Симфония дрейфующих обломков

Павел Галандров

Когда в привычную суету мегаполиса вторгается опасный вирус, жизнь многих людей кардинально меняется. Скромный чиновник Всеволод Енисеев, всегда мечтавший посвятить себя творчеству, понимает, что ему выпал уникальный шанс осуществить свой амбициозный замысел и по-настоящему заявить о себе…«Симфония дрейфующих обломков» – это калейдоскоп ярких героев, находящихся в поисках своего места в жизни. Они пытаются отыскать его через множество непредвиденных встреч и необычных приключений.

С девяти до полуночи

Утро выдалось на редкость солнечным и приятным для московской меланхоличной осени. Особенно ласково оно должно было улыбнуться сегодня одному молодому человеку.

Петр безмятежно потянулся на кровати. Будильник на телефоне призывал к началу первого трудового дня на новом месте работы. Из кухни доносился заманчивый треск омлета на сковородке, в воздухе настойчиво витал легкий кофейный аромат. Молодой человек приподнялся и зевнул так широко, что его и без того пышные румяные щеки раздулись до размеров подушки.

— Вредность моя! Умывайся и иди лопать завтрак! А то опоздаешь! — раздался хлопотливый голос жены.

— Ползу!.. — нехотя прокряхтела вредность и начала нащупывать ногами тапки.

Когда Петя доковылял до кухни, скоромный, но аппетитный завтрак уже поджидал его. Жена с видом охотника, только что добывшего сопротивлявшегося мамонта, важно встречала его около обеденного стола. Обычно она вставала еще позже мужа, но в этот раз, по случаю наиважнейшего события, она снизошла до роли заботливой домохозяйки.

— Доброе утро, бурундучок! — послышалось ее очередное приветствие. — Давай, хомячь, пока не остыло!

— Почему это бурундучок? — из принципа насупился муж, хотя действительно напоминал какого-то грызуна, особенно в сонном и взлохмаченном виде.

— Ну хорошо, мустанг мой! Пушистенький! — ернически хихикнула супруга и сняла наполненную кружку с подставки кофемашины.

Петя Мустангов смутился — его всегда вгоняла в краску игра с фамилией, которая соответствовала ему так же, как ковбойский наряд — коротышке Карлсону. Однако из уст жены Тамары это звучало очень даже умилительно.

— Все собрал на работу? — поинтересовалась жена.

— Ага. Мысли собрал. Остальное выдадут на месте — госучреждение, как-никак. Блокнот, ручку, медицинскую карточку и повышенную пенсию, лет через тридцать пять. О чем еще нам мечтать, скромным бойцам государственных фронтов?

— Ой, какие мы важные! Деловой бокр! — на этот раз супруга пустила в ход любимую шутку лингвистов и преподавателей русского языка.

— От глокой куздры слышу! — не остался в долгу супруг, и, заглотнув последний кусок омлета, побежал гладить свои самые дорогие брюки.

Через сорок минут Петр Мустангов уже стоял перед своим новым местом службы — Министерством перспективных проектов, или сокращенно — Минперпро. Сначала Мустангов выговаривал аббревиатуру с трудом, но потом поймал себя на мысли, что если произносить ее выдержанно, не спеша и с расстановкой, то получалось четко и даже звучно. Почти как «угрозыск», только без трагической обреченности в звуках.

* * *

Если театр начинался с вешалки, то государственное учреждение — с парадного входа. Главные двери казались Мустангову таинственными врагами, открывающими, подобно «сезаму», путь к глубинам бесценных для чиновника сокровищ в виде правительственных постановлений и президентских указов. Сердце его взволнованно заколотилось, когда он прошел через огромные массивные двери, увитые стальными гербами и скрещенными перьевыми ручками. Казалось, будто они всем видом говорили о недосягаемой солидности заведения и муравьиной мелочности отдельно взятого человечка, семенящего по отполированную мрамору своими миниатюрными ножками.

«В самом деле, как можно не чувствовать себя особо значимой фигурой в таких величественных стенах с хрустальными люстрами и ажурной потолочной лепниной? — размышлял Петя, показывая охраннику свой пропуск. — Да, великих свершений пока еще нет, но все впереди. Главное — окружающая обстановка уже на них вдохновляет. Ощущаю уже здесь сопричастность к чему-то большому и общественно значимому!»

Мустангов, округлив довольное лицо, направился к лифту. Мимо проносились сосредоточенные сотрудники. Одна из девушек сжимала в худеньких руках папку с таким ответственным видом, будто внутри находилась инструкция по эксплуатации ядерного чемоданчика. Петя мысленно похвалил ее и лишний раз убедился в том, что заведение самое что ни на есть серьезное.

Департамент Мустангова находился на двадцать пятом этаже. Министерство находилось недалеко от центра столицы и величественно возвышалось до небес, а золоченый герб на конусовидной крыше напыщенно блестел в лучах утреннего солнца. По одной из легенд, на крыше жили ястребы, строили там гнезда, размножались и отправлялись на ночную охоту за пернатой мелочью. Однако подтвердить это никто не решался, так как, согласно той же легенде, крыша не чистилась со времен ее создания и отважный смельчак рисковал утонуть в недрах ястребиного помета…

После короткого вводного инструктажа Петю усадили за пыльный стол, на котором громоздилась папка с документами На стене за ним висела выцветшая двухметровая карта Москвы 1985 года. Слева — крупная фотография какого-то мужчины, обреченно смотревшего на сидящих в кабинете. В облупленной рамке, она очень гармонично смотрелась рядом с картой Москвы, видимо потому, что бы повешена примерно в том же году, и с тех пор до нее никому не было дела.

Напротив Мустангова сидел пожилой мужичок — его непосредственный начальник. Безжизненным взглядом он озирал свои кабинетные владения, ожидая, пока чайник на покосившейся деревянной тумбочке вскипятит воду. Старичка звали Степан Степанович Ковригин — он был легендой департамента. Петр вскоре узнал, в чем была уникальность этой личности. Степан Степаныч давно достиг пенсионного возраста и мог бы со спокойной совестью колесить по миру, принимать целебные ванны в Ставропольском крае или просто потягивать на даче лимонад через коктейльную трубочку. Однако он стойко противостоял соблазнам и продолжал ежедневно появляться в кабинете. Несмотря на «издержки характера», которая выражалась в любви к стакану, матюкам и послеобеденному сну, в нем было то, чего явно не доставало более молодым сотрудникам («желторотым юнцам», как называл их по-отечески Степан Степаныч). Старик умел виртуозно «отшивать». Отбиваться от волн запросов заявителей. Стойко огибать скалы дополнительных поручений руководства. Бороться с акулами из других департаментов, мечтающих скинуть на него всю неудобную (то есть чересчур ответственную) работу. Многолетний опыт работы сделал из него великого бюрократического гуру, закаленного в стычках с противниками. Как поэтически выразился сосед Пети по столу, субтильный паренек по имени Семен, во времена флибустьеров Степан Степаныч был бы авторитетным морским волком с загорелой просоленной грудью, глиняной трубкой во рту и пестрым крикливым попугаем на плече.

