарил мне Никита? — Коробка, в которой лежал ее подарок, была с розовым бантом в позолоченной бумаге. — Что же там может быть? — Она мучилась, — но не может же совпасть моё желание с тем, что лежит в этой небольшой коробочке…

— Мама, а ты загадала желание?

— Да сынок.

— Какое? Я могу узнать?

— Ты же знаешь, чтобы оно исполнилось — нельзя никому говорить!

— Да, бабушка мне говорила, извини, я совсем забыл.

— Когда ты хотел смотреть подарки, сынок?

— В двенадцать, папа, как в Новогоднюю Ночь, а что?

— Так уже пора, время-то половина первого.

— И правда! Мама, а давай, ты — первая посмотришь свой подарок, а потом папа…

— Спать ты во сколько собираешься? Маме ведь уже нужно отдыхать!

— Возьму сейчас свой подарок и открою его в своей комнате, чтобы не мешать вам, пап, можно? И сразу лягу спать.

— Можно. Иди тогда сразу — первый, хорошо?

— Ладно, спокойной ночи. — Никита ушёл спать вместе со своим подарком, так его и, не открыв, а уснув с ним в обнимку. Светлана с Вадимом сели на диван, держа в руках свои подарки и не решаясь их открыть, как будто боялись того, что в них будет не-то, что им нужно. Вадик хотел, чтобы в новом году к нему пришло ещё большее ощущение любви и взаимопонимания для того, что в каждом своём движении, взгляде, слове он понимал; даёт жене всё, что у него есть. Все чувства, мысли, даже все его желания она видит и принимает. Однако, всё время он понимал, что Свете этого мало, чего-то ей не хватает, и от этого она ещё больше переживает, давая ему понять, что в нём нет чего-то, что ей необходимо и важно. Вадим хотел, чтобы его любовь стала чище, выше и более полной, всеобъемлющей, чтобы жена могла ей восхищаться, полностью ощущать всю её гармонию и всю жизнь быть полностью счастливой. Его мучило это ощущение неполноты, тяготило как осознание того, что он уже никогда не достигнет полного взаимопонимания с любимой, лишив её и себя семейного счастья.

— Дорогая, если хочешь, давай я открою свой подарок первым.

— Только ты скажешь мне: совпало ли это с твоим желанием или нет, ладно?

— Конечно, скажу — это не вопрос.

— Только само желание не нужно произносить вслух, ты не забыл?

— Не забыл, любимая, — уже разворачивая подарок, сказал Вадим.

Он развернул подарок и вынул из коробки статуэтку средних размеров, олицетворявшую божество любви “Амура”, у которого лук и стрелы были за спиной, а сам он улыбался и протягивал в своих руках что-то непонятное, наподобие пирога, на котором была надпись: “Воздам тебе все, что пожелаешь, ибо сила веры твоей велика, надежда безгранична. Да укрепится в тебе и любовь, сын мой!”

— Да дорогая, совпало, а я даже и не думал, что такое возможно… Не буду тебе мешать, пойду, лягу, — он ушел в спальню, оставив жену наедине со своим подарком. Она решила больше не оттягивать этого, как ей почему-то казалось, очень важного момента, еще раз подумала: “А вдруг не совпадёт, что тогда?..” Но отбросила эти мысли, развернув коробку, сняла с неё крышку.

“Не может быть! — Светлана не верила своим глазам: в коробке лежала кукла “Барби”, — я же так мечтаю о дочери! Неужели это сбудется?!” Ей всё ещё не верилось в такое совпадение даже вместо того, чтобы плакать. Она подумала: “Каким же интересно образом сын додумался подарить мне куклу? Это очень странно! Он раньше дарил мне серьёзнее подарки, а в этот раз “куклу”. Тем более — это совпадение никак не может быть случайным. Значит, небо мне помогает. Я верю”. — С этими мыслями закрыла глаза, пытаясь расслабиться и уснуть.

XVI

Холод металла ножниц, разрезающих бинт на ноге, был не очень приятным, и Макс, пересиливая своё отвращение, смотрел за каждым их движением, как будто что-то необычное хотел увидеть под гипсом. Однако доктор, разрезав немного бинта, сказал ему:

— Встань и наступи на ногу. — Больной, первый раз после такого периода, поставил ногу на пол и встал на неё, но боли не было.

— Чувствуешь боль?

— Нет, совсем не чувствую, только в гипсе непонятно: как будто стоишь на нём, а не на своей ноге.

— Встань полностью на больную ногу, — Максим встал, — не больно? Голова не кружится?

— Да нет, всё нормально!

— Тогда садись, будем снимать гипс. — Он смотрел, как доктор разминал руками какую-то темную, посиневшую ногу. Ощущения были очень странными.

— Пошевели пальцами, теперь стопой. Что чувствуешь? Нет такого ощущения, что внутри что-то лишнее мешает?

— Нет, только ощущения какие-то странные, как будто нога не твоя.

— Так всегда бывает, ведь ты уже долго не ходил, даже не наступал на ногу. Не переживай! Это скоро пройдет. Давай попробуем встать только сначала на здоровую ногу. Вот, осторожнее. — Он стоял на здоровой ноге, все еще не решаясь наступать на ногу без гипса.

— Она кажется такой легкой, даже непривычно.

— Наступи на нее медленно.

Закрыв глаза, чтобы лучше чувствовать, Макс поставил ногу на пол, ощутив холод.

— Встань на обе ноги, чего ты боишься?

— Я же стою. — Возразил Максим.

— Давай — давай. Не бойся, — добавил папа, стоящий за спиной, и Макс уже как нужно наступил на больную ногу. В следующий момент он ощутил резкую, пронизывающую боль от пятки и до головы, а затем, уже ничего не чувствуя, упал на пол, опрокинув стул. Папа хотел поймать его, но сын совершенно расслабленный, согнулся, и всё равно упал на пол как бы сидя. Тогда доктор и папа осторожно подняли и посадили его на стул, ожидая, когда придет в себя. Понемногу сознание возвращалось, ощутив какую-то душевную боль внутри себя, нежели физическую, понимая её даже какую-то полезность и необходимость. Вдруг его затрясло и стало трудно дышать, а открыв глаза, увидел доктора, сующего в нос вату с нашатырным спиртом.

— Уберите! Всё, мне уже лучше! Всё хорошо.

— Где тебе было больно?

— От пятки и до самой макушки, как будто в нее что-то воткнули очень длинное так резко, что потом я уже ничего не чувствовал.

— Сейчас тебе нужно еще больше лежать, понял? Тебе теперь снова учится ходить. Дома будешь потихоньку, с палочкой пробовать. Как только устанешь, сразу же в кровать, ты понял меня?

— Да-да, я всё понял: ходить постепенно и больше отдыхать.

— Молодец, но помни, что ногу перетруждать нельзя, потому что заросшая трещина — это еще слабенький хрящик. Если ты его нарушишь, то уже не будешь вообще нормально ходить. Хорошо если нога вообще будет сгибаться. Так что отнесись к этому серьезно, ты уже взрослый.

— Вы не переживайте, я всё понял: до машины так допрыгаю, а ходить буду пытаться только дома и понемногу.

— На улицу пока не выходи — очень скользко и опасно, даже не думай. Потерпишь — ничего с тобой не случится. Весной, когда снег уже растает, пойдёшь.

— А если будет тепло, можно хоть у подъезда на лавочке посидеть — подышать свежим воздухом, хоть минут двадцать?

— Это можно. Через месяц нужно будет ещё раз ко мне приехать, чтобы сделать снимок и посмотреть, как срастается кость. Не забудьте, — больше к отцу, чем к сыну, который уже допрыгал до двери кабинета, сказал доктор.

— Хорошо, я его привезу, до свидания.

Максим прыгал по коридорам больницы, а все с удивлением смотрели на него.

— Да не надо папа, я сам допрыгаю, не держи. — Только на высоком крыльце он остановился и сказал, — пап, подержи, пожалуйста, вот так же я и сломал ногу. Зачем рисковать?

