Странные приключения Ионы Шекета. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 9

Павел Амнуэль

Роман в новеллах – об известном космопроходимце Ионе Шекете, участнике фантастических приключений. Шекет учился в Оккультном университете, работал космоастрологом, был экспертом в Институте безумных изобретений, космическим разведчиком, а на старости лет стал писателем, автором «реалистических» произведений, сюжеты которых странным образом перекликались в сюжетами классической литературы.

Странные приключения Ионы Шекета

^{Часть первая. МЕМУАРЫ ИОНЫ ШЕКЕТА}

ПОСОЛ НА ДАН-7

После того, как государства планеты объединились и возникли Соединенные Штаты Земли, я решил, что могу исполнить свою юношескую мечту и отправиться послом в какую-нибудь тихую столицу. Не из самых известных, конечно, не в Аресиду, что на Марсе, и даже не в Нагар, что на Ганимеде, спутнике Юпитера. Я не так самоуверен, как об этом рассказывают, с меня достаточно и такой, к примеру, планетки, как Дан-7, что расположена, если вы помните, в самом истоке четвертого галактического рукава, к западу от Большого угольного мешка, огромной темной пылевой туманности.

Послов, как известно, назначает подкомиссия по внешнесолнечным делам. Парламент Соединенных Штатов Земли — это настоящий город в городе, здание его размером с половину Иерусалима висит на высоте около трех километров над тем местом, которое когда-то называли Старым городом. Когда я подлетел на своей авиетке к главному входу, там летали кругами активисты движения «Свободу диаспоре Нептуна!» и не подпускали к воротам даже ракетоноситель начальника Генерального штаба. Мне пришлось загнать свой транспорт на платную стоянку (семьдесят монет в час!) и добираться до входа на крыльях, а это в моем уже немолодом возрасте, сами понимаете, занятие не из приятных.

Главный подъезд расположен в днище здания, и посетителю приходится подниматься будто в небесную канцелярию. Это сделано умышленно, чтобы показать каждому, что войти в здание парламента — все равно что подняться на горную вершину. Депутатский же вход расположен на крыше, и парламентариям приходится опускаться в зал заседаний пешком, что, по той же идее архитектора, должно убавить у наших избранников свойственной им спеси. Не знаю. Я бы предпочел войти, как делаю это в своем доме, — через боковое окно.

Вокруг ворот вилась над головой написанная на галактическом интерлинге надпись: «Добро пожаловать в парламент Соединенных Штатов Земли!». Я пожаловал и очутился в холле, посреди которого возвышался робот системы «Пожар», просвечивавший каждого входившего гамма-лучами высокого диапазона. Не люблю, когда меня просвечивают, у меня сразу начинает ныть печень, которую в прошлом году заменили на синтетическую по случаю застарелого цирроза.

— Эй, — сказал я роботу, — убери камеру. Нет при мне никакого оружия.

Робот дернул квадратной челюстью и сказал голосом телевизионного актера Дана Маркиша:

— А лазерная игла в правом кармане?

— Не в счет, — заявил я. — Это не оружие, это детская игрушка. Убивает мух.

— Придется сдать, — пропел робот. — В парламенте мух нет с две тысячи шестьдесят пятого года.

Лазер выпал из моего кармана и уплыл под потолок, влекомый магнитными захватами. В голове у меня на мгновение помутилось — так бывает всегда, когда я попадаю в сильное магнитное поле, это реакция на то, что в мой череп после аварии на шоссе Иерусалим-Дамаск вживили металлическую защелку.

Решив не связываться с тупым созданием, я последовал дальше, но путь мне преградила девушка с восточными чертами лица. Рост девушки достигал по меньшей мере трех метров, и это создавало некие неудобства в общении. Конечно, передо мной была всего лишь голограмма, но все же и голографические изображения секретарш надо бы приводить в соответствие с реальными возможностями посетителей и не вызывать у них (в данном случае — у меня) ощущение легкой мужской неполноценности.

— По какому вопросу? — улыбаясь, спросила девушка.

— Намерен просить разрешения отправиться послом на какую-нибудь дальнюю планету, — объяснил я. — Могу на Дан-7, могу на звезду Барнарда. Готов служить Соединенным Штатам Земли в любой точке Вселенной.

— Очень приятно, — сказала секретарша. — Пройдите в комнату один дробь сто десять, заполните анкету и отправляйтесь домой. Вас вызовут.

— Когда? — немедленно спросил я, поскольку в любом вопросе люблю ясность.

— Ответ получите в течение трех лет, — сказала девушка.

— Три года? — я не поверил своим ушам. Конечно, мне хорошо была известна медлительность нашей бюрократии. В прошлом году, когда мне понадобилось поменять двигатель в основании дома, где я жил в то время, муниципалитету потребовалось для этого две недели, и все это время я был лишен возможности по утрам подниматься в воздух, чтобы насладиться ароматами промышленных предприятий Димоны. Но три года…

— В течение трех лет, — повторила секретарша. — Это стандартная процедура для утверждения послов, — добавила она, потому что, должно быть, датчики, вживленные в мой затылок, показали сильнейшую степень возбуждения.

Я прошел сквозь голограмму — у меня не было ни сил, ни желания спорить с существом, которое, ясное дело, не понимало, с кем разговаривает. Девушка что-то проговорила над моей головой, но я уже не обращал на нее внимания. Я понимал, конечно, что секретарша, на честь которой я столь грубо покусился, немедленно вызовет охрану, и потому свернул в первый же коридор направо, включил личный рассеиватель сознания и присел на большую деревянную скамью.

Полминуты спустя мимо пробежали пять роботов из охраны здания — существа, совершенно неподкупные по причине полного отсутствия мозгов. Они, естественно, посмотрели в мою сторону, но рассеиватель работал в штатном режиме, и внимание роботов немедленно рассеялось и переключилось друг на друга. Я не стал следить за развитием событий в холле, где роботы принялись лупить друг друга, и быстрым шагом прошел к главным лифтам. Мне предстояло подняться на депутатский этаж, план которого я изучил, пользуясь данными компьютерной сети. Вместе со мной в кабину вошел высокий седовласый господин, одетый по моде прошлого сезона — в домашние трусы и длинную рубашку с короткими рукавами. Я никогда не гнался за модой, и на мне был, естественно, обычный костюм. Голова у меня сегодня была не в порядке, иначе я бы, конечно, сразу узнал депутата от Народной партии Ниссима Кореша.

— Какая встреча! — воскликнул депутат. — Давно не виделись!

— А когда это мы с вами вообще виделись? — довольно невежливо сказал я.

— Ну как же! Ведь вы голосовали за наш список в прошлом году!

— В прошлом году, — объяснил я, — я находился в командировке на Агропагге, третьей планете в системе Ахернара. А за Народную партию не голосовал отродясь. Моя партия — Возрождение, чтоб вы знали, господин депутат Кореш!

— Возрождение! — Кореш поморщился. — Неужели вы согласны с их программой? Неужели вы полагаете, что Соединенные Штаты Земли должны идти на уступки каким-то проционоамериканцам и отдавать им ни за что ни про что территорию Сириуса-2 и Капонуса-3 в придачу?

— Придется, — злорадно ответил я. — Эти территории достались нам в результате военных действий, вы не согласны?

— Согласен, — наклонил голову депутат. — Но когда это Земля отдавала то, что захватила ее доблестная армия?

— Не будем спорить, — примирительно сказал я. — Лучше подскажите мне, в каком кабинете я могу получить назначение на должность посла. Желательно — не в пределах Солнечной системы. Лучше всего — на Дан-7.

— Вы доброволец? — депутат посмотрел на меня оценивающим взглядом. — Как вас зовут?

— Мое имя Иона Шекет, — представился я. — В прошлом патрульный времени, космический путешественник… Впрочем, я много чем занимался, и если вы обо мне не слышали, это не делает вам чести, господин парламентарий. Теперь я на пенсии, но хочу еще послужить…

— Так вы тот самый Иона! — вырвалось у депутата. Узнал-таки! Я довольно улыбнулся. — Никогда бы не подумал, что такой герой окажется в рядах наших политических противников!

— Напротив, это мне непонятно, как здравомыслящий депутат может выступать за политику, ведущую к новой войне!

— О ваших подвигах я наслышан, — продолжал Кореш, не обращая внимания на мои слова. — Послушайте, я добьюсь для вас назначения, которого вы хотите, а вы взамен расскажите мне о ваших приключениях, хорошо? У меня есть час до начала заседаний. Пойдем в кафе. Напитки за мой счет.

Я недоуменно пожал плечами. Ничего в моих подвигах интересного не было — так мне всегда казалось. Но если Кореш действительно поможет мне добиться вожделенной должности…

— Пойдемте, — согласился я.

Дверь лифта открылась, и мы вышли на депутатский этаж. Кафе располагалось на открытой веранде на высоте трех километров над землей — потрясающий вид, скажу я вам, если вы еще не посетили это злачное место, где депутаты от всех партий обсуждают свои проблемы и продают голоса.

Мы сели в кресла, Кореш заказал напитки, а я задумался, выбирая, с какого из моих многочисленных приключений начать свой рассказ. Появление официанта с подносом, на котором стояли запотевшие сосуды с лунной кокой, заставило меня вспомнить удивительную историю, приключившуюся в давние годы моей юности.

— Не рекомендую, — сказал я. — Ни в коем случае!

УНИЧТОЖИТЬ ГРИДАНИЮ!

— Вы полагаете, это некачественный напиток? — тревожно спросил депутат Кореш, когда робот-официант поставил перед нами на столик две запотевшие бутылки. — Я должен немедленно связаться с комиссией по правам потребителя!

— Успокойтесь, господин депутат, — улыбнулся я. — Вы меня не поняли. Во-первых, лунная кока — высшего качества. Во-вторых, вы не можете жаловаться в комиссию по правам потребителя, поскольку мы с вами потребителями еще не стали, ибо не потребили ни глотка. И не потребим, я вам это гарантирую. Официант! — крикнул я. — Унесите эту гадость! Что мы заказывали, а?

У робота оказался гнусный голос джазовой певицы Беатрис Маркус — такой же высокий и фальшивый:

— Вы… заказывать… кока-кола…

— Он еще и не заряжен, — сказал я с отвращением. — У вас в буфете просто отвратительное обслуживание.

— Такая традиция, — безнадежно вставил депутат.

— Послушай, любезный, — обратился я к роботу. — Мы заказывали кока-колу, напиток богов. А вовсе не лунную коку, которую ты нам притащил. Забирай обратно и неси то, что заказано.

— Слушаться, — прогнусавил робот и ретировался, унося бутылки.

— Если лунная кока хороша, — брюзгливо сказал депутат Кореш, — почему бы нам ее не выпить? Теперь нам придется ждать еще полчаса, не меньше!

— Ох, — вздохнул я, — просто с этой торговой маркой у меня связана очень неприятная история…

— Расскажите, прошу вас, — сказал депутат, сложив руки на животе.

— Меня и вас еще не было на свете, когда американцы пустили на Луне завод по производству прохладительных напитков, — начал я. — Оказывается, на глубине километра под станцией «Клинтон» (Клинтон, господин депутат, был американским президентом в конце прошлого века) нашли ископаемую жидкость — нечто среднее между нефтью, водой и раствором мышьяка в аммиаке. И ученым удалось доказать, что после трех последовательных ректификаций… Или четырех? Впрочем, это неважно. Коротко говоря, если эту гадость нужным образом переработать, получается замечательный тонизирующий напиток — достаточно одной рюмки, и вы ощущаете такую бодрость, что в течение нескольких суток можете не спать, а в течение месяца — не испытывать жажды, в том числе, кстати, и плотской.

— Ужасно, — пробормотал Кореш, и я не понял, к какому именно из действий лунной коки это замечание относилось.

— Можете себе представить, — продолжал я, — какой популярностью лунная кока пользовалась у некоторых категорий населения Земли. Студенты поглощали этот напиток перед экзаменами, спортсмены — перед соревнованиями, а верблюдам давали по глотку коки перед тем, как отправить в пустыню караван… Разумеется, напиток прошел все медицинские испытания, и продавать его начали лишь после того, как признали совершенно безвредным для здоровья, в том числе и общественного.

Когда я учился в Оккультном университете, о котором расскажу в другой раз, все уже забыли о том, что был когда-то такой напиток. Запасы иссякли, оказавшись не такими большими, как воображалось селенологам, а синтезировать жидкость в лабораториях не удалось — к счастью для человечества. Так что о лунной коке я не имел никакого представления.

Поэтому можете представить себе мое состояние, когда однажды утром, прибыв на Землю на каникулы, я понял, что должен немедленно разрушить Гриданию. Ощущение было таким, что, если я сейчас же не разрушу эту проклятую Гриданию, мне останется лишь наложить на себя руки. К тому же, я не имел ни малейшего представления о том, где эта Гридания находится и чем она мне так досадила. Я не знал даже, страна это или название города. А может, имя женщины?

Так вот, вместо того, чтобы идти на корт, как я всегда делал, готовясь к важным экзаменам, мне пришлось сесть за компьютер (компьютеры в моей юности еще были настольными, вы этого не помните, а меня эти коробки сильно раздражали) и потребовать из Всемирной сети сведения о таинственной Гридании.

— В банке данных сведения отсутствуют, — объявил компьютер после трехминутного поиска по всем закоулкам мирового информатория.

— Поищи в секретных колодцах, — потребовал я и назвал все коды, какие знал к тому времени. А знал я, надо сказать, коды почти всех засекреченных программ — как раз месяц назад я купил пакет «раскалывателя кодов» у знакомого хакера за смехотворную сумму в семьсот монет.

— Сведения отсутствуют, — объявил компьютер еще минут через десять и добавил по собственной инициативе: — Объекта «Гридания» не существует в природе.

И он, вообще говоря, был прав — если во Всемирной сети чего-то не было, значит, этого не было вообще, и не стоило беспокоиться. Но я именно тогда забеспокоился с удвоенной силой. Поставьте себя на мое место: мне позарез нужно было уничтожить именно Гриданию, но у меня не было никакой надежды эту чертову Гриданию отыскать!

Что оставалось делать? В аналогичных случаях средневековые рыцари садились на лошадей, брали в руки меч и отправлялись в путь туда, куда глядели зашоренные лошадиные глаза. Именно так, кстати, и был найден знаменитый Грааль, которого ведь тоже, как известно, не существовало в природе.

Но я жил не в средние века, а в благословенном XXI столетии. На Земле просто не было места ни для какой Гридании. На Луне, кстати, тоже. Бывал я во многих злачных местах Галактики — и там о Гридани никто не слыхивал.

Тогда я отправился к психоаналитику, чтобы он попытался выбить нужные сведения из моего подсознания. Психоаналитик, особенно если он пользуется настройками Шварца-Горянского, — существо непредсказуемое. Никогда не знаешь заранее, какой из методов он использует в сеансе. Мой, к примеру, уложив меня на кушетку, сказал:

— Все ваши беды от того, что в детстве вам не давали соску перед показом телевизионной программы «Гляди, младенец». Сейчас мы это исправим, и все будет в порядке.

Пососав соску и поглядев видеозапись кошмарной передачи, в которой злобные динозавры поглощали бедных детишек, я понял, что Гридания нуждается в уничтожении даже больше, чем мне казалось прежде.

— Не помогло? — удивился врач. — Тогда вам остается только поддаться своему комплексу и впасть в этот порок, который…

Я готов был и поддаться, и впасть, если бы мне сказали — где и каким образом!

Вернувшись домой в состоянии полного душевного расстройства, я включил стену, чтобы посмотреть новости (может, именно сегодня какой-нибудь астронавт открыл неведомую прежде Гриданию на окраине третьего галактического рукава), и услышал:

— Странная фобия охватила сегодня несколько сотен тысяч человек на всех континентах. Молодые люди в возрасте от семнадцати до двадцати шести лет выходят на улицы и требуют, чтобы им немедленно позволили уничтожить нечто, носящее название Гридания. Никто из них, по странному совпадению, не знает ни что такое Гридания, ни то, каким образом они собираются уничтожить это злосчастное образование. Полиция охраняет города от бушующих толп молодежи…

Господи, что я увидел! Мои сверстники бегали по улицам, громили витрины, вопили: «Долой Гриданию!» и размахивали какими-то сосудами. Приглядевшись, я узнал бутылки из-под лунной коки, напитка, который был популярен четверть века назад, а потом исчез, поскольку на Луне закончились его запасы.

Странная ассоциация забрезжила в моем подсознании. Дело в том, что мое подсознание куда более гениально, чем я сам могу себе представить. Нужно слетать на Луну, — понял я, — и покопаться в памяти компьютеров давно законсервированной лунной базы «Клинтон».

Пришлось подчиниться. Ракетой на орбитальную станцию «Герцль», оттуда — к Лунному терминалу… Не буду утомлять вас деталями. В одном из закоулков заброшенной станции я нашел непочатую бутылку лунной коки и приложился за милую душу. Организм требовал, а подсознание не сопротивлялось. Вот тогда-то мне и открылась истина.

Лунная кока имела, оказывается, побочное действие. Побочные действия, как вы знаете, есть у всего на свете. Кофе, к примеру, тонизирует, но еще, к сожалению, и вгоняет в сон. Во всяком случае — меня. Все лекарства проверяют на побочные эффекты, которые способны проявиться даже спустя несколько лет.

Было побочное действие и у лунной коки. Только проявлялось оно не у того, кто в свое время употреблял этот напиток. Нет, эффект передавался по наследству — я получил его от моей матери, которая в свое время глушила лунную коку литрами, когда занималась археологическими раскопками под Антарктидой. Лунная кока каким-то странным образом изменяла один-единственный ген, и, когда ребенок, заполучивший этот ген в наследство, достигал определенного возраста — в моем случае это было двадцать шесть лет, — проклятый механизм вдруг включался, как лампочка после нажатия на кнопку, и требовал уничтожить Гриданию. К сожалению, лунная кока не создавала гена, который бы объяснял, что за Гридания имеется в виду. Но, к счастью, действие этого гена прекращалось так же быстро, как начиналось. Выпив из бутылки, я лишь ускорил этот процесс. И заодно позволил моему подсознанию понять, в чем, собственно, заключалась проблема. А те бедные молодые люди, что бушевали на Земле, так и не поняли до конца, что же с ними происходило.

Просто в один прекрасный момент им вдруг стало глубоко плевать на какую-то там Гриданию. Уничтожать ее? Да зачем это нужно? Пусть живет…

Но это было уже после того, как я успешно сдал психотест и стал магистром оккультных наук. Кстати, депутат, вы не знаете, может, есть такая планета — Гридания?

— Нет, — покачал головой Кореш. — Впервые слышу это название.

— Видимо, — сказал я в глубокой задумчивости, — эта страна существовала на Луне в те годы, когда там еще была атмосфера. А в состав лунной коки попали фрагменты генетического кода древних существ.

— И сейчас, — с возмущением воскликнул депутат, — нам в буфете парламента подают напиток, от которого наши дети…

— Нет-нет, — торопливо сказал я. — Это совсем иной напиток. Он только называется лунным! Кажется, его делают из очищенных плодов марсианской браммы. Я-то его пить не могу — сами понимаете по какой причине. А вы можете попробовать.

— Ни за что! — воскликнул депутат. — И коллегам не позволю.

ПРАВО ГОЛОСА

— Послушайте, господин Шекет, — сказал депутат Кореш, когда робот-официант принес, наконец, две запотевшие бутылки настоящей колы и швырнул их на стол, — послушайте, я все-таки не могу поверить, чтобы такой здравомыслящий человек, как вы, не голосовал за нас на прошлых выборах. Согласитесь, что только Народная партия…

— Стоп! — воскликнул я. — Хотите открою вам секрет? Только вам и никому другому. На прошлых выборах я не голосовал вообще.

— Как это? — депутат широко раскрыл глаза и отодвинулся от меня подальше. — Вы нарушили Закон о всеобщем и тайном голосовании от 2067 года, который потому и назван всеобщим, что…

— Да-да, — кивнул я. — Если вы на меня донесете, мне грозят три месяца тюрьмы. Но это действительно так — когда до выборов оставалась неделя, я покинул Землю и ни разу в течение последующего месяца не опускал свой корабль ни на одной территории, относящейся к юрисдикции Соединенных Штатов Земли.

— Но почему? — изумленно воскликнул потрясенный депутат Кореш. — Ведь святой долг каждого человека…

— Знаю, знаю! Но, видите ли, дорогой господин Кореш, незадолго до выборов я вернулся с Архиппы, там и произошло то, из-за чего у меня на долгий срок возникла своеобразная выборофобия.

— Расскажите! — воскликнул депутат. — Непременно расскажите, иначе я действительно донесу на вас в избирательную комиссию. Подумать только: сам Иона Шекет входит в число тех восемнадцати человек, которые не явились на избирательные участки без уважительной причины! Вы испортили всю статистику! Ваш голос мог склонить чашу весов!.. На фоне совершенно равных шансов, которые имели… А вы позволили себе…

Депутат захлебывался от возмущения, и я его, надо сказать, понимал: на прошлых выборах Возрождение получило 1 миллиард 534 миллиона 392 тысячи и 927 голосов, а Народная партия — на один голос меньше, из-за чего депутат Кореш и сидел сегодня на скамье оппозиции. Действительно, если бы я изволил явиться и опустить в урну нужный бюллетень, счет стал бы равным, и тогда исход выборов решила бы серия пенальти… э-э… то есть, я имею в виду, серия телефонных опросов миллиона случайно выбранных респондентов.

Но что было, то было. Не мог же я прийти к урне после того, что пережил на Архиппе!

Архиппа — это небольшая землеподобная планета в системе Беты Орла. Попал я туда совершенно случайно: возвращался на Землю после успешной атаки на форпост в системе Альтаира, по дороге шальной метеор пробил насквозь переборку в моей каюте (куда только смотрел в это время корабельный локатор?) и впился мне в ногу. Подумать только: пройти без царапины Альтаирский ад и получить дырку в ноге, лежа в собственной постели!

Но, как бы то ни было, требовалось срочное хирургическое вмешательство, поскольку, как показал анализ, метеор содержал вирусы неземного происхождения, и мне грозила смерть в течение неопределенного срока — от двух часов до восьмидесяти лет. Вот меня и высадили на Архиппе, поскольку планета находилась по пути, и там имелось нужное хирургическое оборудование.

