Эпидемия

Павел Кремер

Смертность от вируса начала увеличиваться и достигла 8% от количества заболевших. Болезнь не щадила никого, ни простых людей, ни политических лидеров. Из-за высокой смертности, от этого вируса количество населения на земле уменьшилось на одну восьмую, и мировая экономика разрушилась. Мне было жалко кота Шредингера, но я знал, что мы должны пожертвовать им ради спасения жизни сотни тысяч людей, которые умрут, если мы не остановим эпидемию.

Глава 4. Как я стал гордым евреем

Евреи, где б они не жили,

каким царям бы не служили.

Всегда в сердцах надежда тлела,

за сотни лет не потускнела,

В скитаньях долгих не терялась,

в огне погромов разгоралась.

Презрением врагов питалась,

и в каждом поколенье повторялась.

«В стране своей свободно жить,

Своим царям, а не чужим служить».

Две тысячи лет назад, как зародилась.

В де-юре и де-факто превратилась.

Родился я в Ленинграде. Сейчас этот город поменял название и, как в далеком прошлом, снова называется Санкт-Петербургом. Моя семья жила в старом доме, который до революции, по-видимому, принадлежал какому-то графу или барону. После революции весь дом был разделен на коммунальные квартиры. В одной из таких квартир и жила моя семья. Таких квартир, как наша, было много. В каждой из них жили по крайней мере 5—7 семей, если не больше. Вход был один, и он был общий для всех жильцов. На входной двери находилось огромное число звонков, под каждым из которых была написана фамилия семьи, которая проживала в квартире. При входе в нашу квартиру был виден огромный коридор. В конце коридора находилась кухня. В квартире все было очень компактно и экономично. Одна кухня, один туалет, одна ванная комната, один телефонный аппарат и большое количество электрических счетчиков на стене. Квартира была разделена на много маленьких, средних и больших комнат, в которых и проживали жильцы. В кухне, ванной и туалете у каждой семьи была своя лампочка, которую каждый жилец включал и выключал своим собственным выключателем. В кухне находились четыре газовые плиты, по две конфорки на каждую семью. Все жильцы были очень вежливы и корректны в обращении друг с другом. По-видимому, кроме обычной ленинградской вежливости, проявлялись еще взаимозависимость и практицизм. При плохих отношениях с соседями вероятность того, что тебя обругают, если ты забыл ключ и позвонил в чужой звонок, или не позовут к телефону, когда тебе звонят, была гораздо больше. Все мы, а было нас четверо (я, мама, брат и бабушка), жили в одной относительно большой комнате с одним большим окном на одну маленькую мамину зарплату. В этой комнате прошли мои детство и юношество. Моя мама работала инженером и зарабатывала 120 рублей. Бабушка не получала вообще никаких денег. Она считалась иждивенкой и раньше всегда жила на дедушкину зарплату. Она выполняла всю домашнюю работу, когда дедушка был жив и когда он умер. Дедушка до войны был большим начальником и настоящим коммунистом. Когда началась война, он был болен язвой желудка и у него была бронь. Тем не менее он пошел добровольцем на фронт и там погиб в первый же год войны. За него бабушке никаких денег не полагалось.