Уже сидя в машине, стало неудобно: нога ещё не привыкла без гипса, и ему трудно было сразу к этому привыкнуть. Макс решил не думать об этом, может тогда станет легче…

— Как себя чувствуешь? — Было ясно — папа переживает за него.

— Такое ощущение, что голова уже никогда не перестанет кружиться.

— Тебе что плохо? — Папа остановил машину.

— Пап, поехали. Я уже хочу походить.

— Ты сейчас ляжешь у меня спать, а завтра будешь ходить. Куда ты вечно гонишься, время все равно не обгонишь. Тебе сколько раз уже говорил — всему своё время. Делать надо всё вовремя, не торопясь.

— Спасибо. Я понял, только сильно не переживай, все будет хорошо. Надо спать. Значит, лягу, что тут поделаешь?

— Вот и славно. Только мать не расстраивай, договорились?

— Ты же знаешь, что она сама расстраивается из-за всего, что я с этим могу поделать? Не знаю.

— Она говорит, что ты её не слушаешь.

— Но как, папа, я же делаю всё, что она скажет. А как можно что-то делать из того что она хочет, даже не слушая?

— Я уже не знаю что думать: она одно говорит, ты — другое. Кому верить?

— Только себе и Отцу, пап. Себе — потому что ты знаешь: что делаешь и как делаешь. Отцу потому, что Он тебе в этом помогает или вообще всё делает за тебя.

— Людям вообще не верить?

— Да как же им верить, если думают одно, говорят — другое; хотят третье, делают противоположное, а потом обвиняют кого-то в том, что у них ничего не получилось! Всех, кроме самих себя. Как можно верить ничему?

— Тоже верно. Откуда ты это знаешь, Макс?

— Это все видят и знают, только признавать не хотят свои ошибки.

— Так у каждого человека есть право на ошибку. Так ведь? Или нет. Как ты сам считаешь?

— Нет никакого права! Кто дал человеку такое право? Только он сам. Вот смотри: как можно делать что-то, зная, что это делать нельзя, что нужно по-другому. Сделать это всё равно, бояться, чтобы это не увидели, а когда тебя уже ткнут носом и скажут: зачем ты так сделал? А ты им ответишь: “У каждого есть право на ошибку!” Разве это правильно, папа?

— Да, сынок. Я полностью с тобой согласен! Ты лучше скажи мне: откуда ты все с такой точностью видишь и понимаешь, даже я не мог знать этого — именно так себе это объяснить: доступно, просто и легко. Ведь это так мудро звучит, что я даже и не знаю: что же мне теперь думать.

— Не бери в голову просто нужно называть вещи своими именами: не так, как ты о них думаешь, а так — какие они есть на самом деле. Вот видишь, ты тоже думал по-другому, неправильно, и где-то искал ответ на этот вопрос. Но не нужно искать нигде, как только в себе самом.

— Как? Что-то я тебя не совсем понимаю, Максим. Объясни поподробнее.

— Вот смотри. Сейчас мы приедем домой, я буду дома или спать, или заниматься, или читать, хоть что. Ту же музыку слушать или смотреть телевизор — не важно. Мама тоже дома, так? Ей хочется со мной пообщаться, а я все время занят: сижу в комнате с закрытой дверью, а ее это раздражает: когда человек вот он — рядом! Но в то же время и очень далеко от неё. Ты же знаешь, мне всегда что-то нужно делать, что болтать ни о чём, я терпеть не могу. А маме хочется пообщаться. Мне — нет, и это начинает её раздражать, задевать изнутри, тогда она уже не управляет собой.

— Каким образом такое может быть?

— Вот так оно и есть, папа, на самом деле, когда она возьмет и откроет двери, скажет мне, чтобы я их не закрывал, а сама в зале смотрит телевизор, ты ведь знаешь как громко. Даже когда я ей скажу, что мне нужно поспать — она сама это прекрасно знает — и телевизор мне мешает даже с закрытой дверью, все равно скажет: не закрывай, даже не вздумай. А я возьму и закрою, а когда ты приходишь домой, она тебе и говорит, что я её не слушаюсь.

— Но можно же было как-то по-другому, а не так как ты всё время делаешь.

— Как? Как по-другому в этой ситуации поступишь? Объясни мне, пожалуйста, я тебя очень прошу?

— Так почему же мне она говорит совсем другое: уроки не делает, что попрошу, не помогает, огрызается?

— А что еще она может тебе сказать, когда нечего. Хочешь, я тебе могу показать: сколько уже выучил — почти всё до лета, всё, что мать просила — делал. Даже, несмотря на ногу, на то, что болит голова или мне это неохота. Понимаешь, есть слово “надо”, а хочу я или нет — не важно.

— Что-то ты меня совсем запутал, сынок.

— Я попытаюсь тебе объяснить то, что есть. Однако ты сам этого не видишь. Ты ищешь причину в отношениях, а не в самом человеке, это неправильно.

— Откуда ты знаешь, что я думаю?

— Видно из твоих слов: “только не расстраивайся маму, договорились”.

— Ну и что видно из этих слов? — Максиму стало совсем непонятно: удивлен или расстроен его родитель.

— Всё видно, о чем я тебе и говорил.

— Ладно, я об этом подумаю. Иди, отдыхай. Помочь тебе зайти в подъезд?

— Не надо, спасибо, вечером сыграем в шахматы?

— Хорошо.

Максим позвонил в двери, мама открыла ему.

— Уже приехали, так быстро. Давай раздевайся и кушать, я пока пойду тебе разогрею. Что тебе там врач сказал, что всё хорошо?

— Чтобы я постепенно учился ходить.

— То есть, как учился?

— Мышцы — то отвыкли, теперь нужно заново учиться, — только закончив кушать, продолжил, — спасибо мама, всё очень вкусно. Я устал, пойду немного посплю. Ладно?

— Иди, только двери не закрывай, а-то у тебя там дышать нечем.

— Ладно. — Максим закрыл двери, и совсем быстро на него надавила тишина и уют его комнаты, и он не сопротивлялся своей усталости. Зачем? Просто забылся сном.

XVII

Светлана вышла из своего подъезда ровно в семь часов утра. Хорошо выспавшись и уже довольно окрепнув за время школьных каникул, да и за две недели после них она уже чувствовала себя в норме. Её не удивил холод морозного утра, даже понравилось бодрящее пощипывание морозца. Всё было таким красивым и по-зимнему необычным, и так радовало Свету. Сейчас чувствовала себя совершенно здоровой, свободной и такой счастливой, направляясь в любимую и родную школу. Решив пойти пешком, наслаждаясь первым февральским утром, завернула за угол дома и снова оказалась на одиноком пустыре. Сразу же вспомнила заунывную осень, траву, колышущуюся как волны океана. Сейчас же пустырь напоминал ледяную пустыню вместе со своими снежными барханами, с гуляющей по нему февральской метелью, которая играла с перемерзшим снегом: то наметая сугробы, то раскручивая снежинки вереницами, или как смерч, поднимая снег в воздух и закручивая его воронкой. Светлане ужасно нравилась зима ещё с детства — это самое загадочное и таинственное время года.

Люди, родившиеся зимой, в большой степени одарены, что именно в это время года все загадывают желания, говорят: как встретишь Новый Год, так его и проведёшь. Всё самое важное и случается зимой, а это значит, что зима и есть основа всего. Приходя, она дарит людям чистоту, первую светлую непорочность, избавляет от ненужного, исполняет желания, а когда уходит — её снова ждут! И почти всем нравятся мороз, Новый Год, хорошее праздничное настроение и снег — всё без исключения. Света шла по протоптанной тропинке, как и не раз до этого, но сейчас она была уже другая. Снова стала думать о школе, когда прошла пустырь, полностью растворяясь во всех прошлых уроках, собраниях, контрольных работах. Даже и подумать раньше не могла, как соскучилась по детям — своим любимым ученикам, но старалась идти медленнее, чтобы до конца испытать это неописуемое чувство наслаждения. Светлана даже не могла ни с чем сравнить свое новое, доселе неизведанное ощущение. Ей оно до безумия нравилось, и когда оно возникло сейчас, показалось, как будто парит над землей… Из-за дома увидела школу, и даже стало трудно идти от того, что сильно забилось сердце. Постояв на крыльце, немного успокоившись, взялась за ручку двери и вошла в школу.

