Симфония дрейфующих обломков

Павел Галандров

Когда в привычную суету мегаполиса вторгается опасный вирус, жизнь многих людей кардинально меняется. Скромный чиновник Всеволод Енисеев, всегда мечтавший посвятить себя творчеству, понимает, что ему выпал уникальный шанс осуществить свой амбициозный замысел и по-настоящему заявить о себе…«Симфония дрейфующих обломков» – это калейдоскоп ярких героев, находящихся в поисках своего места в жизни. Они пытаются отыскать его через множество непредвиденных встреч и необычных приключений.

Клуб «Реинкарнация»

Завтра начинался новый этап его «житейского заплыва». Да, Роман Ковальский уподоблял себя пловцу, но не потому что обожал рассекать волны или бросаться под их всклокоченную пену. Просто всю сознательную жизнь он плыл по течению в привычном, но до чертиков предсказуемом русле. И что самое неприятное — Роман не понимал, какой финал ожидает в заключительной точке этого «заплыва» и доставит ли он ему истинное счастье.

Но именно сегодня Роман старался об этом думать. Несколько дней назад он пришел, как обычно, в редакцию журнала «Искусство на перепутье», где вел колонку об эпохе русского модерна. Дела у журнала шли неважно — то сокращали финансирование, то урезали штатные единицы, но Роман жил эпохой начала ХХ века, поэтому писал об эстетике живописного символизма без оглядки на меркантильную современность и административные неурядицы. Однако настал день, когда русская безжалостная рулетка выстрелила в него невидимым, но болезненным патроном. Редактор уважительно, но категорично объявил ему, что журнал закрывается.

— Ром, ты же знаешь, какие сейчас времена — Саввы Мамонтовы перевелись еще столетие назад. Теперь сила в бабках и окупаемости. Издатель терпит убытки, поэтому у него нет другого выхода. Так что — мильон пардонов, но все сотрудники в ближайшие дни получат расчет. Даже я сам. Хорошо, хоть влиятельный кореш есть — обещал пристроить меня в «Спортивном калейдоскопе»…

Роман не ожидал такого поворота событий, но не отчаялся, и после двух дней пьянства и жалоб друзьям на продажность и бездуховность современных издателей, все же решился поискать вакансии через интернет. Ответ не заставил себя ждать — уже на следующий день ему позвонили с предложением о собеседовании. Роман не расслышал названия издательства — запомнил только, что оно почему-то связано с военно-морской историей. Но пререкаться и привередничать он побоялся, так как был не в том финансовом положении, чтобы месяцами общаться с потенциальными издателями и отбраковывать неугодных. Эта же синица, хоть была весьма пощипанная и не очень упитанная, все же сидела на расстоянии вытянутой руки и улетать пока не собиралась.

Теперь Ковальский ждал завтрашней встречи и глушил пивом душевное смятение в небольшом баре «Котлетище», неподалеку от одного из московских железнодорожных вокзалов. Бар пользовался популярностью у местного офисного «планктона» и самозанятых «икринок» благодаря своим сортам крафтового пива.

— Вам повторить? — услышал Роман услужливый голос официанта и очнулся от размышлений..

— Да, давайте.

Этот сорт был особенно заборист — бордовый, восьмиградусный, с фруктовым запахом и терпким до мурашек вкусом. Его когда-то заказала бывшая подружка Ковальского, соблазнившись упоминанием фруктов и «романтичным» оттенком. Но выпить так не смогла, обозвав пиво «смесью одеколона и вишневого сока». Роману же, наоборот, сорт запал в душу. Будучи человеком с эстетическим взглядом на мир, в пиве и пиджаках он предпочитал оригинальность и неповторимость — насколько позволяло его унылое материальное положение.

Сегодня безработный журналист наслаждался бельгийскими ароматами в одиночестве — все приятели погрязли в решении насущных бытовых проблем и семейных неурядиц, а личная жизнь самого Ковальского могла быть описана лаконичным словом из известной лирической песенки — «Привет».