Однако у каждой эпохи — свои герои. В нынешнем бумажном цеху морской волк имел засаленный пиджак, впалую грудь, огрызок «Явы» в банке на подоконнике и вместо попугая — груз государственной ответственности на усталых плечах.

Незаметно подошло время послеобеденного отдыха, а потому Степан Степаныч начинал все сильнее клевать носом.

— А кто изображен на фотографии? — аккуратно спросил Петр, пока тот не захрапел.

— Да это предшественник мой, сидел в этом же кресле. Витюк его фамилия. Забавный был мужик, — ударился в воспоминания Степан Степаныч, улыбаясь и прихрюкивая, — Уважал с утра накатить… Бывало, сидит в своем углу и уже с десяти часов хмуро на всех смотрит. Однажды я ему в бутылку вместо его любимой ракии воды водопроводной влил. Так выпил за милую душу и еще приговаривал, что пьется легко, как вода, хе-хе! Забавный был. Оставил фотографию свою на память. Сейчас уже на пенсии сидит.

— Ого! — вяло отреагировал Мустангов, не придумав никакого оригинального ответа.

— Да… — протянул Степан Степаныч. — Ты, дружок, запомни — никому здесь доверять нельзя. Придурки кругом… Так и мечтают, чтобы пакость сделать. Лишний раз ничего не визируй! Потом не отбрехаться…

Его голос становился все тише и тише, и наконец совсем стих, сменившись сиплым храпом. В дверях промелькнул утиный нос заведующего департаментским хозяйством — потрепанным, но, как выяснилось, весьма обширным.

— Компьютер тебе притащили? — деловито гаркнул он.

— Еще нет. Жду.

— Сейчас принесут! — пообещал завхоз и исчез в проеме двери. Спустя полчаса монитор, клавиатура и прочие необходимые атрибуты красовались на столе.

— А когда подключат? — деликатно поинтересовался Петя.

— Не знаю. Сначала подготовим служебную записку, подпишем у заместителя, затем у директора, затем отправим в информационный отдел, там как получат документ, назначат день и время. Пока так, бумажки листай.

И с чувством выполненного долга завхоз убежал на свой склад.

Закончив читать пятнадцатую по счету директиву по делопроизводству, Мустангов отложил папку и подошел к окну. Его готовность к покорению аналитических вершин и отчаянным «мозговым штурмам» столкнулась с бетонной стеной беспощадной бюрократии. Сонно-умиротворяющий вид старичка-начальника также не стимулировал к излишней умственной активности. Однако Мустангов не впадал в уныние — он был чертовски доволен новым местом работы, а потому знал, что рано или поздно он сможет себя проявить и собой гордиться.

Петр спустился в кофейню, чтобы взбодриться и заодно повнимательнее рассмотреть кулуары Минперпро, о которых слагали легенды и куда не пропускали простых смертных, то есть людей без специальных пропусков.

Получив капучино в бумажном стаканчике из рук круглолицей буфетчицы, он отправился на прогулку по историческим коридорам здания. Над его небольшой пухлой фигуркой нависал высоченный потолок, розоватые стены были увешаны изящными светильниками в мраморных подставках. Мимо проходили сотрудники Минперпро с разной скоростью и различной степенью энтузиазма в глазах. Один из проходящих молодых людей, в отличие от остальных, с интересом посмотрел на Мустангова, даже с какой-то едва заметной ироничной улыбкой. Он был среднего роста со светлыми волосами, аккуратно и стильно уложенными. Серо-зеленые глаза со слегка прикрытыми веками придавали его лицу выражение философской задумчивости и высокомерной усталости от всего происходящего.

— Вы первый день? — не представившись, сходу спросил он приятным негромким голосом.

— Да, первый. А как вы узнали?

— По взгляду. В нем сочетаются испуг и интерес. Свойственно только недавно пришедшим. Через пару недель во взгляде уже не бывает ни того, ни другого.

Петя смутился от такого утверждения, и молодой человек явно это заметил.

— Не переживайте, здесь все же весьма неплохо. Уверен, вы найдете, чем занять себя!

В этот момент его кто-то окликнул в глубине коридора, и незнакомец, быстро шепнув извинение, умчался.

Мустангов проводил его взглядом и продолжил изучать Минперпро. На соседнем этаже была галерея руководителей — министров по делам перспективных проектов. С масляных портретов глядели лица важных сановников, осененных умом, гордостью и законопослушностью. Возможно, в недалеком будущем среди этих изображений могло оказаться и лицо… Петр пленительно закрыл глаза, улетая в мир фантазий, но уже через пару секунду очнулся в испуге сглазить себя.

Когда он возвратился в отдел, Степан Степаныч уже не спал, а выяснял по телефону отношения с начальником из соседнего департамента. Положив трубку, он обозвал его олигофреном и пробухтел какой-то матерный анекдот, имеющий, видимо, прямое отношение к проведенной телефонной беседе.

Незаметно подоспел вечер. Дочитывать запыленные предписания и циркуляры стало тяжелее, глаза Мустангова начали побаливать. Он попробовал включить допотопную настольную лампу, но попытка оказалась неудачной. Когда он заглянул под металлический каркас, оказалось, что лампочки там не было вовсе.

И вновь, спустя двадцать минут томительного ожидания, утиный нос завхоза показался в кабинете.

— Трофим Петрович! Лампочку нельзя ли попросить? — спросил новый сотрудник деликатно, но настойчиво.

— А что, не фурычит? — изумился завхоз и с озадаченным видом приковылял к рабочему столу.

— Нет, выкручена.

— Хмм, понятно… — промычал Трофим Петрович и задумчиво потер подбородок.

— Есть у вас запасная? А то работать трудновато, сами видите. Верхним светом не обойтись.

— Видеть то вижу… Только цоколь тут старый, а лампочки у нас для новых куплены… К другому то есть цоколю. Сюда не подойдут.

И завхоз снова глубоко задумался. Петра не отпускала мысль, что этот человек обучался, как и многие другие завхозы, с которыми ему раньше уже приходилось иметь дело, на каких-то таинственных законспирированных курсах, где их учат основным профессиональным премудростям — доставать все (включая звезду с небес и философский камень) для руководства и ничего — для простых смертных, делая при этом максимально неловкий и непроницаемый вид.

Наконец, на скорбном лике Петровича засияла хилая лучинка надежды. Он медленно поднял вверх указательный палец.

— Вот что… Вечером будешь тут, после шести?

— Да, могу задержаться.

— Отлично, договорились! Будет тебе лампочка, — и Трофим Петрович уковылял с интригующей улыбкой.

Вскоре закатные огни озарили окна кабинета. Стрелка на старинных настенных часах, висевших над входной дубовой дверью, опустилась на цифру 6. Степан Степаныч неторопливо натянул пальто, запер документы в сейф и понуро зашагал к двери. Замутненным взглядом он оглядел владения и остановился на Петре.