— Здравствуйте, Валентина Ивановна! — Она обняла пожилую вахтершу, — вы даже представить себе не можете: как, я рада вас видеть и как ужасно соскучилась!

— Спасибо Светочка, за заботу и внимание. Как твое-то здоровьице?

— Ой! Валентина Ивановна! Всё лучше и лучше с каждым днём! Скажите, что в школе хоть новенького?

— Да всё также, доченька. Сейчас уже детки будут приходить, время-то уж как полчаса. Также две смены: первая и вторая…

— А новых преподавателей разве нет?

— Да пока не было, кто его знает, может, и будут ещё.

— Ладно, Валентина Ивановна, потом еще поговорим, я побегу готовиться к уроку.

— Давай доченька, Бог тебе в помощь.

— Спасибо вам, до встречи.

Светлана медленно шла по пустым школьным коридорам, вспоминая многие годы своего педагогического труда и то, что происходило за стенами её родной школы. Войдя в свой кабинет, не удивилась, что дверная ручка отсутствует. “Это хорошо, что в замок ещё ничего не натолкали”, — подумала она. Окинув взглядом, пустой кабинет и улыбнувшись, провела пальцем по парте и снова не удивилась: пыли было больше, чем предостаточно. Она намочила в ведре с водой тряпку и стала протирать парты и стулья, мысленно вспоминая: кто из ребят, где сидит. Ей не понравилось, что пол тоже не был чистым. Однако, подоспевшая техничка выручила её, вымыв пол, пока Ольга отмывала доску. Она так увлеклась наведением школьного марафета, что только звонок заставил её поставить ведро на место и открыть дверь кабинета. Ребята заходили и по очереди здоровались с ней, опускали стулья, доставали тетради, садились, — а Свете безумно нравилось обучать детей, делать их умными и подготовленными к жизни. Помогать формироваться как личностям. Она остро чувствовала, что ее работа — вторая жизнь, без которой уже не сможет, и что вся школьная жизнь поглощает с момента входа в школу. Она словно попадает в другой мир, как водолаз опускается на морское дно, или космонавт в открытое пространство — незабываемое ощущение.

— Здравствуйте, садитесь! Надя, скажи мне: что у нас сегодня, русский язык или литература? И кто отсутствует.

— Литература. Отсутствует Штыфорук Максим, остальные все на месте. — Услышав, что Макса нет, учительница изменилась в лице, но взяла себя в руки:

— А по-какой причине его нет, что случилось?

— Он ногу сломал, ещё перед Новым Годом. Вот только недавно сняли гипс, а в школу придёт, когда сможет нормально ходить.

— А как же он будет учиться, если не ходить в школу? — Задавая этот вопрос, Светлане показалось по взглядам ребят, все уже знают о её звонке и о том, что не сможет приходить к нему, поэтому с такой неохотой и отвечали ей. “Да я и сейчас не смогу, — подумала она, — тем более, сейчас…”

— Некоторые учителя к нему будут приходить, а некоторые предметы ему придется изучать самостоятельно, а потом уже сдавать. — Ответил Андрей, Света называла его “мужичок в мешочке”.

— А ты откуда знаешь, Андрюша? — Она знала, что они с Максом дружили.

— Я у него недавно был, ему уже лучше.

— Хорошо, молодец. — Свете было неудобно спрашивать про Максима, ведь можно и позвонить, даже зайти и проведать… Ее вдруг испугала такая мысль: что не может зайти, даже позвонить, но и нечего спрашивать. Приведя себя в смятение такими мыслями, уже расхотелось вести урок, и она даже подумала: “Может быть, просто пообщаться с ребятами, а тему выучат самостоятельно, или лучше провести урок? Наверное, лучше спросить у них”.

— Ребята, как вы думаете: лучше провести урок или просто пообщаемся? Я давно уже вас не видела и соскучилась. — В классе стояла тишина: все молчали и удивленно смотрели на Светлану, удивляясь произошедшим с ней переменам. Раньше она была строгой и замкнутой в себе, а сейчас немного приоткрыла дверцу своей души, шокируя всех до такой степени, что никто даже не шелохнулся и ничего не смог сказать. Света опять вспомнила Макса, осматривая всех взглядом и думая: “Был бы он здесь, за всех сполна ответил”.

— Ну, так что? Будем изучать новую тему? Что же вы все молчите, как в рот воды набрали? — “Спокойно, — сказала себе Света, — ребята ещё не привыкли к тому, что я уже другая, пока не привыкли. Но это скоро закончится…”

— Светлана Викторовна, можно выйти? — Капустин Саша совсем не изменился, разве что стал еще толще, чем раньше.

— Саш, куда же тебе опять надо, дорогой ты мой?

— В туалет, я же недолго.

— Знаю я твои «недолго»: минимум пол урока, а то и больше. Ладно, у тебя есть пять минут ровно. Иди. — Света встала из-за своего стола и стала ходить из стороны в сторону, проводив Александра взглядом.

— Если никто не может принять решение, решение приму я. Все достаньте по двойному листочку, со столов все уберите, и каждый мне напишет: как провел Новый Год. Только, ребята, я вас прошу, — она дождалась, пока все приготовились, — всё очень подробно об этих каникулах. А если кто-то напишет мало — будет писать заново, пока я не увижу то, что мне нужно. — Учительница снова села за стол и внимательно смотрела на них. “Дети они ещё, совсем дети. Господи, когда же они уже станут взрослыми?” — Никто даже и не возразил, что сегодня литература. Разве вам всё равно? Сегодня русский язык, литература будет завтра. Запишите тему для самостоятельно изучения: творчество М.Ю. Лермонтова, и каждый мне расскажет по одному его стихотворению. Сами выбирайте и выучите. Очень большие не нужно. Всем ясно?! — Светлане опять никто не ответил — все писали. — Мне хоть слово кто-нибудь сегодня скажет? — Посмотрев на часы, спросила она, но в ответ ни слова. — Значит так, будет перемена, отдохните, а на втором уроке продолжайте работать. Раньше времени никто не уходит. Савельев, ты останься, дождешься меня, получишь персональное задание.

— Хорошо. — Только это и сказал Андрей.

Выйдя из кабинета, Света сразу же почувствовала, будто камень с плеч свалился. „Неужели они так меня не любят?” Ей даже и в голову не могло прийти, что так к ней относятся, а она даже и не замечает этого, вернее ранее не замечала. „Это будет сложно: как это сейчас называют-то, “сменить имидж” что ли?” Она уже собиралась повернуть на лестницу, когда из-за поворота появился Капустин.

— Саша, ребятам я дала задание, спросишь у них, что тебе делать, хорошо?

— Да, конечно. — Он пошёл дальше, а она спустилась на второй этаж, подошла к кабинету географии и приоткрыла двери. Кроме учительницы там никого не было.

— Свет, заходи, у меня двух уроков нет. Здравствуй, — Людмила Александровна поцеловала её в щёчку, обняла, — проходи, присаживайся. С выздоровлением тебя.

— Спасибо, Люда, у тебя всё хорошо?

— У меня-то да, а с тобой опять что случилось?

— Я не думала, что будет так тяжело. Даже и не знаю: смогу ли я всё это выдержать.

— Перестань, о чём это ты говоришь? Я что-то тебя совсем не узнаю! Неужели ты не выпустишь свой класс? Я в это просто не верю, даже думать об этом не хочу. Ты всегда молодцом держалась, а теперь-то что?

— Ты же знаешь, Люда, я — женщина, и мне хочется тепла, а все они сидят и боятся мне слово сказать, понимаешь?

— Светочка, солнышко ты моё, все мы разные. Я вот такой человек, ты другой, и от этого, дорогая моя, уже никуда не денешься, как не крути.

— Люда, ты же знаешь, что я хочу стать другой, даже знаешь: для чего. Хоть ты мне сможешь чем-нибудь помочь или нет?