Роман считал, что пить без компании — как прыгать с парашютом без инструктора. Приятно и опасно одновременно, поскольку никто не может контролировать твой безрассудный полет. Когда доходишь до кондиции, то перестаешь чувствовать грань между эйфорией и унынием, между поэтическим вдохновением и проклинанием бренности бытия… Эмоции сменяют друг друга в безумном хмельном хороводе, и человек уже не в состоянии понимать, какая из них у него в душе именно сейчас. Однако со временем в этом появляется и своя прелесть — никто не отвлекает своей глупой трепотней и не уносит словесным потоком с обочины философского самокопания в канаву бездушной обыденности.

Закончив алкогольную терапию, Ковальский рассчитался и вышел на вечернюю площадь. Спать еще не хотелось, в голове играли разномастные мелодии — от ритмичной попсы и исповедального шансона до заунывных романсов об измене под лунным сиянием и околевшем в степи ямщике.

Роман отправился пешком до своей съемной квартиры, которую снимал в получасе ходьбы от «Котлетищи». Столица уже погрузилась во властные объятия тьмы, автомобильный рев стихал, а ряды клерков с портфельчиками, мчащихся подальше от рабочих кабинетов, заметно редели.

На углу одной из улиц, возле магазина «Акация», сидел, поджав под себя ноги, поддатый мужичок и изучал затуманенным взором пробегающую мимо него суетливую жизнь. Высоким шишковидным лбом, крупным носом и окладистой бородой он напоминал Сократа. Наверно, именно так бы выглядел великий мудрец и оригинальный шутник, если б античные путешественники привезли ему в подарок из неизведанных земель сосуд с неповторимым славянским самогоном.

— Папироски не найдется, милейший? — интеллигентно пробасил он с ноткой обреченности в голосе.

— Не курю, извините! — ответил Ковальский.

— Эх! Здоровые все стали, некурящие… А жизнь то здоровее не становится! — вынес грустный вердикт мужичок и уткнулся сливообразным носом в засаленный отворот пиджака.

Роман выдавил ухмылку и побрел дальше, спотыкаясь о выступы пресловутой московской плитки. Полночная беседа с алкоголиком о трагикомизме бытия не входила в его планы. К тому же они вряд ли бы сошлись с ним во взглядах, хотя одно обстоятельство их все же сближало — оба не знали, что готовит для них завтрашний день.

В это время из темного переулка на параллельную улицу выплыла женская фигура и быстро зашагала в том же направлении, что и Роман. Она шла немного впереди, поэтому не могла заметить оценивающий взгляд Ковальского. Ее стройное тело обволакивало черное пальто, а пышные волнистые волосы бодро развевались на ветру. Хоть они и шли по параллельным улицам, и, согласно законам геометрии, никогда не должны были встретиться, московская планировка беспощадно игнорировала любое проявление логики. Поэтому пути Романа и незнакомки постепенно сближались, и он уже мог различить в сумраке ее бледную кожу и сосредоточенный профиль.

У Ковальского возникло стойкое желание с ней познакомиться и сопроводить до конечной цели — внутренний моральный кодекс журналиста где-то в глубине души убеждал, что это ради ее же безопасности. Правда, если бы биологический инстинкт при этом умел говорить, он бы наверняка разразился циничным смехом и посоветовал кодексу не придуриваться…

Внезапно мимо Ковальского, тяжело дыша, пролетел какой-то странный субъект в кашемировом пальто. Он подбежал к даме, схватил ее за локоть и стал что-то судорожно бормотать ей полушепотом. Роман прислушался, но уловил только обрывки фраз.

— Опять вы! Хватит меня преследовать, отстаньте! — послышалось со стороны дамы.

— Нет! Вам так просто от меня не уйти! Вы так похожи на тот идеал, который я ищу!.. Поймите, я сделаю вас счастливой! — не унимался незнакомец, глотая слова из-за одышки или волнения.