— Еще не уходишь?

— Нет, завхоза жду.

— А, шизика этого… Понятно.

И, кряхтя и покашливая, его сутулая долговязая фигура удалилась.

Через десять минут прибежал завхоз и велел Пете следовать за ним. Они прошли по своему этажу, затем свернули за какой-то неприметный поворот, где начинался еще один коридор, более узкий и мрачный. Постепенно они дошли до старого служебного лифта и с грохотом спустились на нижний этаж. До этого Трофим Петрович успел нырнуть в одну из подсобок, после чего в руках у него серебрилась компактная стремянка.

Они оказались в большом темном помещении, окутанном неприятным холодом и помпезным размахом. Когда завхоз включил рубильник, оно представилось Пете во всем своем величии. Четыре мраморные ионические колонны подпирали лепной белоснежный потолок, старинный дубовый паркет с цветочным узором благородно поскрипывал под ногами, а вдоль стен тянулись грациозные стеклянные светильники, перемежаясь с живописными полотнами, изображавшими пейзажи и натюрморты.

— Шикарно тут у вас, — уважительно присвистнул Петя. — Сразу видно, что работают солидные люди.

— Это да! — согласился Петрович. — Холл нашего актового зала, где концерты и торжественные заседания начальства проходят. Материалы дорогущие. Один мрамор и паркет чего стоят. Тогда делали на совесть, сейчас уже не стали бы возиться, сэкономили.

При этом он шустро придвинул стремянку к одному из светильников и уверенно полез наверх. У Пети зародилось нехорошее предчувствие. Он подошел ближе и робко спросил:

— Что это вы сделать хотите?

— Хочу лампочку тебе раздобыть! — обернувшись, победоносно заявил Петрович. — Дело в том, что сейчас деньги выделяются только на покупку лампочек для новых цоколей, а у тебя она старая. Поэтому денег никто не даст. А здесь цоколь старый, поэтому резьба совпадает. Вот мы и позаимствуем, хехе! Все равно их тут много — в каждом светильнике аж по пять!

— А как же здесь, в холле? Ведь заметно, что не горит. Если так регулярно лампочки выкручивать, то и не останется ни одной…

— Не бойся, дружок. Для этих светильников деньги всегда найдутся. Придут рабочие, увидят, что перегорела, сообщат, и мы записочку в финансовый департамент накатаем — так мол и так, дело государственной важности. Актовый зал, не абы чего. Так что не переживай, главное свое получи.

И он торжественно вручил сообщнику мутную лампочку. Только сейчас Петя обратил внимание, что в их сторону все это время пристально смотрел глазок камеры наблюдения, висевшей в углу под потолком. Сердце молодого чиновника скатилось куда-то вниз, в район копчика и соседствующих с ним частей тела. Он представил, как полицейские хохочут до слез, видя, как два сотрудника министерства, один из которых в парадном костюме и дорогом галстуке, паскудно тырят лампочку из общественного помещения, воровато при этом оглядываясь. Назавтра на доске объявлений уже должна была бы висеть скорбная физиономия с припиской «уволен за кражу государственного имущества, в особо мелком размере» на потеху публике.

Зигзаги жутких уголовных мыслей в испуганной голове Петра прервал голос невозмутимого завхоза:

— Чего затих? Помоги стремянку сложить. И лампочку не урони!

Петр опомнился и указал ему на глазок наблюдения. Но тот лишь усмехнулся.

— Не обращай внимая, дружок. Это так, для отвода глаз. Не работает давным давно, починить все руки ни у кого не доходят. А может и денег нет, — махнул он рукой.

Мустангов опять с грустью уяснил для себя, что экономия и страх перенапрячься — два кита, которые держат на поверхности этот огромный и многострадальный бюрократический мир. Третьим китом наверное была невозмутимость — еще один неотъемлемый атрибут аксакалов Минперпро.

Когда он выходил из здания, на душе его скребли если не кошки, то. по крайней мере, очень игривые котята. Душа металась между ощущением собственной значимости и разочарованием от унылой безнадежности, которое окутывало это элитное учреждение, как и многие другие, куда его молодую тушку уже успела занести судьба. «В конце концов, — заключил Петя после недолгих раздумий. — В любом деле есть нюансы, в том числе позитивные. Подождем. Новый день принесет новые впечатления».

В глубине души он почему-то был уверен, что очень скоро его ожидают неожиданные и интересные события. И интуиция не обманула. Она даже не стала дожидаться нового дня.

* * *

У дверей Минперпро Петю поджидал тот самый светловолосый парень, с которым они разговорились в коридоре. Увидев Мустангова, парень радостно подбежал к нему и панибратски хлопнул по плечу.

— Пойдем дернем кофеина! Ты же не торопишься? А то я никогда не встречал людей, которые в первый рабочий день готовили бы личные планы на вечер!

— Пойдем! Да, вы правы, строить планы в такой день было бы опрометчиво.

— Ха! Сразу видно кабинетную личность! И на «вы», и выбор слов какой… «Опрометчиво!» Фу ты ну ты, хаха! Давай сразу на «ты», гуд? Меня зовут Федя Дронский. Только не «вронский», пожалуйста! Я никаких Карениных не соблазнял!

— Петя Мустангов! Очень рад! — ответил новобранец, все больше раскрепощаясь.

— Супер! Итак, Петя, мне предстоит провести для тебя вводный инструктаж по нашей, так сказать, работе. Ты не пугайся, никакой секретной информации, расписок кровью, детекторов лжи… Скорее наоборот, это будет то, о чем ты бы сам никогда не догадался. Пошли в «Кофейбук», там в это время обычно можно выцепить тихий столик, подальше от крикливых хипстеров и лохматых программистов.

Антикафе «Кофейбук» действительно было напичкано шумными компаниями подростков в подвернутых джинсах и небритыми парнями, сосредоточенно смотрящими через толстые очки в экраны своих ноутбуков. Коренастый бариста с манерной бородкой и будто примороженной к лицу улыбкой суетился у огромной кофемашины, выполняя очередной заказ. Дронский пару минут пошептался с ним, и тот проводил их за дальний столик у окна. Роль стульев при этом исполнял подоконник с прижатыми к стеклу маленькими желто-зелеными подушками.

— А тут уютно! — заметил Мустангов.

Дронский согласно кивнул и продолжил прерванную беседу:

— У нас в Минперпро, насколько ты мог заметить, обстановка не очень сильно отличается от того, что происходит в других министерствах. Ты до этого работал в ФОИВах?

— Где?

— В федеральных органах исполнительной власти.

— Очень мало. После учебы на юриста я немного поработал в Министерстве юстиции, а потом перешел в частное страховое агенство. Недавно друг рассказал мне про вакансию здесь, и я решил откликнуться.

— Ради карьерных перспектив?

— В том числе.

— Ну а душа к чему лежала? Неужели тоже к Минперпро?

Петя заметно покраснел — было видно, что он теряется с ответом.