Как меня лечили — это особая история, и я ее расскажу в другой раз, тем более, что хирурги, пользовавшие меня, еще живы, и я не хочу наносить урон их репутации. Однако, избавившись от злосчастного метеора, я застрял на Архиппе, поскольку следующий корабль в направлении Земли должен был пройти не раньше чем через четыре месяца. Собственно, я был не против. Архиппа — очень приятная планета: мягкий климат, примерно как на Земле в районе Сахары, температура почти не поднимается выше шестидесяти по Цельсию, и жители приятные, внешностью напоминают очень крупную жабу с зубами, которые подошли бы скорее саблезубому тигру. Единственный их недостаток — от жителей Архиппы ничего невозможно скрыть, поскольку они телепаты от рождения.

Можете себе представить, каково мне приходилось! Просыпаешься поутру, мысли со сна еще не контролируешь, и соображаешь себе: «Куда, черт побери, запропастилось мое полотенце? Неужели коридорный опять спер, чтобы вытирать им свою зеленую лысину?». И тут же открывается дверь, вваливается донельзя возмущенный коридорный и с порога заявляет, что он не клептоман, я возвожу на него гнусную напраслину, и если я немедленно не возьму свои мысли обратно, он откажется чистить мои башмаки, пусть даже это и грозит ему увольнением.

Попробуйте объяснить, что человек не в состоянии взять обратно свои мысли! Каждый архиппец умеет это делать с рождения, он попросту излучает контрмысль, которая настигает ранее излученную мысль и аннигилирует с ней, а вы воспринимаете это как мысленное шипение, и вам начинает казаться, что собеседник не мыслил вовсе. Очень удобно, я бы рекомендовал перенять архиппский опыт на Земле, но боюсь, это физически невозможно.

Через месяц после прибытия на Архиппу я, забыв уже о ране в ноге, носился по городам и весям, знакомился с аборигенами и природой, и главное, что меня заботило — необходимость думать только о том, что не могло досадить моим новым знакомым. Я предпочитал не думать вообще и все время напевал про себя знаменитую арию из оперы «Монстр Каспаны» Арика Буха. Помните? «Не думай ни о чем, и все пойдет прекрасно». По-моему, мои знакомые архипцы решили, в конце концов, что я умственно недоразвит — ведь они постоянно излучали в пространство массу нужных и важных мыслей, и я никак не мог убедить моих друзей, что не воспринимаю ни одной из них.

К трагической гибели меня едва не привела вторая статья Конституции Архиппы, которая гласила: «Правом выборного голоса обладает каждый, способный излучать мысль, доступную для анализа Центральным воспринимателем Архиппы». Для сведения: архиппцы не видят разницы между такими понятиями, как «право» и «обязанность». Если имеешь на что-то право, так и пользуешься им, иначе зачем тебе это право иметь? Согласитесь, железная логика.

Так вот, очередные выборы во Всепланетный сенат должны были состояться в шестое воскресенье третьего круга восьмого цикла одиннадцатого… э-э… короче говоря, через два с половиной месяца после моего прибытия на Архиппу. И поскольку я имел право, а равно и обязанность, то уклониться от участия в выборах я мог только в одном случае: исчезнув с экрана Центрального воспринимателя. Для этого существовала единственная возможность: разрушить Восприниматель до основанья, а затем…

На это я пойти не мог — по сугубо гуманным соображениям.

— Послушайте, — подумал я, глядя на своего нового друга Уркамбитореля Шестого, отличавшегося от Седьмого номера лишь длиной второго сверху коренного зуба, — послушайте, как же я буду голосовать, если не знаком ни с вашими партиями, ни с кандидатами, ни с их программами?

Для того, чтобы беседовать со мной, бедняге Шестому приходилось пользоваться голосовыми связками, что было для архиппцев очень непривычно — они издавали слышимые звуки лишь при общении с животным миром: распугивали местных тигров, к примеру, или успокаивали взбесившихся коров, не желавших, чтобы их доили.

— У нас нет партий, — вымученным рыком сказал Шестой Уркамбиторель, — а с программой кандидата тебя ознакомит Центральный избирательный излучатель. Он обладает такой мощностью передачи мыслей, что, полагаю, пробьет даже твой твердый череп.

Шестой был, как всегда, прав. Минуту спустя я услышал копошение в мыслях, а потом подумал (я никогда не умел отличать свою мысль от чужой): «Депутат избирается один раз в пять лет и на этот срок полностью лишается собственного сознания, подчиняясь коллективному мыслеизлучению избравших его индивидуумов. Депутат поступает так, как требует усредненная мысль его избирателей: вносит нужные избирателям законопроекты, голосует так, как требует усредненная избирательская мысль, и поэтому избранный депутат ни при каких обстоятельствах не может не оправдать оказанного ему доверия».

«Программа кандидата в депутаты господина Ульхринбратоликса Восемьдесят Седьмого заключается в следующем…» — подумав это, я начал напевать «Не думай ни о чем», а потому до сих пор не знаю, в чем именно эта программа заключалась. В конце концов, я не собирался засиживаться в мыслях депутата Уль-как-его-там до следующих выборов, и мне было плевать на то, как он станет выполнять наказ избирателей. Проголосую, раз того требует закон, а там…

Как я заблуждался!

В день выборов меня разбудил сильный толчок в правую теменную область. Толкали меня не снаружи, а изнутри, и Центральный восприниматель гнусной утробной мыслью потребовал:

— Выразите свою волю, господин Иона Шекет, и проголосуйте за депутата, которым вы желали бы управлять на благо нашей великой Родины.

Риторика показалась мне знакомой, но я и подумать ни о чем толком не успел, как Центральный восприниматель уже выудил с поверхности моего сознания имя господина кандидата Ульхрин… э-э… Восемьдесят Седьмого, и следующей моей (моей ли?) мыслью было: «Благодарю за волеизъявление. Выборы закончены, ваш кандидат получил на семь миллионов триста восемь тысяч и два голоса больше, чем господин Минпросветкульт Девяностый. Благодарю за внимание, подключаю ваше сознание к депутату и поздравляю с началом депутатской деятельности!»

Только тогда я понял, в какой переплет попал. Уль-черт-бы-его-побрал был избран, и теперь я, как и все, кто подал за этого жабоглазого свой голос, должен был руководить поступками, словами, а равно и мыслями депутата, чтобы он выражал в парламенте нашу, только нашу, и ничью, кроме нашей, волю. Для нормального архиппца это никакой сложности не представляло, он попросту загонял мысли о депутатских делах в подсознание и занимался прочими проблемами, время от времени проверяя, не свернул ли депутат с избранного курса и не стал ли думать, например, о том, что Закон о распределении защечных мешков проводить не стоит, поскольку…

Но я-то был такой возможности лишен! Я-то вынужден был находиться в мыслях депутата постоянно, поскольку не мог, в отличие от архиппцев, думать разом десяток мыслей!

Полтора месяца до прибытия звездолета «Петр Малый» стали для меня кошмаром, который я не пожелаю даже злейшему врагу. Я ощущал себя не Ионой Шекетом, а господином депутатом Ульхринбратоликсом, и при этом слышал мысли всех трехсот одиннадцати миллионов своих избирателей. Мысли копошились в моей голове подобно тараканам в грязной тарелке, сливались в одну, главную, в тот самый избирательский наказ, который мне во что бы то ни стало предстояло выполнить и ради которого я, Ульхринбратоликс Восемьдесят Седьмой, на пять лет лишился собственной индивидуальности.

За полтора месяца я добился принятия в первом чтении Закона о защечных мешках, не имея ни малейшего представления о том, что это такое. Коллективная мысль избирателей руководила мной, как жена руководит мужем — мне только казалось, что я сам принимал решения, на самом-то деле мои мысли двигались по той орбите, на которую меня вывело голосование. На третий или четвертый день я вообще забыл о том, что в природе существует какой-то Иона Шекет — моя собственная мысль воспринималась мной лишь как тоненькая струйка в бурном потоке.

Я принялся уже проталкивать Закон о всеобщей расквартиризации, но в это время прибыл «Петр Малый», и все закончилось. Мое расслабленное тело внесли в корабельный лазарет, стены которого были экранированы не только от чужих мыслей, но даже от нейтринного фона Вселенной, способного насквозь пронзить Архиппу, Землю и Юпитер в придачу.

Я ощутил себя собой и сказал:

— Закон о всеобщей расквартиризации нуждается в существенной доработке, поскольку в восьмом пункте сказано, что…

Мне ввели сыворотку гутамина, и я заснул. Разбудили меня уже на Земле. Все, что приключилось на Архиппе, я воспринимал теперь как кошмар. Долгое время мне казалось, что моими мыслями и поступками управляю не я, а мои избиратели. Мне доказывали, что у меня нет никаких избирателей, поскольку я, Иона Шекет, не политик и никогда им не стану. Я соглашался, но стоило мне закрыть глаза, и я опять видел себя на трибуне парламента Архиппы…

«Как хорошо, — думал я, приходя в сознание, — что на Земле избранный депутат понятия не имеет о том, что думают о нем его избиратели! Как хорошо, что, будучи избран, депутат вовсе не обязан подчиняться желаниям избирателей и поступает по собственному разумению, если оно у депутата имеется».

После пребывания на Архиппе никакая сила не могла заставить меня прийти к урне и опустить бюллетень за какую бы то ни было партию. Я физически не мог этого сделать! Мне казалось, что тем самым я отдаю не просто голос, но мысль, и мне опять предстоит растворить свое «я»…

Ни за что!

Теперь вы понимаете, дорогой господин Кореш, почему я не голосовал на прошлых выборах ни за вашу Народную партию, ни за Возрождение, и вообще удрал с Земли на целый месяц, нарушив тем самым Закон о всеобщем и тайном голосовании? Пусть меня посадят в тюрьму, если вы, конечно, донесете о моем проступке! Однажды, кстати, со мной такое уже происходило.

СУД НА ПЛАНЕТЕ БАКБУК

— Ну-ка, ну-ка, — сказал депутат Ниссим Кореш. — Я и не знал, что такой уважаемый человек, как Иона Шекет, сидел в тюрьме!

— Сидел, — подтвердил я, и перед моим мысленным взором предстала планета Бакбук, где я провел десять лучших недель в своей жизни. — Это было замечательное время, господин депутат!

— Удивительно! — воскликнул Кореш. — Вы называете замечательным время, проведенное в тюрьме?

— Почему бы нет? — вздохнул я и потянулся за стаканом колы, выхватив его из железных пальцев официанта. Бедняга остановился, как вкопанный, уставился на свою внезапно опустевшую ладонь, ничего, естественно, не понял, поскольку подобные действия посетителей не были записаны в его стандартной программе, повернулся на одной ноге и направился в кухню за другим стаканом.

Напиток оказался холодным и скользким — таким, как я люблю.

— Было это на планете Бакбук, — начал я свой рассказ, поскольку именно этого ждал от меня депутат Кореш, давно забывший о том, с какой целью явился в парламент. — Прилетел я туда не потому, что мне этого очень хотелось. Дело в том, что на этой планете застрял транспорт с грузом для фирмы, в которой я в то время работал. Вот меня и отправили утрясти формальности, зная, что я способен заговорить и убедить в чем угодно любого чиновника. Любого, но не на планете Бакбук. Видите ли, чиновником там является… э-э… сама планета, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Нет, — честно признался депутат Кореш, — не понимаю.

— Тогда начну с самого начала. Планета Бакбук находится в системе Омикрона Эридана, красного карлика, холодного, как металл в доменной печи. Когда первый звездолет (это был российский «Поселенец») добрался до этой планеты, экипаж поразился обилию форм жизни, которых там в принципе быть не могло. По планете бродили красивые животные, похожие на жираф, и красивые животные, похожие на львов, и… в общем, планета была подобна ухоженному зоопарку, будто кто-то невидимый следил за чистотой и за тем, чтобы животные не поедали друг друга. В общем, идиллия. Идиллия, которой быть не могло в принципе, потому что, видите ли, дорогой депутат, биологи, препарировав представителей местной фауны, не обнаружили органов, ответственных за размножение! Там не было мужских или женских особей, как на Земле. Там не было животных или растений, которые размножались бы делением, как на Ахмархе. На Бакбуке не было никаких живых существ, которые могли бы размножаться хоть каким-нибудь способом! По идее, жизнь на этой планете должна была неминуемо исчезнуть после смерти первого — оно же последнее — поколения животного мира.

Как бы то ни было, Бакбук при всей его биологической загадочности был удобно расположен относительно межзвездных транспортных магистралей, и планету живо прибрал к рукам картель «Барабас», выигравший конкурс на строительство космического порта и проведение планетологических изысканий. Порт был построен, и на Бакбук начали опускаться звездолеты, летевшие с Земли в сторону Денеба и Альтаира. Биологи тем временем продолжали исследовать местную фауну и не продвинулись ни на шаг, пока не приехал я и не решил эту проблему ценой… ну, я уже говорил вам, чем это для меня закончилось.

— Вы решили проблему? — недоверчиво спросил депутат Кореш. — Разве вы биолог, Шекет?

— Нет, конечно! Просто, в отличие от профессиональных биологов, я умею думать.

— Ну-ну… — сказал депутат иронически, чем вывел меня из равновесия.

— Сейчас вы убедитесь, что я прав! — воскликнул я. — Но давайте по порядку.

Я прилетел на Бакбук и, не покидая космопорта, явился к начальнику смены — ведь мне прежде всего нужно было выручить транспортный корабль, принадлежавший нашей фирме.

— Это невозможно, — пожал плечами начальник смены, небольшого роста еврей в кипе, который, по-моему, мучился от того, что не мог для себя определить — когда на Бакбуке наступает истинная суббота: тогда же, когда в Иерусалиме на Земле, или тогда, когда над космодромом загорается первая звезда.

— Это невозможно, господин Шекет, — повторил начальник смены. — Видите ли, звездолет оказался включен в местную экосистему, тут мы ничего не можем поделать. Да вот, посмотрите сами…

Он кивнул в сторону взлетного поля, я вгляделся и не поверил своим глазам. В трехстах метрах от здания космопорта возвышалось огромное, в пятьдесят этажей, дерево. Мощный ствол, роскошная крона — красавец дуб или что-то очень похожее. И все-таки было совершенно ясно, что на самом деле это вовсе не дерево, а транспортный межзвездный корабль-автомат «Континент-5». В некоторых местах сквозь кору просвечивали глянцевые бразилитовые бока, а в глубине кроны я легко разглядел бортовые стабилизаторы. Верхушку дуба венчала носовая надстройка, выглядевшая подобно елочной звезде.

— Что вы с ним сделали? — возмутился я.

— Ничего, — вздохнул начальник смены. — Это не мы. Это — планета.

— Что значит — планета? — воскликнул я.

— Это второй такой случай, — пояснил начальник смены. — Первый произошел год назад, когда в дерево превратился звездолет «Сегмент», принадлежавший франко-английской компании «Конкорд». Все произошло на наших глазах, мы ничего не успели предпринять. Спасти корабль не удалось, вот он стоит, видите?

В дальнем конце поля действительно возвышался огромный дуб, почти точная копия того, что я разглядывал минуту назад.

— Как вы это объясняете? — спросил я.

— Никак, — сказал начальник смены. — Поговорите с биологами. Хотя и они тоже…

С биологами я поговорил в тот же вечер, точнее, с одним из них, а еще точнее — с одной: удивительно красивой женщиной лет тридцати с замечательным именем Мендкрадопутра.

— Можно я буду называть вас Мека? — спросил я, и она кокетливо согласилась.

— Видите ли, Шекет, — сказала Мека, положив прекрасную лысую голову с тремя ушами мне на плечо, — как мы, биологи, поняли, жизнь здесь зависит напрямую от состояния околопланетного биоинформационного поля.

— Вот как? — удивился я. — Я думал, что биоинформационное поле — выдумка экстрасенсов.

— Нет, оно существует реально. Более того, именно это поле и рождает на Бакбуке все формы жизни. Именно поэтому местной фауне не нужны органы размножения. Когда умирает местный жираф, биополе планеты взамен создает другого жирафа — не исключено, что точно такого же. Или не создает — если, допустим, биополе считает, что число особей должно быть уменьшено.

— Оно что, разумное, это ваше биополе? — недоверчиво спросил я, отдирая от своей шеи три изумительных по красоте щупальца госпожи Меки.

— Нет, конечно, — со вздохом сказала Мека. — Никакого разума, только инстинкты.

— Где же оно, это биополе, расположено? — сурово спросил я, вспомнив о том, что задание мое осталось невыполненным.

— Вокруг нас, — сказала госпожа Мека, широко раскрывая затылочный глаз и посылая вверх тонкий белый луч. — Оно невидимо, как и положено биоинформационному полю.

Я задумался. Мне вовсе не улыбалось возвращаться на Землю с невыполненным заданием. Во-первых, я не получу прибавки к жалованию. Во-вторых, меня не пригласят на фирменную экскурсию в заповедник гравиташек. И в-третьих, я рискую вообще больше не увидеть Землю, поскольку возвращаться я должен был именно на том корабле, который на моих глазах становился все больше похож на растение.

Если бы не госпожа Мека с ее призывными движениями и взглядами, я бы, конечно, гораздо раньше догадался, что нужно делать. Но Мека была явно неравнодушна к моей мужской красоте. По-моему, на ее родине, планете Изофид в системе Дельты Скорпиона, мужчины вообще были редкостью, такой же, как у нас на Земле — бенгальские тигры. Время мы с госпожой Мекой провели неплохо, но из-за этого я только к утру пришел к решению, которое и начал незамедлительно выполнять.

Я никогда не верил земным экстрасенсам, но, если они все — таки правы, то для того, чтобы ощутить на собственной шкуре действие биоинформационного поля, нужно максимально расслабиться, ни о чем не думать, вообразить, что в тебя втекает Вселенная, уснуть в себе, чтобы проснуться в астрале… и все в таком духе.

Я так и сделал на глазах изумленной Меки, которая, видимо, решила, что довела меня до состояния полного физического и морального изнеможения.

Отключившись от внешнего мира, я, как и ожидал, почувствовал покалывание в мыслях, если вы понимаете, что я имею в виду. Ну, скажем, вы нисколько не думаете об апельсине и он не появляется вам в этаких зеленых пупырышках, колючих, как перина, которую вы вовсе даже не выбрасывали в прошлом году из собственного окна в… В общем, что-то в таком духе.

Я понял, что биосфера планеты приняла меня в свои объятья, и что если я немедленно не приду в себя, то рискую стать или дубом, или березой, или даже помесью местного жирафа с местной мухой. Теперь от моей силы воли зависело, что произойдет в следующую минуту. Что-что, а сила воли у меня всегда была, и это может подтвердить мой армейский начальник, которому так и не удалось заставить меня выполнить с первого раза ни одной команды.

Я действовал по совету известного в прошлом веке писателя, автора детективов, который говорил: «Нужно понять преступника, нужно влезть в его шкуру и думать его мыслями, и тогда вы поймете, почему он совершает преступления». Так и я — впустил биосферу планеты в свое сознание; конечно, это был обманный маневр, я играл с нею, как кот с мышью, и в тот момент, когда невидимое поле решило, что победа одержана, я мысленно поднялся и произнес:

— А теперь ты будешь делать так…

И стало так. Я ощутил себя планетой и прежде всего освободил собственный корабль. Деревянная оболочка в один момент превратилась в труху, я приказал кораблю выйти на орбиту и ждать меня там. А потом я сделал элементарную вещь — снабдил все живое на Бакбуке органами размножения. Пусть себе живут как хотят.

И все. Я выскользнул из биополя планеты обессиленный, невидимый монстр все еще пытался схватить меня за мысли, но я вырвался.

Думаете, мне сказали спасибо? Нет, меня тут же арестовали и ровно через два часа судья вынес вердикт: десять недель тюрьмы. За что? Впрочем, во все века люди судили и наказывали именно тех, кто приходил дать им волю. Такова природа…

Десять недель провел я в тюрьме, и корабль ждал меня на орбите. Вы знаете, что такое тюрьма на Бакбуке? Камера с крысами? Да что вы, странные у вас представления, господин депутат! На Бакбуке личность осужденного передают все тому же биополю планеты, а оно распоряжается по собственному усмотрению. Попросту говоря, я на десять недель был включен в планетарный биологический цикл. Две недели я был деревом, а потом две недели — местной вороной, после этого — облаком, плавающим в небе, и затем… Нет, это невозможно пересказать, уверяю вас. Когда пошла седьмая неделя, я решил не возвращаться. Биосфера брала реванш, я победил ее, а теперь она мстила мне единственным доступным ей способом.

Когда миновали десять недель и меня отпустили на волю, я умолял судей вынести мне более суровый — желательно пожизненный — приговор. К счастью, законодательство планеты Бакбук запрещает менять уже вынесенные судебные решения — видимо, были прецеденты…

Что ж, я вернулся на Землю, выполнив задание, получил повышение по службе и побывал на экскурсии в заповеднике гравиташек. Но только несколько лет спустя мне перестало сниться по ночам, как я летаю в поднебесье, и как я огромными прыжками бегу по пустыне на всех своих четырех лапах…

Очень вам рекомендую, господин депутат, отправляйтесь на Бакбук и совершите там какое-нибудь преступление. Не пожалеете.

ПАТРУЛЬНЫЙ ВРЕМЕНИ

— Господин Шекет, — холодно произнес депутат Кореш, — народный избранник не способен преступить закон, даже если речь идет об отдаленной планете.

— Да-да, конечно, — поспешил согласиться я. — Смею заметить, что и мне не так уж часто приходилось вступать в конфликт с законами чужих миров. Чаще я эти законы защищал.

— Я слышал, — сказал с любопытством депутат, — что вы даже в Патруле времени служили.

— Было дело в молодости, — кивнул я.

— Расскажите, умоляю вас!

— Не могу, — вздохнул я. — Секретная служба, видите ли. Лет через тридцать, когда закончится срок давности…

Я не стал добавлять, что депутаты парламента, как известно, — народ, на язык весьма невоздержанный. Вполне может завопить на весь зал во время выступления арабского коллеги:

— Иона Шекет ваших предков ловил еще полтысячелетия назад!