— Боже мой, вы меня достали! Пошел прочь! — толкнула она его и припустилась бежать.

Роман понял, что если не остановит этого маньяка, то будет считать себя гнусом всю оставшуюся жизнь. Изрядное подпитие добавляло ему решительности и самодовольства. И он выскочил из сумрака на мизансцену.

* * *

— Прекрати к ней приставать, козел! — без лишних формальностей прокричал Ковальский и схватил хулигана за плечо, стараясь напустить на себя как можно более устрашающий вид.

Незнакомец повернул к нему перекошенное в отвращении лицо, что-то прошипел сквозь зубы и судорожно вцепился крепкими пальцами ему в запястье.

Через секунду мужчины уже изображали при луне специфическую смесь фокстрота и кикбоксинга — ни Роман, ни незнакомец, как оказалось, толком не умели драться. Вскоре они обессиленно повалились на чахлый газон, припорошенный редкими опавшими листьями. След дамы уже простыл за одним из поворотов — победителю «рыцарского турнира» она свою честь предлагать не собиралась, а потому исход битвы был ее глубоко безразличен.

Противники отползли друг от друга на небольшое расстояние, чтобы восстановить дыхание.

— Зря ты это сделал, парень! — услышал Роман упрек. — Все равно такую девушку я никому не отдам!

Хулиган смотрел на Романа уже без омерзения, но с дерзко вздернутым дрожащим подбородком.

— Так разговаривать с женщиной недопустимо! — резко возразил Ковальский. — Поэтому я и вмешался. Вы же с ней не знакомы?

— В реальности может и не знакомы… Но внутри себя я чувствую, что знаю ее очень давно! И люблю!

— Любите? — не поверил Роман, приняв его за непутевого сексуального насильника.

— Да, представь себе! Жизнь — она, блин, такая! Иногда объяснение в любви со стороны похоже на попытку ограбления. Люди по-разному выражают свои чувства. Уяснил?

Романа раздражало обращение на «ты» — хотелось вмазать горе-маньяку еще сильнее. Но неожиданно ему показалось, что в чертах этого человека — больших выразительных глазах, волосах соломенного цвета, крупной ямочке на подбородке — есть какие-то знакомые, но позабытые черты.

— Что уставился? — огрызнулся тот, но тоже посмотрел на Ковальского более пристально, чем раньше.

— Напоминаете вы мне кого-то… Вы не учились в..? — Рома назвал свою школу.

Незнакомец взволнованно кивнул. Он будто собирался спросить то же самое.

— Женя? — неожиданно вырвалось у Романа. Вспышка памяти сама запустила речевые рецепторы.

— Да… — тихо произнес незнакомец. — Неужели… Рома? Роман Ковальский?

— Он самый! Ну, привет, Ракитов! Женька, дружище!

Они поднялись, подошли друг к другу и приветливо обнялись. В глубине подсознания у Романа еще трепыхалось сомнение в том, не плачет ли по бывшему однокурснику КПЗ или карета неотложки, но радость от встречи все же вытеснила неприятные мысли.

— Чем ты занимаешься? Я так давно тебя не видел!

— Ох, Ром, я сейчас… Гляжу на мир глазами гения!

Ракитов и Ковальский были закадычным друзьями в старших классах одной из московских школ. Они интересовались искусством, философскими концепциями, участвовали в юношеских просветительских проектах, мотались по выставкам и лекциям о художниках в красивейших особняках Москвы. После окончания школы их пути разошлись — Роман поступил на факультет журналистики, так как всегда хотел писать не столько картины, сколько впечатления о них, а Женя уехал с родителями из города. Его отец служил по военной линии, а потому был вынужден переехать с семьей к новому месту работы — куда-то в северные края. Женя с тех пор не звонил, в социальных сетях тоже не давал о себе знать, и дружба постепенно растворилась, как снеговик в весеннюю оттепель.