— Не парься! — успокаивающе опустил руку ему на ладонь Дронский. — Это был скорее риторический вопрос. Если бы ты сказал, что только и мечтал о жизни среди груды директив и предписаний, я бы усомнился в твоей адекватности. Душа человека не может мечтать об этом. Иначе она называлась бы не душой, а духообразуюшим винтиком бюрократического механизма, ха!

Мустангов улыбнулся, но глаза его по-прежнему выражали напряжение, будто ожидали серьезного подвоха.

— Скажи честно, Петя, — отхлебнув капучино, резко спросил Дронский и серьезно посмотрел на Мустангова. — Какая главная мысль зарождалась у тебя, когда ты выходил сегодня из нового места работы?

Мустангов закатил глаза, пытаясь вспомнить.

— Ох, брось! — поморщился Федор. — Не делай такое лицо, будто у тебя мыслительный пчелиный рой там пролетал в тот момент. Глупости! Ни за что не поверю! А думал ты в тот момент о следующем: «Какая же здесь тоска и смертельная скука!»

Петя от неожиданности поперхнулся кофе, но вынужден был себе признаться, что такая мысль в пчелином рою все же пролетала. И даже, пожалуй, доминировала.

Федор понял по лицу собеседника, что не ошибся и с довольной гримасой откинулся на подушку, закинув ногу на ногу.

— Но ты не бери в голову! — махнул он рукой, сделав успокаивающий жест. — Я здесь не для того, чтобы отговаривать тебя от службы в министерстве. А для того, чтобы познакомить с обратной стороной этой службы.

Последнюю фразу Дронский произнес необычно, в полголоса, и даже загадочно подмигнул.

— И что же за обратная сторона? — с интересом уставился на него Мустангов.

— Не торопись! Скоро узнаешь! Осталось дождаться девяти часов вечера.

Они поговорили о выставках, музыке, путешествиях. Мустангов, заинтригованный происходящим, старался больше не возвращаться к теме «обратной стороны», чтобы никого не спугнуть и ничего не испортить. Поэтому просто поддерживал разговор на отвлеченные темы. Когда часы в кофейне показали без десяти минут девять, Дронский оплатил счет, не спеша поднялся, нацепил куртку и командирски произнес:

— Ну что, мой неопытный друг? По сортирам на дорожку и вперед, навстречу новой жизни, хаха!

Они прошли один квартал, затем свернули в узкий переулок и приблизились к припаркованному у тротуара «Harley Davidson».. Сверкающий стальными цилиндрами в свете луны, он казался небольшим космическим кораблем, переоборудованным под земные цели. Мустангов присвистнул и уважительно посмотрел на нового товарища.

— Круто! Это твой?

— Нет, в комиссионном напрокат дают! Конечно, мой! Садись, сзади есть шлем.

После того, как Петя устроился поудобнее и натянул каску на свою широкую голову, Дронский с легкостью опытного ковбоя запрыгнул на стального жеребца и рванул с места. Раздался оглушительный треск, по обочинам замелькали фонари и освещенные окна столичных домов, погруженных в вечерние сумерки.

— А где твой шлем? — опасаясь на невредимость товарища, прокричал ему Мустангов.

— Мне он не нужен! Я со своим «Харлеем» уже давно нашел общий язык! — Прокричал тот в ответ. — Не боиииись!

Петя опасался, что из-за какого-нибудь угла вдруг выскочит полицейская машина и оштрафует Дронского за вождение, но, к счастью, никто ниоткуда не появился. Они мчались по улицам, вдоль набережной Москвы-реки, затем обогнули бульварное кольцо и, наконец, затормозили у одного из старинных особнячков. Петя снял шлем и отдышался — впервые в жизни он почувствовал настоящий драйв от скорости, но вместе с ним и жуткую усталость. Сердце колотилось, голова шумела, губы от волнения пересохли.

— Видно по лицу, что укол адреналинчика пошел на пользу! — невозмутимо сказал Дронский и помог Мустангову слезть с железного коня.

— Живой? — на всякий случай спросил Федор.

— Да, кажется. Главное, отдышаться…

— Ну это ничего, отдышишься. Правда, ненадолго. Предлагаю очень разок пощекотать нервишки!

И Дронский повел Мустангова вдоль особнячка. Когда они обогнули его, Петя к своему удивлению обнаружил, что они стоят перед самим зданием Минперпро, только с обратной стороны, около служебного входа. Подсвеченный шпиль терялся где-то в ночной выси, и чтобы разглядеть его, Мустангову пришлось наклонить голову так сильно, что у него заболела шея. Но Дронский поспешно взял товарища под локоть и быстро прошагал к служебному входу.

Охранник не задал никаких вопросов, лишь лениво взглянул на пропуска и щелкнул кнопкой турникета.

— Знаешь, Петя, человечество так устроено, что просто не может существовать по однообразной матрице, как другие существа природы, — говорил Федор, пока они с Мустанговым шли к лифту и ехали наверх. — Возьми кого угодно — медведя, ящерицу, божью коровку. Их жизнь протекает по шаблону — еда, спячка, спаривание. У кого-то — еще охота и борьба за выживание. Ну и смерть, делу венец. Эдакий «день сурка», как мы его условно называем. Со стороны может показаться, что и большинство людей живут так же — работа, дом, секс, пропитание. Иногда еще пиво с друзьями или салон красоты у баб — чтоб уже совсем не свихнуться от единообразия. Но согласись, как бы мы ни «устаканивали» свою жизнь, нам хочется большего. Всегда. Даже если наша жизнь насыщенна, она все равно надоест через неделю, если в ней ничего не поменяется, если с нами будут одни и те же формы насыщения.

— Звучит красиво, но на деле не всегда получается что-то постоянно менять — на это попросту нет ни времени, ни денег, ни сил, если ты занят семьей, работой… Мне кажется, такой насыщенный образ жизни могут вести только те, кто никому ничем не обязаны и не чувствуют ответственности перед своими близкими.

— Хмм, но ведь близкие тоже могут в этот момент заниматься чем-то ярким и разнообразным — тем, что интересно именно им. К чему погружать друг друга в болото обязательств, если они по сути только обезличивают нашу жизнь?

— Я не считаю свою жизнь безликой! — с нотками обиды в голосе произнес Мустангов. — Да, она не такая, как у Федора Конюхова или Мадонны, но жаловаться тоже не буду. Всегда находил, отчего получить удовольствие.

— Но при этом и ограничивал себя, не так ли? — хитро прищурился Дронский.

— Приходилось, все мы…

Мустангов хотел добавить «люди», но понял, что его собеседник ухватится за это и снова начнет свою непонятную агитацию, а потому только вяло отмахнулся.

Лифт звякнул, они вышли на самом верхнем этаже. Мустангов не успел тут побывать, к тому же он был уверен, что эти этажи, выводящие к шпилю, закрыты для посторонних ног.

Дронский уверенно, будто он ходил по собственной квартире, повел приятеля темными коридорами, проходящими мимо прокуренных подсобок.