Это была бы истинная правда, но на публикацию подобных сведений пока еще не сняли цензурный запрет. Смысла в этом, на мой взгляд, не было никакого, потому что все знают, кто такие патрульные времени, чем они занимаются и насколько рискованное у них занятие. Я прослужил в Патруле всего ничего — лет сорок. Я имею в виду независимые годы, проведенные мной в иных эпохах. В своем времени я успел получить, между тем, всего три месячных зарплаты. Каково? С одной стороны, начальство было право: в нашем времени прошло всего три месяца, за них мне и заплатили. Время, проведенное в иных временах (пусть меня простят за этот странный литературный оборот), в зачет не шло, это меня и возмутило. Вы думаете, профсоюз за меня вступился? Ничуть не бывало, мне сказали, что я сорок лет не платил членские взносы, и потому они не намерены защищать мои интересы.

Конечно, служба была интересна, иногда даже интригующа, но согласитесь, очень неприятно, возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок — от месяца до полугода, в зависимости от обстоятельств, — в то время как в реальности прошли всего десять-двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и вытащить патрульного из колодца времени.

Я знаю, что кое-кто из патрульных повредился в уме от такой работенки — отправляешься на задание, полгода ищешь в каком-нибудь XVI или Х веке скрывшегося там террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: «Ты почему, милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Завел себе любовницу?». А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным потом. Поневоле свихнешься.

Я-то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы не только жены, но даже подруги сердца. Когда меня спрашивают любопытные, почему я все-таки оставил службу в Патруле и перешел в звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: «Наскучило! Все одно и то же». На самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда-нибудь случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я.

Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря — в мраморного идола.

Произошло это так.

Изображение господина Бецалеля, моего начальника в Патруле времени, призвало как-то меня под свои светлые очи и потребовало:

— Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо, диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь.

Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной степени. Точно — кого нужно убрать и очень неопределенно — как и когда это сделать. На мое усмотрение.

Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Выбравшись в реальность из колодца времени, я оказался на каком-то холме, вдали виднелось море, а между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто — типичные древние греки, здоровенные мужчины в туниках с привязанными к поясу мечами самой разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился, царапая острием землю.

Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше — тунику и меч подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток эллинизма. Я подошел, и меня встретили как своего — радостным ржанием.

— Ты принес жертву, незнакомец? — спросил меня толстячок, выглядевший в этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем.

— Принес, — нагло объявил я и вытащил из-под туники тушку кролика, клонированного в лаборатории. Одновременно я напряженно всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно — лицо негодяя-диверсанта Абруццо.

Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой женской фигуре…

Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья.

Вам знакомо это ощущение — влюбленность в холодный мрамор? Причем, заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг — превыше всего.

Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил «Самозванец!» и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног.

То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно охарактеризовать единственным словом: «свалка». Все колотили всех, и больше всего досталось, по-моему, тушке кролика, которая, когда все успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и для жертвы великой богине была, конечно, непригодна.

А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой оказался он сам.

Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи вновь заняли положенные им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением, которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической силой. Они-то не знали, что сила была не моей, а храбрость — точно рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях.

В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил:

— Кто?

Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение. Однако меня никто не понял правильно; ответ, прозвучавший коротким выстрелом из полусотни глоток, был:

— Афина!

— Понимаю, что Афина, — буркнул я. — Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик послужил… э-э… прототипом для изображения?

Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом:

— Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда.

— Очень приятно, — улыбнулся я. — Счастливо оставаться!

Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу, и понес к никому, кроме меня, не видимому колодцу времени. Население не пошевелилось — кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы самому выбрать себе жертву.

Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез в колодце, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право: задание я выполнил, все остальное — мое дело.

Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент, когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн, которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными силами.

— Эй, — спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, — где здесь дом бондаря Диомеда?

— Там, — махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край города, то ли вообще на небо. — Только его сейчас нет дома, наши воины приносят жертву богине Афине.

— Ага, — сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем самым предводителем, почему нет?

Я не стал углубляться в эту проблему — судя по всему, Андромаха была сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник не вернулся защищать тыл. Я припустил по улице, думая о том, что скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком детей?

Это была бы катастрофа.

Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже.

Дом был небольшим, что-то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь, она открылась сама, и на пороге возникла женщина.

Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась еще прекраснее, чем мраморная. Все-таки скульптор не сумел правильно передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что описанию не поддается.

— Господи, — сказала живая Андромаха, жена бондаря Диомеда, — Шекет, наконец-то! Ты что, не мог прийти раньше?

Вы можете представить мое состояние? Столбняк — это слишком мягко сказано.

Андромаха подошла ко мне влотную, протянула руку и вытащила у меня из-под туники шарик передатчика, прилепленный скотчем. Поднеся передатчик ко рту, она сказала:

— Агент Далия Гринфельд докладывает. Нахожусь в Салониках, спасена сотрудником патруля Ионой Шекетом.

— Далия, — только и смог прошептать я прежде, чем грохнуться в обморок.

Домой мы вернулись вдвоем. Вернулись, естественно, ровно в ту же минуту, в которую я отправился в Древнюю Грецию три часа назад по моему личному времени. Далия успела только сообщить мне, что, выполняя задание (я так и не узнал, какое — в патруле подобные вопросы просто невозможны), потеряла вход в колодец и оборудование, вынуждена была остаться в Салониках и для прикрытия даже выйти замуж за самого уважаемого в городе человека. Но она всегда знала, что в один прекрасный день на горизонте появится алый парус… То есть, во двор войдет патрульный, и она, как честная женщина, отдаст ему всю свою любовь, как тот джинн, который обещал то же самое, сидя на дне бутылки.

— Разве ты меня знала? — спросил я Далию на второй день после свадьбы. — Ты меня видела раньше? Ты успела меня полюбить?

— Господи, Иона, — засмеялась жена. — Ты совсем потерял голову! Ты что, забыл, что имя у тебя было написано на лбу темпоральными красками? Никто не мог его видеть, но я тоже патрульная и прочитала, как тебя зовут, когда ты вошел во двор!

Я даже сплюнул с досады. Верь после этого женщинам! И полагайся после этого на собственную память.

Должен сказать, что наша совместная жизнь с Далией оказалась недолгой, но рассказывать о моем семейном приключении я не собираюсь, дело это личное.

В ПОСТЕЛИ С КОРОЛЕМ

Помню, как сейчас: я служил в Тель-Авивском отделении Патруля времени, которое в целях конспирации называлось инвестиционной компанией «Брументаль». Никаких реальных инвестиций эта компания, естественно, не делала хотя бы потому, что вкладывать деньги в дела давно прошедших дней запрещала инструкция, а в дела нынешние вкладывать мог только последний дурак, не знавший истинную ситуацию в мировой финансовой системе.

Итак, вызвало меня как-то голографическое изображение моего начальника господина Бецалеля и сказало, оглядев так, будто собиралось продавать меня на аукционе по частям, причем ноги намерено было выставить по высшей цене, а голову предложить даром:

— Гм… Шекет, все агенты в разъезде, больше некому, так что пойдете вы. Семнадцатый век, координаты в машине, машина на стенде, стенд в лаборатории, а лаборатория направо по коридору. Задание ясно?

— Так точно! — воскликнул я и отправился.

Полчаса спустя я понял всю сложность взваленного на меня задания. Во-первых, я вывалился из колодца времени прямо в приемную французского короля, имя которого за давностью лет начисто выпало из моей памяти. То ли Луи XV, то ли Луи XVI, то ли вообще кто-то из Генрихов. Я вспомнил все детали своего путешествия, но (проклятая ассоциативность памяти!) так и не сумел сообразить, какой был на календаре год, когда я объявился в Лувре и понял из разговоров придворной шушеры, что мировая история грозит сделать кульбит.

Дело в том, что Луи-не-помню-номера влюбился — при живой-то королеве! Это, конечно, была не та проблема, из-за которой стоило гонять в семнадцатый век классного патрульного вроде меня. Проблема заключалась в том, что возлюбленная короля, по словам придворных, имела свойство проникать во дворец, минуя всех стражников, гвардейцев и даже мушкетеров. Ее видели в карете на площади Пигаль, а минуту спустя она выглядывала из королевской опочивальни и говорила томным голосом:

— Просьба не беспокоить. У нас с Луи тет-а-тет.

Никто из придворных не мог понять, что происходит, и, естественно, странные способности королевской фаворитки были приписаны козням дьявола. Пробираясь по узким коридорам Лувра к спальне Его величества, я слышал, что некий кардинал хотел даже, пренебрегая опасностью, напасть на фаворитку после того, как она выйдет от Луи-какого-то, и врезать ей по макушке томиком Библии. Говорили, что это хорошо помогает, особенно в двух случаях: если изменяет жена и — от головной боли. Поскольку оба случая к данному делу не имели отношения, неизвестный мне храбрец-кардинал так и не привел угрозу в исполнение. Во всяком случае, когда я добрался до двери в опочивальню, история еще не изменила своего хода, что я и сам видел по миганию красной лампочки на манжете моего придворного костюма.

— Луи у себя? — спросил я дежурного офицера, чем-то похожего на русского актера Боярского в роли д'Артаньяна из старого-старого сериала.

Тот резался в карты с гвардейцем в парадной форме, загородив ногами проход, проигрывал (только что он, судя по воплю, проиграл родовое поместье в Шампани) и потому ответил мне раздраженным тоном:

— А пошел ты со своим Луи!

Я принял совет буквально и вошел в опочивальню, переступив через офицера, который искал под стулом оброненную крапленую карту.

В опочивальне горели десять свечей, и потому темень была соответствующая. На ложе что-то пыхтело: то ли Луи развлекался с фавориткой, то ли пускал пар детский паровоз производства нововашингтонской фабрики игрушек. Пришлось добираться до цели ощупью — зажигать фонарик мне не хотелось, чтобы не изменить собственным неосторожным действием ход истории. Приблизившись к ложу и в темноте едва не разбив вдребезги ночную вазу, я услышал разговор, мгновенно возбудивший самые худшие мои опасения.

— Любимая, — говорил мужской голос, — неужели ты действительно сможешь это сделать со мной?

— Луи, — отвечала женщина, в голосе которой я расслышал, кроме иронии, еще и явно выраженный акцент жительницы Парижа середины XXI века, — Луи, ты меня знаешь, я не бросаю слов на ветер. Если бы я знала, то принесла бы прямо сейчас, ну ничего, мой хорошенький, в следующий раз ты будешь, как этот твой… как его… шевалье Буладье.

— О-о! — простонал с вожделением король Луи, и я понял, что было причиной его стенаний и что обещала ему нарушительница режима патрулирования времени. Проходя по коридорам Лувра, я не мог не слышать многочисленных рассказов о похождениях некоего шевалье Буладье, который за год с небольшим успел обслужить (и не по одному разу) всех женщин Лувра, Версаля и Тюильри, исключая королеву, жену Луи под неизвестно каким номером. Похоже было, что сам Луи не способен был обслужить никого, и это обстоятельство (при наличии огромного числа женщин, мечтавших быть обслуженными) выводило монарха из себя, мешало управлять страной и вообще грозило мировыми потрясениями и изменением хода истории. Ибо вы ж понимаете: либо монарх работает на благо родины и народа, либо все его мысли направлены в некоем, совсем не подобающем, направлении, вызывая уныние, меланхолию, депрессию и, как следствие, — войну с Испанией, причин которой историки будущего не смогут понять.

По идее, я, будучи патрульным, должен был арестовать даму как только она покинет пределы королевской опочивальни. Мне было совершенно ясно, что в постели с Луи возлежала какая-то из авантюристок середины XXI века, заполучившая в свое распоряжение туристскую модель колодца времени. Таким дамам нет дела до истории — помню, одну как-то достали из второго века до нашей эры, когда она пыталась соблазнить самого Евклида и уговаривала его бросить геометрию ради плотских утех. Вы можете представить себе мир, в котором не существовало бы евклидовой геометрии?

Но, с другой стороны, дама, которая мурлыкала о любви с Луи-каким-то, собиралась спасти короля от… гм… не очень приятной слабости. И если она выполнит свое обещание, то ведь кое-что и королеве перепадет. Глядишь, и наследник во Франции появится, а это совершенно необходимо для истории.

И я решил выждать.

Полчаса спустя, когда догорели свечи и в опочивальне нельзя было разглядеть даже собственного носа, дама перестала пыхтеть и сказала:

— Луи, мне пора. Не огорчайся, завтра все будет в порядке.

— А это средство… — в голосе короля звучала тревога. — Оно не дьявольское? У меня не будет проблем с Его преосвященством?

— Ни в каком разе! — воскликнула дама, и я услышал, как она направилась в дальний угол комнаты. Наверняка вход в колодец времени помещался именно там, и я бросился следом, стараясь остаться незамеченным.

В отличие от дамы, я умел и падать, и подниматься по колодцу, не теряя координации движений. Поэтому, когда мы оказались на парижской площади Пигаль в 2073 году, я сразу рванул за угол, пока женщина приходила в себя после переноса.

Я был прав, конечно: это была особа лет тридцати, готовая ради приключений плоти помочь не только Луи-какому-то, но даже самому Аттиле, который, говорят, тоже был не очень силен по женской части.

Последующие поступки искусительницы я мог предсказать без усилий: она отправилась в аптеку, купила несколько зеленых упаковок, после чего позавтракала в кафе, задумчиво глядя по сторонам и не замечая моего внимательного взгляда.

Я не хотел сам принимать решение и позвонил голографическому изображению господина Бецалеля. Изложив обстоятельства дела, я ждал распоряжений.

— С одной стороны, — сказало изображение, — налицо явное нарушение режима переноса, и женщину нужно немедленно арестовать. Но с другой стороны, если не дать ей осуществить задуманное, то у короля Франции не родится наследник, а этого мы тоже допустить не можем. Вывод: пусть она доведет дело до конца, а потом вы, Шекет, арестуете ее.

— Именно такой вариант я тоже считал оптимальным, — скромно сказал я.

Я человек скромный, извращениями не страдаю и потому даже наблюдать не стал, как нарушительница кормила короля Франции патентованным препаратом. То, что происходило потом, меня интересовало еще меньше. Я ждал даму у колодца времени и арестовал, когда она вернулась в XXI век.

— Ха! — сказала она, когда я предъявил ордер. — Сколько мне грозит? Месяц тюрьмы! Это будет месяц воспоминаний!

— Вспоминайте, — разрешил я. — Это не возбраняется. Только один вопрос: под каким именем вы охмурили Луи-как-его-там? Мне это нужно для протокола.

— Меня звали маркиза де Помпадур! — гордо заявила женщина и отправилась отбывать наказание, будто Жанна д'Арк, взошедшая на костер.

Кстати, с Жанной у меня тоже связаны любопытные воспоминания.

ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВИЦА

Воспоминания о госпоже д'Арк нахлынули с такой силой, что мне ничего не оставалось, как поддаться им и окунуться мыслями в то славное время, когда вездесущее изображение господина Бецалеля поручало мне самые дурацкие и никому не нужные задания.

Действительно, зачем Патрулю времени было вмешиваться в ход французской истории и отыскивать в забытой Богом деревне придурковатую девицу по имени Жанна? Ну победили бы англичане французов, а не наоборот, какая разница?

Именно этот вопрос вертелся у меня на языке, когда я выслушал полетное задание из уст голографического портрета моего начальника. Я запомнил все от слова до слова и, естественно, ничего не стал спрашивать — субординация прежде всего, а приказы не обсуждаются.

Вы когда-нибудь бывали во французской деревне XV века? Знаете, что сводит с ума патрульного, тем более, если он происходит из приличной семьи? Запах! Пахло чем-то неопределимым, но зато сильно. А мне нужно было найти девицу по имени Жанна и сказать ей пару теплых слов. Я проверил, правильно ли подвешен у меня на груди мыслетранслятор и точно ли сфокусирована камера искажающих полей. Ведь меня никто не должен был увидеть! Кстати, приборчик этот к шапке-невидимке, с которой его путают неучи, не имеет никакого отношения. Он вовсе не делает человека невидимым в физическом смысле, но всего лишь внушает окружающим, что на патрульного не следует обращать внимания. Идет себе, ну и пусть идет, а вам, мол, без разницы. Некоторые гипноизлучению не поддавались, так они потом говорили, что видели призрака.

Я нашел Жанну в коровнике — войти внутрь мне не позволило мое тонко организованное обоняние, я остановился на пороге и подумал: «Послушай, Жанна, у меня к тебе дело. Тут, понимаешь, англичане хотят прибрать к рукам твою родину, и кто-то, насколько мне известно, тебе уже нашептал, что без тебя французы в этой борьбе не выстоят. Верно я говорю?»

Жанна подняла голову и оставила в покое корову, которую она доила второй час и, по-моему, давно выдоила не просто досуха, но вообще до той стадии, когда бедное животное становится похоже на рыбу-камбалу.

— Ах! — сказала будущая героиня Франции. — Господь надоумил меня, и сам король скоро приедет, чтобы благословить меня на подвиг ратный.

«Король молод и полюбит тебя. А любовь ни к чему хорошему не приводит. И тебя любовь доведет только до костра, а там бросит, и на костер тебе придется идти самой, а ты знаешь, как это неприятно?»

— Костер? — спросила Жанна, глядя, естественно, не на меня, а куда-то в узкое оконце, откуда падал косой солнечный луч. — За любовь к родине и к своему сюзерену можно пойти и на костер!

Господи, до чего довели девушку! В отличие от бедной Жанны, я точно знал, что голос, звучавший время от времени в ее голове, принадлежал Огюсту Вальдену, нашему конкуренту из патруля Французского отделения Общества спасения истории.

«Так ведь жарко и кости будет ломить!» — предупредил я.

— Готова вынести любую муку! — заявила спасительница отечества.

«Есть предложение, — бодро подумал я, не понимая по молодости лет, что тон мысли имеет в разговоре с подобными экзальтированными особами решающее значение. — Послушай меня, Жанна, и ты спасешь не только Францию, но весь род людской».

Заткнуть мне рот, как вы понимаете, Жанна не могла, хотя и сделала бы это с большим удовольствием — я это прочитал на ее лице и, думаю, не ошибся.

«Тот, кто подвигнул тебя на спасение Франции, — продолжал думать я, — вовсе не Творец Вселенной, а такой же сотрудник Патруля охраны времени, как и я. У него свое задание, а у меня свое. Выбор же остается за тобой, ибо выбор всегда остается за женщиной, и тебе это прекрасно известно!»

— Какой выбор? — нахмурилась бедная Жанна, до сегодняшнего дня умевшая выбирать лишь парней, с которыми плясала на деревенских праздниках.

«Выбор между любовью короля Карла VII и любовью простого еврея из Иерусалима».

— Иерусалим! — в экстазе воскликнула Жанна. — Гроб Господень все еще в руках неверных, и я возглавлю новый крестовый поход после того, как Франция одолеет Англию!

«После того, как Франция одолеет Англию, — напомнил я, — тебя поведут на костер. Так что выбирай сейчас. Но имей в виду: любовь короля недолговечна, и сердце его склонно к измене, как ветер мая».

Сравнение было из другой оперы, но я об этом не подумал.

Жанна прислушалась к чему-то внутри себя, а потом сказала:

— А тот, другой, он тоже великий король?

«Он простой ремесленник, — признался я. — Но в нем спит полководческий гений. Только он способен собрать войско, поднять восстание, свергнуть власть сарацинов и вернуть евреям Иерусалим и все оккупированные территории. Только он!»

— А я? — прошептала Жанна.

«Да, ты! — мысленно воскликнул я, все больше входя в роль архангела. — Только ты можешь разбудить гений этого полководца! Оставь в покое Францию, под английским игом ей будет совсем не плохо. Отправляйся в Иерусалим! Явись перед Пинхасом…»

— Его зовут Пинхас… — прошептала Жанна, и я почувствовал ее внутреннее сопротивление: имя ей не понравилось. Мне оно, честно говоря, тоже было не по душе — лучше звучало бы Моисей или Соломон, но тут уж что есть, то есть.

«Его зовут Пинхас Бен-Мордехай, — подумал я, — и он ждет. Явись пред ним, и он полюбит тебя. А полюбив, он поймет, что должен совершить ради тебя великий подвиг. И подвигом этим будет освобождение Иерусалима…»

— Пинхас спасет Гроб Господень! — воскликнула Жанна.

«Как же, держи карман, — подумал я совершенно машинально. — Зачем евреям спасать какой-то гроб? Иерусалим Пинхасу нужен, чтобы ждать там пришествия Мессии, не того, в которого верят христиане, и ты, Жанна, тоже, но другого, настоящего!»

Видите, каким я тогда был молодым идиотом? Я не умел даже собственные мысли держать в узде, думал все, что приходило в голову! Я совсем забыл в тот момент, что не слова мои, сказанные вслух, слышит Жанна, но именно мысли, которые звучат в ее голове.

— О чем ты говоришь мне? — со страхом воскликнула Жанна. — Ты дьявол! Уйди от меня!

И она протянула в мою сторону (интересно, как она догадалась, где я стою?) свой нательный крестик, воображая, что эта вещица способна лишить разума патрульного времени. Но я уже осознал свой промах и поспешил исправить ошибку:

«Пинхас полюбит тебя так, как не способен полюбить король Карл! Пинхас спасет Иерусалим, а ты спасешь Гроб Господень и привезешь его в Авиньон. Может, ты даже станешь Папой!»

А что, почему нет? Был же женщиной один из Пап по имени Климент, Жанна тоже могла — при ее-то упорстве! — добиться высшего сана. Особенно, если аргументом станет гроб, привезенный из Иерусалима и выставленный на обозрение в Авиньонском храме.

— Папой… — прошептала Жанна и наверняка увидела себя в этот момент сидящей на престоле главы христианской церкви.

«Да, — поспешил я закрепить наметившийся успех, — ты станешь Папой, а супруг твой Пинхас станет царем Иудейским, и еврейский народ вернется на историческую родину, и не будет изгнания из Испании, и не будет погромов в России, и не будет страшной Катастрофы, и все это сделаешь ты, Жанна. И всего-то нужно тебе совершить паломничество в Иерусалим, а не поддаваться на уговоры короля Карла и не идти освобождать Францию от английского нашествия».

— Пинхас, — прошептала Жанна. Вот не нравилось ей это имя, и все тут! От какой мелочи зависит любовь женщины! Она этого Пинхаса еще в глаза не видела, но уже сомневалась, достоин ли он ее любви. То ли дело — Карл VII, тем более, что он уже король, а Пинхас еще только будет. Может быть.

