Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым

Павел Владимирович Шалагин

Уставший от однообразного быта программист Руслан случайно сталкивается со старым приятелем, который предлагает ему поехать к общим знакомым. Руслан соглашается, и это путешествие кардинально меняет его взгляды. Всего за один день ему предстоит обнаружить многогранность жизни и полностью переосмыслить прошлое. Руслан заново откроет для себя значения слов «благодарность» и «счастье», после чего перестанет зацикливаться на мелочах. И всё это произойдёт на берегу моря под лучами крымского солнца.

* * *

Шкипер, его родители, Лика и даже ее сын Арчик кормят меня, терпят и заботятся обо мне так, словно я член их семьи. Душевная сердечность прямо-таки выливается из их поступков, сочится из взглядов, целиком и полностью покрывая меня ореолом спокойствия с головы до ног. В их расположении есть нечто большее, гораздо большее, нежели обыкновенная дружба… Правда, я не берусь давать этому отношению (которое с моей стороны абсолютно взаимно) какое-либо точное определение. Порой, по остаточной эгоцентричной привычке персонализируя все происходящие со мной события, я думаю, что в таком вот человеческом взаимодействии должна быть и доля какой-то моей заслуги. Однако тут же пытаюсь избавиться от этого идиотского навязчивого «я» и более не развивать подобных мыслей.

Но вот от нехорошего чувства стыда, зреющего где-то внутри, мне избавиться не так-то легко. Тем более, на фоне этих возвышенных и во всех смыслах приятных взаимоотношений. Ведь мы с Элом хоть все из себя такие Ликины друзья-друзья, но все же не ближайшие родственники. И мне очень хочется отплатить этим людям хоть чем-нибудь — стать для них полезным и, возможно, в чем-то даже незаменимым…

Воодушевившись этой мыслью, я всячески порывался помогать по дому. Начал я с того, что стал мыть за всеми посуду после еды. Но спустя три дня Анна Николавна, внимательно следившая за мной, не выдержала и тактично, но строго заметила, что дело пятнадцати минут не стоит двух с лишним часов адских мучений, чем крайне меня раздосадовала. Тогда через несколько дней в моей голове созрел новый план, который, тем не менее, потерпел столь же сокрушительное фиаско. Очередная предпринятая попытка казаться нужным заключалась в том, что я старательно и с небывалым рвением начистил до блеска самую большую и грязную сковороду металлической губкой. Сковорода оказалась тефлоновой… С тех пор, дабы, видимо, охладить мой пыл к различного рода «помощи», мне торжественно доверяют выносить мусор. В принципе, доложу вам, это меня устраивает.

Но сегодня, к счастью или к сожалению, звезды сложились так, что выдавшийся день даровал мне возможность снова доказать свою небесполезность. Я имею в виду этот самый поход на рынок! В принципе, Лика обычно не берет меня с собой. Она говорит, что я своей наглой мордой, косой саженью в плечах и громадным ростом распугиваю все скидки. И, в общих чертах, я разделяю ее точку зрения — мне за красивые глаза однозначно ничего не светит. Однако ж выбора у нее нет — Эл ещё, а Шкипер уже не в состоянии составить ей компанию. Поэтому я покорно, как бычок на привязи, тащусь следом за ней по этому адскому пеклу.

К тому моменту, когда мы, наконец, попадаем под стеклянный купол рынка, до тошноты заполненный отвратной эклектикой наслаивающихся друг на друга запахов, моя спина и подмышки становятся темны, словно классический «шварцбир». Но Лика порхает между прилавками, как мотылёк — приценивается, принюхивается, всматривается, иногда пробует. Она словно оказалась в своей стихии, прекрасно чувствуя себя среди разлагающихся фруктовых и мясных трупов. И я еле поспеваю за грациозными движениями ее маленького хрупкого те́льца.

В один из моментов увеличения массы переносимого мной груза путем упаковки в сетку десяти килограммов картофеля я всё-таки умудряюсь поймать ее за локоть:

— Слушай, а у тебя не бывает ощущения, что ты заблудилась?

— Нет, я хорошо ориентируюсь на этом рынке — знаю, где что лежит, и у кого что лучше. Я тут не в первый раз, — начинает тараторить она. С ней всегда так — она то зависает, то куда-то торопится, будто ей кажется, что этой жизни недостаточно, и нужно успеть вобрать в себя как можно больше впечатлений, эмоций и информации. Не терпит она пространных размышлений и лирических отступлений. Вот и теперь, не дослушав мою мысль, начинает излагать то, что ей кажется верным. Но я останавливаю её жестом:

— Нет, я не это имею в виду… Я говорю про чувство гармонии и умиротворения. Про чувство дома, понимаешь? Ну, так, будто ты хочешь вернуться домой, но не знаешь где это…

— Не, у меня такого не бывает. Я везде дома!