— Чем, Света? Разве я открою им рот? Или смогу заставить их улыбаться? Тоже нет! Тогда что? Ответа нет, видишь, а если его нет, значит, нет и проблемы.

— То есть ты хочешь сказать, что вся проблема только во мне?!

— А как же, Светочка?! И у них есть свои проблемы, но ты — главное во всём этом. Да и они — это чувствуют.

— Неужели ты думаешь, что, и они до всего догадываются?

— Если бояться — значит, чувствуют, а до чего они могут догадаться, я, увы, не знаю. За всех не подумаешь.

— Люда, ты мне лучше подскажи, как к этому относиться спокойно, может вообще не обращать внимания?

— Света, я тебе скажу одно: решать и выбирать тебе, но и меняться нужно тебе, понимаешь? Но сначала ты должна внутри изменить себя, убрать все ненужные помыслы и пороки, должна стремиться к совершенству; а об этих, извини меня, мелочах, даже и не думать. Не забивай себе голову. Света, работай ты над собой, а потом уже всё и приложится. А если будешь одевать маску хорошей тети, а в душе оставаться такой же, то это ничего не изменит и никакого результата не даст.

— Я всё понимаю, Люда, но как можно не обращать внимания — не пойму никак.

— Оставайся собой и не давай воли плохим эмоциям и чувствам: не позволяй им овладевать собой. Вот задумайся: что такое эмоция? Ничто, верно? Так зачем же ты позволяешь ей управлять тобой?

Прозвенел звонок, и спустя минуту, двери кабинета открылись, ребята стали заходить на урок географии, громко здороваясь…

— Большое тебе спасибо, Люда, я побежала. Еще увидимся.

Как и обычно, в кабинет Светланы никто не заходил без её разрешения. Все стояли в коридоре. Она прошла мимо, думая о своём, увидев Андрея, сказала:

— Ты когда пойдёшь к Максиму?

— Сегодня или завтра, а что?

— Передай ему, чтобы он прочитал роман Горького “Мать” и написал по нему реферат. Это будет его оценкой по литературе.

— Все ясно, я передам, можно идти?

— Иди, — Андрей уже дошёл до двери, и она добавила, — и ещё, Андрей!

— Да, — Андрей внимательно на неё смотрел.

— Передай ему привет от меня, пусть выздоравливает! Ну, пока!

XVIII

Двери комнаты открылись, и вошёл Андрей, который был одет скромно, но со вкусом. Максу всегда нравилось умное лицо друга, его безграничное стремление к лучшему, правильному. Волосы у Андрея были тёмно-русого цвета, не слишком густые, голубые глаза, немного смугловатая кожа, придающая ему пущей важности. Всегда — строгая причёска, правильные черты лица, достаточно красивого и стоящего на вид, чтобы уверенно сказать: человек умён и поступает правильно. Максиму даже нравилось, как Андрей вошёл в комнату: открыл двери, вошёл, поставил свою сумку, потом вернулся к двери и закрыл её — и только после этого подошёл к Максу и произнёс негромко и уверенно:

— Ну, здравствуй, друг. Как твои дела?

— Хромаем потихоньку.

— Да ладно скромничать, хромаю. А я думал, скажешь: давно уже бегаю.

— Если бы, Андрей, если бы. Я бы с большим удовольствием сейчас побегал или в баскетбол бы сыграл.

— Ладно тебе переживать! Успеешь еще наиграться. Сейчас лучше выздоравливай.

— Так я изо всех сил стараюсь, дружище. Сам же видишь.

— Знаю Макс, конечно же, знаю, но мне от этого совсем не легче, ты же понимаешь.

— Андрей, скажи мне лучше, что там, в школе нового происходит, а-то я там уже сто лет не был.

— Всё точно также, разве что ты соскучился, и тебя переполняют чувства. А так — всё старо как мир.

— Да знаю я — это всегда так и было, тут уж ничего не поделать. Ребята как?

— Ты не поверишь: точно так же, как и были.

— Давай не будем о них, лучше ответь мне на другой вопрос: Светлана Викторовна уже вышла или еще нет? — Андрей долго ждал, когда же Макс спросит про Свету, а вместо ответа спросил:

— Она что, влюбилась в тебя?

— Я же говорил тебе, что ещё очень давно, даже и не помню, сколько лет прошло, а что?

— Мне это так стало заметно, что когда я на нее только посмотрю, она мне как будто говорит: “Андрюша, ты знаешь, я очень люблю Макса”. Ты хоть понимаешь, о чём я говорю?

— А сам-то ты как думаешь? Похож ли я на глупого человека? — Максим говорил совершенно спокойно, и Андрей в разговоре с ним всегда путался, не понимая: как к этому Макс относится, часто переспрашивал, а Макс в эти моменты думал: “Как же легко запутать человека, хоть и умного, но поддающегося коварной игре эмоций…”

— Зачем ты так резко? Просто меня это сильно удивило: я тебе и говорю, тем более, раньше я этого совсем не замечал…

— Так это же естественно, ведь раньше ты и под стол пешком ходил — это я тоже помню, а сейчас, когда она уже по уши влюбилась — тут трудно не заметить. Я с тобой согласен.

— Так, а ты её что, тоже любишь?

— Андрей, давай не будем об этом, я же уже говорил тебе, что “да”. Зачем к этому возвращаться? Я не понимаю…

— Ладно-ладно, я просто хотел уточнить для себя, но если ты не хочешь, то естественно не будем.

— Андрей, она хоть спросила что-нибудь обо мне или нет?

— Не только спросила, а подробно расспрашивала: как он и что он, даже кто к тебе ходит, спрашивала, представляешь?

— Надо же, я-то думал даже и не вспомнит. А оно вон как. Это меня очень радует!

— Даже задание тебе дала, вот что удивительно!

— Что еще за задание? Разве не могла позвонить и сказать? Она должна приходить и обучать меня, а не задания раздавать!

— Ты сначала дослушай, а потом уже расстраивайся. Помнишь, ты подходил к ней, и что-то говорил про роман Горького “Мать”?

— Конечно, помню! Я сказал, что буду его читать, а так как в школьной программе его нет, но если нужно, я могу подробно рассказать ребятам его содержание.

— Так вот, она просила меня передать тебе, чтобы ты написал реферат по-нему.

— А на какую тему, что не сказала?

— Нет, наверное, думала, что ты сам догадаешься?

— До чего же я могу догадаться, когда сам роман я уже прочитал еще неделю назад! А писать реферат по нему можно совершенно на любую тему, но насколько я понимаю, этот реферат должен быть ознакомительного характера, но в то же время и с акцентом на что-то. А на что именно — сложно догадаться.

— Макс, напиши обо всем сразу, ты же можешь, а если хочешь, то давай я уточню. Даже могу сказать, чтобы Света тебе сама позвонила, если, конечно, тебе это нужно.

— Ты ей просто скажи, что я спросил: на какую конкретно тему писать и все. Она тебе назовет тему, или скажет: я ему позвоню. Вот и вся проблема. Что тут голову-то ломать?

Андрей молча слушал, успокоившись, и думал: „Какая у друга странная любовь! К чему она может его привести? Однако, если Максу она для него чего-то нужна, то он её точно использует! Интересно, а мне он потом расскажет или нет? Думаю, да”.

— Слышишь, Макс, девчонки нас с тобой звали в совет старшеклассников. Как ты на это смотришь?

— Согласен. Помогать нужно? Буду только рад оказать посильное содействие: чем сможем, тем и поможем.

Двери в комнату снова открылась, и в нее вошел Роман с грустным лицом гения — Максиму так всегда казалось: это был человек очень большого ума, но жизненные мелочи его сильно угнетали, даже как-то неадекватно на него влияли. От этого он очень странно себя вёл, даже сейчас: закрыл двери, войдя в комнату, прошел, ни говоря, ни слова, сел между Андреем и Максимом на кровать, думая о чем-то своём и совершенно не обращая никакого внимания на них, как будто в комнате он был один. Андрей очень удивился такому поведению Романа, но ничего не сказал. Максим — нет, потому что знал, что Рома не переносил постороннего присутствия, если хотел пообщаться с конкретным человеком — чтобы никто не мешал и не сбивал с мысли.