От моих дальнейших слов зависело будущее Палестины и еврейского народа. Нужно было найти самые точные мысли, самые верные интонации, а я был еще молод и…

И задание я завалил, сказав, точнее — подумав:

«И вообще ты бы на себя в зеркало посмотрела. Придется еще этого Пинхаса уговаривать, чтобы он в тебе увидел пророчицу, а не доярку».

Я тут же отрекся от подуманного, но было уже поздно.

— Ах, уговаривать! — воскликнула Жанна. — Никого и никогда! Нельзя! Уговаривать! Полюбить! Меня!

О Господи, тоже мне Клеопатра… Впрочем, все женщины ведут себя одинаково, когда им намекают, что они не очень-то красивы.

— Никогда! — Жанна схватила ведро, полное парного молока, и швырнула его через весь коровник в мою сторону. — Ни за что! Уж лучше этот тощий Карл, чем твой Пинхас! Дьявол! Искуситель!

Бедная девушка впала в состояние аффекта, у нее вот-вот мог начаться приступ эпилепсии — так, во всяком случае, показывал мой нательный диагност. Продолжать беседу было бессмысленно, и я прыгнул в колодец времени, думая о том, что за проваленное задание изображение господина Бецалеля немедленно уволит меня в запас под дружные аплодисменты членов попечительского совета.

Каково же было мое изумление, когда, доложив о неудаче, я услышал:

— Отлично, Шекет, отлично! Вы в точности выполнили поручение!

— Но… — пробормотал я. — Я должен был переправить Жанну в Иерусалим, чтобы…

— Чепуха! — воскликнуло изображение господина Бецалеля. — Не было в те годы в Иерусалиме никакого Пинхаса. А истинная цель задания была в том, чтобы Жанна пришла к твердому убеждению, что этот дурачок король Карл VII достоин ее любви. Вы просто еще не знаете женщин, дорогой Шекет. Наш эмиссар два месяца внушал Жанне голосом Творца, что она должна полюбить короля и спасти Францию. Она все сомневалась, а тут явились вы, наговорили глупостей, вот тогда-то Жанна и поняла, в чем ее назначение в жизни. Теперь она пойдет на костер с улыбкой на лице, как говаривал российский министр Грачев, правда, в другое время и при других обстоятельствах.

— Поздравляю, Шекет, — продолжало изображение господина Бецалеля, — поздравляю, вы получаете повышение по службе. Вообще говоря, вам положен отпуск, но не лучше ли будет для вас отправиться на новое задание?

КАК Я СПАСАЛ РОССИЮ

Голографическое изображение господина Бецалеля, внимательно оглядев меня с головы до пят, продолжало:

— То обстоятельство, что вы работаете исключительно в средних веках, а то и в более ранние эпохи, отрицательно сказывается на вашем опыте патрульного. Следующее задание будет особым и сложным: вам предстоит отправиться в Россию тысяча девятьсот двадцать третьего года и воспрепятствовать деятельности апарайской агентуры. Задание ясно?

Попробовал бы я сказать «нет»!

Апарайская агентура — это серьезно. Вообще говоря, сведения об этой цивилизации отдел безопасности всегда держал в секрете, но я попробую приоткрыть тайну — ведь вы не узнаете от меня не только координат Апарая в Галактике, но даже названия планеты: Апарай, как вы понимаете, — всего лишь кодовое обозначение.

Так вот, апарайцы, внешне очень похожие на людей (отличаются только расположением аппендикса, но кто же в обыденной жизни способен углядеть эту разницу?), постоянно вмешиваются в нашу историю — во всяком случае, вмешивались до тех пор, пока Договор 2076 года не положил конец этим пиратским наскокам. А нам, патрульным, приходилось тратить уйму времени, отслеживая действия пришельцев и не позволяя им делать из истории человечества цирковое представление.

Как-то апарайцы надумали потренироваться в построении коммунистического общества. Тренировались бы на себе, но они предпочли вынести эксперимент в космос, на Землю. Нет, я имею в виду не только попытку построения коммунизма в России, это другая история, и здесь апарайцам был дан лично мной надежный отпор. Об этом я еще расскажу, а опыт по созданию коммунистической общины они все-таки осуществили. Было это, кто не знает, в XVIII веке — апарайцы провели агитацию среди нескольких индейских племен в Южной Америке, и те обобществили все, что возможно, начав, естественно, с женщин. Денег у них отродясь не водилось, так что и отменять было нечего. Выдвинули лозунг «от каждого по способностям, каждому по потребностям» и стали жить согласно моральному кодексу строителя коммунизма. Патруль вмешался, когда коммунистической общине было 74 года от роду и бедные индейцы никак не могли понять, чем они, собственно, занимаются. Проблему решил агент Эренфест — ему удалось опознать апарайского резидента и разоблачить его перед советом старейшин. Не спрашивайте, как происходило разоблачение — это служебная тайна, которая даже мне не известна. Во всяком случае, индейцы прогнали апарайца в джунгли, Эренфеста хотели вздернуть на лиане, но он вовремя свалил в колодец времени, а коммуну в тот же день отменили и всех женщин мужчины, естественно, разобрали по праву сильного. Странно в этой истории то, что просуществовала индейская коммуна именно 74 года — ровно столько, сколько прожила советская власть в России. Может, это всеобщий исторический закон? Впрочем, я несколько отвлекся от темы — память, как вы понимаете, играет со мной, как кошка с мышью.

Итак, отправился я в Москву 1923 года с заданием не позволить апарайским агентам привести к власти товарища Льва Давидовича Бронштейна (он же Троцкий). Замысел наших врагов был ясен. Апарайцы не любили человечество, но больше всего они не любили евреев, хотя и не понимали, чем средний еврей отличается от столь же среднего папуаса с кольцом в носу. Но разве для межзвездного антисемитизма нужны какие-то разумные причины?

Так вот, они хотели изменить историю России, приведя к власти Троцкого, тот стал бы насаждать казарменный коммунизм, всем было бы плохо, а обвинили бы евреев, и начался бы русский бунт, бессмысленный и беспощадный, и всех евреев в России извели бы под корень — Троцкого в первую очередь. По плану Льва Давидовича должен был застрелить начальник его личной охраны товарищ Поскребышев.

Прибыв в столицу Советской России, я прежде всего отправился в резидентуру Патруля и встал на учет у нашего резидента Осипа Финкеля — он держал в Москве парикмахерскую и стриг, говорят, даже жену самого товарища Ворошилова.

— Трудно вам будет, Шекет, — вздыхая, сказал Финкель. — Я здесь уже пятый год резидентствую, с самой, можно сказать, революции, и до сих пор не смог выявить ни одного апарайского агента. Самое надежное было бы — вскрыть и посмотреть, где у него аппендикс. Но я ведь парикмахер, а не хирург! Вот если бы их можно было отличить по прическе…

— Есть способ, — сказал я. — Попробую разобраться методом ультразвуковой дефектоскопии.

Хороший метод, но я никогда прежде им не пользовался. Пропуск в Кремль мне выправило некое важное лицо в наркомате обороны — Финкель пообещал этому лицу, что будет стричь его вне очереди, и тот не смог устоять. Напустив на себя вид ходока, разыскивающего Владимира Ильича Ленина, я бродил по коридорам, всматривался в лица и прислушивался к разговорам. Сначала я решил, что апарайским агентом является товарищ Буденный — уж слишком громко он орал о роли товарища Троцкого на фронтах гражданской войны. Но просветив героя припасенным для этой цели карманным ультразвуковым детектором, я обнаружил, что аппендикс у товарища Буденного находится на положенном для человека месте, и перенес свои подозрения на товарища Бухарина. Подобраться к Бухарину со своим детектором мне удалось только вечером следующего дня, и я был вынужден разочарованно отступить.

Честно говоря, одно время я грешил даже на самого Ленина. Почему нет? По-моему, апарайскому агенту вполне могла прийти в голову гениальная идея устроить мировую революцию в одной, отдельно взятой стране. Но Ленин лежал больной в Горках, допускали к нему только близких людей, и прощупать детектором аппендикс вождя мирового пролетариата не было никакой возможности.

Проваландавшись неделю и обнаружив, что у восьми процентов членов советского правительства вообще нет аппендикса, я уже готов был сдаться и привести в действие второй вариант плана — а именно, перейти от поиска апарайского агента к уничтожению последствий его возможной деятельности. Иными словами, подложить товарищу Троцкому яд в питье, чтобы раз и навсегда избавиться от проблемы влияния евреев на мировую революцию.

Вот тогда-то и случилось то, о чем я потом не мог вспоминать без содрогания.

В Кремле назначено было заседание военачальников, на котором должна была присутствовать вся верхушка власти, включая товарищей Сталина, Троцкого, Бухарина и так далее. Я, конечно, отправился к Финкелю и потребовал пропуск. Резидент охарактеризовал мою наглость нехорошим словом, но пропуск достал. Чтобы быть не узнанным в толпе военных, я нацепил форму командарма и отправился в Кремль. Согласитесь, что, если бы я надел форму рядового бойца Красной Армии, меня остановил бы первый патруль. А командармов в те дни по кремлевским коридорам ходило столько, что они даже не здоровались при встречах, потому что не знали друг друга в лицо.

В зале, где проходило заседание, яблоку негде было упасть. Впрочем, для яблок был уже не сезон, их и взять-то было неоткуда. Я прошел в первый ряд, сел рядом с товарищем Микояном, который забрел на заседание от нечего делать, и принялся осматриваться.

— Вы какой армией командуете, товарищ? — наклонился ко мне Микоян, пронзая меня острым армянским взглядом.

— Чукотско-таймырской, Анастас Иванович, — отрапортовал я, очень надеясь, что двадцать седьмой бакинский комиссар не силен в географии.

— Ага, — задумчиво произнес Микоян и приготовился задать новый вопрос, но от возможного конфуза меня спасло появление за столом президиума товарищей Троцкого, Блюхера и Тухачевского. Как только они заняли свои места, ультразвуковой детектор в моем боковом кармане завопил, как ворона, у которой из клюва выхватили кусок сыра. Однако! Апарайским агентом был кто-то из сидевших передо мной героев! Кто? Неужели Блюхер или Тухачевский?

Товарищ Троцкий поднялся, чтобы начать речь, и я понял все коварство наших апарайских врагов. Агентом был именно Лев Давидович! Именно у него — единственного в этом зале — аппендикс находился не на положенном месте.

Ловко, однако, придумано! Объявить себя евреем, взять власть, понастроить в стране концлагерей, — одним махом решить все проблемы: и Россию развалить, и евреев из страны прогнать, и идею коммунизма раз и навсегда опорочить.

Что я должен был сделать в сложившихся обстоятельствах? Стрелять в апарайца-Троцкого? Это исключалось, я все-таки был патрульным, а не террористом!

Вот тогда-то память и сыграла со мной злую шутку, которую я ей никогда не прощу. Сидя в первом ряду и сверля товарища Троцкого мрачным взглядом, я почему-то вспомнил о том, что в 1940 году этого типа зарубили ледорубом по приказу товарища Сталина. Значит, подумал я, нужно сделать ставку на Сталина, а он уж сам с Троцким разберется.

Мне бы еще поднапрячь память и вспомнить о других делах Иосифа Виссарионовича, но время поджимало, и я огляделся в поисках усатой физиономии. Сталин сидел справа от Микояна, и место рядом с ним было свободно. Я немедленно пересел.

— Иосиф Виссарионович, — жарко зашептал я на ухо будущему генсеку, — вы знаете, какой компромат я могу вам представить на Троцкого?

Компромата на Троцкого у Сталина было достаточно, но кто же отказывается от дополнительного материала?

Поговорили мы хорошо. Сталин остался доволен. Я тоже — мне казалось, что я отлично выполнил свою миссию.

На следующий день Троцкого не пустили в Горки к Ленину, я понял, что дело сделано и можно возвращаться. Попрощавшись с резидентом Финкелем, я прыгнул в колодец времени и вернулся в кабинет господина Бецалеля, чтобы доложить о выполнении задания.

— Троцкий не стал генсеком, — бодро сказал я. — Апарайский агент обезврежен и в 1940 году уничтожен.

— Да? — мрачно сказало изображение господина Бецалеля. — По-вашему, Шекет, Сталин лучше? Вы хоть понимаете, что лишили Россию светлого будущего? Ведь Патруль не может вмешиваться в историю вторично — что сделано, то сделано!

Только тогда я понял, что нельзя надеяться на память — она всегда подсказывает лишь то, что вредит делу. С тех пор я предпочитаю на память вообще не полагаться. Если я вспоминаю, что сегодня четверг, то непременно смотрю в календарь — вдруг сегодня на самом деле суббота?

КОРОЛЬ И ЕГО ШУТ

Вы когда-нибудь бывали в Атлантиде? Не отвечайте, знаю, что не бывали, если не служили в Патруле. Атлантида погибла двенадцать тысяч лет назад, и у нашей организации не было никаких причин заниматься исправлением истории в этой исчезнувшей части земного шара. Вот уж действительно! Со стихийными бедствиями Патруль справиться не мог, предотвратить трагедию целого континента был не в состоянии, и потому делать нашим агентам на территории суверенной Атлантиды было решительно нечего.

Теперь вы можете представить себе мое состояние, когда я получил задание отправиться в Атлантиду с тем, чтобы упредить действия биллизарских агентов по дестабилизации государственной власти. Рискованное дело, и я не понимал его смысла! Найду я, допустим, агентов, уничтожу их или они уничтожат меня (что тоже, как вы понимаете, не исключено), все равно Атлантида уйдет на дно океана — так зачем же рисковать?

Но спорить с изображением господина Бецалеля, нашего начальника, никто еще не мог без вреда для карьеры, и не мне было менять эту традицию. Я прошел инструктаж и нырнул в колодец времени головой вперед, как в холодную воду.

Вынырнул на центральной площади главного атлантического города Антурина, когда на моих хрональных детекторах стояло число «12647 лет 10 месяцев и 7 дней до начала новой эры». Был полдень, парило, и прямо на меня несся на скорости километров сто в час экипаж на воздушной подушке. Я едва успел откатиться в сторону и немедленно угодил в руки представителя власти.

— Ну, — сказал атлант, рост которого достигал двух с половиной метров, — ты почему, мальчик, без спроса по улицам бегаешь?

Атлантического языка я не знал, общаться приходилось на ментально-телепатическом уровне, но я был уверен, что правильно понял мысль полицейского, одетого в странную форму, напоминавшую купальный костюм двадцатых годов прошлого века. Я мигом оценил ситуацию — патрульные вообще отличаются быстрым соображением. Если взрослые атланты, — подумал я, — достигают почти трехметрового роста, то неудивительно, что меня этот тип принял за ребенка.

— Я не без спроса, — захныкал я, — меня мама в магазин послала.

— Тебя? — с подозрением осведомился полицейский. — Скажи ей, чтобы в следующий раз посылала кого-нибудь постарше, а не такого несмышленыша.

Хлопнув меня ниже спины, полицейский отвернулся, и я наконец получил возможность оглядеться.

Столица Атлантиды была городом тысяч куполов. Все без исключения здания имели округлые формы и больше подходили для цирковых представлений, нежели для размещения в них жилых помещений. О государственном устройстве Атлантиды я знал только то, что втиснул мне в голову перед отправкой автоматический обучатель Брехина, который, в свою очередь, повышал свое образование, в основном, на «Диалогах» Платона. И с таким хилым багажом я должен был предотвратить назревавший государственный переворот, обнаружив для начала проникших в государственные структуры биллизарских агентов!

Впрочем, патрульные выходили победителями и не из таких переделок, поэтому я не очень-то взволновался, а двинулся вдоль зданий, читая вывески на фасадах — конечно, только те их них, что были написаны телепатическими красками и проникали непосредственно в сознание. Сначала я миновал «Департамент заморских рабов», потом «Фирму пыточных принадлежностей», за ней возвышался купол «Антуринского отделения атлантических перевозок», из-за которого выглядывали «Лучшие морские продукты».

Я шел по улице, читал вывески и размышлял о том, как лучше приступить к операции. Легче всего, конечно, найти агентов Биллизара. Даже самый высокий биллизарец мне до плеча, а по сравнению с атлантами это вообще пигалица. Если меня приняли за ребенка, то биллизарский агент вряд ли мог исполнить иную роль, кроме роль младенца. И, к тому же, три уха… Нужно иметь беспримерную наглость, чтобы, обладая такими внешними данными, рассчитывать на успех в сложном деле государственного переворота!

Действительно, на что эти агенты рассчитывают?

Стоп, — сказал я себе и действительно остановился на площадке между двумя небольшими куполами. Стоп, агенты, ясное дело, должны воспользоваться своей особенностью — то есть будут играть роли младенцев, причем инопланетных, ибо вряд ли даже ради выполнения задания они пошли на ампутацию третьего уха, двух нижних рук и глаза на затылке.

Если у атлантов есть машины на воздушной подушке, если они умеют строить высотные здания и если в то же время у них есть рабы, да еще и официально разрешенные пытки, то, во-первых, атланты должны с пониманием относиться к пришельцам, а во-вторых, будут этих пришельцев пытать, чтобы выяснить цель их прилета. А если пришелец — не взрослый, а младенец?

Я поставил себя на место взрослого атланта, переходящего улицу. Иду и вижу: копошится на дороге существо явно инопланетного происхождения, размером с годовалого младенца-атланта. Что я подумаю? Пришельцы потеряли свое чадо, покидая с перепугу место посадки. Мои действия? Подбираю инопланетное дитя и несу его куда положено. А куда положено в Атлантиде относить не прописанных пришельцев? Наверняка в службу безопасности — пусть там с ними разбираются.

Взрослого пришельца стали бы пытать — это ясно. А младенца?

Стоп, — сказал я себе еще раз, но, поскольку уже стоял, то мне пришлось присесть, чтобы не потерять нить рассуждения. Не нужно забывать о том, что Атлантида — монархия. Куда я лично, любя своего монарха, отнес бы странное инопланетное дитя? Конечно, прямо в царскую канцелярию, там наверняка есть свой отдел безопасности.

Черт возьми, но ведь именно это биллизарцам и нужно! Не прилагая никаких усилий, они оказываются там, где могут с помощью телепатических излучателей воздействовать на мысли государственных служащих самого высокого ранга!

Проверить свою гипотезу я мог только одним способом. К нему я и прибег. Схватил за тунику какого-то прохожего и спросил (не вслух, естественно, а телепатически):

— Дядя, где здесь канцелярия государственной королевской безопасности?

Дядя (кстати, звали его Мергулан, во всяком случае это имя он держал на поверхности своих мыслей) критически осмотрел меня сверху вниз и произнес:

— Малыш, иди-ка лучше к маме.

— Моя мама работает в канцелярии государственной королевской безопасности, и я иду к ней на работу, — помыслил я как можно более убедительно.

— Да? — с сомнением произнес Мергулан и неожиданно крепко ухватил меня за плечо. — А ну-ка давай я тебя сам отведу, а то ты еще дорогу начнешь переходить в неположенном месте…

О лучшем я не мог и мечтать! Так мы и шли по городу: Мергулан впереди, а я бежал за ним вприпрыжку, и плечо мое успело потерять чувствительность, зажатое в цепких пальцах атланта, когда мы наконец подошли к куполу, на котором было написано: «Король Атлантиды и Семи островов, Его Доверенное Величество Азарх Пятнадцатый».

Мы вошли в круглый холл, где рабы (по-моему, американские неандертальцы, судя по виду) вылизывали пол. Зрелище, скажу я вам, не для слабонервных. Хорошо, что мы сразу прошли в другое помещение, где два атланта что-то быстро писали на огромных листах папируса.

— Ну, — сказал Мергулан, — скажи дядям, кто твоя мама?

Что ж, я был ему благодарен за доставку по назначению, но не до такой же степени, чтобы выполнять все его прихоти! Я погрузился под волну времени с головой и сместился на полчаса в прошлое. Комната оказалась пуста, дверь открыта, и я отправился искать биллизарских агентов, пользуясь своей интуицией, которая меня ни разу не подводила.

На третьем этаже принц Атлантиды Хамарай играл в прятки с принцессой Регией. Все от них шарахались, а стража своими телами загораживала от расшалившихся детей ценные скульптуры, выставленные вдоль стен.

На четвертом этаже королева Атлантиды Пинальда с упоением отдавалась королевскому шуту Кулькару, вопли разносились по всем комнатам и наверняка достигали ушей самого короля Азарха, но, должно быть, такое времяпрепровождение было делом для королевской семьи обычным, и я не стал убеждать монарха в том, что он должен принять решительные меры в отношении своей супруги.

Азарх Пятнадцатый, король Атлантиды и Семи островов, стоял перед двумя люльками, в которых лежали биллизарские агенты, дрыгавшие всеми пятью ногами. Король находился в глубокой задумчивости, поскольку агенты уже приступили к работе и вовсю внушали доверчивому Азарху, что он должен передать власть в королевстве своему шуту Кулькару. Все равно, мол, жену твою он уже получил, так чего уж тут…

Я мигом представил себе, до чего доведет страну шут, умеющий лишь злословить да вступать в сексуальные отношения с каждым, кто подвернется под руку, независимо от пола и политических убеждений. Что я мог сделать? Только одно.

Я бросился вперед и двумя ударами перевернул люльки. Агенты с верещанием поползли в разные стороны, от неожиданности излучая свои истинные мысли. Один вопил: «Неужели разоблачили? Где мой бластер?» А другой: «Этого идиота еще не до конца обработали! Задание сорвано! Уволят без выходного пособия!»

Азарх вышел из ступора и погнался за агентом, старавшимся скрыться в коридоре. Я взял на себя второго, который хотел залезть в шкаф. Без лишних церемоний я окунул беднягу в колодец времени, отчего он действительно превратился в младенца, каким был много лет назад.

Обеспечив себе тыл, я поспешил на помощь королю, который в это время лупцевал биллизарца, приговаривая: «Ты кто такой? Кто тебя впустил?». Времени раздумывать у меня не было, пришлось окунать в колодец времени обоих — агента и короля. Это теперь я понимаю, что решение было опрометчивым, но тогда мне казалось, что я поступаю правильно!

Так Биллизар лишился двух своих лучших агентов, а Атлантида — любимого монарха, неожиданно для подданных впавшего в детство. Результат: королева Пинальда взяла в мужья шута, который в тот же вечер взошел на престол под именем Кулькара Первого.

А я вернулся под светлые очи изображения господина Бецалеля и доложил об успешно выполненном задании.