— А вот у меня такое чувство постоянно… Знаешь, люди приходят в мою жизнь и уходят. Оставляют после себя незаживающие раны или совсем не запоминаются. Но, так или иначе, никто из них не в силах заполнить моей внутренней пустоты…

— Угу, — Лика с прокрутом срывается с низкого старта, и я снова пытаюсь не отстать от нее, на ходу продолжая начатый диалог:

— Так много людей кругом… Я говорю с людьми… Люди много говорят! Неприлично много… Но никто из них не в силах ответить, зачем он живет. И я все чаще склоняюсь к мысли, что мое пребывание тут тоже бессмысленно. Да и сама по себе жизнь становится тусклой и неинтересной, как заезженная пластинка в давно гастролирующем шапито. Существование сводится к пребыванию внутри себя и перевариванию собственных мыслей и эмоций. А желание разбить эти цепи и вырваться, наконец, на свободу, наружу — туда, где мне будет хорошо — это желание с каждым годом, да что там! — с каждой секундой разрастается в геометрической прогрессии, заполняя все мои рецепторы своим слащавым ядом одиночества. Понимаешь?

— Да, — кивает она, останавливаясь настолько резко, что мне требуются недюжие усилия, дабы не впилиться в нее с размаху. — Слушай, как ты думаешь, надо брать абрикосы или вечером у кого-нибудь в саду нарвем?

Абрикосы??? Какие на хрен абрикосы? Я тут толкую ей про свою жизнь, про своё мировоззрение, а она беспокоится о каких-то там абрикосах. Черт возьми, она вообще меня слушала? Или я разговаривал сам с собой?! Как же некрасиво так поступать… Впрочем, чего ещё ожидать от хорошенькой женщины. Она и вопросом-то таким никогда не задавалась.

— Спасибо, Лика, за совет! — бурчу я. — Абрикосы — это супер. Конечно, они важнее меня… Да и с чего это я взял, что ты хоть что-то смыслишь в одиночестве?!

Сказав это, я жалею, что раскрыл рот. Лика медленно поворачивается ко мне, ее глаза расширяются, а лицо в буквальном смысле багровеет, наливаясь кровью.

— Что я понимаю в одиночестве?! Ты, питекантроп с мозгом трехлетнего малыша, что ты ноешь? Ты ходишь, плачешься, скулишь тогда, когда у тебя всё хорошо. Ты и замечать не хочешь того, что в твоей жизни, в сущности, нет ничего, кроме счастья! Вы только посмотрите на него — трагедия вселенского масштаба, Чальд Гарольд угрюмый-томный. Гамлет, блин! Места он своего в жизни найти не может! Подумаешь, эка проблема… Да ты счастливей, чем девяносто процентов людей на этой планете, и вместо того, чтобы радоваться жизни, сравнивая себя с больными и убогими и благодарить Бога за то, что ты здоров и обеспечен, смотришь на оставшиеся десять процентов с завистью и только ропщешь да жалуешься! Да что ты знаешь о боли? О настоящем одиночестве?.. Знаешь, каково это — жить на пенсию по инвалидности или сидеть с ребенком на улице, потому что тебе некуда пойти, как той женщине? Нет?! Знаешь, каково это — быть избитым камнями, как те собаки, которым я помогаю в приюте? Или, может быть, ты знаешь, что это значит — загибаться в от ломки в пустой, совершенно голой квартире, слыша, как в соседней комнате плачет от голода твой ребенок? Знаешь? А? Может, что-нибудь скажешь об этом? Молчишь?! Вот и молчи! А то нашелся — разнесчастный страдалец. Всё ему плохо…

Мне становится стыдно. Я тут же разом вспоминаю Ликину историю — ее проблемы с наркотиками — то, как в одночасье от нее отвернулись все, кого она когда-то звала своими друзьями. Я вспоминаю ее худые бледные руки и большие, пустые глаза, глядящие в пустоту в тот момент, когда я случайно заметил ее, сидящую в скверике. Сколько лет назад это было? А ведь я тогда не подошел, не спросил, как у нее дела, не помог. Я предпочел отвернуться и поскорее пройти мимо — чтобы она меня не заметила. И никто — ни я, ни Эл, никто, кроме, разве что, Шкипера, не представляет, чего ей стоило родить ребенка, выкормить его, и вытащить себя за волосы из тягучего болота наркотической зависимости. Да я даже не в курсе, от кого она родила его и как жила все эти годы — между той встречей и сегодняшним днем. И то, что она не озлобилась на мир, не прокляла его, а, наоборот, с удвоенной энергией, которую никак не ожидаешь встретить в таком с виду нежном и ранимом существе принялась менять жизнь в лучшую сторону, говорит о многом.