Осталось рассказать только о моих папе и брате. Папа умер от инфаркта в возрасте 33 лет. Я его не помню, мне тогда было 5 лет. За папу мы тоже не получали никаких денег. Мы жили очень бедно, намного беднее, чем средняя советская семья, со всеми вытекающими из этого последствиями. Мой брат был старше меня на один год. В детстве мы с ним не ладили и часто дрались. Он был сильнее меня, и мне доставалось больше. Тогда мне казалось, а может быть, так оно и было, что он, пользуясь своим первородством и тем, что он сильнее меня, забирал у меня то, что, как я считал, должно было принадлежать мне. Это было несправедливо, и я до конца боролся за свои права. Я часто был зол на него и первым начинал драку, хотя заранее знал, что мне попадет больше, если мама не вступится за меня. Мама, так как я был младшим, конечно, была на моей стороне и всегда заступалась. После драки мы мирились, и на какое-то время у нас наступал мир. Национальное сознание проснулось у моего брата раньше, чем у меня. Он начал говорить об Израиле в то время, когда я даже стеснялся произнести это слово. У него появились друзья-евреи, с которыми он познакомился около синагоги, где собиралась еврейская молодежь, во время праздника Пурим. Я помню, как однажды он пришел домой и сказал, что мы победили. Я не понял, кто мы и кого. Оказалось, что маленький Израиль победил целые полчища арабов, которые все вместе напали на него и хотели уничтожить. И, несмотря на то что Советский Союз был на стороне арабов, израильские евреи оказались сильнее. Он рассказывал с воодушевлением и горящими глазами, какими смелыми были израильские солдаты и как отважно они воевали. У него была фотография израильских солдат. Это были молодые и красивые ребята и девушки с оружием в руках, которые смеялись и радовались победе. В этот момент в моем сознании произошла перемена и я из одинокого еврея, который несправедливо подвергался презрению окружающих и стеснялся своей национальности, стал гордым евреем. Я почувствовал принадлежность к народу, который сражается за свою свободу и побеждает своих врагов. Я начал интересоваться историей еврейского народа, его прошлым и настоящим. Прочел книгу Эттингера «История евреев». Оказалось, что в древности у евреев было свое большое государство, простирающееся от Средиземного моря на западе до реки Иордан на востоке и от современной Сирии на севере до Красного моря на юге. Столицей этого государства был Иерусалим. Евреи верили в Бога. Они построили храм в Иерусалиме, где приносили жертвы и молились своему Богу. Враги сожгли этот храм, и народ оказался в рассеянии. Он начал скитаться по всему свету, нигде не находя пристанища. Но евреи, несмотря на гонения и погромы, оставались верны своему Богу и всегда хотели вернуться на свою историческую родину в Палестину, в Иерусалим, к Стене Плача (стена храма, которая осталась после того, как храм был разрушен). Победа Израиля в шестидневной войне над арабскими странами, которые были вооружены современным оружием и обучены ведущей сверхдержавой, разрушила миф о евреях, как о трусливых и презренных созданиях, которые не могут за себя постоять и боятся воевать. Этот миф не выдержал фактов, он рассыпался в глазах многих нерелигиозных и неверующих в бога людей. Религиозных же он заставил ещё больше поверить тому, что написано в библии о евреях, как о смелых и храбрых воинах, умеющих с честью сражаться и побеждать своих врагов.

После Шестидневной войны я стал гордым евреем, начал встречаться и дружить с такими же евреями, как я. Эта война помогла мне в дальнейшем принять решение. Я разочаровался в Советском Союзе, который оказался врагом моего народа, и вместе с арабами хотел его уничтожить. Я понял, что в СССР вряд ли можно что-то изменить, и, что это не мое дело, в нем что-то менять. Нас тут не хотят, мы тут чужие, и это естественно и в этом ничего плохого нет. На свете есть страна, где живут такие же, как мы евреи, наши братья по крови и происхождению, которым нужна наша помощь, и помощь которых нужна нам. Шестидневная война перевернула мою жизнь и не только мою, но и жизнь моего брата и многих других советских евреев. Появилась солидарность с евреями, живущими в Израиле. Мир вокруг стал меняться. Стали меньше рассказывать анекдоты о жадных и трусливых евреях, на них стали смотреть иначе, и многие евреи тоже изменили своё мнение о себе. «Еврей» перестал быть обидным прозвищем, и в глазах многих в нем даже появилось достоинство. Во время еврейских праздников я вместе со своим братом начал посещать синагогу. Он стал еврейским активистом и начал изучать иврит и ходить на лекции по еврейской истории. Я тоже, как и он, пропитался еврейским духом, но поскольку приблизительно в это время начал учиться в институте, то боялся, что меня могут отчислить, и старался не быть навиду, был осторожен и не лез на рожон. Мой брат принес домой учебник иврита «Элеф милим», и я с его помощью начал тоже изучать иврит. Иногда мы, еврейские ребята и девушки, собирались у кого-нибудь из еврейских активистов дома и встречали субботу (Шаббат). Знакомились, смеялись, танцевали, ели, пили вино и водку, и конечно обсуждали жизнь в Израиле. Приблизительно в это же время начались преследования учителей иврита, обыски с конфискацией учебников, увольнения с работы и запугивание учеников.

Однажды, это было в 1969 году, когда мой брат ехал на урок иврита в метро, один человек обозвал его «жидом» без всякой причины, только из-за его внешнего вида. Брат не выдержал и ударил его. Завязалась драка, в которой били в основном моего брата, и тем не менее, именно его забрали в милицию. Потом был суд, и его посадили на год в тюрьму за мелкое хулиганство. Я до сих пор не знаю, было ли это случайно или санкционированная провокация КГБ. Прошло полгода, и его выпустили на свободу, но он очень изменился, тюрьма сломала его. У него начались головные боли, по ночам ему снились кошмары. Он не рассказывал о своей жизни в тюрьме, но очевидно, что ему было там несладко. Причиной головной боли могли быть побои, которым он там подвергался. Вскоре он женился и у него появился ребенок. Его приоритеты изменились, появились новые заботы, и он отложил отъезд в Израиль.