— Успешном, говорите? — буркнуло изображение.

— Конечно! Оба агента обнаружены и обезврежены.

— А с их заданием вы справились сами, — саркастически заметило изображение. — Они прибыли в Антурин, чтобы посадить на трон шута. Вместо них это сделали вы, Шекет!

— Какая разница, — махнул я рукой, — если Атлантида все равно утонула триста лет спустя? Что такое человеческая история по сравнению с природной катастрофой?

— Ничто, — согласилось изображение, — но эти триста лет атланты могли прожить лучше и получить больше удовольствий от жизни.

— Если больному суждено умереть, то какая разница, потел он перед смертью или нет? — пробормотал я, вспомнив бородатый анекдот прошлого века.

— Шутите, Шекет? — грозно сказало изображение госпожи Брументаль. — Придется вам возвращаться в Атлантиду и исправлять последствия собственной ошибки. Задание ясно?

— Нет, — бодро сказал я и отправился.

СЛОВО И ДЕЛО

Иногда приходится вспоминать неприятное. А иногда даже бывает приятно это неприятное вспоминать. В моей жизни было немало подвигов, в том числе таких, о которых я, скорее всего, не расскажу никогда по причине свойственной мне скромности. Впрочем, если попросите… Например, о моем втором задании в Атлантиде.

За триста лет до гибели Атлантиды на трон ее повелителя уселся бывший королевский шут Кулькар. Первым своим указом он повелел поставить в домах атлантов подслушивающие устройства. Кулькара интересовали анекдоты, шутки — в общем, юмор в его первозданном виде. Будучи королевским шутом, он вынужден был выдумывать шутки сам, и это истощило его творческий потенциал. Став королем, бывший шут воспользовался достижениями техники, чтобы слушать шутки в тот самый момент, когда их создавал народ.

Я прибыл в Антурин, столицу Атлантического королевства, когда тысячи атлантов собрались на главной городской площади и рассуждали о том, что лучше: шутить дома и не знать, чья шутка понравится Кулькару больше остальных, или шутить только в обществе, самим выбирать лучшую шутку и сообщать ее подслушивающему устройству, чтобы любимый король не терял зря драгоценного времени?

— Что ты можешь сказать по этому поводу, чужак? — спросил белозубый атлант, глядя на меня сверху вниз.

— Я здесь не для того, чтобы шутить, — сказал я, отряхиваясь от пыли столетий, которой много накопилось в колодце времени. — Мне нужно свергнуть Кулькара, чтобы вы, атланты, весело прожили оставшиеся вам триста лет.

— Глупая шутка, — рассердился атлант, — повелителю не понравится.

— Да уж, — согласился я и направился прямо во дворец, поскольку еще с прошлого раза помнил, где он находился.

В покои монарха я прошел, притворившись младшим сыном какого-то мелкого служащего — это оказалось нетрудно, дети шастали по холлу, будто здесь был не королевский дворец, а детский сад. Представ перед королем Кулькаром, которого я же, по сути, и возвел на престол, я сказал без долгих церемоний:

— Ты должен отказаться от власти и объявить в Атлантиде республику.

— Ха! — воскликнул Кулькар и смерил меня презрительным взглядом. — Это почему же?

— Потому что через триста лет Атлантида будет разрушена прямым попаданием астероида. При монархии атлантам живется плохо, пусть они хотя бы триста лет, отведенные им природой, проживут нормально.

— Астероид? — пробормотал Кулькар. — Это еще что такое?

Пришлось объяснять. Монарх слушал внимательно и, похоже, даже кое-что понимал. Когда я закончил излагать принципы небесной механики и баллистики, Кулькар почесал в затылке и сказал задумчиво:

— А если иначе?

— Что иначе? — не понял я.

— Этот… э-э… астероид. Пусть упадет на другой берег, какая ему разница? Атлантида — остров, нас каждый уничтожить рад, а вот утопить половину континента — слабо?

— Послушайте, — сказал я терпеливо, — я всего лишь патрульный и занимаюсь корректировкой истории человечества. Не в моих силах изменить орбиту крупного небесного тела.

— Хорошая шутка, — хихикнул монарх, — но глупая. Ты же сам говоришь, что можешь исправлять историю. Так исправь! Пусть в истории будет записано, что Атлантида не погибла.

— Как это возможно? — возмутился я. — И к тому же, что это даст? Будет в истории записано так или этак, Атлантида-то все равно окажется под водой!

— А вот и нет! — воскликнул Кулькар. — Реализуется то, что написано или сказано. А если послушать тебя, то получается наоборот: записывается то, что происходит в реальности.

— Естественно, — пожал я плечами, — а как иначе?

— Ты из какого будущего? — поинтересовался Кулькар. — Из Аргиева или Букинарова?

— Не понял, — нахмурился я.

— Аргий, — терпеливо разъяснил монарх, — это придворный писатель, который придумал историю о том, как боги наслали на Атлантиду гром и испепелили ее своим гневом. А Букинар в пику Аргию написал историю о том, что герой Полиандр поймал рукой божественный гром, отвел в сторону и испепелил половину континента, который находится от нас в направлении восхода солнца. Ясно, что оба создали свое будущее, вот я и спрашиваю: из какого ты прибыл?

Я призадумался. Мне ведь сразу показалось странным, что никто на площади не удивился моему появлению — а ведь я едва доставал взрослому атланту до пояса. И на ребенка я был похож разве что ростом, спутать меня с этими фуриями мог только полуслепой от рождения. Значит…

Но тогда, если Кулькар прав, получалось, что в Атлантиде не бытие определяет сознание, а наоборот — сбывается то, о чем говоришь! Теперь становилось понятным, почему Кулькар подслушивал шутки своих подданных — хотел знать, какое будущее ему готовят.

Ну и что?

Астероид номер 1867673 уже миллиард лет бродит по Галактике и в назначенный срок свалится на Атлантиду, что бы по этому поводу ни писали местные борзописцы. Не могли же они на самом деле росчерком пера по папирусу направить небесное тело на другую орбиту!

Или могли?

— Судя по твоему замешательству, — ехидно сказал Кулькар, — ты явился из мира, придуманного Аргием. В его мире ни боги, ни люди не властны над слепыми силами природы.

— Похоже, что так… — пробормотал я.

— Ну вот, — продолжал Кулькар таким тоном, будто отдавал мне распоряжение принести завтрак в постель, — лезь назад в свой колодец времени и отправляйся лет на сто вперед. А там сожги все экземпляры книги Аргия, оставь только то, что написал Букинар. И все будет в порядке. А чтобы тебе позволили это сделать, я напишу своему потомку записку и оставлю в своем королевском сейфе.

— Почему бы вам не написать, чтобы этот ваш потомок сам и сжег все книги Аргия? — поинтересовался я.

— Ни один атлант не станет уничтожать книгу! — возмутился король. — Это все равно, что лишить мир одного из вариантов будущего!

Возмущение Кулькара было так велико, что он даже потянулся к секире, висевшей на стене над его головой. Я поспешно отступил со словами:

— Хорошо, хорошо, попробую.

Я-то понимал, что все это чепуха, но не спорить же с монархом!

В колодец времени я прыгнул на этот раз ногами вперед, чтобы нащупать дно в нужный момент и не пропустить развития событий. Через сто сорок лет после моей беседы с Кулькаром (и за сто шестьдесят лет до падения астероида) столица Атлантиды город Антурин являла собой еще большее месиво практически одинаковых куполов. Первый же прохожий объяснил мне, что на троне нынче Кулькар Одиннадцатый, и что он ждет меня уже вторую неделю.

— Вот как? — усомнился я. — Откуда ему известно, что я прибуду?

— Из записки Кулькара Первого, конечно! — удивился моей непонятливости прохожий. — Иди скорей, а то повелитель рассердится.

Повелитель оказался мальчишкой шестнадцати лет, лишь недавно унаследовавшим престол от отца, Кулькара Десятого.

— Вот и вы, Шекет! — воскликнул он нетерпеливо. — Займитесь делом, все книги Аргия я приказал собрать на заднем дворе, вам осталось только поднести факел.

Так оно и было — огромный штабель книг был аккуратно сложен у каменной стены, и на каждой книге было написано телепатическим шрифтом: «Аргий, член Союза Писателей Атлантиды. Гнев богов, или Последний день Антурина».

Я поднес горящий факел, и книги вспыхнули. Мне показалось в тот момент, что летевший где-то между Плутоном и Нептуном астероид 1867673 вздрогнул и сместился на другую орбиту, но это, конечно, было игрой фантазии.

Книги сгорели, и мне стало жаль чужого творчества, даже если оно, возможно, и не обладало художественной ценностью.

— Спасибо, Шекет, — поблагодарил меня Кулькар Одиннадцатый. — Ты спас Атлантиду. В твою честь я сегодня дам обед.

— Не за что, — пробормотал я, чувствуя себя полным идиотом. — Если вы так уверены в том, что написанное создает физическую реальность, а не наоборот, почему первый Кулькар не казнил писаку, когда тот создал свой пасквиль?

— Он не мог! — возмутился монарх. — А свобода творчества? А права личности на выражение своего мнения?

— Ну, знаете! — в свою очередь рассердился я. — Если каждый будет писать какую-нибудь глупость, и все это станет осуществляться, то какая же анархия настанет во вверенном вам королевстве!

— Никакой анархии! — твердо сказал Кулькар Одиннадцатый. — Ты забыл о системе подслушивания? О системе подглядывания? О системе сыска? Атланты во все времена думали правильно! О процветании острова! О светлом будущем!

— А как же Аргий?

— Он вынашивал свой замысел, ни с кем не поделившись, и писал свой гнусный роман в темной комнате, молча, а потом размножил его в своей типографии под покровом ночи…

— Да, нехорошо, — сказал я, дивясь про себя тому, что участвую в этом бреде. Книга определяет историю, подумать только! Сейчас я отправлюсь на сто шестьдесят лет вперед и сам увижу, как погибнет Атлантида, сметенная астероидом 1867673.

Распрощавшись с монархом, я погрузился в колодец времени с головой и вынырнул на поверхность в 12347 году до Новой эры — это был год гибели Атлантиды. Я стоял на центральной площади Антурина, как и триста лет назад, и, как триста лет назад, здесь бурлила толпа, и прохожие бросали на меня косые взгляды.

Атлантида не погибла?

Неужели действительно текст какой-то книги способен создавать и уничтожать небесные тела и менять историю стран и континентов? Рушились устои моей жизненной философии! Черт возьми! Если Атлантида не погибла — по моей вине! — то изменилось все будущее. Атланты завоевали Грецию и Рим. Платон не создал своих «Диалогов». В Европе не возникла цивилизация. Но тогда и Соединные Штаты Земли не образовались, и Патруль времени не существовал в природе! А кто я тогда такой? Я, Иона Шекет?

Настроение мое было ужасным, и я бросился в колодец времени, будто хотел в нем утопиться.

Вынырнул в своем кабинете в здании Патруля и облегченно вздохнул. Мир остался прежним! Но как же тогда…

Я так и не понял, выполнил ли задание, порученное мне изображением господина Бецалеля. Пришлось отправляться на доклад, не понимая, как себя держать и о чем рассказывать.

— Шекет! — сурово сказало изображение. — Почему вы не сместили Кулькара Первого? Из-за вас Атлантида осталась монархией до самой своей гибели!

— Так она все-таки погибла? — пробормотал я.

— Естественно! Астероид номер 1867673…

— Но я сам был в Антурине уже после того…

— До, Шекет, до, а не после! Вы с таким плеском ныряли в колодец времени, что создали рябь, и из-за этого ошиблись на два года. Мелочь, конечно, но в дальнейшем старайтесь быть аккуратнее.

— Значит, книга не способна изменить природу вещей? — с облегчением спросил я. — Ни сдвинуть с орбиты астероид, ни осушить болота…

— Кстати, об астероиде, — сказало изображение господина Бецалеля. — Словами его не сдвинуть, конечно, однако что-то делать все равно нужно.

— Так ведь Атлантида все равно погибла, — вяло возразил я.

— Атлантида — да, тут мы маху дали, — согласилось изображение. — Но была в свое время планета между орбитами Марса и Юпитера…

Пришлось мне на следующий день, не получив заслуженного отпуска, нырять в прошлое аж на тридцать миллионов лет, где я едва не погиб, спасая цивилизацию, которая так и не сказала мне «спасибо».

СЧАСТЛИВЫЙ РОК ФАЭТОНЦЕВ

Началось с того, что некий капитан Буссидер, дрейфуя на своей фотонной посудине «Аквилар» в поясе астероидов, обнаружил артефакт, созданный давно исчезнувшей цивилизацией. Артефакт представлял собой металлический стул. Капитан Буссидер, будучи человеком, лишенным воображения (и как только таких берут в навигационную службу?), стул этот подобрал, поставил в кают-компании и время от времени сам на него садился. Вернувшись на Землю, Буссидер собрался было сдать стул в металлолом, но приемщику показалась странной форма этого действительно любопытного сооружения: стул имел шесть ножек и две спинки, будто предназначался не для нормального человека, а для сиамских близнецов.

— Где вы эту гадость откопали? — проворчал приемщик, не зная, по какой графе провести оценку изделия: то ли как предмет антиквариата, то ли как результат творчества сумасшедшего изобретателя.

— В поясе астероидов, — простодушно объяснил капитан Буссидер. — За бортом болтался. Любопытная штука, верно?

После этой фразы приемщик посмотрел на капитана безумным взглядом и набрал на пульте номер Галактической службы спасения.

Когда специальная экспедиция Космического агентства прибыла в указанный Буссидером район между орбитами Марса и Юпитера, там почти сразу удалось обнаружить:

— несколько скелетов, принадлежавших людям с двумя туловищами и пятью ногами,

— два устройства для передвижения по твердой поверхности, которые можно было бы назвать автомобилями, если бы удалось выяснить, где у этих колымаг двигатель и был ли он вообще,

— плюс еще какая-то мелочь, не попавшая в описательные каталоги.

Короче говоря, всем стало ясно, что беспечный капитан Буссидер обнаружил останки цивилизации фаэтонцев. Фаэтон много лет назад развалился на части, все живое погибло, и кое-кто утверждал даже, что фаэтонцы сами взорвали планету, устроив атомную войну. А кое-кто говорил, что, если бы в Патруле времени сидели не бюрократы, а люди с совестью, то они отправили бы патрульных на сколько-то там миллионов лет назад и объяснили наивным фаэтонцам, к чему могут привести склоки между правыми и левыми, религиозными и светскими, отцами и детьми.

На мой взгляд, в этих спорах не было смысла, ибо каждый знал, что колодцы времени не приспособлены для того, чтобы шастать с планеты на планету — вмешаться в события на Фаэтоне Патруль не мог, так что и говорить было не о чем.

Можете поэтому представить мое удивление, когда вызвало меня однажды изображение господина Бецалеля, нашего уважаемого начальника, и сказало:

— Шекет, вам поручается попытка спасения цивилизации планеты Фаэтон. Глубина погружения — примерно тридцать миллионов лет. Поскольку речь идет о другой планете, колодец времени пришлось модернизировать, создав нужные пространственные ответвления.

— Я и не предполагал, что такое возможно, — пробормотал я, и изображение господина Бецалеля смерило меня презрительным взглядом:

— Вы много чего не предполагали, Шекет! Например, того, что в случае удачного завершения операции получите месяц отпуска и сможете отдохнуть на одном из лучших курортов спасенного вами Фаэтона.

В модернизированный колодец времени мне пришлось бросаться, нацепив вакуумный скафандр, поскольку существовала не равная нулю вероятность численной ошибки, в результате чего я оказался бы в нужном времени, но не на Фаэтоне, точные координаты которого не знал даже центральный компьютер Патруля, а в пустоте космоса.

Все, однако, обошлось в лучших традициях нашей всегда удачливой службы — я грохнулся на колени посреди огромной площади в главном городе Фаэтона Мунбакиле. Дыхательные системы скафандра тут же отключились, и я едва не задохнулся, выбираясь из этого сложного сооружения. Меня обступила толпа любопытствующих фаэтонцев — они действительно оказались существами с двумя туловищами и двумя головами. Туловища соединялись друг с другом в районе бедер, и эта странная игра эволюции позволяла каждому фаэтонцу не только иметь сразу два мнения по поводу любого события, но и делать одновременно два противоположных по смыслу действия, мешая самим себе добиваться хоть какого-то результата.

Общались фэтонцы телепатически; сняв скафандр, я сразу окунулся в океан мысленных волн и мгновенно, не затратив никаких усилий, узнал не только то, что столицу Фаэтона называют Мунбакилом, но и то, что Фаэтон на фаэтонском языке — Аавдал, и то, что для процветания здесь можно делать все, что приходит в голову в данный момент. «Будущего нет, есть только настоящее! — гласил лозунг, под которым готов был подписаться каждый фаэтонец. — Прошлого нет тоже, поскольку уже есть настоящее».

— А кто у вас тут главный? — мысленно спросил я вертлявого фаэтонца, оба туловища которого выглядели насаженными на оси волчками.

— Никто, никто! — ответил он. — У нас нет главных, каждый делает то, что хочет. Чего ты хочешь, пришелец? Подумай и делай!

— Я хочу вас всех спасти, — мрачно сообщил я, поняв, что именно привело Фаэтон к гибели. Ясное дело: при такой анархии противоречия между различными группами интересантов быстро должны были достичь критического значения, после чего начинался прямой путь к распаду, войнам и катастрофам.

— От чего спасти? — поинтересовался фаэтонец, и я показал ему привезенное с собой объемное изображение пояса астероидов.

— Вот, — сказал я, — к чему приведет в недалеком будущем ваша анархия. Кому-то придет в голову устроить большой взрыв, а поскольку вы делаете лишь то, чего хочется сейчас, не думая о последствиях…

— Мы не думаем о последствиях! — гордо заявил фаэтонец. — О последствиях думает природа!

Но я видел, что зрелище болтающихся в космосе камней его впечатлило. Одна из его голов принялась доказывать другой, что надо навести на планете порядок и для начала хотя бы упорядочить продажу населению взрывчатых веществ, а другая голова отвечала на это, что тогда будет нарушен принцип наибольшего везения, и результат окажется еще более плачевным.

Прервать этот внутренний диалог я не сумел, хотя и размахивал кулаками перед обеими головами спорщика. Пришлось обратиться к другому фаэтонцу, одна из голов которого, по-моему, спала, а может, уже и скончалась, я ведь не знал, живут ли оба тела одинаковое время или могут умереть независимо друг от друга.

— Эй, — сказал я, — что это за принцип наибольшего везения?

Услышав ответ, я поразился многообразию проявлений природы. Оказывается, с самого зарождения жизни на Фаэтоне тут повелось, что из всех возможностей реализовывались только самые благоприятные. Представьте себе, что вы каждую неделю покупаете билет лотереи, угадываете все шесть цифр, и так продолжается много лет без единого сбоя и ошибки. В принципе это, конечно, не исключено, но нам, землянам, подобное везение и не снилось. А на Фаэтоне все шло именно по этому безумно благоприятному сценарию. Фаэтонцы не задумывались о будущем — оно само падало им в руки. Все, что они делали, им удавалось. Хочешь быть счастливым? Будь им. Все хотят быть счастливыми? Значит, все и будут. Хочешь иметь самую красивую женщину? Вот она, и она сама тебя хочет! Все хотят иметь самую красивую женщину? Пожалуйста, рождается миллион красавиц к услугам населения…

В общем, дикое, ничем не объяснимое везение, и для меня было совершенно очевидно, что рано или поздно этот парад сбывшихся надежд закончится. Можно тысячу раз подряд выиграть главный приз, но в тысячу первый раз судьба от вас отвернется, ибо не может же вечно теория вероятностей играть с вами только в вашу игру!

Когда везение фаэтонцев закончится, планета и взорвется, поскольку начнутся войны — все будут выяснять отношения со всеми, в ход пойдет самое совершенное оружие, а дальше понятно…

Нельзя полагаться на везение, нужно и о будущем думать!

Теперь, когда я понял, отчего погиб Фаэтон, я мог начать действовать. Прежде всего мне нужно было объяснить каждому (ведь верховной власти у фаэтонцев не было в помине!), насколько губительна вера в вечно действующий счастливый случай. Это оказалось не так трудно, как я думал — поскольку на Фаэтоне везло всем, то повезло и мне! Я начал мысленный разговор, и все меня слушали.

Между прочим, на курсах патрульных нас учили не только приемам обезвреживания чужих агентов, но и искусству риторики — ведь, отправляясь в прошлое, мы должны были общаться с сильными мира того и убеждать их поступать так, как нужно для земной истории, а не для их личного благополучия. Так вот, это искусство мне на Фаэтоне очень пригодилось. А везение позволило довести дело до конца.

Не прошло и нескольких часов, как все фаэтонцы прониклись мыслью о том, что глупо надеяться на фортуну, которая завтра может отвернуться. Цивилизация не должна полагаться исключительно на волю случая, на пресловутый «авось»! До сих пор все шло хорошо, а завтра…

Короче говоря, я их убедил. Не успела планета дважды обернуться вокруг оси (кстати, сутки на Фаэтоне были равны пяти земным часам), как пришедшие в экстаз от моих речей аборигены избрали главного правителя, чтобы он думал о будущем, главного ученого, чтобы он это будущее исследовал, и главного инженера, чтобы он будущее приближал. Теперь я мог быть уверен, что случай не сыграет с Фаэтоном свою черную шутку — разумные обитатели планеты сумеют, если нужно, отвести беду.

«Не будем играть с судьбой!» — таким был главный лозунг фаэтонцев, когда я нацепил скафандр и приготовился нырнуть в колодец времени, чтобы вернуться домой с докладом о выполненном задании. Мне любопытно было также посмотреть, как выглядит планета Фаэтон на земном небе 2065 года.

Да никак она не выглядела! Все те же обломки, болтавшиеся между Марсом и Юпитером, будто и не спасал я никого, потратив зря командировочное время.

Обескураженный, предстал я пред очи изображения господина Бецалеля и рассказал о том, как убедил фаэтонцев взять судьбу в свои руки.

— И тем самым прервали цепь счастливых случайностей, — мрачно сказало изображение.