Я вижу, как Лика всё ещё тяжело дышит, как играют на ее лице желваки, и, потупив глаза, говорю примирительным тоном:

— Я с удовольствием нарву тебе абрикосов у соседей через квартал от нас, где злобный пес на цепи. Помнишь, мы мимо них всегда ходим и облизываемся?.. Они, похоже, никогда абрикосы не собирают… Сегодня и нарву!

Лика прыскает хохотом. Ее звонкий смех разносится, как стая голубей, поднимаясь к куполообразному своду рынка.

— Ну что смешного? — на этот раз уже я делаю вид, что дуюсь на нее, но, на самом деле, у меня словно гора с плеч падает, и на душе становится невообразимо легко.

— Ахахах, ты, когда извиняешься… Хахахаха… Становишься похож на слоника из этого мультфильма… Ахаха… Ну, ты помнишь… Хахаха, не могу…

— Да ну тебя, — машу я на нее рукой.

Внезапно она смолкает. И следующие её слова отдают максимальной серьёзностью:

— Не надо к ним лазать. Тебя там собака сожрёт! Она у них, ты не представляешь, до чего злющая… — помолчав, она добавляет. — А вот с тараканами своими тебе разбираться надо. И всерьез.

— Ну и что же мне делать?

— Не знаю… — она пожимает плечами. — Полкило абрикосов, будьте добры…

Я вздыхаю. Чёрт побери, жизнь кажется такой лёгкой, когда на нее смотришь со стороны. В принципе, набор у всех одинаковый: работа, семья, дом, хобби, отпуск… Казалось бы, бери с кого-нибудь пример и лепи свою жизнь по чужому лекалу. Делай то, что этот человек делал, чтобы стать тем, кем он стал, и всё у тебя будет классно: и машина дорогая, и работа престижная, и квартира хорошо обставленная, и жена красивая-умная, и дети золотые, и слава, и почет, и всеобщее обожание и уважение… Важно ведь что — пример стоящий перед глазами иметь!

Но, видно, не всё так просто, не то бы все вокруг так поступали. То ли люди не хотят своими секретами счастья делиться, то ли перенять чужой опыт куда сложнее, чем кажется. Вот и приходится свое счастье по собственному уникальному проекту строить — медленно, по кирпичику. Да глядеть, чтоб дождик его не размочил, да ветерок не сдул…

— Вкусные персики. Будешь?.. — Лика сует мне в рот кусочек фрукта. — Знаешь… А я бы совсем на твоем месте не парилась. Жила бы там, где живу — в городе, в котором ничего не происходит и, слава Богу, никогда не произойдет. Вот только бы бросила твою тупую, монотонную и обезличивающую работу, от которой можно набраться больше нервного беспокойства да прочей душевной нестабильности, нежели денег. Послала бы нахер их тошнотворный корпоративный стиль и всевозможные ублюдочные правила, и пускай всё летит куда подальше… Продай свой дорогой телефон — он тебе ни к чему, это всё понты; выброси к чёртовой бабушке одежду, которую ты не носил больше года — она тебе уже никогда не понадобится; забудь, ради Бога, забудь всё, что с тобой было; и айда в царствие вечно сырой серой промозглости… Ты, кстати, никогда не курил дурь?

— Нет. Меня это как-то не притягивало…

— А вот попробуй! И сразу, тут же, смени имидж и место работы! Ты ж вроде что-то писал… Да не, не программы, а заметки там какие-то… Ну, вот и валяй — мальчиком на побегушках в какой-нибудь заштатный копеечный журнал для нищих. Купишь себе китайские кроссовки за три копейки, джинсики на распродаже, фуфайку едкого цвета в сэконд-хэнде… И непременно, непременно чёрное пальто. Длинное! Станешь загадочным, как Джеймс Бонд… Ездить, значит, будешь обязательно на трамвае — где ранним утром станешь похмеляться «Чёрным парусом» из горла… А вечерами, вернувшись в редакцию и пропустив стопку-другую чая, ты будешь трахать в сортире толстомясую Любку из бухгалтерии… Ну… Как картина?

— Гадостно, — морщусь я.