— А мне что-то не очень охота, ведь там ничем серьёзным не занимаются, кроме организации всемирных праздников, и совсем не решают проблемы школьников.

— Согласен с тобой полностью. А какие могут быть проблемы у школьника? Оценки — зависит от него самого, родственники — это личные проблемы и огласке не подлежат. Что же тогда можно решать там и для чего? Чтобы вся школа знала о твоих проблемах? а тебе было стыдно даже заходить в нее, не-то чтобы там учиться.

— Ладно, Макс, я пойду, а-то уроки надо делать.

— Так ведь не доиграли еще, — кивнул Максим на шахматы.

— Давай, я приду в выходной, и мы сыграем, хорошо? Только не обижайся, хорошо?

— Андрей, я бы еще на тебя обижался! Ты что, смеешься надо мной что ли? Все в порядке, только я тебя попрошу, если конечно тебя не затруднит, то заходи чаще, ладно.

— Хорошо, ты только выздоравливай! Пока! — И Андрей вышел из комнаты, а Макс, даже не посмотрев сторону Романа, лег на своей кровати и закрыл глаза. Спустя еще несколько минут, Рома произнес:

— Ты что спать, Максим!?

— А что еще делать? Не в футбол же идти играть!

Роман снова сидел молча, пристально всматриваясь в одну точку и не шевелясь. Смотря на него, у Макса всегда было ощущение, что в голове друга ютятся гениальные мысли вокруг чего-то главного, очень важного. Ставит перед собой невозможные цели и всё равно, чтобы не случилось, всё-таки добьется того, к чему шёл. Макс в это верил и уже давно привык к необычному поведению Ромы, считал его братом и относился к нему как к родному человеку.

— Давай в шахматы сыграем, если хочешь.

— Ты же не любишь шахматы? — Удивлялся Макс, а сам подумал: “Не хочет, чтобы я спал”.

— Постоянно не люблю, не люблю — а сейчас можно сыграть.

— Рома, о чём ты всё время думаешь? — Спросил Максим, расставляя шахматы. Роман долго смотрел на фигуры, затем сходил пешкой, и ещё не убрав руки, спросил:

— Как ты думаешь, есть ли загробная жизнь?

— Думаю да. Без всякого сомнения, а зачем тебе это, Ром?

— Понимаешь, я размышляю над такими вопросами, ответ на которые чтобы найти, нужно понять суть человеческого существования. Сколько бы я над этим не думал — всегда приходил только к одному решению: если иного мира нет, — значит, нет и смысла существования человека.

— Да Рома, ты абсолютно прав. Я сам хотел тебе об этом подобное сказать.

— Что же тогда человек, Макс? Для чего мы живем — вот что непонятно мне.

— Смотри, что думаю я: есть один мир, в котором созданы благоприятные условия для всех. Там все хорошие и правильные, но чтобы точно определить — кто и что собой представляет, на что способен — возможным не представляется. Вот и создал Всевышний — материальный мир: меня и тебя, и всех остальных. Каждое существо нематериального мира отправляется сюда и проживает какой-то промежуток времени — каждый свой — что мы здесь называем “жизнь”. Однако, эта жизнь, точно так же как и материя, никуда не исчезнет, а переходит в другие формы. Значит, жизнь — бесконечна, но здесь на Земле мы только временно, а уже потом пройдем испытания или нет, выполним или нет то, что должны — будем за всё отвечать!

— И что же я должен сделать?

— Я не знаю, Ромка — каждый сам ищет ответ на это вопрос. Многие не находят и идут по неправильному пути, а уже потом, через пару сотен лет по-земному времени, рождаются заново: в другой стране, теле, назначении, — снова начинают искать, и очень многие не находят и снова мучаются от этого, понимаешь?

— Думаешь, мне легче от этого. Уже долгое время я также ищу чего-то, как ты и говоришь: “свою задачу”, но не могу найти, Макс! Не могу ни на что решиться, понимаешь? Это такое непонятное сомнение, что-то сродни страху или чему-то близкому к нему ощущение — мешает мне и не даёт даже с места сдвинуться.

— Рома, я всё это прекрасно знаю — сам через всё прошёл. Могу только подсказать, что в каждый момент ты должен правильно сориентироваться и точно определить, что и как тебе необходимо сделать. Именно — вот это наиболее важно, понимаешь меня? Но сделать не так, как бы тебе хотелось, а так как нужно.

— Как это?

— Неважно, хорошо тебе от этого будет или плохо, нужно тебе это вообще или нет, — об этом думать совершенно не стоит, пойми. Необходимо только осознать важность и правильность каждого своего поступка. Делать всё, осознав, что это именно ты должен сделать, а не кто-то другой за тебя со всем справится. Тем более — именно сейчас, а не завтра, или вообще неизвестно когда, если время будет упущено, а делать уже ничего не надо.

— Но это же почти невозможно: сразу всё понять, решить: что и как сделать, да ещё так, чтобы это было правильно.

— Я знаю, но если ничего не делать, то для чего же тогда жить, скажи мне, пожалуйста? Чтобы кушать и ходить в туалет?

— Ну, зачем так утрировать, Макс?

— А что я утрирую? Оно ведь так и есть. Все же так живут! Шах!

— Да, я вижу, ухожу. Так каким же образом нужно всё изменить? Как это всё сказать? Мне сложно вот так сразу всё понять и увидеть.

— В самом начале нужно посмотреть на себя, измениться в лучшую сторону! Ты сам мне говорил, что нужно стремиться к совершенству, помнишь? Так вот только достигнув этого совершенства, ты сможешь всё сам понять и увидеть. А сейчас искать ответ — только время упускать. Работай над собой, Роман! И всё будет!

— Ты имеешь в виду возвышаться духовно и подчинить себе плоть?

— Именно. Давить всё, что связано с ней — все людские пороки и желания. Всю грязь — долой!

— Спасибо Макс, я всё понял. Ты не обидишься, если я пойду домой?

— Иди, не издевайся надо мною: обидеться…

— Прости. Пока.

XIX

Светлана Викторовна вышла из школы опустошенная и выжатая как лимон. Она не была готова к таким переменам. Вначале даже показалось, что вся её теплота и любовь к ученикам и к работе, которую считала своим призванием, — все это разбилось о стену их непонимания и страха и разлетелось на мелкие кусочки. Света даже испугалась, думая: „Стоит ли всё это вообще делать, или лучше смириться?” Однако вспомнила, что не отступит, и попыталась успокоиться, осматриваясь по сторонам. Еще не доходя остановки, увидела Андрея.

— Андрюшенька, ты ещё не был у Максима?

— Я сейчас иду от него.

— Как он там? В порядке?

— У него всё хорошо. Про Вас спрашивал, я ему всё передал, как вы просили.

— Молодец, умничка!

— Светлана Викторовна, Максим просил сказать вам, что роман Горького “Мать” он уже прочитал, и хотел бы уточнить: на какую конкретно тему писать реферат…

Света больше ничего не слушала, снова чувствуя силу любви Максима. Он ведь спрашивал про нее! Она не успела даже дать задание, а он уже прочитал такую сложную и большую по объему книгу. „Ну, никак не верится…” Андрей всё ещё что-то говорил, а Света, оторвавшись от своих мыслей, перебивала:

— Спасибо тебе большое, Андрюшенька, я ему сама позвоню. До свидания. — И пошла дальше, оставив удивлённого Андрея стоять возле дороги. Он не мог поверить: „Надо же, как она его любит! Странно, сказала всё то же самое, что и Максим говорил. Неужели он её настолько любит, наперед зная: кому и что скажет? Просто поразительно, я ещё никогда о таком не слышал…” Уже стало темнеть, и Андрей медленно пошел домой, не переставая удивляться, а Светлана, задумавшись, перешла дорогу, прошла остановку, решив пешком добраться до дома. Уже не думала о транспорте, потому что с невероятной быстротой путались её мысли: „Нужно покушать приготовить, позвонить Максиму. Приготовиться к завтрашним занятиям, достойно вести себя с мужем, сыном!” Сначала это сильно раздражало Свету: казалось, что она думает обо всем сразу и в то же время ни о чём, а это мешает сосредоточиться на конкретном деле, как давно уже привыкла. Однако, стала замечать все чаще, что в одно и то же время она может не только думать о нескольких вещах сразу, но и принимать по ним правильные решения. Это новое в себе открытие её и пугало, и настораживало, даже приводило в замешательство, но Светлане было непонятно, почему она относилась к этому совершенно спокойно: не переживала, не нервничала, и никакие эмоции её с толку не сбивали по этому поводу. Света даже гордилась собой, что у неё уже довольно хорошо получается для начала. „Да — это любовь Максима, но всё равно я многое могу! Значит, всё это есть, а я столько жила и не верила!” — Войдя в квартиру, она также вслух произнесла, всё ещё находясь в своих мыслях:

— Наконец-то!