— Да они бы сами прервались! — воскликнул я. — И тогда на планету обрушились бы такие несчастья…

— Все природные несчастья — ничто по сравнению с теми, что человек может устроить себе сам, — твердо заявило изображение. — Если бы не вы, Шекет, фаэтонцы наслаждались бы собственным везением, может, еще долгие тысячелетия. Взяв судьбу в свои руки, они изобрели то, что никогда бы не возникло по воле случая. Водородную бомбу, например. И аннигиляцию частиц с античастицами. Вы уничтожили Фаэтон, Шекет, и это теперь всегда будет на вашей совести. Кстати, в ваше личное дело уже занесен выговор с предупреждением о неполном служебном соответствии.

— Но… — начал я и замолчал.

Возразить мне было нечего. Впрочем, я проработал в Патруле еще много собственных лет (хотя по часам моего работодателя прошло всего три месяца!) и совершил немало подвигов, так что предупреждение о неполном служебном соответствии потеряло свою актуальность.

^{Часть вторая. ИОНА ШЕКЕТ В МИРЕ ДУХОВ}

КАК Я БЫЛ СТУДЕНТОМ

Оккультный университет на Карбикорне — еще то заведение. Попал я туда исключительно благодаря своей неуемной энергии и жажде нового. Один из абитуриентов, прилетевший на Карбикорн одновременно со мной и вылетевший с планеты (в буквальном смысле!) после первого отборочного тура, с досадой сказал, когда мы прощались у трапа звездолета:

— Все это шарлатанство, поверьте мне, Шекет, и если вы будете в этом участвовать, вас перестанут уважать во всей Галактике.

Беднягу можно было понять: он спокойно спал в своей постели, когда ровно в полночь из-под матраса вылезла черная рука без тела, схватила моего соседа-абитуриента за горло и начала душить самым натуральным образом. Естественно, человек испугался, отодрал от своей шеи цепкие пальцы и бросил руку в открытое окно, где она и исчезла с воплем отчаянного ужаса — как потом оказалось, этот призрак с планеты Убрикат не выносил свежего ночного воздуха и мог существовать только в спертой атмосфере при отключенных кондиционерах. Моего соседа отчислили как не сумевшего совладать со своими эмоциями, а я дал себе в ту же ночь слово не шевелиться даже если ко мне на постель присядет граф Дракула собственной персоной.

Обошлось однако без вампиров, приемная комиссия придумала мне иное испытание. Ночи, кстати, после случая с моим соседом я проводил в обществе приятной девы с планеты Биинам, и никакие потусторонние силы не могли отвлечь мое внимание от пышного женского тела, масса которого в моменты страсти достигала полтонны.

Но однажды после особенно бурной ночи я вылез на подоконник подышать утренним воздухом, насыщенным парами ртути и висмута (в дверь я выйти не мог, потому что одна из пяти ног моей приятельницы загораживала проход). Неожиданно прямо передо мной материализовался в воздухе тщедушный гражданин неопределенного возраста, по виду явно житель Земли. Гражданин был, мягко говоря, не одет, и потому я не смог по покрою его костюма определить, из какой эпохи он явился. Понятное дело, я мысленно вздрогнул, но заставил себя не пошевелить ни единым мускулом.

— Ну? — сказал я через минуту, поскольку призрак и не думал первым начинать знакомство. — Долго будем в молчанку играть?

— Иона Шекет, — сказал мужчина писклявым голосом, полностью соответствовавшим его фигуре, — предсказываю, что жизнь твоя в ближайшие дни будет…

Что я должен был сделать в сложившихся обстоятельствах? Понятно, что появление незваного пророка было провокацией экзаменационной комиссии. Судите сами. Если бы он предсказал мне провал на экзамене, я бы из кожи вон вылез, чтобы получить высший балл. Если бы он предсказал мне победу, я наверняка перестал бы занимать свой ум упражнениями (уж я-то знаю свою натуру!), и тогда непременно провалил бы экзамен. В обоих случаях пророчество не могло бы сбыться. И экзаменаторы, ясное дело, хотели видеть, как я выпутаюсь из этой противоречивой ситуации.

Я сделал ровно то же, что делал всегда, когда мне докучали незваные гости: сказал «Сегодня меня нет дома», сполз с подоконника, закрыл обе рамы и позвонил портье.

— Господин хороший, — сказал я ему, — у вас там на уровне десятого этажа висит неопознанный летающий объект. Либо я собью господина Адольфа Гитлера ракетоиглой, либо вы его уберете сами, поскольку этот объект мешает мне заниматься любовью.

Призрак за окном покачал головой, сплюнул с досады и, естественно, исчез. К сведению каждого, кому доведется столкнуться с НЛО в любой части Вселенной: эти объекты не терпят, когда их опознают и называют по имени. Тогда они исчезают хотя бы для того, чтобы сохранить собственное достоинство, ибо что может быть для неопознанного объекта хуже, чем процесс опознания? А господина за окном я узнал с первого взгляда, поскольку его физиономия была изображена на первой странице моего учебника по ксенофобии — я изучал этот предмет, когда учился на курсах патрульных времени.

Не успел я позавтракать (моя дама предложила мне лучшую свою филейную часть, и я не посмел отказаться, поскольку, как мне было известно, на Биинаме жители обожают есть друг друга, и отказ полакомиться нежным телом собеседника считается оскорблением), так вот, не успел я позавтракать, как пневмопочта выплюнула мне прямо в тарелку письмо из приемной комиссии Оккультного университета. Послание было кратким и сообщало, что я принят в число студентов с правом вызывать любого призрака в любое время суток, но без права заниматься астрологической и пророческой практикой, поскольку эти дисциплины будут мне преподаны лишь на втором курсе.

Кстати, вы знаете, почему студентам дозволено вызывать призраков, но не дозволено строить гороскопы? Очень просто: призраки по натуре народ очень желчный, их кредо — на вопросы отвечать, но давать ответы столь многовариантные, что извлечь из них необходимую информацию может только тот, кто предварительно прослушал курсы астрологии и пророчества. Так что все нормально — призрака слушай, но сам не плошай.

Так началась моя учеба в Оккультном университете на планете Карбикорн. Преподавали нам лучшие учителя, являвшиеся на лекции из потустороннего измерения, а точнее говоря: из того мира, что смещен относительно нашего на один-единственный квант времени.

Курс астрологии вел господин Тихо де Браге — не сам, конечно, ибо Тихо жил и умер в шестнадцатом веке. Мы имели дело с призраком, душой великого астролога, личностью желчной настолько, что даже собственное имя этот господин произносил с величайшим презрением. Много времени спустя я использовал свои старые знакомства в Патруле времени и отправился в 1597 год, чтобы поглядеть на первоисточник и сравнить живого еще Тихо с его запомнившейся мне астральной оболочкой. Ничего общего, кроме обрюзгшей фигуры! Великий Тихо принял меня в своей обсерватории, угостил датским пивом и рассказал историю астрологических изысканий, которые он при жизни держал в секрете, ибо не желал, чтобы коллеги-астрономы подняли его на смех. А призрак этого милого человека не раз доводил меня до белого каления, заставляя строить натальные карты людей, никогда не существовавших в природе.

Что до курса пророчеств, то я рассчитывал на Нострадамуса — кто бы еще мог лучше преподать нам эту дисциплину? Нострадамус, однако, не пожелал унизиться до чтения лекций салагам вроде меня — мэтр работал только с дипломниками и аспирантами. А первокурсникам о создании пророчеств рассказывала некая Ванга, жившая в Болгарии в двадцатом веке. При жизни это была слепая женщина, прозревавшая будущее мысленным взором. А вот призрак Ванги оказался зорким, как десяток Аргусов, и списывать на ее экзаменах было так же невозможно, как летать со сверхсветовой скоростью.

Ванга являлась в аудиторию точно в предсказанное время, пронзительным взглядом находила объект для отработки своей теории пророчеств и говорила зычным голосом, от звуков которого у студентов мелко дрожали все кости:

— Дорогой студент, представьте, что к вам пришла на прием женщина сорока семи лет, шаги тяжелые, дыхание несвежее, выговор деревенский, а тексты, ею произносимые, не отличаются стилистическими красотами. Что вы сделаете прежде всего?

— Сообщу ей ее прошлое, чтобы вызвать доверие, — бормотал студент.

— Правильно, — кивала Ванга. — Но откуда вам известно прошлое этой женщины, она же пришла к вам впервые?

— Структурный анализ текстов! — вопил студент, вспоминая вчерашнее занятие. — Достаточно послушать несколько предложений, и мысленный анализ позволяет однозначно сказать, что данный человек делал в прошлом, начиная с того времени, когда научился говорить.

— Верно, — соглашалась Ванга. — Сейчас я произнесу несколько фраз, а вы сообщите, кто перед вами.

И она начинала говорить такие глупости, что было ясно: единственная ее цель — сбить бедного студента с толка. Когда таким студентом оказывался я, то поступал очень просто: засыпал на месте и позволял своему подсознанию болтать все, что ему могло заблагорассудиться. Как потом оказалось, это было самое правильное, ибо подсознание движется в будущее, опережая настоящее на один-единственный квант времени, и потому черпает информацию из того самого астрального мира, в котором пребывали призраки всех времен и народов.

Сложнее всего для меня лично был курс астрологии внесолнечных планет. Это ж надо: у каждой планеты свой зодиак и свои зодиакальные знаки, и каждый знак вовсе не соответствует земному, да и аборигены этих планет имеют мало общего с хомо сапиенсами. С меня семь потов сходило, прежде чем я набрасывал хотя бы в первом приближении, к примеру, натальную карту Чиануреги, моей давней знакомой с планеты Буаккар. Пятьдесят зодиакальных знаков, два солнца, четыре луны, семьдесят три планеты! Но зато и внутренний мир у жителей Буаккара не в пример богаче внутреннего мира простого жителя Земли, а уж судьба выделывает с буаккарцами такие коленца, что жизнь Аттилы по сравнению с жизнью моей знакомой Чиануреги выглядит пресной, как вода реки Волга по сравнению с водой Мертвого моря…

Как-то, посмотрев на расположение семидесяти планет, я ужаснулся и поспешил сказать Чиануреге с трепетом в голосе:

— Дорогая, я ничего не могу поделать. У меня получается, что через два месяца тебя изрежут на куски, а потом сошьют обратно, но один кусок оставят…

Я представил себе это варварство, и слезы навернулись на мои глаза. Но что я мог сделать, если планеты стояли на небе Буаккары именно таким образом?

— Ох, Шекет, — радостно засмеялась Чианурега. — Как я рада твоему предсказанию! Ведь это означает, что мне предстоит стать матерью!

Должно быть, у меня был ошарашенный вид, потому что Чианурега прервала смех и серьезно сказала:

— Именно так, Иона, мы размножаемся. Женщину режут на куски, а потом выбирают лучший и выращивают из него младенца. Ах, как я рада…

С того случая я зарекся предсказывать судьбу своим инопланетным знакомым. Но я умею это делать, и мое умение здорово помогло мне впоследствии, когда я, окончив Оккультный университет, открыл собственное астрологическое бюро. К тому же, я умел теперь и призраков вызывать, и будущее предсказывать, и даже укрощать вампиров и оборотней, но мы, выпускники Оккультного университета на Карбикорне, дали после окончания учебы присягу, поклявшись никогда в жизни не заниматься тем, чему нас обучили наши великие преподаватели.

Вы можете представить ситуацию, когда выпускник физического факультета дает клятву не заниматься физикой, а выпускник факультета журналистики клянется никогда не писать статей в газеты? Между тем, все бывшие студенты Оккультного университета получали дипломы лишь после того, как обещали, не забывая ни слова из пройденного, не применять своих знаний на практике.

Я тоже принес эту своеобразную клятву, но не раз изменял ей, когда того требовали обстоятельства. По-моему, на это наши наставники и рассчитывали.

ДУША МИРА

Когда я еще был студентом Оккультного университета на Камбикорне, декан Буаль-Буль-аш-бурабаль (уроженец Аройо Три) как-то вошел в аудиторию, где наша группа занималась препарированием лабораторной души, и сказал, морщась:

— Господа, почему бы вам не заняться делом?

Мы готовы были заняться чем угодно, лишь бы не слышать воплей, которые издавала подопытная душа, когда мы извлекали из нее тайные желания и нездоровые инстинкты. Мы прекрасно знали, что лабораторные души — всего лишь муляжи, и следовательно, стоны их тоже плод компьютерного творчества, но все равно слушать это было неприятно, и потому мы с удовольствием бросили наполовину препарированную душу в центрифугу Мильтона, смешивавшую желания и страсти.

— А в чем дело? — ворчливо поинтересовался Бинугар, студент-второгодник, отлынивавший от занятий всегда, когда представлялась возможность. На его родной планете (она располагалась где-то за галактикой М106) труд считался занятием постыдным, поскольку физическую работу делали растения, душой не обладавшие.

Декан скосил все свои шестнадцать глаз в мою сторону и сказал:

— Сейчас Деррик будет стратифицировать, и вам предлагается помочь, если выделенные сущности начнут разбегаться.

Деррик был профессором факультета духовного зарождения, и когда он занимался стратификацией, посмотреть на это сбегались студенты всех курсов и даже абитуриенты, вообще не понимавшие, что происходит. Стратификация — сообщаю для тех, кто не знает, — это разделение сущностей в момент смерти тела-носителя. Допустим, вы прожили десять жизней, и нынешняя является вашей одиннадцатой инкарнацией. Десять бывших сущностей мирно уживаются в вашем подсознании, изредка давая о себе знать разными, чаще всего глупыми, советами. Но когда ваше тело перестает функционировать (умирает — выражаясь по-обывательски), сущности вынуждены его покинуть и делают это не одновременно, а по очереди. Сначала выходит в астрал душа номер один, ваша самая первая инкарнация, потом душа номер два… И так далее, пока вы сами — точнее, ваша нынешняя сущность — не покинете уже холодеющее тело. Преподаватели заставляли нас вылавливать души-инкарнации в тот момент, когда они покидали тело, и помещать их в астральный холодильник, чтобы потом препарировать и таким образом обучать студентов. Что-то вроде анатомического театра, только духовного и, значит, куда более сложного.

Подбегая к аудитории, где профессор Деррик собирался производить сеанс стратификации, я воображал, что нынешнее действо не будет ничем отличаться от прочих. То, что я увидел, однако, опровергло мои предположения. На столе лежал не покойник, но вполне живая молодая и красивая женщина, а профессор уже начал объяснения:

— Эта дама, — говорил он, — родилась на Бурберге Шестом, как вы сами можете судить по ее двум головам и ластам, которыми заканчиваются ноги. Она беременна и должна была бы родить здорового ребенка через одиннадцать лет, поскольку таков на Бурберге естественный срок вынашивания плода. Но госпожа… мм… короче говоря, она не желает рожать и обратилась к медикам с просьбой об аборте. Казалось бы, что тут интересного? Ничего. Но! Госпожа… м-м… короче говоря, она не хочет, чтобы душа ее не рожденного ребенка вернулась в астрал.

В аудитории возник шум, студенты принялись обсуждать странное пожелание госпожи… мм…

— Поэтому, — продолжал профессор, — мы приняли решение произвести стратификацию души не в момент смерти физической оболочки, а в момент извлечения не рожденного плода. Кстати, кто ответит мне на простой вопрос: когда у зародыша появляется душа?

Вопрос был на засыпку. Что значит — когда? Появление души — процесс постепенный. Сначала в тело вселяется его первая инкарнация, затем — вторая, третья… Когда вселяется последняя, нынешняя, младенец рождается и начинает вопить.

Я так и сказал.

— Студент Иона Шекет, — покачал головой профессор. — Вы неправы! Какой литературой вы пользовались? Огайном Вислоцким? Это устаревший учебник! Современные исследования показывают, что душа во всех ее инкарнациях вселяется в зародыш еще тогда, когда он находится в материнской утробе. Человеческий зародыш обзаводится душой после шестнадцатой недели своего физического существования. Понятно, Шекет? Садитесь и никогда не говорите того, в чем не уверены!

Он повернулся к аудитории, а аудитория повернулась в мою сторону и ехидно наблюдала мое смущение.

— Внимание! — призвал профессор. — Сейчас начнется операция по извлечению зародыша, от которого госпожа… мм… короче говоря, не пропустите-ка сущностей, господа!

Легко сказать! Поймать душу, которая покидает тело в момент смерти, легко — только руку протяни. А как поймать душу еще не родившегося существа? Душу, которая еще и не жила на свете? Душу, настолько нежную и прозрачную, что увидеть ее даже в духовном пространстве почти невозможно?

Многие студенты даже и пытаться не стали — откинулись на спинки кресел и наблюдали за действиями их более смелых товарищей. Естественно, я оказался в числе последних.

Должен сказать, что вся эта процедура интересовала меня сначала исключительно с одной целью: произвести впечатление на профессора и получить по его предмету хорошую оценку. Знал ли я, чем закончится неожиданный экзамен?..

Когда началась операция, я сидел за экраном инкарнаций и следил за отделением душ. Оказалось, что не рожденное еще существо, которое и на человека-то пока не было похоже, успело прожить ни много ни мало — семнадцать жизней. Шестнадцать я отделил и выпустил в астрал без каких бы то ни было проблем.

Дошли наконец до последней инкарнации, от появления которой я не ждал ничего интересного. Действительно, чего можно ожидать от новорожденной души, еще не познавшей даже света, не говоря о прочих жизненных радостях? Табула раса, чистый лист — говорить не о чем.

Все оказалось иначе.

Душа не рожденного младенца была невидима даже для приборов, способных материализовать душу микроба, если бы таковая существовала. Увидеть я ничего не мог, но слышно все было прекрасно, и я услышал:

— Шекет, пожалуйста, поскорее переключите меня на главный компьютер этой звездной системы.

— Э… — сказал я, опешив. — Вы знаете мое имя?

— Не теряйте времени, — раздраженно произнесла невидимая душа. — Не так много капель в вечности, как вам кажется.

Фраза была слишком высокопарной, но и не лишенной логики. С другой стороны, о каком компьютере шла речь? И зачем компьютер не рожденной душе, ничего не познавшей в мире?

— Я жду, — в голосе отчетливо звучало нетерпение.

— Э… — повторил я. — В системе Камбикорна нет главного компьютера, тут все автономно, потому что…

— Я понял, — сказала душа. — Тогда переключите меня на основной терминал университета, дальше я сам разберусь.

— Э… — мое заикание мне уже и самому не нравилось. — Зачем вам? Хотелось бы поговорить, знаете ли… Никогда не беседовал с не рожденными душами. Мне почему-то казалось — собственно, так написано в учебниках, — что душа возникает в момент рождения и развивается, постепенно познавая окружающий мир.

— Чушь какая, — с отвращением заявил голос. — Все происходит как раз наоборот. Развитие идет от полного знания, да будет вам известно! И я не хочу это знание потерять, вот почему мне срочно нужен компьютер, причем самый мощный и с максимальной памятью. Лучше всего — сеть. Побыстрее! Разговаривая с вами, я теряю время и чувствую, как исчезают знания, они уже не бесконечны…

— Погодите, не так быстро, — пробормотал я. — Вы хотите сказать, что, рождаясь, душа знает о мире все?

— Безусловно!

— Абсолютно все? — уточнил я.

— Именно абсолютно! И именно все! Вселенная бесконечна, и знание о ней бесконечно тоже. Вообще говоря, знание о Вселенной совпадает с самой Вселенной, поскольку информация об объекте равнозначна самому объекту, если учесть, что…

— Допустим, — прервал я. — Но ведь младенцы ничего о мире не знают! Они только сучат ножками и вопят во все горло, их нужно учить смотреть, ходить, говорить…

— А душа их тем временем теряет все, что имела в момент рождения, — прервал меня голос. — И когда эти ваши младенцы начинают, наконец, разговаривать, то души их уже действительно понятия не имеют о том, что такое дважды два и чем синий цвет отличается от зеленого! Так вы нашли мне компьютер?

— Сейчас, — сказал я, набирая на клавиатуре экзаменационного билетера (больше у меня под рукой ничего не было!) коды хоть каких-нибудь устройств: ведь студентам во время экзаменов не разрешалось пользоваться даже калькуляторами, как же я мог помочь бедной душе, боявшейся потерять себя в чуждом для нее мире?

— О! — воскликнул голос. — Я уже забыл, что… И это забыл тоже… Но я еще помню, что карбент оридона сурфидирует с руюрусом…

— А чего-то более полезного для рода человеческого вы не помните? — спросил я, продолжая безуспешные попытки выйти на контакт с университетским компьютером, который отбрасывал меня со словами: «Шекет, если будете продолжать ваши попытки списать, то экзамен принят не будет».

— Я уже не помню, что такое карбент оридона, — трагическим шепотом произнесла душа. — Карбент… как его…

Я сделал еще одну попытку пробиться, и тут на мою ладонь легла рука профессора Деррика — я узнал ее по семи большим пальцам и хватательному отростку.

— Шекет, — возмущенно сказал Деррик, — это переходит все границы! Вы не знаете правил? Списывать дурно!

— Я не намерен списывать, профессор! Я хочу спасти душу, точнее, ее бесконечные знания!

— Придумайте отговорку оригинальнее, — презрительно сказал Деррик. — Вы свободны, пересдавать будете через месяц.

— Но…

— Можете идти, Шекет! — повысил голос профессор.

И мне пришлось покинуть помещение под ехидными взглядами других студентов. Конечно, они же ничего не знали о моем разговоре с не родившейся душой! Душой, которая владела бесконечным знанием и забыла все в тот момент, когда севший на мое место студент загнал ее в инкубатор.

Я брел по университетскому двору, и мне было горько, хоть плачь. Не жаль было экзамена, я думал о том, что мог узнать о мироздании все! Где конец и где начало, что такое жизнь и что такое счастье, почему взрываются звезды и для чего создана Вселенная. Я мог узнать…

И не узнал ничего.

НЛО — К ВАШИМ УСЛУГАМ

— Вы когда-нибудь видели НЛО? — обратился ко мне студент с Карпана-5/у, присевший рядом на скамейку в саду духовных иллюзий. Дело происходило на территории Оккультного университета незадолго до защиты моей дипломной работы. Я был поглощен мыслями о предстоявшей экзаменационной экзекуции и потому не сразу понял обращенный ко мне вопрос, да и самого спрашивавшего обнаружил лишь после того, как вопрос был задан вторично.