Зато теперь Женя Ракитов стоял напротив и глядел на друга, как и встарь, своими огромными голубыми глазами. Правда, в них уже не было знакомого Роме юношеского задора — если раньше они напоминали небесную синеву, то теперь — ледяную отчужденность. Но улыбка осталась прежней, ракитовской.

— Жень, любишь же ты иносказательно выпендриться! А если по существу? Какого гения?

— О, это долгая история. Мне надо тебя к ней подготовить. Но для начала лучше о себе расскажи! Наверно тихо и благородно служишь в каком-нибудь ведомстве?

Рома поведал ему о своем прежнем месте работы, которое стимулировало творческий подьем, но потом сдулось в один прекрасный момент, грозя оставить его на улице — умного, красивого и, разумеется, никем не оцененного. Ракитов иронично усмехнулся. Когда Роман упомянул про новое предложение и завтрашнее собеседование, Женя заметно скис и критически помотал головой.

— Ром, ты уверен, что там твое призвание? Что тебе даст такая работа, кроме чувства глубокого непонимания, что жизнь уходит непонятно куда?

— Не знаю, Жень, но радикально менять жизнь я все равно не готов. В этом журнале я хотя бы определюсь с тем, чем заниматься по жизни! И, может быть, продолжу поиски. Когда я сегодня узнал об увольнении, то серьезно задумался о собственном предназначении, но так пока ни до чего не додумался… Слишком долго я не обращал внимания на повседневность, а теперь вижу, что ни черта никому я не нужен, поскольку не умею приносить бабло начальству и процветание компании! Мне просто нужна стабильность! Чтоб все понять, переосмыслить и начать жить заново…

Ракитов не проникся таким объяснением.

— Не, Ром, я же тебя знаю. Ты там зачахнешь. С такой стабильностью зарплату можно сразу на надгробный памятник откладывать. Все равно, если в твоей жизни что-то интересное и произойдет, то уже после ее окончания, хаха!

— Не смешно. Можно подумать, ты полноценно счастливый. Вон, даже подругу себе ищешь… эээ… криминальным способом. Смотри, нарвешься в следующий раз, оттаскают не так как я, а уже по-настоящему!

— А, брось. У меня в личном плане все непредсказуемо. Мне муза нужна, а она на скамеечке дожидаться не будет! Ловить нужно самому, как жар-птицу за причинное место! У тебя ведь тоже жены нет? Колечко не блестит, как вижу.

— Угу, не обзавелся.

— Вот, так что не суди! Ну да ладно… — махнул рукой Ракитов и вдохновенно уставился на приятеля. — Сейчас не об этом. Думаю, тебя заинтересует мое предложение. Считай, что сегодняшняя встречая — судьбоносная. Я предлагаю тебе вступить в мир, где каждый человек является самим собой, а не жалкой марионеткой в театре общественных стереотипов!

Патетичная нота последней фразы не произвела на Рому впечатления — Ракитов с детства любил вместо синиц гоняться за далекими журавлями, придавая этой погоне какой-то особый восторженно-метафизический смысл.

— Хорошо, я завтра на собеседование, а потом — почему нет? Можно и поучаствовать в чем-нибудь необычном.

— Ты меня не понял. Это не просто развлечение. Это — иная жизнь, в уникальном сообществе! Никакой журнал тебе ничего подобного не даст!

— Жень, я тебя уважаю как друга, но упускать шанс на работу в приличном издательстве… Извини. Давай лучше созвонимся и накатим по бокалу на днях? Заодно обмоем мою вакансию, если сложится!

— Эх, Ромка! Подумай! Ты ведь в душе не хочешь быть каким-то заштатным неоцененным писакой! Уж я то чувствую!

Ковальский действительно не хотел. Но он, как и большинство людей, не умел превратить любимое увлечение в источник постоянного дохода и механизм реализации собственных амбиций. Поэтому надеялся на тех, кто по достоинству оценит его творческий порыв и журналистскую фантазию. В «Котлетище» три бокала пива помогли обрести эту надежду, но теперь Ракитов снова расковырял его только-только зарубцевавшуюся душевную рану.

