Верхом на звезде

Павел Антипов, 2019

Вторая книга Павла Антипова – это крепко сбитый, выдержанный роман, который сочетает необычную художественную рефлексию и минималистическую недосказанность. Оригинальная, полная юмора и ностальгии автобиография, где главным сюжетом является не то, о чем пишет автор, а то, как он это делает. Минск этого романа нестабилен, он мерцает во времени, новостройки рушатся, уступая тому городу, что стоял на их месте, и иногда возникает то, чего никогда не было. В этом просвечивающем, ненадежном Минске живёт компания непутевых молодых людей, которым на краткие мгновения удается жить настоящей жизнью. Содержит нецензурную брань.

9

Мы пили и пели. Еды было немного. Я не то чтобы смирился с ситуацией, но просто растворился в ней. Даже стал подыгрывать на баяне, вроде как караоке. Шурик на гитаре, Вадим — на пианино, Лёха с бубном (инструментов всем хватило), Женька с фотиком — щёлк. В центре комнаты — старый кухонный стол, вместо лавки — отпиленный ярус кровати, несколько расшатанных табуреток и довольно широкий подоконник — тоже можно сидеть. Всё это из-под потолка освещает лампочка, которая включается вкручиванием в патрон. Иногда мы выходим курить на балкон. Как он нас выдерживает?

Пиво кончилось, когда ближайшие магазины уже закрылись, поэтому Андрей и Костя отправились на «Престон». Пока они ходили тёмной улицей князя-анархиста мимо фарфоровой фабрики, инфекционной больницы и обратно, мы долго репетировали торжественный свадебный марш, чтоб грянуть его, как только они переступят порог квартиры. Леха старательно лупил в бубен мимо ритма, но мы на него не обижались — сложно попадать в ритм, когда у тебя нет этого чувства.

Репетицию оборвал звонок в дверь. Мы затихли в ожидании, пока Дуба щёлкнет замком, и начали сразу с той части, где вступают все инструменты: «Та // та // та-ра-рам // та-та-там // та-ра-ра // та-ра-рааа-рам», в комнате нагнетается атмосфера ЗАГСа, Женька озаряет наши лица фотовспышкой цифровика, и тут мы вдруг умолкаем перед лицом толстой тётки-регистраторши браков и иных гражданских состояний, которая протиснулась в дверной проём и строгим голосом вопрошает, готовы ли мы быть вместе и в горе, и в радости:

— Дадите вы мне поспать наконец или нет?! — возмущается соседка, которую довольно сложно опознать без красного берета.

Все растерянно смотрят на меня, я собираю остаток трезвости в кулак и иду извиняться и обещать, что мы больше так не будем.

Когда через пару минут в дверь позвонили вновь, мы не стали собирать наш оркестр. На этот раз дверь открыл Лёха, но ни Кости, ни Андрея не увидел. Он поздоровался с моим отцом и пропустил его в квартиру, тот зашёл к нам в комнату.

Судя по некоторым признакам, то ли пошатыванию, то ли особенной растрёпанности его одежды, я понял, что он пьян ещё больше нашего.

— Привет, Павлик, — сказал папа.

— Тебя тут только не хватало, — с вызовом сказал я. — Зачем пришёл?

— Как это зачем? Домой… О, Кузин баян, — оживился папа. — А где мама, где Коля? Я ему шоколадку купил. Вот, сейчас, — стал рыться в карманах.

— Уехали.

— Куда?

— Далеко. Тебе-то что?

— Да, что мне-то. Стыдно и гадко, — папа сел на табуретку, которая под ним хрустнула и развалилась.

Лёха с Дубой подбежали его поднять. Я был не очень-то рад, что все видят моего папу в таком состоянии. Думаю, Шурик тоже. Это он говорит:

— Слушай, пап, почему ты именно сегодня пришёл? Не мог другого дня выбрать? Ты посмотри, что у нас теперь, тут же лечь негде. Ехал бы ты на дачу!

— Ага, поеду сейчас на дачу, посплю ночь на остановке, как раз до первого автобуса. Ну и дети у меня. Вот спасибо.

— Ну что у тебя, друзей, что ли, нету? С кем ты пил сейчас? — это уже я.

— А вот с ним, — папа показал на баян.

— С Кузей, что ли? Так вот и иди к нему, пересиди до утра.

— Опять, что ли, в бытовку?

— В какую бытовку?

Папа рассказал, что скульптор Кузя (он правда был скульптором) реставрирует сейчас обелиск на площади Победы. Обелиск я помню с детства, рядом с ним находился мой первый детский сад. Громко сказано — сад, это было помещение с детскими кроватями на первом этаже сталинки, двор которой заканчивался забором троллейбусного депо. Сад я ненавидел (меня там били скакалкой), заодно на долгие годы возненавидел район площади Победы. Единственное, что заставляло меня с ним мириться, — это почётный караул из пионеров. Я любил смотреть, как они идут к Вечному огню своим странным шагом и не обращают ни на кого внимания, типа это нормально — идти вот так по центру города. Потом для меня нашлось место в саду ближе к дому, потом пионеры исчезли, потом перекрыли газ в Вечном огне.

Однако папа говорил, что газ скоро дадут, и, чтоб было торжественно, обелиск надо немного подновить, чем и занимался Кузя. Во дворе дома «Подвиг народа» поставили бытовки для рабочих, в одной из них папа с Кузей провели сегодняшний вечер.

— Может, и ночь там проведёте, — предложил я. — Здесь-то всё равно спать негде.

Папа осмотрел мутным взглядом своё ветхое жилище, нас — молодых и здоровых, махнул рукой, сказав: «Ладно!», и вышел, столкнувшись в дверях с Костей и Андреем, у которых в пакетах позвякивало известно что.

Восстанавливать дальнейшие подробности и их очерёдность я не берусь: во-первых, столько лет прошло, ну а во-вторых, моя нетрезвая память сохранила только отдельные вспышки Женькиного фотоаппарата.

Конец ознакомительного фрагмента.