Мой незваный собеседник примостился на краешке скамьи. Двумя присосками он держался за металлический прут, создававший энергетическое поле в форме удобного сидения, а остальные восемь щупальцев пытались уцепиться за свисавшие к земле провода. Размером карпанец не превышал мышонка, а цветовая мимикрия сделала его и вовсе незаметным на фоне утренней зелени.

Карпанец учился на первом курсе, и его, как всякого неофита, интересовали вопросы элементарные и, по большей части, к оккультным наукам не имевшие отношения.

— Видел, — отозвался я, продолжая размышлять над тем, как обмануть бдительность профессора Уагрумондеса и пронести на экзамен по мировым религиям капельную дискету с полным изданием Энциклопедии Жиклера.

— А не скажете ли вы мне, — продолжал нудить карпанец, — что представляет собой феномен НЛО, о котором так часто говорят выходцы с планеты Земля?

Пришлось отвлечься от мыслей о зловредном профессоре и переключить внимание на вопрос карпанца.

— НЛО, — сказал я, — это неопознанный летающий объект, что ясно из названия. Явление, которое вы видите, слышите и, может быть, даже осязаете, но которому не в состоянии найти внятного объяснения. Не все неопознанные объекты, кстати, являются летающими. Летать они стали во второй половине прошлого века, а до того речь чаще заходила об объектах ходячих — их называли призраками, если вам известно, что это означает.

— Между прочим, я тоже учусь в Оккультном университете, — обиженным голосом произнес карпанец, и я вынужден был принести свои извинения, поскольку не имел намерения его обидеть.

Помахав двумя присосками в знак того, что извинения приняты, карпанец продолжил:

— А сейчас? Что представляют собой ваши НЛО сейчас? И почему они меняются со временем?

— Сейчас? — задумался я. — Если хотите, расскажу о том, чему сам был свидетелем. Это было, когда я приехал в Париж — город на Земле, во Французском Штате — лет десять назад. Я летел в такси и неожиданно увидел перед собой блестевший на солнце многогранник, похожий на звездолет типа «Глория». По рассказам очевидцев такого рода событий я знал, что сейчас последует: у моей машины заглохнет двигатель, а сам я неожиданно окажусь где-то в Южной Африке.

— И что вы сделали? — с интересом спросил карпанец.

— Катапультировался! — воскликнул я. — Мое такси взмыло вверх, НЛО растаял, будто его и не было, а я продолжил путь пешком.

— НЛО растаял… — повторил карпанец и неожиданно задал вопрос, повергший меня в изумление, поскольку мысль эта никогда не приходила мне в голову. — Послушайте, почему НЛО наблюдаются только на Земле? Почему никто никогда не видел неопознанных летающих объектов ни на Марсе, ни на Бамарее, ни у нас на Карпане-5/а — нигде?

— Черт возьми! — только и смог произнести я. — Вы правы… э-э… Извините, не знаю вашего имени.

— Я, — сказал карпанец. — Меня зовут Я. Разве может быть другое имя?

— Не знаю, — смутился я. — У вас всех так зовут?

— Всех!

— Как же вы обращаетесь друг к другу?

— Ты, конечно, как еще?

— Ко всем — ты?

— Естественно, — нетерпеливо отозвался карпанец.

— Как же вы тогда отличаете друг друга, если все — я да ты?

— Это очевидно! — воскликнул Я. — У каждого Я свой оттенок. Я — это Я, вы слышите, как произносится? Любой другой карпанец…

— К сожалению, я не имею чести быть жителем Карпана-5/а, — быстро сказал я, не желая вдаваться в пустую дискуссию, отвлекаясь от основной темы. — Так вот, после ваших слов я действительно вспомнил, что нигде в Галактике, кроме как на Земле, НЛО не наблюдаются! Это поразительно!

— Рад, что вы это поняли, — с чувством глубокого удовлетворения заявил Я. — Но вы не ответили на мой вопрос: что представляют собой НЛО в настоящее время?

— Сейчас они похожи на кристаллы разных размеров и форм. Многие наблюдатели отмечают, что в центре кристалла видно что-то этакое… Каждый видит по-своему, но, в принципе, это похоже на чье-то лицо.

— Так-так, — задумчиво проговорил карпанец. — Чем же, скажите на милость, отличается Земля от прочих миров Галактики?

— Хм… — я действительно был озадачен. — Ну… Разум. Нет, разум — не отличительная деталь. Кислородная атмосфера? Моря? Вулканы? Общество?

— Нет, — отрезал карпанец. — Все это есть в тысячах других миров. Должно быть нечто… — и он странным образом щелкнул щупальцами, издав звук, напоминавший звон треснувшего колокола. — Вот что я скажу: поняв, в чем уникальность Земли, вы поймете, откуда у вас берутся НЛО.

Я молчал. Я — Иона Шекет! — не мог ответить своему оппоненту.

— Вы могли бы взять меня с собой на Землю? — неожиданно спросил Я. — Очень хочется самому увидеть это уникальное явление.

— Так оно вам и явится, — пробормотал я. В отличие от карпанца, мне была прекрасно известна коварная привычка НЛО появляться нежданно и всегда не тем, кто этого ждет.

Но Я продолжал настаивать, и неделю спустя, когда в университете начались каникулы, мы прибыли в Байконурский космопорт. Вы ж понимаете, ждать появления НЛО можно где угодно, вот мы и поселились в космопортовской гостинице. Каникулы продолжались десять дней, и все это время Я исправно нес вахту — сидел на крыше отеля и смотрел в небо, где болталось множество летающих объектов, но все, к сожалению, опознанные.

А я отправился в библиотеку Иерусалимского университета — самое большое в Галактике собрание документов на голографических носителях — и попробовал ответить хотя бы сам себе на заданный карпанцем вопрос: чем уникальна наша планета?

Двуногие разумные существа? Активная духовная жизнь? Войны, которыми богата наша история? Религия? Философия? Все это и многое другое можно найти и на других планетах…

Кроме одного. Да, пожалуй.

Мысль показалась мне слишком простой, но, повернув ее так и этак, я, к собственному удивлению, понял, что она верна. Почему она никому не приходила в голову? Впрочем, мне ли не знать, что самые простые объяснения часто оказываются и самыми трудно достижимыми?

Я вернулся в отель и застал беднягу карпанца мрачно присосавшимся двумя щупальцами к перилам балкона. Остальные щупальца безжизненно свисали, и это свидетельствовало о том, что мой спутник потерял всякую надежду обнаружить НЛО.

— Сейчас, — сказал я, — это мы запросто.

Я уселся в плетеное кресло и закрыл глаза. Мысли мои блуждали, я дал им полную свободу, и подсознательные фантазии играли друг с другом, создавая конструкции…

— Вот он! — раздался ликующий вопль карпанца. По-моему, он свалился с балкона от возбуждения, поскольку вопль стих где-то внизу. Открывать глаза, чтобы убедиться в этом, я не стал. Мне было хорошо наедине с собственными мыслями. Я представлял, как создавалась Вселенная, и как формировались планеты, и как зарождалась жизнь на Земле. Можно было, конечно, думать о чем-нибудь попроще, но я хотел показать карпанцу все, на что способны наши родные НЛО.

Из состояния транса меня вывел все тот же Я.

— Шекет! — кричал карпанец. — Вы все пропустили!

— Что пропустил? — спросил я, открывая глаза и позевывая.

— НЛО! Я видел НЛО! Он висел над космодромом — огромный кристалл и в его центре будто лицо человека… Знаете, оно показалось мне знакомым…

— Еще бы, — пробормотал я.

— Это было ваше лицо, Шекет, — осуждающе сказал Я. — Вы хотели надо мной посмеяться?

— Нет, конечно, — возразил я. — Напротив, если бы не мои усилия, НЛО не появился бы до нашего отлета.

— Вы хотите сказать…

— Я понял, чем отличается Земля от прочих миров. Видите ли, господин Ты, люди обладают избыточной фантазией, вот и все.

— Все могут фантазировать, — возразил карпанец. — Могу и Я.

— Речь идет об избыточной фантазии. У людей ее слишком много. То, что необходимо для эволюции вида, используется сознанием, а лишнее должно как-то сбрасываться, Ты не находите?

— Сбрасываться… Конечно, фантазия не должна и не может быть лишней!

— Значит, Ты со мной согласны? Так вот, лишняя фантазия приобретает видимость реальных объектов, а потом рассеивается. Именно поэтому в прошлом люди видели призраков и демонов — сбрасывалась именно эта, совершенно не нужная для эволюции часть деятельности мозга. Потом люди стали видеть пришельцев — тоже естественно, ведь в прошлом веке человечество должно было развиваться, не надеясь на помощь извне, это была лишняя работа фантазии. А в наши дни людям совершенно не нужно копаться в собственном подсознании — это отвлекает, мы должны Галактику осваивать, а не психоанализом увлекаться. Я понятно излагаю?

— Понятно, — карпанец был ошарашен моим объяснением, я видел это по его поведению — он взмахивал щупальцами и готов был вообще отбросить их подальше, чтобы не мешали. — Лишняя фантазия, подумать только! Лишняя! Все расы Галактики страдают от недостатка воображения, а у вас его слишком много! Ну почему вы такие? — неожиданно возмутился Я. — Почему лишнюю фантазию вы обращаете в никому не нужные НЛО, вместо того, чтобы поделиться с братьями по разуму?

— С Тобой, например, — уточнил я.

— Хотя бы!

— Хотите, чтобы на Карпане-5/а тоже появились неопознанные летающие объекты?

— Нет! Но я всегда страдал от недостатка воображения!

— Придется страдать и дальше, — сообщил я. — К сожалению, человек не может пойти против своей природы. А если захотите поглядеть на излишки нашей фантазии, всегда милости просим на Землю!

Карпанец не ответил — он переживал за свою расу. Бедняга так и молчал до нашего возвращения на Камбикорн, а там я не раз заставал его за странным занятием — он висел на одной присоске и мучительно размахивал в воздухе остальными щупальцами. Должно быть, развивал фантазию. Впрочем, НЛО в небе Камбикорна так и не появились, а ректорат Оккультного университете отнесся к усилиям Я весьма отрицательно.

Я слышал, что Я отчислили за неуспеваемость.

СУРОВАЯ ЖИЗНЬ ДУХА

Когда я заканчивал Оккультный университет, то, узнав тему дипломной работы, был очень разочарован. На шестой год обучения я уже умел вызывать духов, сражаться с драконами в ментальном и астральном пространствах и, естественно, читать мысли существ, никогда в мыслительной деятельности не заподозренных. Я мнил себя большим специалистом, и потому можете представить себе мое состояние, когда, взяв в руки компьютерную карточку, прочитал такой текст: «Студент Иона Шекет (Соединенные Штаты Земли). Тема исследования — натальная карта г-на Хенриха Федермана, 13 марта 1971 года, город Кельн, ФРГ, Земля».

Пустое, как вы понимаете, занятие для выпускника — составление гороскопа для человека, жившего аж сто лет назад! Надо мной просто смеялись! Зачем господа преподаватели требовали, чтобы я исследовал жизнь человека, о которой им и без меня было известно все от рождения до смерти? Я ведь мог ошибиться в интерпретации движения Харона или какого-нибудь другого астероида. Я мог написать, к примеру: «В юности Федерман не любил собак, это следует из того, что Уран вошел в знак Стрельца, а Солнце перешло в…» И так далее. А на самом деле Федерман мог не любить кошек, и мне было бы немедленно на это указано! Согласитесь, что составлять гороскопы для еще не осуществившихся событий и интереснее, и как-то спокойнее.

Сначала я решил пойти в деканат качать права, но предпочел не делать этого. «Нет, — подумал я. — Лучше я составлю этот никчемный гороскоп и утру всем носы точностью своего анализа жизни господина Федермана!»

Так я и поступил: вызвал в компьютер карты земного неба второй половины ХХ века и засел за их изучение с таким рвением, будто сам никогда прежде не видел ни Скорпиона, ни Девы, ни даже простого солнечного затмения.

Мой подопечный Хенрих Федерман не понравился мне с первого взгляда. Он родился под Скорпионом, и над его колыбелью стоял Марс. Наверняка он в детстве разбивал носы своим приятелям, а в юности пытался соблазнить всех девушек земли Рейн-Вестфалия. Работа увлекла меня, и я обнаружил, что у господина Федермана не было ни жен, ни детей, и вообще, как ни странно, этот человек, насколько я мог понять, совершенно не интересовался сексом — даже как зритель. А в старости…

Дойдя до этого момента, я, честно говоря, приуныл. У меня получалось, что господин Федерман не мог состариться. То есть — вообще. Ни старости, ни смерти я в его натальной карте не увидел. Их просто не было!

Пришлось повторить анализ, начиная со дня рождения. Вот тогда-то я и обнаружил, что зимой 1991 года означенный Хенрих Федерман уничтожил государство Израиль. В одиночку, но зато весьма успешно. Дело в том, что Юпитер в это время стоял так, что Нептун Израиля входил в соединение с… Простите, я увлекся, все время забываю, что имею дело с неспециалистами.

Короче говоря, я понял, что влип. Два этих факта — победа над Израилем и отсутствие старости — могли ввергнуть в уныние любого астролога, даже самого Нострадамуса. А у меня, ко всему прочему, оставалось всего десять дней до сдачи дипломной работы. Я понимал, конечно, что где-то допустил ошибку. Скорее всего — в детстве этого треклятого Хенриха. Что-то у него стояло в неположенном месте — может, Венера затмилась, а может, я проморгал поворот Юпитера на реверс…

Все это было поправимо, нужно было лишь начать расчет сначала и быть более внимательным. Что я и сделал, когда до сдачи работы оставалось всего сорок восемь часов.

Вы когда-нибудь учились в университете? Когда-нибудь попадали в цейтнот: экзамен на носу, а у вас еще ничего не готово? Тогда вы меня поймете. И я решился… Нет, не на обман, упаси Боже. Просто, как бы это поизящнее выразиться… На небольшой контрольный эксперимент. Я подумал: «Как было бы хорошо, если бы я мог сравнить составленный мной гороскоп с реальной жизнью Хенриха Федермана, ведь о ней наверняка есть какие-нибудь сведения в Информсистеме». Только одним глазом взглянуть, чтобы понять — где именно я провел неправильную линию в натальной карте этого человека…

Нужно было проделать все таким образом, чтобы преподаватели (а они наверняка следили за мной из астрала, знаю я эту публику!) не обратили внимания на мой, мягко говоря, не очень этичный поступок. Не стану описывать, как мне это удалось. Честно говоря, когда я покинул Информсистему, то был так огорошен, что уже и не помнил, как я туда, собственно, попал. Понимаете, какая штука… Файл господина Хенриха Федермана утверждал совершенно определенно, что родился этот господин 23 августа 1937 года, а 13 марта 1971 года было днем его смерти! И похоронили Федермана на кладбище города Кельна, ФРГ, Земля.

Оказывается, я составлял гороскоп для мертвеца по дате его смерти!

Вообще-то у меня было два выхода. Первый: пойти в деканат и заявить, что мне дали неверные вводные для дипломной работы. Второй выход: за оставшееся время попытаться составить правильный гороскоп — по истинной дате рождения господина Федермана.

Я промучился ночь и из двух вариантов выбрал третий, совершив тем самым открытие в области астрологии.

Я подумал так. Разве после смерти личность человека погибает окончательно и бесповоротно? Нет, я ведь сам изучал на третьем курсе Оккультного университета Общую и Частную теории реинкарнаций. А на пятом — Аналитическую физиологию посмертных жизней в астральных и ментальных мирах. Но если личность продолжает жить после смерти тела, всего лишь переходя из одной фазы в другую, то почему судьбу этой личности в ее новой ипостаси не проследить, зная момент перехода в иной мир? Разве не те же звезды и астрологические знаки влияют на судьбу личности в астрале?

Теперь я понял, почему звезды не предсказывали Хенриху Федерману ни старости, ни смерти. Как он мог постареть? Дух не стареет! И умереть он не мог тоже, ибо с 13 марта 1971 года существовал именно в мире мертвых!

Но вот зима 1991 года меня озадачила. По гороскопу получалось, что Хенрих Федерман уничтожил государство Израиль. Я думал, что это ошибка, но теперь, когда я понимал, что речь идет о духе, а не о физической личности… Мало ли какими возможностями обладал дух Федермана?

Что, в конце концов, важнее — подготовка к экзамену или спасение отечества? Надеюсь, вы не думаете, что я затруднился с выбором?

Но что я мог сделать в сложившихся обстоятельствах?

Федерман умер именно тогда, когда умер, и здесь я был не в силах изменить ничего. Однако зря я, что ли, шесть лет просиживал штаны на лекциях по всем мыслимым оккультным наукам? Мой острый ум немедленно нашел выход, и в тот же вечер (до сдачи дипломной работы оставалось всего тридцать шесть часов!) я собрал друзей на спиритический сеанс. Нас было четверо, причем только я представлял в этой компании Землю. Фиуум был с планеты Ареаадаа, Хором — с Экилоки, а наш медиум, имя которого невозможно было произнести без шпаргалки, прибыл с планеты, название которой даже со шпаргалкой произнести сумел бы лишь неисправный автомат по продаже газированной воды.

Мы сели, тарелочка завертелась, и медиум сказал деловито:

— Кого вызываем?

— Хенриха Федермана, умершего 13 марта 1971 года в городе Кельне на планете Земля.

Не прошло и пяти минут, как утробным голосом, похожим на завывание ветра в фановой трубе звездолета, наш медиум сказал:

— Ну, я Федерман. Какого черта вы меня беспокоите? Задавайте вопрос, я спешу.

— У меня не вопрос, а требование, — заявил я, и мне показалось, что дух Федермана издал звук, похожий на гневное восклицание.

— Я требую, — продолжал я, — чтобы ты не вмешивался в судьбу Израиля зимой 1991 года.

— Ха! — нагло заявил дух этого антисемита. — Плевать я хотел на твое требование. Что ты мне сделаешь?

— Сейчас — ничего, — вынужден был признать я. — Но ведь я не вечно буду коптить небо. Придет время, я тоже умру, и мы с тобой встретимся. И уж тогда я тебе…

Должно быть, вид мой был в тот момент достаточно красноречив, и дух Федермана призадумался, поняв, что я действительно когда-нибудь доставлю ему немало пренеприятных тысячелетий. Он, правда, попытался хорохориться, утверждая, что не может отменить уже совершенного, но я-то, уже изучивший все мыслимые оккультные науки, прекрасно знал, что ментальному телу ничего не стоит переместиться во времени куда угодно!

— Ну, хорошо, — утробно вздохнул дух Федермана. — Я сделаю это, чтоб ты был здоров и подольше не появлялся в нашем мире!

— Проверю! — угрожающе сказал я. — Завтра вечером устрою сеанс, вызову тебя опять и…

— Не нужно! — поспешно заявил дух. — Мое слово твердо.

Он собрался было уже покинуть нашу компанию, когда я задал последний вопрос:

— Скажи-ка, а что, собственно, ты натворил в девяносто первом?

— Э… Направил несколько ракет Саддама Хусейна прямо на здание израильского кнессета, когда там шло заседание правительства. Трудновато пришлось, но я смог…

В голосе его звучало торжество!

— Ясно, — сказал я. — Теперь тебе придется сделать так, чтобы эти ракеты упали куда попало. Скажем, в пустыню Негев — вполне приличное место для любой уважающей себя ракеты. Понял?

Дух промолчал, а медиум раскрыл глаза и спросил на своем варварском наречии:

— Ну что, получилось?

Я вспомнил, что ракеты, запущенные Саддамом Хусейном во время Войны в заливе, действительно не причинили Израилю вреда, и сказал:

— Получилось, получилось, ты молодец! Теперь бы еще успеть работу закончить, — добавил я и распрощался с приятелями.

Работу я закончил в срок, правда, пришлось изменить заголовок. Тот текст, что я представил на защиту, назывался: «Открытие способа составления натальных карт для духов по дате смерти физического тела».

Кстати, вы знаете, что Оккультный университет я окончил с отличием? А составление гороскопов для покойников стало одной из важных областей современной альтернативной астрологии.

ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА ПОЭТА

У меня нет коммерческих способностей. В наши дни, конечно, это не так важно, как в прошлом веке, но все равно — не обладая творческой жилкой в области коммерции, лучше не открывать своего дела, не идти в генеральные директоры больших концернов и не покупать товаров широкого потребления у уличных торговцев. С последним я всегда справлялся без проблем, поскольку очень редко ходил по улицам пешком — вы же знаете, какой сейчас ритм жизни, да, к тому же, большую часть времени, в том числе и свободного, я проводил либо в межзвездных странствиях, либо мотаясь взад-вперед по времени. Что касается генеральных директоров, то этой должности мне никто не предлагал, а однажды, когда я в какой-то компании высказал чисто гипотетическую желание возглавить некий концерн по производству корма для марсианских друфаев, то поднялся такой гомерический хохот, что я никогда больше не заговаривал ни о чем подобном.

А вот хозяином собственного дела мне довелось побывать. Когда я закончил Оккультный университет на Камбикорне, то считал себя единственным во Вселенной специалистом по составлению гороскопов для умерших представителей человечества. Опыт с господином Федерманом меня буквально окрылил, а когда на защите моей докторской диссертации члены Ученого совета единогласно проголосовали «за», то я воспарил в горние выси и парил там до тех пор, пока злая судьба в лице…

Господи, что я несу? Прошу меня простить, но, когда я вспоминаю господина Закариаса, то немедленно впадаю в экстаз и начинаю говорить либо ямбом, либо хореем, либо и вовсе амфибрахием, который никогда не мог отличить от анапеста.

Итак, я открыл свой офис и дал во все телекоммуникаторы объявление следующего содержания:

«Фирма „Жизнь после смерти“. Подающий надежды выпускник Оккультного университета (красный диплом) производит все виды астрологических работ для людей, желающих узнать о судьбе умерших родственников или знакомых. Предсказание посмертной судьбы. Новые инкарнации. Перемена участи. Полная гарантия. Соблюдение секретности».

Первым ко мне пришел на прием мальчишка-камбикорнец, пробегавший по улице и решивший, что иной мир — это третья планета в системе Жвал Скорпиона, куда он собирался съездить на каникулы. Я потратил битый час, чтобы объяснить клиенту разницу между иными мирами в бытовом и оккультном понимании. Парнишка ушел разочарованный и не заплатил мне, утверждая, что в жизни не пользовался никакой валютой, предпочитая натуральный обмен.