— Запиши мой номер, Ром. Поверь, ты не пожалеешь. Представь, что ты стоишь на пляже, а впереди — бескрайний океан. Входить в него боязно и холодно, но стоит пересилить себя, и ты оказываешься в этой неповторимой стихии! Ты плаваешь среди волн и понимаешь, что это самое прекрасное ощущение в жизни! И что ты был таким дураком, когда медлил и боялся! Короче, будем на связи!

«Опять тема „заплыва“, мои сегодняшние мысли!» — с удивлением отметил про себя Роман.

Ракитов хотел было убежать, но напоследок заискивающе глянул в глаза друга и произнес:

— Да, и не говори никому, пожалуйста, о сегодняшнем происшествии с этой девочкой… Она напомнила один дорогой мне образ, поэтому не смог удержаться от соблазна. Все равно ведь не случилось ничего страшного! Все целы и невредимы!

— Окей, Жень, заметано! — поразмыслив, согласился Ковальский.

Остаток пути он прошагал в раздумьях — предложение Ракитова, пусть даже порожденное его воспаленной фантазией, в глубине души заинтриговало Рому. Но завтрашний день он уже распланировал, и в нем не было места рискованной импровизации.

Ковальскому не спалось… Последний час он отгонял от себя образ Ракитова с пугающими, но манящими глазами, однако идея круто изменить свою жизнь не отпускала журналиста. Потолок комнаты неприятно давил ему на глаза и всем своим видом говорил о скудных пределах Роминых возможностей.

«Все же страшно… Но ведь иначе — всегда будет одно и то же. Выживать, чтобы зарабатывать, а зарабатывать — чтобы выживать… Всю жизнь… Всю гребаную и неповторимую жизнь!..»

Собеседование прошло быстро и безлико. Милая девушка механическим голосом озвучивала предложения и задавала привычные вопросы — про стаж, ожидаемую зарплату и ожидания от новых перспектив. Ковальский отвечал так же — на автомате, без особой заинтересованности, чувствуя бесконечное «дежа вю». Девушка внимательно выслушала ответы, сделала пометки на компьютере и обещала перезвонить. Когда за Ковальским захлопнулась дверь офиса, он вздрогнул, обернулся, постоял в нерешительности, а затем вынул из кармана брюк телефон, нажал кнопку вызова и прислонил аппарат к покрасневшему уху.

— Алло! Привет, Ром! — раздался спокойный голос друга.

— Здравствуй, Жень. Я тут подумал насчет твоего предложения…

— И? Неужели отказался менять шило на мыло? — иронично намекая на собеседование, отозвались на другом конце аппарата.

— Ох, не язви, пожалуйста. Все же жизнь дается один раз, надо уметь рисковать. Ты меня вчера заинтересовал.

— Ха! Это правильный ответ! Сейчас полдень — идеальный рубеж для начала безрассудства! Так ты согласен вступить в наши ряды? — голос Ракитова звучал не как вопрос, а как призыв.

— Да! — сказал Роман, последний раз подумав.

— Здорово! Молодец! Приезжай к семи вечера! Как раз успеешь успокоить нервы!

И друг продиктовал адрес.

* * *

К назначенному времени, после петляющих маневров по хаотичным старым московским улочкам, Ковальский вышел к маленькому скверу, покрытому золотистым кленовым ковролином. Вдали, за деревьями, виднелась неприметная дверь изумрудного цвета. Над ней была приколочена кустарная табличка, которая, несмотря на внешнюю непрезентабельность, выглядела одновременно и манящей и отталкивающей. Роман с удивлением прочел выведенное на ней синей масляной краской словосочетание: КЛУБ «РЕИНКАРНАЦИЯ».