— Что именно?! — Спросил муж. Свету этот вопрос застал врасплох, но она быстро справилась с собой:

— Наконец-то! Я дома! Ура!

— Что с тобой, Светочка? Всё ли в порядке?

— Всё просто отлично, Вадик! — Она обняла его и поцеловала в губы долго и с нахлынувшими волной чувствами, от чего Вадим совсем растерялся, поддаваясь желанию жены. Он чувствовал, что и его накрывает как будто огромной волною, которой противостоять, независимо ни от чего — невозможно. И уже не контролируя своих действий, растворялся вместе со Светланой в этом едином любовном союзе, казалось бы, до боли знакомому им, но каждый раз, когда они были вместе, понимали: ничего подобного ранее даже и не предполагали. Все было для них новым, начиная с поцелуев и прикосновений и заканчивая всеми их ощущениями, когда пребывали в каком-то другом измерении вместе. Даже то обстоятельство, что, вроде бы, они по-максимуму близки, — находились где-то в необыкновенном отдалении, как будто огромные расстояния и непреодолимые промежутки времени не давали им раствориться друг в друге и до конца осознать силу, овладевающих в этот момент ими чувств. Находясь во власти незабываемых ощущений, им казалось, что так будет всегда — бесконечное наслаждение и безграничное счастье. Однако такие периоды не слишком радовали своей продолжительностью.

— Я люблю тебя, — говорил Вадим уже по-другому, нараспев — не так как обычно.

— Я тоже, — шептала в ответ Светлана, но всё время думала: „Правильно ли я говорю в такие моменты? Правду ли? Или что-то не договариваю?” Но она не могла договорить, решив для себя, что ещё до конца не готова.

— Что приготовить, Вадик?

— Я уже приготовил плов, дорогая. Сегодня пришёл с работы рано…

— Да ты — моё золотко бесценное!

— Может, куда-нибудь сходим сегодня, дорогая, как ты считаешь?

— Давай просто прогуляемся по улице. Что-то мне никуда не хочется.

— Конечно, я с тобой полностью согласен. Но сначала покушаем и пойдём, хорошо? — Они так и лежали рядом друг с другом, и уже совершенно ничего не хотелось: ни кушать, ни гулять… Когда Света открыла глаза, то увидела, что проспала ровно два часа. Вадим спал. Она, чтобы его не будить, тихонько встала и вышла из спальни в зал. Её желание позвонить Максу всё крепло, и какая-то невероятная сила подталкивала её к телефонному аппарату. „А что я так волнуюсь? Ведь у меня есть причина, чтобы ему позвонить…”

— Здравствуйте, а Максим дома.

— Да, я вас слушаю, Светлана Викторовна! — Она не ожидала такого поворота событий. Даже не заметив, что он не поздоровался, не в силах была понять: почему же он её сразу узнал, ведь звонила всего второй раз. Макс терпеливо ждал, что она скажет. Светлане вдруг так захотелось, ну хоть чуточку намекнуть о своих чувствах, но что-то от этого удерживало, и она своим обычным голосом учителя, больше, наверное, выдавила из себя, чем сказала:

— Как твои дела? Выздоравливаешь?

— Гипс давно сняли, начинаю понемногу ходить, пока ещё с костылём.

— А нога не болит, не беспокоит?

— Да вроде бы нет. Всё нормально. — Света, как-то стеснялась давать ему какие то задания, наверное, от того, что не хотела объяснять истинную причину своего отказа проводить уроки, а кривить душой уже отвыкла.

— Максим, ты на меня не сердишься, что я к тебе не прихожу и не провожу уроки?

— Нет-нет, что вы. Вы же дали мне задание, а я всё изучаю самостоятельно, как и договаривались.

— Мне бы очень хотелось почитать твой реферат по роману Горького “Мать”.

— Я его уже прочитал, но не знаю на какую тему писать.

— Напиши его как общий — ознакомительный с произведением, делая уклон на отношения сына и матери.

— Вы имеете в виду психологический анализ близких, родственных отношений, если я не ошибаюсь? — Светлану передернуло, она никак не ожидала такого точного, научного ответа…

— Да… да… ты совершенно правильно заметил: нужно в полном объёме изложить всю психологию их отношений, но так, чтобы ребята поняли, и были затронуты абсолютно все аспекты.

— А какой примерно должен быть объём реферата?

— Думаю, что листов десять, наверное, хватит.

— Так там же будет много цитат, а моих мыслей совсем чуть-чуть.

— Максим, лучше напиши так, как сам считаешь нужным. Только не упусти ничего, о чём мы с тобой договорились, ладно?

— Буду стараться, Светлана Викторовна!

— Ты когда в школу-то начнешь ходить, примерно хоть можешь сказать?

— После восьмого марта — уже точно, потому что весь февраль просижу дома, а до восьмого марта выходить на три дня — незачем.

— Тоже верно. По школе, только честно, соскучился?

— Если честно, то не очень, а вот по вам — очень соскучился. — Света даже и не знала, что ответить, немного помолчав, сказала:

— Ничего, уже скоро увидимся. Выздоравливай быстрей и обещай мне, если будешь себя чувствовать не очень хорошо, в школу не придешь, пока полностью не выздоровишь. Обещаешь?

— Да, Светлана Викторовна — даю слово. — Света так и сидела на диване возле телефона, захваченная чувствами, и все еще не веря в то, что решилась позвонить. Прекрасно понимая, что и для Максима этот звонок очень важен, а если бы не решилась позвонить, скорее всего, он позвонил бы сам.

— Светочка, что-нибудь случилось с тобой? — Проснулся Вадик.

— Нет, всё в порядке, давай попробуем твоего плова. Он, наверное, очень вкусный.

— Ничего себе мы с тобой поспать! Время-то уже половина девятого!

— Так что теперь на улицу не пойдем?

— Почему это? Конечно, пойдем!

— Сейчас, я быстро разогрею, — говорила Света и гремела кастрюлями, вскипятила чайник, накрыла на стол.

— Свет, ты с кетчупом или майонезом?

— Майонезом и чесноком, если можно.

— А от чего же нельзя?

— Мало ли, всякое бывает в жизни…

— О чем это ты хочешь сказать? — Не понял Вадим, но жена не отвечала ему, и он решил больше не мучить её вопросами. Они спокойно кушали и смотрели друг на друга, иногда улыбаясь, а иногда и подмигивая друг другу. Потом Света убирала со стола и мыла посуду, курила. Вадик ждал её на улице, а она ещё долго собиралась, медленно и не торопясь, как всегда перед чем-то важным.

XX

Максим вышел из своей комнаты где-то около трёх часов, и, опираясь на костыль и ещё сонный, увидел в зале большой накрытый стол, полностью сервированный. На столе стояло вино и шампанское, даже коньяк. “Странно, — подумал Макс, — что же это за праздник намечается, а я даже и не знаю?!” Почувствовал вкусные запахи: жареной курицы, различных салатов. Прислушавшись, понял: мама дома одна и что-то достаёт из духовки. Спустя совсем немного времени, ему в нос ударил запах любимого торта. Сразу же забурлило в животе, и он больше не собираясь сдерживаться, пошёл на кухню. Мама увидела его ещё в коридоре и вышла навстречу, улыбаясь.

— Мама, а что у нас за праздник сегодня?