— Да ну, брось ты. Вроде, так… очень живенько… Ну, давай ещё пару штришков для полноты… Ты щаз где живешь? С мамой?! В жопу родителей, ты уже взрослый мальчик! Сними себе комнату в классической коммуналке в центре — так, чтобы потолок высотой за три метра и непременно с подтеками, а лучше даже с плесенью; чтобы из соседей — бабушка, ходящая под себя, пропитая в ноль тётка-алкашка и ее сожитель, избивающий ее каждую ночь часа в три, а также малолетняя ширяющаяся дура в неполные двадцать годков; да, чтобы ещё обязательно горячей воды там не было, и в сортир с ведром ходить, чтоб за собой смывать… Ты вначале будешь кривить нос от вони, а потом привыкнешь, затем дашь пару раз в морду сожителю и подружишься с девочкой, которую после, как-то даже неожиданно для самого себя, трахнешь. И вы вдвоем будете холодными мерзкими февральскими утрами дрожать под тонким, насквозь влажным, стеганым одеялом. Она — от ломки, а ты — от въевшегося в кости ледяного озноба бессилия. Ты и сам не заметишь, как влюбишься в нее и будешь ждать ночами у входа в парадную, а она за новую дозу будет где-нибудь на частной квартире в спальном районе давать в жопу дилеру. И ты ничего с этим не сможешь поделать… Ты будешь беситься, запирать ее, устраивать сцены, а потом вы будете мириться, заниматься безудержным сексом по пять раз подряд, лежа голыми на столетнем дубовом паркете, по которому ходило бесчисленное множество ног, носящих тела тех, у кого когда-то тоже были свои желания, мечты, мысли, а теперь они все преспокойно спят в могилах… И девочка, вроде как, будет тебе благодарна — ты будешь постить ваши фотки в инстаграм и рисовать углем ее длинные пальцы… Не умеешь рисовать? Да ты вообще хоть что-нибудь умеешь, одноклеточное?.. Имбециииил… Ладно, хрен с тобой, не будешь рисовать. Будешь таскать ее на своих плечах по центральному проспекту, и вы оба будете отражаться блеклыми тенями в мрачных лужах. А над вашими головами будет висеть неподвижное и безразличное ко всему земному, грязное, заблеванное, истоптанное небо. И мысли ваши будут наполняться протяжным воем голодного, затравленного и бесконечно одинокого волка…

Лика замолкает. Я тоже не в силах вымолвить хоть слово. Так мы и стоим посреди алычи, клубники, черешни и персиков — фруктов всех красок и мастей, посреди самого торжества жизни, объятые непонятой и необъяснимой хандрой…

Наконец, я прихожу в себя от этой жуткой дремы наяву:

— А что будет дальше?

— А?.. — Лика вздрагивает, услышав мой голос. Словно мы не на рынке, и нас вовсе не окружает толпа снующих туда-сюда людей. Она удивленно смотрит кругом, будто за секунду до этого сидела в пустыне совсем одна, а теперь вдруг очутилась посреди незнакомого ей места, и внезапный чужой мужской голос, выдернувший ее оттуда, является голосом самой преисподней.

— Лик, с тобой всё хорошо? — я ставлю сумки и кладу ей руку на плечо. Она смотрит мне в глаза, и я ощущаю какой-то запредельный холод. Мне становится страшно и вовсе не хочется опускаться туда, но что-то в ней манит и манит, словно мифическая русалка волшебным голосом зовет меня за собой.

— Да, хорошо… — она отводит взгляд. — Ты спрашиваешь, что будет дальше?.. Дальше всё будет так: одним утром ты проснешься, а ее рядом нет. Ты будешь ждать ее час, два, потом потихоньку пройдет день, следом за ним ещё один, потом неделя. Ты бросишься ее искать — по общим знакомым… хотя, откуда у вас знакомые? Ну да черт с ним… По моргам, ментовским, по больницам… Ты не сможешь найти себе места, будешь рыдать навзрыд и молиться всем богам на свете, лишь бы те вернули ее. Но боги глухи… Ты так никогда и не узнаешь, что случилось с твоей юной вечной любовью. Может быть, она уехала к маме на юг, как давно планировала и как часто рассказывала тебе, хотя ты не верил в существование подобной мамы, наивно полагая, что все это наркотические фантазии воспаленного разума… А, может быть, она загнулась от передоза, и ее труп был выброшен в лесу на трассе, по которой со скоростью журавлиного клина летят длинные, как жизнь, фуры, груженые всяческим дерьмом, которое раньше было для тебя так важно, и до которого тебе теперь не будет никакого дела…

Снова в воздухе зависает неловкое молчание. Я чувствую, что надо как-то разрядить обстановку, но мне попросту не найти нужных слов.