Я же остался верен своей мечте и поставил своей главной целью эмигрировать в Израиль. В 1967 году, в том же году, когда началась Шестидневная война между арабами и евреями, я начал учиться в Ленинградском физико-техническом институте на факультете ядерной физики. Несмотря на пятый пункт, мне удалось поступить в этот институт и успешно его закончить. После окончания института я начал работать в Ленинградском институте физических проблем. Наш отдел занимался физикой плазмы. Я был лаборантом в лаборатории плазменного шнура — устройства по удержанию плазмы в стабильном состоянии. Работа мне нравилась, и я неплохо с ней справлялся. В 1975 году я женился.

Со своей женой я познакомился в синагоге, куда я иногда приходил со своим братом. Ира, так ее звали, была умной и образованной девушкой. Она окончила Ленинградский педагогический институт, или «институт благородных девиц», как его тогда называли, и работала в Ленинградской государственной публичной библиотеке. У нас было много общего. Я очень любил читать и интересовался искусством, она тоже. Иногда мы вместе ходили в Эрмитаж или на выставки подпольных еврейских художников, которые устраивались в частных домах, а потом обсуждали картины и произведения искусства, которые там видели. Больше всего мне нравилось то, что Ира хорошо знала историю евреев, и увлекательно рассказывала о жизни нашего народа, и так же, как и я, хотела уехать в Израиль. Я переехал жить к жене. Ира и теща жили также, как и моя семья, в коммунальной квартире. Но у них, в отличие от нас, были две комнаты. В одной жила теща, в другой — мы. Теща работала страховым агентом, хорошо зарабатывала и была нашим главным добытчиком. Она приходила с работы поздно и почти всегда приносила домой что-нибудь вкусное и дефицитное. Колбасу-сервелат, курицу, рыбу и даже настоящую икру. Я начал хорошо питаться и даже поправился. У нас с Ирой родился сын. В 1976 году мы всей семьей, не считая тещу, подали просьбу в ОВИР на репатриацию в Израиль. Теща наотрез отказалась ехать и заняла четко выраженную негативную позицию, соответствующую позиции руководства нашей страны в то время. Эта позиция выражалась в ее бурной антисионистской деятельности. Она приводила домой своих приятелей-евреев, которые, по ее словам, были хорошо устроены и являлись уважаемыми людьми. Эти люди рассказывали нам, как привольно живется евреям на Руси, и как можно многого добиться, если правильно себя вести, держаться друг за друга а не искать приключений на свою… По утрам тёща подкладывала нам газеты ярко выраженного антисионистского характера, в которых описывалось, как плохо живется евреям в Израиле. Вспоминаю одну из статей в газете, которая начиналась так: на скамейке сидели два еврея, приехавшие из Советского Союза, и пытались читать купленную вскладчину газету на иврите, хотя и не понимали в ней ни слова… Теща досаждала нам гораздо больше, чем КГБ, который нас игнорировал настолько, что было даже обидно. Из ОВИРа не было никакого ответа. Я постоянно подвергался антисионистской обработке не только тещи, но и всех моих близких родственников. Жена особого энтузиазма относительно отъезда в Израиль тоже не проявляла, говорила, что не нужно торопиться, а надо подождать, пока наш сын подрастет, а пока не делать никаких резких движений, которые могут отрицательно повлиять на нашу жизнь и решение уехать. Я продолжал работать в лаборатории, дома очищал пеленки (памперсов тогда не было) и бросал их в стирку, что мне не очень-то нравилось, купал вместе с женой и тещей ребенка и продолжал мечтать об Израиле. И вот однажды долгожданный для меня день настал. Мы наконец-то получили разрешение на выезд. И когда это произошло, моя жена неожиданно отказалась ехать. Как я позже узнал, не без уговоров тещи. Мы договорились с ней, что я уеду сейчас, а когда устроюсь в Израиле, пришлю ей и сыну приглашение, и они тоже приедут. Забегая вперед, скажу, что этого не произошло. Еще десять лет в Израиле я не чувствовал себя настолько уверенным, чтобы вызвать семью и нести за нее ответственность, а потом и у меня появились другие приоритеты.