— Вот те здравствуйте и приплыли. Вашему величеству сегодня исполняется шестнадцать лет, извольте знать!

— Я что-то совсем забыл…

— С днём рождения, сынок! Хочу пожелать тебе счастья и здоровья, а денег я думаю, ты сам себе заработаешь! Сходи пока в зал, если хочешь, там твой подарок стоит между диваном и телевизором — от всей нашей семьи! А я пока положу тебе покушать.

“Что же там, интересно, за подарок такой? — Ковыляя в зал, подумал именинник, — и что он делает между диваном и телевизором?” Чтобы не обходить праздничный стол, он залез на диван и лёг головой к телевизору, увидев свой подарок. Это был огромный двух кассетный магнитофон со съёмными колонками и радиоприемником.

— Спасибо за подарок, мама, он мне очень понравился! Дорогой, наверное?

— Иди, кушай, давай, а-то целый день ничего не ел. Так же нельзя.

— Мама, а гости во сколько придут?

— В шесть или в семь часов: кто как сможет после работы.

— А торт какой?

— Медовый, ты же такой любишь…

— Мне, наверное, нужно одеться приличней, как ты думаешь во что?

— Надень брюки, да рубашку или футболку. Что хочешь, то и одень.

— Ладно, придумаю. Не переживай!

Макс ушел к себе в комнату, тихо включил музыку и услышал, что в двери кто-то позвонил. „Наверное, ко мне, — подумал и услышав из коридора мамин голос: “Проходи — проходи”. Понял, — точно ко мне”. Максим даже и не знал: удивляться ему или радоваться, когда увидел Ляну.

— С днем рождения, — она поцеловала его в щечку, вручила рубашку и открытку, добавив, — носи на здоровье!

— Спасибо, Ляна, а-то я думал, что сегодня одеть. Вот и решение: одену твою рубашку.

— Ты её сначала померь, на глаз брала, точно не знаю: подойдёт или нет.

— Как тут и была, смотри: тютелька в тютельку.

— Надо же подошла, я рада, зря переживала!

— Классный подарок, ещё раз спасибо, — теперь уже он её поцеловал тоже в щёчку, — Ляна, ты — настоящий друг!

— Я знаю, — вздохнула Ляна, — думаешь, мне от этого легче?

— Мне тоже нелегко, но что же я могу сделать, дорогая ты моя?

— Если ты не знаешь, то откуда мне знать?

— Ляна, а помнишь, когда я у тебя спросил: будешь ли ты моей девушкой? Что ты мне на это ответила, вспомни?

— Я сказала тебе: зачем я тебе такая нужна, что я некрасивая, ничего не люблю делать по дому: готовить, убирать и так далее, что даже если и выйду замуж, то он сам будет все делать, или каждый сам для себя. Ещё допускается: пол-очереди.

— А что я на это ответил, помнишь?

— Конечно! Ты сказал, что красоту девушки определяет для себя парень, а не она сама, и что с домашними делами уже потом можно разобраться — это не такая уж и проблема.

— Но ты же не согласилась тогда, Ляна.

— Так это тогда было, а не сейчас.

— Вот тогда ты мне сама и сказала, что хочешь, чтобы мы остались друзьями, помнишь?

— Да, Макс, я помню.

— Даже и не знаю почему, — Максим загадочно улыбнулся, — мне это подходит, а что же случилось с тобою, Ляна?

— Не знаю, Макс. Что же со мною могло случиться?

— А не могла ли я влюбиться?

— Не издевался бы хоть надо мною, а? Как не стыдно!

— Я и не издеваюсь, а констатирую факт. Согласись, что терять друзей никому неохота.

— Тем более любимых.

— А разве ты меня любишь, Ляна? Вот лично я думаю, что нет. Тебе это только кажется.

— Привет, Ляночка! С днем рождения, Макс! Желаю тебе вот такую красивую девушку! Наверное, красивее Ляны уже нет. — В комнату вошёл Андрей.

— Спасибо, Андрей, я тоже так думаю, а она считает себя некрасивой, хоть я уже много раз говорил, что все девушки красивые, просто каждому нравятся разные. Не может же всем нравиться одна, хотя, возможно, бывает и так.

— Ходишь уже лучше, или нет?

— Ещё не очень — нога быстро устает, а потом нужно долго отдыхать.

— Гостей-то много будет?

— Думаю, да. Нам лучше поставить стол здесь, а взрослые пусть в зале отмечают. Как считаете?

— Так, несомненно, лучше, — сказала Ляна.

— Ляна, ты скажи там маме, чтобы она, нам отдельно всего приготовила, хорошо!

— Максик, давай тогда стол поставим, ты пока ляжешь и отдохнешь, а мы с Ляной накроем на стол.

Он лег отдыхать, сожалея, что главного и самого желанного гостя — Светланы Викторовны — не будет на его празднике. „Она даже не знает, когда у меня день рождение, — вздохнул именинник, — да если бы и знала, то всё равно бы не пришла. Зачем?” Он больше старался ни о чём не думать и молча лежал, стараясь не шевелиться, чтобы лучше отдохнуть перед совсем ненужным ему праздником…

Он почувствовал сквозь сон чей-то поцелуй в щечку.

— Максим, с днём рождения тебя, дорогой ты мой! — Тетя Люся поставила на него какую-то коробку и сверху положила футболку.

— Спасибо. Поставьте, пожалуйста, на стол.

— Пусть на кровати лучше, а-то там уже некуда ставить. Целая куча подарков. Ладно, я пошла к взрослым. Празднуйте здесь, детки.

В комнате у Максима было много народу, многих ребят и девчонок, которых пригласила сестренка, он вообще не знал, окинув всех взглядом, вышел в зал.

— А вот и именинник! — Хором закричали гости, когда Макс уже вышел в коридор, ему вслед донеслось, — Максим! Этот тост за тебя! Будь здоров! — Потом ему снова пришлось пройти через зал, чтобы вернуться в комнату. Ему в след что-то опять кричали, но не было слышно, потому что громко играла музыка. Войдя в комнату, сразу попал в объятия своей сестрёнки.

— Поздравляю тебя, братик! — И уже тише, добавила, — я тебя очень сильно люблю.

— Я тебя тоже, большое спасибо!

— Садись, покушай с нами, мы тебя уже заждались! — Макс сел за стол, и все сразу же подняли рюмки, бокалы с шампанским, а сам именинник поднял бокал с томатным соком.

— От имени всех здесь сидящих, от нашего дружного коллектива, хочу поздравить тебя, Максим, с днём твоего рождения! От всей души и своего большого сердца пожелать всего самого наилучшего, особенно здоровья…

— Спасибо всем за поздравление! — С ответным тостом встал именинник. — Мне очень всё понравилось! Я рад, что все вы сегодня здесь, что каждый из вас нашел время и уделил его мне. Сейчас я покушаю и посмотрю подарки, думаю, они мне все понравятся.

Никуда не торопясь, Макс стал кушать, наблюдая за происходящим праздником, постоянно обращая внимание на свою рубашку, которую подарила Ляна. „Теперь она будет моей любимой рубашкой, — вздохнул Максим, и решил больше сегодня ни о чём не думать, а отдохнуть душевно хоть раз, что называется “по-человечески”. — Тем более все так старались и организовали такой праздник для меня”. Все о чём-то разговаривали между собой, обменивались какими-то странными взглядами; двери в комнату постоянно открывались: то мама заходила и спрашивала, не нужно ли ещё продуктов, то кто-нибудь из взрослых всех фотографировал, то подходили к имениннику и что-то говорили, не понятно для чего. Однако, Максим даже сам этому удивляясь, чувствовал себя хорошо. Мало того, что много шума, отдохнуть вообще не было никакой возможности, и, закончив свою трапезу, пересел со стула на кровать, вытянув и расслабив свою ногу.