— Вот такая вот история, — печально произносит она.

— Да уж… Очень оптимистично, — соглашаюсь я. — Жизнерадостно и жизнеутвердительно. После такого хочется петь, плясать и улыбаться.

— Не юродствуй!.. Это проза жизни — не больше…

— Угу. Помогла ты мне своей прозой. Так помогла… Ничего не скажешь…

— Нет, а ты чего хотел? — удивляется она. — Чтоб я за тебя решила, как тебе жить нужно? Нет уж, фиг тебе! Это — твоя жизнь, вот ты с ней сам и разбирайся. Никто не решит за тебя, как ее прожить. Никто не скажет, что вот в этот момент ты должен быть счастлив, а вот в этот скорбеть и плакать… Хватит уже держаться за маменькину юбку!

— А почему нет?! Неужели так сложно сказать, в каком направлении мне стоит двигаться? Что, язык от этого отвалится?

— Нет, Русланчик… Конечно не отвалится… Но, понимаешь… Ну, как бы тебе объяснить…

— Ты постарайся теперь без этой чернухи…

— Для кого чернуха, милый, а для кого и жизнь…

— То есть ты реально желаешь мне такой жизни?

— Ох… Как с тобой сложно…

— А с тобой легко? Вот ты сама стала бы жить такой жизнью?

— Да дело тут не во мне! Даже если бы я на всё сейчас забила, а это невозможно, как ты понимаешь… даже если бы мне резко стало на всё насрать, и я бы захотела так жить — я бы попросту уже не смогла!

— А я, значит, смогу? Ну, спасибо!

— Идиот! Господи, какой же ты идиот!

Неожиданно я всё понимаю. И на меня будто сверху что-то падает и придавливает своей массой к земле. Мне ни вздохнуть, ни пошевелиться, не произнести ни слова.

— Ну, послушай меня, — добавляет она после паузы. — Ты всегда был защищён — словно в панцире. Твоя мама всегда за тебя всё решала. Ты не ведал ни проблем, ни забот… Но так не может длиться вечно. Настала пора вылезать из этой скорлупы, вылупляться, если хочешь… Набивай себе шишки, совершай ошибки, делай что-то не так… Это важно, понимаешь? Нельзя всю жизнь в конуре прожить. Да — там комфортно! Да — тепло и уютно! Но это не жизнь, а какое-то её подобие. Симуляция!

— А с ошибками, выходит — жизнь?..

— Да, черт подери! Да!.. Жизнь — это не скафандр, это выход в открытый космос! Это приключение. И тем цена ее выше, чем больше в ней разных событий. И пускай это будет неправильно в глазах общества, неправильно с точки зрения семьи и прочего… Поступай так, как велит твое сердце, а не как общественная мораль! Важно, чтобы жизнь была насыщенной! Важно, чтобы каждый момент — он был, как последний. Чтобы ты радовался, что дышишь. Каждой секунде радовался, понимаешь?.. А сейчас ты так не можешь… Но ведь ты на это способен. У тебя есть все необходимое… Ты пока свободен, ничем не ограничен и, срань Господня, это же так классно — быть самому себе хозяином! Не смей перекладывать этот кайф на чужие плечи! Бери и делай сам! Делай так, чтобы о любом мало-мальски значимом моменте ты мог написать целую статью! Да что там статью — книгу! И не смей ныть и разбрасываться самым ценным, что у тебя есть — временем. Успеешь спустить всё на ветер, когда на пенсию выйдешь или станешь жить, как я!

Последние слова она произносит с усмешкой.

Я улыбаюсь ей в ответ:

— Спасибо, Лика! Вот ты одна умеешь сказать так, что после этого всё в башке на свои полочки раскладывается. Удивительно, как ты только умудряешься? Наверное, потому что ты дико талантливая и красивая.

— Да-да-да! Говорите мне комплименты, — смеется она.

— С превеликим удовольствием. Вот только у меня будет к тебе ещё одна просьба.

— Какая ещё просьба?.. Руслан, ты задрал меня уже со своими проблемами…

— Не, она маленькая и несущественная…

— Нннну…

— Давай купим здесь ещё сосисок. Или сарделек… Они тут такие необыкновенно нежные и вкусные… Не то что дома — вата с говном! От местных у меня аж ушные мочки щекочет — вот, до чего они хороши.

— Сосиски, говоришь?.. Ххе!.. — и она хитро ухмыляется.

И следом за её ухмылкой улыбаюсь и я. И жизнь тут же снова становится простой и беззаботной, а счастье легко достижимым. И дорога из жёлтого кирпича напрямую ведёт меня к исполнению моих заветных желаний.