— Я тебя понимаю, — настойчиво продолжал тему Федор. — Страховое агентство вряд ли способно насытить твою жизнь яркими неповторимыми впечатлениями! Да и у него банально нет возможностей для этого! Зато оно есть у него! — и он указал пальцем вверх.

— У кого у него? — не понял намека Мустангов. — У Всевышнего?

— У государства, Петя! — резко обернулся Дронский и так многозначительно посмотрел в глаза Мустангову, что тот даже отпрыгнул от неожиданности. — Государство — это мы! И неужели ты думаешь, что мы не можем наладить собственную жизнь? Конечно, Всевышний тоже всемогущ, тут ты прав. Но его могущество мы ощутим на другом отрезке времени! Пока же можем рассчитывать только на себя!

— То есть… Государство насыщает нас впечатлениями? Но мне всегда казалось, что оно, наоборот, ждет от нас усидчивости и монотонного исполнения своих обязанностей. А вся яркая сторона жизни происходит как раз вдали от государственных глаз…

— Правильно, так и должны думать сотрудники частных страховых компаний, коммерческих банков, офисов и магазинов. Они же считают, что государственная служба — это что-то уныло-безликое, не так ли? Место, где убивается инициатива и творческий взгляд на проблему? Ты же и сам так думал, признайся?

Петя вынужденно кивнул.

— Вот-вот! Нет, все не так примитивно и бесчеловечно! Государство — лишь оптимальная форма организации людей, чтобы они не перегрызли друг друга. Конечно, за многие столетия мы погрязли в бумажной волоките, бесконечных согласованиях, но! С девяти вечера до полуночи мир принадлежит именно нам!

Они подошли к пыльной двери в конце коридора. Дронский достал из кармана ключ и отворил ее. Мустангову дунул в лицо чистый и прохладный ветер, который в Москве встречается только на уровне облаков, куда не долетает едкий смрад загазованных улиц. Петя вышел на крыльцо — перед ним расстилалась панорама вечерней, постепенно погружающейся в спячку российской столицы. До горизонта расстилались разнообразные крыши домов, среди которых выделялись ажурные очертания подсвеченных сталинских высоток и сверкающий геометрический канкан небоскребов Moscow-City.

— Полетаем над родимым муравейником? — подмигнул Дронский и скрылся за дверью. Через минуту он вышел, держа в руках несколько увесистых упаковок.

— Что это? — предчувствуя новое потрясение, пробормотал Мустангов.

— Сейчас увидишь! Петя, я получаю с девяти до двенадцати то, чего лишен в остальное время, бегая по нашим коридорам! Я обожаю скорость во всех ее проявлениях! Поверь, это круто!

* * *

Федор ловко распаковал принесенные свертки и коробки. Петя не успел оглянуться, как на балконе вырос небольшой дельтаплан с крыльями цвета спелой малины.

— Ты предлагаешь… Спрыгнуть отсюда? — в ужасе отшатнулся Мустангов и попытался скрыться за проемом двери. Но Дронский вырос между ним и путем к отступлению.

— Это безопасно, поверь. Моя ручная стрекоза! Тебе же на «Харлее» понравилось? Вот и здесь понравится!

Петя проклинал в душе свою мягкотелость и бесхарактерность, пока Дронский упаковывал его в комбинезон. Сам же любитель экстрима ограничился одной своей курткой. Казалось, что Федора в этой жизни ничто не могло напугать или заставить соблюдать технику безопасности.

— Ну что, готов? Впреееед! — и Дронский оттолкнулся от балкона. — Салют, Москва-чертовка! Уже зовет меня в полееет мой дельтаплааан!!!

Мустангов с трепетом и восторгом смотрел впереди себя. Таким город он еще не видел никогда. Да и не мог себе представить, что обычный день в заурядном министерстве, среди потрепанных папок, сонных начальников и пыльных ламп на высоченных потолках, может закончится именно так — полетом с едва знакомым человеком на высоте ястребиного полета над хаотичными извилинами улиц неугомонной и величественной Москвы.

— Как, нравится? — самодовольно прокричал ему Дронский.

— Ага! — завороженно ответил Петя.

— Вот ради таких моментов стоит жить! И работать на благо государства! Понял теперь?

— Ага! Офигенно!

— Сейчас еще сделаем небольшую петлю и приземлимся воон на той крыше! Держись крепче!

Они описали дугу, еще немного прочистили легкие, насладились «столицей в миниатюре» и сели на крышу того самого особнячка, около которого был припаркован «Харлей».

— Вот это да! Неописуемо! — захлебываясь воздухом, проговорил Мустангов. — Только одного не пойму — как ты не боишься летать над центром города? А если собьют или арестуют? Это же нарушение!

— А кто же меня собьет или арестует? Полиция? Росгвардия? Спецназ? А они работают на кого, ты забыл?

— Эээ… А, ну конечно же! На государство!

— Именно! И неужели ты думаешь, что они тронут своего же? С девяти до полуночи закон един для всех! То есть, не закон, а беззаконие, хаха! За исключением, конечно же, нашего любимого Уголовного кодекса! Кстати, а вот и человек, который отвечает за нашу безопасность! Он сможет ответить на остальные вопросы.

Только теперь Мустангов заметил в дальнем углу крыши силуэт крупного мужчины с чем-то длинным и острым в руке. Тень стала медленно приближаться, и вскоре Пете удалось различить мощные скулы и глубоко посаженные невозмутимые глаза.

— Эффектно приземлились! — едва заметно улыбнулся он и протянул свободную руку. Сейчас Петя уже мог разглядеть предмет, который незнакомец держал в другой руке — это были две старинные рапиры.

— А я по другому не имею! — ответил Дронский. — Познакомьтесь! Это — Петя Мустангов, новая жертва бюрократической трясины! А это — Берсенев, начальник службы безопасности Минперпро. Пока он бдит со своими рапирами, можешь, Петя, быть спокойным за арест! Он не состоится!

— Это, Федь, пока ты грань не перешел! Границы везде нужны и всегда, даже с девяти до полуночи! — усмехнулся новый знакомый, разя сигаретной горечью.

— Согласен! Ну что, сразимся? Петя, не удивляйся, Берсенев в душе д’Артаньян! Или точнее Портос, судя по комплекции.

Начальник службы безопасности протянул Дронскому одну из рапир изящным эфесом вперед.

— А ты, небось. думал, что в охране одни черствые мужланы работают? — Берсенев с укором посмотрел на Петю. — И умеют только дубинкой махать? Зря думал! Я в детстве обожал по дивану скакать, смотря по телеку «Мушкетеров», или «Фанфана-тюльпана», или «Гардемаринов», наконец. Воображал себя одним из них. Суровая жизнь, правда, маленько отрихтовала романтические иллюзии… Но что закладывается у человека в детстве, рано или поздно вырвется наружу! И иногда в очень причудливом виде! Согласен, Дронский? Вон твой защитный костюм, около трубы.