Вот и настал момент, когда стол отодвинули поближе к стене, и началась дискотека. Максим очень любил танцевать, но сейчас не мог, и чтобы себя этим не мучить, подошёл к письменному столу и увидел кучу подарков: часы ручные, рубашки, футболки, одеколоны, брелки, цепочки, даже деньги лежали на его столе. Ещё он нашел гель после бритья, пенку для бритья, какую-то импортную жвачку и целую стопу открыток. Больше всего Максу понравилась статуэтка божка-благополучия, которая стояла отдельно, и он её не сразу заметил…

— Макс, может, поиграем в карты, как ты на это смотришь?

— Давайте, в чём проблема?

— Кто будет играть с нами в карты? — Уже ко всем обратилась Катя.

Все уселись кружком и решили так, что если кто-то проигрывает, то выходит из игры, а потом проиграет другой и так далее. Потом все покушали торт и стали расходиться, а Андрей обещал Максу, что проводит до дома Ляну и Наташу, как оказалось, они жили рядом. Проводив всех, Максим с сестрой помогли матери убраться, а когда уже было всё сделано, он забылся долгим и сладким сном.

XXI

— Светочка, ты прекрасно знаешь — что ни школа, ни я лично — ни в коем случае не хотели бы терять такого ценного специалиста как ты! Это же ты можешь понять или нет, в конце-то концов!?

— Но Роберт Юрьевич, я же давно вас ставила в известность о том, что собираюсь уходить из школы уже навсегда. В тот раз заявление моё вы не подписали, а сказали, чтобы я ещё поработала, и именно столько, сколько смогу выдержать.

— Дорогая моя, я ведь всё прекрасно понимаю. Всему есть предел: и силе воли, и терпению, абсолютно всему, — уже спокойнее говорил директор, — но ты же взрослая женщина, интеллигентная, умная, красивая, в конце концов! Так пусть они терпят эту самую твою строгость. Это для их же пользы, дорогая моя.

— Знаете, Роберт Юрьевич, мне очень трудно уходить из школы, но не менее трудно и оставаться. Да, вроде бы, и осталось совсем немного времени — доработать, но что-то в моей душе противится этому. Каждый день я иду на работу как на праздник! С хорошим настроением, с желанием — это все во мне и сейчас присутствует, а когда прихожу, то руки опускаются, желание пропадает. Мне становится тяжело даже находиться здесь, в этих, казалось бы, родных для меня стенах.

Роберт Юрьевич смотрел на Свету совершенно спокойно, хотя внутри у него всё кипело. Он прекрасно понимал, что у каждого преподавателя наступает в жизни такой момент, как и у представителя любой другой профессии. Человек настолько устаёт, что уже невольно спрашивает себя: “Нужна ли мне такая работа?” а потеряв, плачет и жалеет, да и вернуться назад, уже нет сил. Он не хотел, чтобы со Светланой случилось именно так же, как и со всеми, потому что видел в ней перспективу, высокий профессионализм, огромное желание работать. Эта работа — её жизнь, что без неё она уже не сможет спокойно жить, если вот-так-вот уйдёт: резко всё оборвав и изменив, и жить потом лишь воспоминаниями. А чтобы этого избежать, нужно дать ей время. Чтобы она настроилась, подготовилась к тому, что карьера педагога подошла к концу, чтобы заранее смогла подыскать себе другое занятие и точно также радоваться жизни и чувствовать занятость любимым делом. Он не хотел лишать ее душевного спокойствия, а хотел помочь успокоиться. Когда Света закончила свою тираду, ещё немного помолчал, давая ей время подготовиться к внимательному слушанью, и начал свою речь, заранее понимая, что именно от неё всё и будет зависеть:

— Светик, слушая тебя, я пришёл к такому выводу: тебе не хотелось бы покидать школу именно сейчас, потому что к этому ты ещё не готова. Насколько я понимаю, тебе нужно немного успокоиться, прийти в себя и работать. Посмотри вперёд! Через три месяца уже лето. Разве это много? Летом ты отдохнёшь, хорошенько всё обдумаешь, настроишься на ещё один год работы в школе. Да я не спорю — это будет очень сложно сделать. Но нужно же выпустить свой класс, ведь ребята за столько лет учебы тебе стали уже совсем как родные! Или я не прав? Даже этот год пролетит очень быстро, ты сама это прекрасно знаешь, даже лучше, чем я. И потом, ты уже настроишься на то, что уйдёшь уже навсегда из рядов педагогов, что ты уже не будешь учительницей, понимаешь, что это важно? А в школу будешь приходить, как мама своего сына. Мало того, в течение этого последнего года своей работы ты уже подыщешь себе другое занятие, и не будешь мучиться, и страдать от резкой перемены в жизни. Светочка, дорогая, подумай хорошенько! Мне даже не нужно твое “спасибо”, которое ты потом мне будешь говорить, если так поступишь, как я тебе говорю, пойми. Мне нужно знать, что твоя жизнь будет полноценной и спокойной, а ты не будешь мучиться и переживать! Зачем тебе это?! — Он замолчал, его чувства всё-таки прорвались наружу: прекраснейшее, аристократическое лицо с еле заметным смугловатым оттенком гладкой кожи совсем раскраснелось. Завораживающий, пронизывающий взгляд — серо-голубых глаз, широко раскрытых, от чего они всегда казались большими и придавали необычайный шарм его внешности — ничего не выражал, и казалось, леденил душу и не давал ничего возразить. От переживаний у Роберта Юрьевича чаще забилось сердце, и он постоянно тормошил свои темно-русые, очень густые волосы, нарушая свою головокружительную причёску. Света тоже молчала, оттягивая время, смотрела на Роберта Юрьевича очень внимательно. Ему стало жарко, и чтобы не вспотеть, немного ослабил галстук и снял пиджак, повесив его не в шкаф, как обычно, а на спинку стула. Светлана это заметила и поняла, что он сильно переживает, а ему совсем нельзя нервничать! Она боялась за его сердце — оно могло не выдержать.

— Вы знаете, я очень ценю, и всегда ценила вашу искреннюю заботу! Всегда, заходя в школу, я ощущала вашу поддержку, а теперь вы и сами видите: насколько она мне сейчас необходима, даже, наверное, больше, чем воздух. До глубины души приятно слышать от вас такие теплые слова, от которых все переживания и проблемы куда-то сами собой уходят, освобождая тебя от чего-то несоизмеримо тяжелого в душе, какого-то непреодолимого, казалось бы, барьера, через который без вашей помощи я бы уже, наверное, сама никак не перешагнула. Но сейчас, в разговоре с вами, чувствуя ваше безграничное покровительство и заботу, я поняла, что всего лишь поддалась минутному порыву, чувствам, никому не нужным эмоциям! Чуть не совершила ужасно-глупую ошибку, из-за которой бы вся моя жизнь перевернулась… — Светлана замолчала, всё ещё перебарывая внутри себя внезапно нахлынувшие чувства, сдерживая слёзы, она пыталась успокоиться, не переживать. Роберт Юрьевич молча смотрел. Ему становилось лучше от одного осознания, что есть люди, сразу же понимающие суть, смотрят вглубь. „Умный человек — не винит обстоятельства сложившиеся вокруг себя, других людей или что-то ещё — нет! Он видит проблему именно в себе! Вот что радует! Потому что, только видя саму проблему, можно пытаться её решить”. — Роберт Юрьевич выдохнул воздух, откинувшись на спинку кресла, расслабился и терпеливо, как никто другой, ждал, что же ещё скажет ему Света. Она принимала решение, говоря себе: „Что же это со мной?! Я же давно решила, что выпущу свой класс, во что бы тони стало! А какие-то пустяки меня опять выводят!” И когда полностью, как она почувствовала, успокоилась, сказала.

— Роберт Юрьевич, вы уж меня простите. Что я отрываю вас от работы, не злитесь на меня, ладно?

— Да что ты, Светлана, я только рад, что ты приняла правильное решение. Ты даже и представить себе не можешь, как я рад! Понимаешь, я и сам уже догадывался, что ты решила сама и давно — выпустить свой класс, и что моя роль во всем этом — ничего не стоила. Просто мне нужно было успокоить тебя — вот и всё, а у меня получилось это только потому, что ты сама себе сказала: “успокойся!”. Понимаешь Светочка, даже я — старый мудрец, этому рад, доченька моя!

Конец ознакомительного фрагмента.