«Это что, филиал преисподней?» — пронеслось в голове у него, но палец уже потянулся к двери и нажал на протертую кнопку домофона. Раздался щелчок, и в тонкой полосе электрического света появилась бритая мужская голова.

— Что вам угодно? — спросила голова вежливо, но не очень приветливо. Видимо, ее смутил незнакомый и неловкий вид гостя.

— Хочу в клуб пройти, я по рекомендации. Название у вас любопытное. Надеюсь, здесь не нужен сертификат о знании основ буддизма?

— Нет, у нас не религиозная секта. Просто клуб по интересам. А кто вас рекомендовал?

Ковальский ответил. С физиономии секъюрити сошла напряженная маска. Стало понятно, что имя ему о чем-то говорит.

Сезам распахнулся, Ковальский протиснулся между дверным косяком и бритоголовым привратником, после чего стал спускаться по крутым ступенькам вниз, в подвальное помещение.

Пространство загадочного клуба напоминало бывший винный погреб или складское помещение, где до революции могли хранить соль, зерно или никому не нужную старую утварь. Кирпичные фасады завершались низким сводчатым потолком, на котором со скрипом качались компактные металлические люстры с искусственными свечами. Вдоль стены висели портреты известных людей — артистов, ученых, композиторов, поэтов, — выполненные яркими аляповатыми мазками. Между ними на узких деревянных тумбочках располагались макеты знаменитых сооружений, изобретений и достопримечательностей — Эйфелевой башни, дирижабля, счетчика Гейгера и даже бронированного танка, придуманного в пятнадцатом веке Леонардо да Винчи. В одном из углов Роман смог разглядеть и чучело собаки Павлова, выполненное, правда, из пластика и в гораздо уменьшенном виде. Если бы бедная дворняга была выкрашена в рыжий цвет, издали могло показаться, что жестокий физиолог для большей эпатажности ставил опыты на померанских шпицах. Столиков и посетителей в помещении не было, зал выполнял лишь роль обширного предбанника.

Петр поймал себя на мысли, что если убрать макеты сооружений, то обстановка клуба больше всего напоминала ему популярное петербургское литературное кафе — «Бродячую собаку», где в начале двадцатого века собиралась творческая богема тогдашней столицы, а столетием позже уже для неискушенной богемной жизнью публики в том же подвале стали устраиваться вечера стихов, романсов и юмористических рассказов.

Как только Рома сдал пальто в гардероб, сбоку от него вырос важный худощавый старичок в черном костюме, цветастой бабочке и с чересчур наигранной улыбкой на тонких аристократических губах.

— Добро пожаловать в наш замечательный клуб! Он объединяет уникальных людей, которые не просто мечтают вырваться из своей телесной оболочки, но и с успехом могут себе это позволить. Мы рады новым гостям и надеемся, что вы получите неподдельное удовольствие от пребывания здесь!

— Звучит многообещающе. Спасибо! Ведите для начала к барной стойке! — раскрепостившись, сказал Рома.

— О, я вас, конечно же, проведу, но сначала — маленький нюанс. Как я понимаю, вы по приглашению господина Ракитова? Он предупредил вас о правилах клуба?

— Нет, не успел. Надеюсь, что это не клуб молчальников или копрофилов?

— Охохо, ну что вы! Все до неприличия прилично и даже чересчур интеллигентно! Но требуется соблюдать некоторые формальности. Чью маску предпочитаете?

— Маску? — журналист непонимающе вытаращил глаза.

Старик продолжал улыбаться, но на его лице проступил оттенок огорчения — сейчас он походил на преподавателя высшей математики, ученики которого, как оказалось, не ориентируются даже в таблице умножения.