Дронский к этому времени уже успел ловко сложить все элементы дельтаплана на краю крыши, после чего метнулся в другой конец, к трубе, и облачился в специальную одежду для фетхования. Берсенев уже стоял в точно таком же костюме, только на пару размеров больше.

— Сердце — Родине, честь — никому! — проревел Берсенев и кинулся в атаку. В этой роли он действительно более всего напоминал Портоса. Представить его в образе Фанфана-тюльпана можно было только в том случае, если бы этот герой после совершения подвигов лет на пять отправился откармливаться к бабушке в деревню, где при этом еще и выкуривал по пачке сигарет в день.

— Я проучу вас, сударь! — патетично подыгрывал ему Дронский, картинно уворачиваясь от уколов и замахиваясь рапирой.

Мустангов отошел подальше, чтобы не попасть под горячую руку необычных дуэлянтов. Через четверть часа они прекратили носиться по крыше и, тяжело дыша, присели на парапет.

— Уффф… — Сегодня твой день, повезло! Но в следующий раз отыграюсь! — сердито, но без обиды в голосе сказал начальник безопасности.

— Ты слишком открываешься слева, поработай над поворотом! — посоветовал Дронский. — Как, распорядишься, чтобы дельтаплан победителя оттащили наверх?

— Хорошо, как договаривались. Поручу своим парням. но когда проиграешь — сам его на шпиль потащишь.

— Ууу! Это еще когда будет! — подмигнул Дронский и хлопнул коллегу по колену. — Давай! До следующей встречи! Я может, завтра к тебе по работе забегу, подписать несколько пропусков на проход.

Берсенев устало кивнул и начал расстегивать защитную куртку.

Когда Петя и Дронский вернулись к мотоциклу, Федор глубоко вздохнул и посмотрел на спутника:

— Вот ради таких моментов и живем! А в остальное время зарабатываем на то, чтобы жить.

— Федя, вот мне интересно — почему с такими интересами ты стал работать в Минперпро? Ты вполне бы мог окончить какой-нибудь спортивный университет и заниматься гонками или полетами на дельтаплане не три часа по вечерам, а постоянно, в любое время! К чему все эти самоограничения.

— Во-первых, мои увлечения я осознал уже после того, как стал чиновником. Когда-то я был таким же, как ты — тихим, незаметным элементом государственной машины. А потом мне встретился один человек, и моя жизнь круто изменилась. Я даже не представлял, как люблю все это — то, что ты видел сегодня! А во-вторых, я ненавижу непредсказуемость. Да, звучит странно из моих уст, но я имею в виду не экстремальный спорт, а деньги, карьеру, гарантии. Работая не на государство, я никогда не был бы уверен в завтрашнем дне.

— А здесь ты чувствуешь уверенность?

— Да. Мне нравится после ярких ощущений просыпаться и понимать, что начнется привычный день в знакомом мне месте среди людей, объединенных такими же целями и задачами. И что с девяти до полуночи мы тоже будем одной командой! Мы же чиновники! Мы детеныши одного большого, доброго и согревающего тела — матушки России!

— Ха! Интересный ход мыслей! А кто познакомил тебя с… программой от девяти до полуночи?

— Макар Соколевич. У тебя в отделе сидит. Только ему не говори, все равно просто так не признается.

Петя представил себе хмурого и тучного Соколевича, который за сегодняшний день произнес всего пару фраз, и то касающихся проблем с пищеварением. Точнее — крыл матом министерскую столовую.

— Надо же! Никогда б не подумал!

— Да, людям свойственно преображаться ближе к вечеру. Он обычно в это время копает норы около Кремля. Ищет библиотеку Ивана Грозного.

— Ту самую, которая бесследно исчезла после смерти царя? И где хранились какие-то уникальные рукописи?

— Да-да. Соколевич фанат этих поисков. Много лет там копает, скрытые лабиринты ищет. Не знаю, кто его прикрывает, но явно не Берсенев. Кремль — слишком высокий уровень. Там есть свои безопасники, повлиятельнее. Хотя, зная энтузиазм Макара, весь президентский комплекс рискует в один прекрасный день провалиться под землю. Хочешь, сгоняем, поищем его? В Александровский сад вход свободный. А там как раз скрытый подкоп и начинается.

— Нет, спасибо. Можешь отвезти меня к другому человеку?

— Хочешь еще кого-то навестить из Министерства?

— Да. Степан Степаныча. Не могу вообразить, чем он мог бы заниматься в такое время.

— Ха! — повеселел Дронский. — Забавный выбор! Но ты прав — хобби Степан Степаныча ты точно никогда не угадаешь!

«Харлей» с треском разрывал душный воздух столицы. В районе Красной Пресни Дронский притормозил стального коня и показал Мустангову на неприметное кирпичное здание, напоминавшее бывший заводской цех.

— Скорее всего, он тут! — кивнул Федор на здание.

— А что внутри?

— Когда-то была мануфактура, сейчас — забегаловки для хипстеров и лофт для любителей винтажных фоток. Степаныч тоже там, занимается одним любопытным творчеством. Пойдем, чем сто раз услышать, лучше, как говорится, разок заценить!

Обогнув дореволюционное заводское здание из красного кирпича, они подошли к массивной железной двери, испещренной ржавыми пятнышками. Федя нажал кнопку домофона.

— Товарищ Айвазовский, разрешите загнуть по великой нужде! — гаркнул он и захихикал.

— А, Федяй, это ты тут слоняешься! Заходи, не жалко! — услышал Мустангов знакомый сиповатый голос начальника.

— Пошли! Сейчас увидишь святилище Тициана от бюрократии! — и Дронский толкнул тяжелую дверь.

* * *

По первому взгляду было понятно, что помещение уже давно перестало иметь какое-либо отношение к производству. Если что и создавалось сейчас за мощными кирпичными стенами, то исключительно для приема внутрь и протирки запыленных струн души. По всему большому пространству были расставлены круглые деревянные столики, на стенах висели красочные плакаты, а посреди зала, подобно органу в старинном костеле, приковывала взгляд барная стойка с огромной радужной пирамидой из бутылок с виски, текилой, ликерами и сиропами. Посреди этого алкогольно-фееричного органа стоял и алкогольный пастор, шевеля знакомыми седоватыми усами.

— Степан Степаныч?! — в изумлении уставился Мустангов на босса.

— Ооо! Новенький наш! Петруха! Только первый день, а уже, смотрю влился в наши ряды!

— А чего тянуть? — ответил за Мустангова Дронский, наливая себе бурбона около барной стойки. — Он уже в первый день зарекомендовал себя как исполнительный сотрудник, не так ли?

— Да, Петя мне сразу приглянулся. есть в нем что-то… Покладистое! Не жопорвач и не жополиз. Золотая серединочка!

— Вот! С языка сорвали! — подтвердил Дронский, хлопнул шот и облокотился на стойку. — Расскажите ему, Степан Степаныч, как докатились до жизни такой, алкотворческой!

— О, это можно! — улыбнулся Ковригин, прошел из-за барной стойки в зал и расположился за одним из столиков. — Я ведь, Петруш, всю жизнь после армии на ответственных должностях. И сын мой тоже. Всегда тянул привычную лямку и при Союзе, и развалили когда, и при нынешних… И в голову не приходило, что возможна какая-то другая жизнь — насколько служба ко мне приросла, как другая кожа. А затем у меня внучка родилась, когда подросла немного, попросилась в художественную школу. С детства любила книжки про художников, выставки, картинные галереи. И вот однажды пришла из школы своей рисовальной и говорит: «А знаешь, дедушка, что главное для человека? Уметь выразить себя так, как никто другой не сможет. Мы все уникальны, только большинство людей не знает о своей уникальности. А помочь ее обрести может только искусство!» Во! Представляешь, Петруш, что мне десятилетняя деваха выдала? Я сначала не придал значения ее словам — мало ли, чему там художники ученикам своим впаривают. Каждый ведь себе на уме, пупом Земли себя считает! Но затем что-то во мне екнуло — понял, что и правда не хватает мне чего-то важного в жизни. То, что у вас, молодых, «самоидентичностью» называется. И решил себя в искусстве попробовать. Чего мне терять? Только ничего путного не получилось, мазня какая-то галимая. Да и внучка забраковала, а у нее глаз наметан уже был. А потом выпивали как-то с приятелями, армейские годы вспоминали, и вот один из них и говорит: «А помните картину „Совет в Филях“, у нашего ротного висела в кабинете? Около которой он нас клясться в любви к Родине заставлял? Еще любил добавить в конце, что нам до тех генералов как до луны раком! А чего их уважать то, Степаныч, скажи, ведь Москву то они профукали! А вообще, чтобы почувствовать себя в 1812 году, надо коньяк „Наполеон“ коньяком „Кутузов“ заполировать, и все!»

Степан Степаныч остановился перевести дыхание и, видя заинтересованный взгляд слушающих, с вдохновением продолжил:

— И тут, ребятки, меня осенило! Искусство — оно же, мать его, многогранно и многолико! А что произойдет, если я свой творческий порыв с выпивкой совмещу? Обмакну, так сказать, свою музу в этиловый спирт? И тут понеслось! Идеи, фантазии! Все премии на коктейли спускал! А когда настало наше время, когда секретный указ издали о жизни чиновников с девяти до полуночи, тогда и выбил я себе это уютное местечко! В соседних комнатах другие бары, где молодежь квасит, а здесь — уже моя территория. Творческая мастерская! До полуночи!

— То есть вы из коктейлей произведения искусства делаете? — уточнил Мустангов. — Как профессиональный бармен?

— Не совсем, — слегка разочарованно покачал головой Степан Степаныч. — Я над совмещением работаю, живописного направления и коктейльных возможностей. Простой пример. Сезанна знаешь?

— В целом, да. Имею представление, что за личность.

— Хорошо. Это был революционер в искусстве! Гений колорита и цветового контраста. Немногие способны постичь его замыслы, его художественные поиски. Именно он упростил пейзаж до нескольких взаимосвязанных геометрических фигур, но при этом сохранил трехмерность. Только благодаря ему появились и Матисс, и Пикассо, и модерн, и все современное искусство. Это мне, Петрух, внучка объясняла, не смотри на меня так испуганно. Но вот что интересно — Сезанн строит свои пейзажи на основе трех оттенков — синего, желто-песочного и зеленого. Чередует тепло и холод, воздействия ими через холст на наше восприятие. Скажем, виды горы Сент-Виктуар, в Провансе. Синяя темная гора, зелень деревьев на переднем плане и желто-оранжевые кубики полей и домишек. Обязательно посмотри эти пейзажи! Мне внучка в альбоме показывала, впечатляют! А вот как выглядит совмещение!

И Петин начальник ринулся к барной стойке. Поставив перед собой рюмку для шота, он принялся разыскивать свои «краски».

— Тааак, начнем с яблочного зеленого ликерчика! Он оптимально передает сезанновский колорит! — объяснял Степан Степаныч с важностью не то шеф-повара модного ресторана, не то заслуженного деятеля искусств. — Выжженные солнцем поля мы заменим соком из грейпфрутов, а сверху зальем это джином «Бомбей Сапфир», представляя себе увековеченную гением гору Сент-Виктуар в сизой дымке!

Со скрупулезностью часовщика он отмерял ингредиенты слой за слоем с помощью барной ложечки. В наступившей тишине раздавалось только увлеченное сопение «алкотворца» за работой. Наконец, полотно в шоте было готово, и Степан Степаныч подозвал гостей к стойке.

— Ну? Кто отведает творение Сезанна в обработке маэстро Ковригина? Петя, давай ты. Будет боевое крещение! Считай, что я распоряжение дал.

Мустангов поднес к губам рюмку с зелено-оражнево-голубоватой субстанцией и, зажмурив глаза, залпом выпил шедевр. Сочетание яблок, грейпфрутов и ненавистного им джина вызвало отрыжку и лихорадочную вибрацию щек.

— Хе! Ничего! Зато знаешь, почем нынче Сезанн! — довольно сказал Степаныч и приступил к новой работе. — А слышал ли ты, дружок, о Пите Мондриане?

— Нет! — хрипло ответил Петя, пытаясь прийти в себя после знакомства с Сезанном.

— О, это был такой художник, основатель неопластицизма. Он хотел найти в искусстве идею, примиряющую нации, идею всеобщего единства, а не разобщенности. И додумался до того, что свел всю живопись к ее первозданным элементам. в частности — всего к трем чистым первичным цветам: красному, синему и желтому. Поэтому, если где-либо увидишь картину, на которой изображены только квадраты или прямоугольники этих трех цветов, то знай, что это творение Мондриана. А это — мое «Подражание Питу»!

И Ковригин протянул Пете новый трехслойный шот.

— Снизу — гренадин, затем — «Блю Кюрасао», а сверху — лимонная настоечка, моя собственная, домашняя! — самодовольно отрекомендовал свое очередное творение Степаныч.

Видя по лицу Мустангова, что знакомство с Мондрианом может обернуться для бедного новичка проблемами с желудком и потерей ориентации в пространстве, Дронский пришел на выручку и, не дожидаясь реакции Ковригина, опрокинул «неопластический» коктейль.

— Настойка хороша! Я бы, Степан Степаныч, только желтым оттенком на твоей палитре ограничился! — сказал Федор, занюхивая рукавом «Подражание Питу».

— А то! Говна не держим-с! — уязвленно ответил Степаныч и устало присел на барный стул. — А начинал я когда-то с любимого с детства полотна!.. Русского, конечно же, иностранных то картин в детстве и не видел. В школе меня только в «Третьяковку» водили.

Ковригин достал стакан, наполнил его водкой «Абсолют», после чего вытащил из закромов барной стойки полузасохший лимон, отрезал от него половину и выдавил сок в водку. Терпкие лимонные капли заплясали среди проспиртованных молекул и соединились с ними в единую субстанцию. Степан Степаныч, не теряя времени, отыскал на полке пластиковую коробку с курагой и аккуратно опустил засушенный фрукт на дно стакана.