— Именно так, маску. Позвольте объяснить с самого начала. Наш клуб — своего рода закрытое интеллектуальное сообщество, которое является фактически мостом между великими умами прошлого и нашей с вами современностью. Когда мы читаем исторические книги или биографии знаменитых художников и изобретателей, у нас возникает желание поглубже окунуться в ту эпоху, проникнуть в тело и душу тех уникальных людей, гениев разных эпох. На фоне них наша собственная жизнь зачастую кажется слишком мелочной и примитивной. И как же быть? Ведь мы не можем заново изобрести электричество, впервые в истории полететь в космос или написать с чистого листа «Войну и мир». Но вы можете представить, что ничего из этого еще не изобретено и не написано! И более того — что эта великая участь уготована именно вам! Вы можете почувствовать себя здесь кем угодно — Толстым, Шекспиром, Рафаэлем, Коперником. Хоть Пржевальским. Все, что вам для это потребуется — некоторое внешнее сходство.

И костлявая старческая рука жестом пригласила Ковальского следовать вперед. Они прошли по узкому кирпичному коридору и вошли в одну из комнат, которая напоминала театральную грим-уборную. Взору Ковальского предстала длинная вереница кожаных пуфов, овальных подсвеченных зеркал и столиков с нагроможденными на них париками. Из глубины комнаты выплыл длинный курчавый брюнет в белом халате и пульверизатором в руке.

— Знакомьтесь, это — Савелий, он поможет вам подобрать подходящий образ! — проворковал старичок, учтиво поклонился и растворился за дверным проемом.

— Добро пожаловать! — кивнул гостю Савелий. — Присаживайтесь, располагайтесь! Я только фикус опрыскаю и тут же прибегу!

Рома присел на ближайший пуф кофейного цвета. В воздухе носились сладковатые ароматы косметики. На столиках лежали широкие и толстые альбомы, в которых обычно хранятся старые семейные фотографии. Роман взял один из них и с любопытством прошептал:

— Ого! Да тут много знакомых лиц! Теперь ясно, чем в этой комнатенке занимаются.

Прямо на него из альбома через пенсне и с лукавым насмешливым прищуром смотрел Чехов. С соседней страницы надменно взирало хмуро-интеллигентное лицо Станиславского.

— Прям пантеон знаменитостей!

Роман догадывался, что «реинкарнация» в данном случае — не только перевоплощение в знаменитость через грим и парик, которые были лишь маленькой формальностью. Истинная суть заключалась в том, что все «перевоплощаемые» на самом деле считали себя этими личностями — жили их жизнью и общались от их лица с другими себе подобными.

Смена врожденной оболочки! То, где бессильны даже пластические хирурги!

Ковальскому стало не по себе от этой мысли — от нее пахло каким-то безумием…

Появился Савелий, бодро покручивая кистями рук, готовя их к небольшой, но ответственной работе.

— Итак, чей облик хотели бы принять? — деловито поинтересовался он.

— Хороший вопрос! Дело в том, что я хочу «реинкарнироваться», но в кого конкретно — еще не решил, — пытаясь скрыть волнение, сказал Ковальский. — У вас в альбоме столько интересных личностей, что и глаза, и мысли окончательно разбежались.

— Хм… Бывает. Сомнения вполне оправданны. А какой типаж вам ближе всего по духу? Характер, темперамент, сфера деятельности?

— Дайте подумать… Хочется чего-то творческого и импульсивного. В идеале — с ореолом тайны.

— О! Интересное желание! Может быть, вас устроит этот господин? Его образ пока ни кем не занят.

И Савелий с видом профессионального парикмахера, знающего наизусть каталог стрижек, стремительно перевернул несколько страниц и поставил палец на одном из портретов. С темного холста на Ковальского смотрел красивый утонченный блондин с папиросой в руке и до боли выразительными глазами.

— Это тот, о ком я думаю?.. — машинально проговорил Рома, прекрасно понимая, что как эксперт в области модерна он не мог ошибиться.

— Возможно! — все так же бодро говорил Савелий. — Это норвежский художник-экспрессионист Эдвард Мунк. Автор ярких и неповторимых полотен.

— Страдавший от нервной болезни? — уже не скрывая волнения, уточнил Ковальский.

Конец ознакомительного фрагмента.