— Вот и готова композиция, Петруха. Водка — это белые стены усадьбы и обеденный стол, лимонные капли — осенние листья, а курага — символ ушедшего времени, моей молодости. Когда я смотрел на картину Серова в музее, фрукты были еще свежие.

— Так на картине персики были, а курага — из абрикоса, — робко заметил Мустангов.

Степан Степаныч мечтательно смотрел на желтоватую жидкость, оперев голову о кулак, и бормотал еле слышно:

— Где ж я тебе персики сейчас возьму? Да и какая разница, чем водку заедать… Эх, как мало нам надо для вдохновения! Только горсть воспоминаний, выпивка и закусь! Остальное за нас сделает фантазия!

Дронский с Петей переглянулись и поняли, что пора делать ноги.

— Степан Степаныч, разрешите откланяться. Нам нужно еще в одно важное место, в другой раз еще раз заедем.

— Да, Федь, валяйте! Не забывайте! Хотя мы все равно завтра увидимся, только в другой обстановке. А сюда заглядывайте! И ты, Петь, заходи! Я еще коллекцию «алкопередвижников» не показал! Куинджи ты вовек не забудешь!

— Спасибо, я и Сезанна не скоро забуду! — с наигранной улыбкой ответил Мустангов и вслед за Дронским торопливо вышел из барной мастерской начальника.

Садясь на «Харлея», Федор сказал:

— Теперь последняя поездка на сегодня! Возможно, самая важная! Обряд посвящения, в лучших традициях «вольных каменщиков», хаха!

* * *

На этот раз они умчались далеко от центра города. Сначала позади остались сталинские дома для особо отличившихся, затем — архитектурные штамповки более поздних эпох. По обеим сторонам дороги сгустились черные силуэты деревьев. Петя плохо знал эти места, но полагал, что они проезжают либо Сокольники, либо Лосиный остров. Неожиданно Дронский остановился прямо здесь, на обочине посреди леса.

— Видишь слева тропинку? Иди по ней минут десять, там увидишь деревянный дом. Внутрь заходи, тебя там ждут. А я здесь подожду.

Мустангов испуганно взглянул на спутника, но возражать не решился и робко зашагал по едва заметной дороге. Действительно, в конце пути он увидел освещенную избушку, непонятно как оказавшуюся посреди московского парка.

Петя зашел внутрь. Обстановка напоминала типичный уклад Бабы-Яги из советских кинофильмов, только на столе стояла галогенная офисная лампа, а вместо печи — электроплита, на которой дымилось что-то зловонное. Еще отличалась сама обитательница избушки — вместо беззубой старухи в потрепанном платке на него смотрела худенькая молодая девушка. Мустангов вспомнил, что именно она пробегала утром по коридору Минперпро с толстой папкой и ответственным лицом. Однако только теперь Петя увидел, что у девушки яркие зеленые колдовские глаза. Во всем ее нынешнем загадочном облике не было ничего общего с той «мышиной» наружностью, в обличии которой она бегала по коридорам власти.

— Узнали меня? — будто прочтя мысли гостя, зловеще усмехнулась девушка.

Петя растерянно кивнул.

— Хорошо. Подойдите сюда, к плите.

Девушка налила в кружку какой-то жидкости, напоминавшей по виду средство от кашля, и протянула эту химическую дрянь Мустангову.

— Теперь вы должны завершить процедуру посвящения в чиновники среднего звена группы президентских ФОИВов. Для этого необходимо выпить из чаши специальный отвар. Он покажется кисловатым, но придется потерпеть.

Мустангов отхлебнул и тут же поперхнулся.

— Ох, ну и гадость. Будто простуду лечу.

— Вы правы, простуда и скука лечатся в нашем случае схожими лекарствами. Допили? Вот и отлично! Это было необходимо — чтобы завтра вы помнили только то, что нужно помнить.

— А что же я должен забыть?

— То, как вы узнали про нас, наш особый мир. Вы будете помнить, что принадлежите к нему, будете жить с нами полной жизнью с девяти до полуночи. Но вы никого не сможете посвятить в нашу тайну — мое лекарство дает блокировку этой возможности. Это делается специально, чтобы вы не смогли включить в наши ряды никого лишнего. Того, кто недостоин иметь такие же права и возможности. У чиновников своя тусовка — крутая, но закрытая. Как только вам можно будет доверять, сможете вербовать новых членов — подобно тому, что проделал с вами сегодня Федор. А после нашей встречи все лишнее вы забудете, включая эту встречу со мной. Все поняли?

— Да, только один вопрос. А кто же вы все-таки такая? Завтра я о вас уже не вспомню, поэтому могли бы приоткрыть тайну хотя бы на оставшиеся пару часов?

— Могу. Хранительница государственного равновесия. Вернее, это не только я, а и все те, кто варил отвар до меня. Не я первая, не я последняя. Тела меняются, а душа все та же… Ну, вам пора.. А то холодно, Федор заждался…

Была уже глубокая ночь, когда усталый Мустангов ввалился в квартиру. Жена еще не ложилась, а терпеливо ждала засидевшегося где-то мужа с приготовленным на всякий случай ужином.

— Привет, щекастик! Где так задержался? Даже на смски не отвечал, неужели столько работы?

— Да, пришлось входить в курс дела, — уклончиво ответил Петя, раздеваясь в прихожей. — Были непонятные нюансы.

— Утютю! Давно не видела тебя таким серьезным, бурундучок! Ужин на столе, подкрепись!

— Скажи, Тамара. — неожиданно спросил Петя, доедая печеночную котлету. — А если б я надел серый сюртук и треуголку, я походил бы на Наполеона?

— Ох, даже и не знаю. Он жестокий был, а ты у меня добрый и покладистый. Зачем тебе треуголка, бокренок?

— Опять ты за свои прозвища! А я, может, серьезно интересуюсь! Представь, если б я стоял посреди плота и волевым взором оглядывал берега, а река уносила бы меня вперед, к новым победам и впечатлениям?

— Да, наверно выглядел бы… непривычно. А реку ты какую имеешь в виду?

— Да хоть бы и нашу, столичную. Будто бы снова, спустя двести лет, великий полководец в Москве оказался…

— Фантазер ты! Лучше трудись в министерстве как следует, наполеоны уже никому не нужны, а ответственные работники всегда в почете! В любые времена, пушистик! — назидательно щелкнула его по носу Тамара и скрылась в ванной комнате.

— Эх, ничего ты не понимаешь, к сожалению! Жаль, в свою тайну посвятить не могу, — подумал Петя, откинулся на спинку стула, сложил замком ладони на затылке и мечтательно закрыл глаза. — Наполеон посреди Москвы-реки! И весь город в его власти! Надо рискнуть! Черт подери, и сколько же внутри нас скрытых желаний и возможностей! Кто бы мог подумать! Непостижимо…