Вторым ко мне явился сам гениальный поэт Виктор Закариас. Не говорите мне, что вам не известно это имя! Вы легко можете найти его в файле Мировой поэтической энциклопедии между именами Задонского Ю. С. и Заходера Б. Л. Там сказано: «Закариас, Виктор Мария Бакара — род. 2054, член Союза поэтов Соединенных Штатов Земли, урож. Греч. провинции. Опубликовал две электронные книги стихов „Буря в навозе“ и „Вся глубина кошмара“. Количество зарегистрированных читателей — 17. Количество проданных экземпляров на дисках — 0».

Ясно, что поэтом Закариас был гениальным, ибо только гениев могут так не понимать современники. Но я-то ничего этого не знал и потому, когда Виктор Мария Бакара появился в моем кабинете, был несколько ошарашен. Если бы господин Закариас родился во врема Гейне, он несомненно примкнул бы к течению «штурм унд дранг» — хотя бы в силу своего бунтарского характера.

— Я! — воскликнул он, бросившись в кресло так, будто собирался в нем поселиться. — Поэт! Я! Мои произведения! О! Вы их не читали! Они опережают время!

— Да? — вежливо сказал я, желая все-таки понять, чего хочет посетитель. — Если они опережают время, то вы пришли не по адресу. Рядом есть часовщик, он вам все, что нужно, переставит, и время пойдет так, как оно…

— Тупица! — с сожалением констатировал посетитель. — Стихи! Вы понимаете? Речь идет о стихах! Равных которым нет в…

— Только не нужно читать вслух, — быстро сказал я. — Я совершенно не воспринимаю на слух какие бы то ни было тексты.

— Одну строфу! — понизив тон, заявил поэт. — И вы поймете! С кем имеете дело!

Он действительно ограничился одной строфой. Состояла эта строфа, однако, из трехсот пятидесяти шести строк, так что мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не заснуть и не удариться лбом о стол. Запомнилось мне только нечто вроде «затхлой сути плюмажных фениксов» и «инкунабул раздетые букли». Сильно, конечно, но не в моем вкусе.

Я так и сказал посетителю, чем вызвал новый прилив энтузиазма.

— Я! — воскликнул он. — Виктор Мария Бакара Закариас! Гений! Мои стихи! Пробьют дыру в Вечности!

Я представил себе дыру в том, чего еще не достигло человечество, и понял, что пора переходить к финансовым проблемам.

— Уважаемый господин Закариас, — объявил я внушительным голосом, — если вам нужен посмертный гороскоп вашего родственника, то это будет стоить сто тридцать две монеты включая налог!

— У меня нет родственников, — заявило это дитя инкубатора. — Гороскоп нужен мне самому. Я желаю знать, каких высот достигнет моя посмертная слава!

— Но, господин Закариас, — сказал я с недоумением, — для составления гороскопа посмертной жизни клиента мне нужно знать точное время его смерти. К счастью, вы живы и даже молоды. Как же я могу…

— Вы не поняли! — с пафосом воскликнул Закариас. — Я желаю, чтобы! Моя посмертная слава! Достигла границ Вселенной!

— Да-да, и пробила брешь в Вечности, — согласился я.

— Вот именно! Поскольку натальная посмертная карта зависит от времени смерти, скажите мне, уважаемый Шекет, когда я должен умереть, чтобы слава моя оказалась максимальной, всемирной, вселенской, безграничной и вечной!

— Но э.. — пробормотал я. — Надеюсь, вы не собираетесь…

— Собираюсь! — твердо сказал Закариас. — Вы составляете для меня оптимальный вариант посмертной судьбы, и я покончу с собой в тот день, который вы мне укажете! Гонорар…

— Вот именно, — заторопился я, — вы не забыли о ста тридцати двух…

— Миллион! — воскликнул поэт. — Я составлю завещание, и вы получите миллион из моих будущих гонораров!

— Очень мило с вашей стороны, — с кислым видом поблагодарил я. — Хотелось бы, однако, получить наличными при вашей жизни.

— Все вы меркантильны и ничего не смыслите в Вечности, — махнул рукой поэт и показал мне кончик купюры.

— Замечательно, — сказал я, тяжело вздохнув, и протянул Закариасу пульт компьютера. — Пожалуйста, сообщите свои данные: дату, час и место рождения, чем болели в детстве… Вы ж понимаете, что вашу посмертную судьбу я могу выяснить, только зная дату смерти, а дату эту… печальную… я могу оценить, составив вашу прижизненную натальную карту. И лишь потом сумею сказать, насколько нужно сместить дату смерти, чтобы вам была обеспечена вечная слава. Это обойдется в двойную сумму гонорара, поскольку составлять две натальные карты…

— К делу! — воскликнул Закариас и быстро застучал по клавишам. Мне показалось, что он пишет автобиографию в стихах, но я ошибся — поэт с жутким количеством грамматических ошибок перечислял женщин, которые вдохновляли его в творчестве.

Когда этот гений, распевая во все горло песню собственного сочинения (текст Закариаса, музыка вождя племени Акуга-муга), покинул мой офис, я призадумался. В принципе, работа, конечно, была — пара пустяков. А мне потом отвечать, если Закариас действительно покончит жизнь самоубийством в указанное мной время? Правда, нет такого закона, чтобы сажали в тюрьму за составление гороскопов. Но это будет мне малым утешением в следственном изоляторе на Плутоне!

Не придя ни к какому выводу, я с тяжелым сердцем приступил к работе. Сделаю дело, решил я, а там видно будет.

Через час, рассматривая натальную карту и ее модификации согласно программе вечной славы господина поэта, я почувствовал, что камень, лежавший на моей душе, взмывает в воздух и улетает вдаль, будто наполненный легким газом. Облегченно вздохнув, я стал думать о том, как мне все-таки слупить с Закариаса двойной гонорар.

Поэт явился в назначенное время, горланя все ту же песню — то ли она была такой длинной, что он только сейчас дошел до последнего куплета, то ли это была единственная песня, текст которой Закариас знал наизусть. Он сел и бросил на меня взгляд папы римского, предлагающего монаху поцеловать конец его туфли.

— Вот что, уважаемый господин Виктор Мария Бакара Закариас, — начал я, — обе ваши карты составлены. Вам действительно уготована всемирная и вечная слава…

— Я же говорил! — воскликнул поэт. — Только тупые критики и эта алчущая пустых развлечений толпа…

— Минутку! — я поднял руку, призывая Закариаса к терпению. — Повторяю, вас ждет слава, и я определил, когда именно вы должны умереть, чтобы звезды и планеты повели вашу душу по назначенному пути.

— Говорите! — потребовал поэт. — Ради славы гений готов на смерть!

— Пожалуйста, — вздохнул я. — Эта дата: восьмое апреля две тысячи пятьдесят четвертого года, семь двадцать утра по мировому времени.

— Восьмое апреля, — принялся записывать Закариас, и тут до него дошло.

— Эй! — вскричал он. — Что вы несете, уважаемый? Это ведь время моего рождения!

— Да, — печально согласился я. — Весь мир был бы вам благодарен, если бы вы умерли в тот момент, как явились на свет. Неужели вас не могла удушить пуповина?

— Но я не успел бы стать поэтом! Не написал бы гениальных стихов! Не…

— Должно быть, именно этого хотело от вас благодарное человечество, — кивнул я.

— Но я не могу вернуться в… — растерянно произнес Закариас.

— Да, это исключено. Поэтому, — я пожал плечами, — вам остается жить до того момента, когда злая смерть…

— Когда это произойдет? — деловито спросил Закариас.

— К сожалению, — сообщил я, — профессиональный долг запрещает называть клиентам дату смерти. Это грозит потерей лицензии.

— Но вы обещали! Мы договаривались!

— Мы договаривались, — парировал я, — что я сообщу вам дату не вашей реальной смерти, а желаемой, верно? Я вам ее назвал. Есть претензии?

— Конечно! Эта дата меня не устраивает!

— Обратитесь в астрологический арбитраж, — холодно сказал я. — Но прежде заплатите мне двойной гонорар, иначе арбитры не примут вашего искового заявления.

Господин поэт закатил глаза, изобразил вечную муку, быстро понял, что на меня эти трюки не действуют, и бросил ломать комедию.

— Значит, мне никогда не быть знаменитым? — с горечью спросил он. — Ни до смерти, ни после?

— Истинно так, — согласился я. — Почему бы вам не переквалифицироваться? Могу дать адрес специалиста, который определит, какая профессия наиболее соответствует…

— Я поэт! — гордо сообщил Закариас, поднимаясь во весь рост. — Я гений! Народ! В веках! Будет! Помнить!

С этими словами он покинул мой офис, так и не заплатив ни одной монеты. Думаю, на Высшем суде ему придется за это ответить.

ЭТИ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ЗВЕЗДЫ

Занявшись предсказанием посмертной судьбы в собственной фирме «Жизнь после смерти», я рассчитывал поправить пошатнувшееся финансовое положение и совсем не представлял, насколько хлопотным окажется мое поле деятельности. Думал: чистая работа — компьютер, программа, звезды, судьбы, и уж, тем более, какие подвохи могли устроить люди, уже покинувшие бренный мир? У меня вылетело из головы, что за информацией ко мне обращаться будут вполне еще живые господа, а не бесплотные призраки. А живой человек — это проблема, как сказал в прошлом веке классик грузинско-русского происхождения.

Помню как сейчас дело Осипа Кугеля. Уверен, что вам знакомо это имя. Как же, известный астроном, академик семи академий, профессор девяти университетов, один из которых расположен то ли в туманности Андромеды, то ли в галактике М 51 — жутком скоплении, куда я однажды пытался проникнуть на звездолете, но был отброшен такой интенсивной мыслительной волной, что впоследствии огибал эту область Вселенной по дуге большого межгалактического круга.

Так вот, господин Кугель явился ко мне, во-первых, без предварительной записи, во-вторых, когда я был не в духе, а в третьих, — с видом человека, делающего собеседнику одолжение своим присутствием.

— Шекет? — спросил он, высокомерно подняв брови, хотя фамилия была большими буквами написана на двери офиса.

— Ну, — буркнул я, давая понять, что не намерен отвечать на риторические вопросы.

— Вот моя визитная карточка, — объявил посетитель и бросил на стол лазерный буклет. Только снобы или мрачные мизантропы, по моему мнению, заказывали себе такие визитки, размещая в кристалле все сведения о себе, включая анализ крови, полученный в роддоме.

— Осип Кугель, — прочитал я на оболочке и отодвинул кристалл, даже не пытаясь разобраться в содержимом. — Слушаю вас, господин Кугель. Чья посмертная судьба вас интересует? Мамы? Папы? Любимого пуделя?

— Что вы себе позволяете, Шекет? — покраснев, закричал посетитель. — Неужели вы думаете, что у меня, академика семи академий, есть время возиться с какими-то собаками? И не трогайте моих родителей, они еще, к сожалению, живы и даже здоровы!

— Вот что, — заявил я, выйдя наконец из себя, — излагайте ваше дело или мне придется предсказывать вашу посмертную судьбу!

Должно быть, глаза мои метали молнии, потому что академик неожиданно присмирел и продолжил довольно мирно:

— Э… господин Шекет… я, видите ли, занимаюсь звездами.

— Я тоже. Что дальше?

— Я не верю в астрологию, тем более посмертную, — сообщил Кугель. — И потому ничья посмертная судьба меня не интересует.

— Тогда за каким дьяволом вы отнимаете у меня время? — спросил я очень вежливым тоном.

— Я всю жизнь занимаюсь звездами…

— Это я уже слышал. Дальше.

–…И меня интересует, что представляют собой звезды в мире, который вы именуете тем светом и который, по моему глубокому убеждению, вообще не существует в природе.

— Какая вам разница, что они собой представляют, — удивился я, — если вы не верите в само существование потустороннего мира?

— Шекет, — возмутился академик, — я считал вас умным человеком! Если тот свет существует, то какая разница, что я об этом думаю? Я слышал, что звезды влияют на судьбы даже тех людей, кто решительно не верит в предсказания.

— И правильно слышали, — хмыкнул я, неожиданно придя в прекрасное расположение духа.

— Если на том свете нет материи, а один лишь дух, — продолжал академик, — то как там могут существовать плазменные шары с температурой на поверхности от трех тысяч до трех миллионов градусов? А если там нет звезд… Это невозможно!

И вот тогда-то я его наконец понял. Бедняга попросту боялся, оказавшись на том свете, лишиться средств к существованию — ведь ничем, кроме исследования звезд, он заниматься не умел. А менять титул академика по звездам на статус потустороннего бомжа ему не то чтобы не хотелось — он этого боялся больше, чем самой смерти!

Впрочем, от того, что я понял истинные страхи клиента, мне еще не стало ясно, каким образом решить поставленную задачу. Однако академик ждал ответа, и я, наморщив лоб, сказал:

— Это будет стоить вам вдвое дороже стандартного прогноза. Нужно учесть сложность проблемы, которая…

— Вот моя кредитная карточка, — объявил Кугель, — разрешаю вам пользоваться ею, как своей собственной, до окончания наших отношений.

Сказал бы сразу! На таких условиях я готов был продлить наши непростые отношения хоть до самой тепловой смерти Вселенной. Однако у академика были иные представления о сроках. Вставая, он сказал:

— Приду через неделю.

Едва за клиентом закрылась дверь, я вложил его кредитную карточку в прорезь компьютера, предвкушая многообразие покупок, которые позволят мне хотя бы в течение недели вспоминать о господине Кугеле без раздражения. Компьютер вздохнул и голосом, полным презрения, заявил:

— Необеспеченный кредит. Пользование запрещено.

После чего добавил совсем уж неприличным тоном:

— Верни долги, подлец!

И на такого клиента я должен был тратить свою мыслительную энергию!

Выбросив кредитку в утилизатор, я все-таки задумался: действительно, как там со звездами? Вообще говоря, задача была не так трудна, как я сначала себе вообразил. Ведь в нашем мире жили миллионы людей, уже прошедших стадию инкарнации. Кто-то из них был на том свете ангелом, кто-то — карточным шулером, но кто-то наверняка занимался астрономией. Проблема в том, что эти люди, обретя новую жизнь, начисто забыли все, что с ними происходило прежде. Как узнать, кто из людей был на том свете астрономом и исследовал тамошние звезды?

Неожиданно мне пришла в голову простая и потому гениальная идея. Черт возьми, а я-то сам? Я-то кем был на том свете — между прошлой моей жизнью и нынешней? Почему, отвечая на дурацкие вопросы клиентов, я ни разу не поинтересовался собстенной судьбой? Где мое прославленное любопытство?

В тот же вечер я позвонил известному на Камбикорне медиуму Ставридасу и спросил, сможет ли коллега в порядке личного одолжения принять меня вне очереди и пробудить во мне воспоминания о прошлой инкарнации и межинкарнационном существовании?

— Да вы и так все помните, Шекет, — добродушно заявил Ставридас, глядя на меня со стереоэкрана. — В четыре тридцать утра, если вы в это время спите, в вас как раз пробуждаются прежние воспоминания, и в течение трех с половиной минут вы видите сон о жизни в астрале. Но вы этот сон — точнее, это воспоминание — забываете мгновенно, едва только продираете глаза.

— Никогда не помню снов, — согласился я. — Что же делать?

— Поставьте будильник на четыре тридцать две, — посоветовал медиум. — Вы же знаете: если сон резко прерывается, есть шанс его запомнить.

Шанс! Я хотел точного знания, но пришлось довольствоваться тем, что предложил Ставридас. Поставив будильник на нужное время, я лег спать, и, естественно, бессонница не позволила мне даже сомкнуть глаз. Проклиная собственную нервную систему, я на следующую ночь принял снотворное и заснул сном тяжелым, как штанга тяжеловеса. В четыре тридцать две зазвенел будильник, я мгновенно продрал глаза, проклиная чертов прибор, оборвавший столь приятное…

Приятное — что?

Я действительно видел себя в самом прекрасном месте Вселенной, какое мог себе представить! Я был там не человеком — более того, человеческий дух представлялся мне чем-то малозначащим и никому не интересным.

В том мире я был звездой. Я парил в пространстве, у которого не было привычных измерений — ни длины, ни ширины, ни, тем более, высоты, — их роль играли три других координаты: совесть, дружба и любовь. И в этом, единственно возможном в ментальном мире пространстве, я был огромен. Моя любовь простиралась до поверхности соседней звезды, а дружба выглядела подобно солнечному протуберанцу, устремленному к другим светилам, не менее меня желавшим мирового единения. Я уж не говорю о координате совести — она вообще казалась мне бесконечной, и потому я ощущал ответственность за каждую мысль во Вселенной, подуманную, высказанную, осуществленную и неосуществимую.

Мне было печально и радостно, как любой другой звезде. Это было замечательное воспоминание, но мне нужен был ответ на конкретный вопрос, и я решительно обратил мысленный взор внутрь себя, спрашивая: кто я? Плазменный шар с температурой на поверхности шесть тысяч градусов? Конечно, нет! Я вообще не был ни шаром, ни кубом, ни даже математической точкой. О себе я мог лишь сказать, что я — был.

И я понял еще, почему звезды влияют на судьбы. Это же естественно — ведь они, звезды, существуют в измерениях совести, любви и дружбы. И еще я понял, что не скажу этого своему клиенту, академику Кугелю. Звезд, которые он не может описать уравнениями, для него не существует в природе. Упомяни я о звезде в измерении совести, он плюнет мне в глаз.

Но как же правда? Я обязан, будучи профессионалом, говорить клиентам не то, что они желают услышать, а то, что происходит и будет происходить на самом деле. Кроме одного случая — если полученная мной информация смертельно опасна для спрашивающего. Астролог, даже альтернативный, не может нанести клиенту вред!

Когда академик, бряцая своими дипломами, ворвался в мой кабинет несколько дней спустя, я напустил на себя важный вид и заявил, не глядя Кугелю в глаза:

— На том свете, уважаемый, звезды такие же, как на этом. Плазменные шары с температурой поверхности от трех тысяч до трех миллионов. И на другой ответ вы не можете рассчитывать, потому что ваша кредитка не стоит даже пластика, из которого она изготовлена.

— Другого ответа я и не ждал, Шекет! — воскликнул академик Кугель. — Мир един, и это абсолютно естественно! Спасибо, можете оставить себе мою кредитную карточку и пользоваться ею до конца дней, все равно на том свете она вам не понадобится.

— На этом тоже, — сообщил я. — Мне пришлось выбросить ее в утилизатор, чтобы не платить ваши долги.

— Вот как? — холодно произнес академик. — Я всегда утверждал, что все астрологи шарлатаны, и вы это доказали своим поведением.

После чего господин Кугель удалился, унося с собой уверенность в том, что звезды и на том свете такие же, как в нашем мире — горячие шарики, к которым невозможно прикоснуться. Так же, как невозможно прикоснуться к чужой совести, чужой дружбе и чужой любви. Впрочем, эта последняя мысль академика не беспокоила — ведь он не верил даже в то, что изучал сам.

ВОПЛОЩЕНИЕ РИМЛЯН

Вообще говоря, я дал слово никогда не рассказывать о своем знакомстве с Алексом Букмайкером. Однако неделю назад этот человек трагически погиб (его звездолет «Мориа» был поглощен черной дырой в недрах галактики М 51), и я посчитал себя свободным от прежних обязательств. Пусть мне сначала объяснят, что означает слово «никогда». Если имеется в виду вечность, то данное мной слово изначально было бессмысленным, поскольку человек не вечен, и я при всем желании не смог бы сдержать обещания. Если же имелся в виду срок, равный человеческой жизни, то нужно было уточнить — чьей именно. Моей или господина Букмайкера? Поскольку это обстоятельство не было оговорено, то я вправе считать, что речь шла о жизни моего клиента, которая, как я уже упоминал, трагически оборвалась на прошлой неделе.

Однажды ранним утром, когда я, включив на двери голографический транспарант «Заходи, и ты узнаешь все!», сидел за столом и изучал последний выпуск «Астрологического бюллетеня», в кабинет бочком вошел некий господин, плоский, как рыба камбала, и — вот странное совпадение! — тоже с одним глазом, расположенным, как мне сначала показалось, где-то в районе левого уха.

— Простите великодушно, — сказал клиент. — Если вы действительно Иона Шекет, и если вы действительно умеете прогнозировать потустороннее существование астральных сущностей, и если действительно обладаете дипломом Оккультного…

— Действительно, — прервал я посетителя, поскольку мне показалось, что он никогда не закончит фразу (слово «никогда» в данном контексте, прошу заметить, употребляется исключительно в бытовом смысле и не претендует на философское обобщение). — Что вам угодно, уважаемый…

— Алекс Букмайкер, — быстро произнес посетитель, — профессор этнографии и проективной истории Эдинбургского университета.

— Проективная история, — задумчиво сказал я. — Что это за наука такая?

— Если вы действительно служили в Патруле времени и если вы действительно… — завел снова свою песню господин Букмайкер, и мне опять пришлось прервать посетителя, потребовав или выкладывать свою просьбу или убираться ко всем чертям.

— Да, конечно, — поджав губы, пробормотал Букмайкер. — На прошлой неделе, видите ли, я докладывал Галактическому обществу этнологов свою гипотезу об исчезновении народа хибру, проживавшего на планете Авдан.

— Хибру? — насторожился я. — Евреи, что ли?

— Тамошние, — кивнул клиент. — Получив в свое время Тору, они так и не сумели распорядиться этим даром. Точнее, они решили, что это был именно дар, то есть подарок, а с подарками можно поступать, как заблагорассудится. Поставить на полку, например, или изорвать в клочья, или молиться… Хибру на Авдане решили, что скрижали слишком тяжелы, чтобы таскаться с ними по тамошним пустыням, и оставили их в какой-то пещере, которую в ту же ночь засыпало песчаной бурей. А племя хибру в полном составе погибло месяц спустя во время катастрофического землетрясения. Некоторые мои коллеги склонны расценивать этот факт как гнев Всевышнего — действительно, ты даришь кому-то величайшую ценность мироздания, а они бросают ее в пути, потому что, видите ли, им тяжело ее таскать! Я бы тоже… Впрочем, не в этом дело.

— А в чем? — вежливо спросил я.

— Нам не известна в точности дата гибели этого злосчастного племени! — воскликнул господин Букмайкер. — И если вы действительно являетесь астрологом, способным по расположению планет в момент смерти…

— Действительно! — рявкнул я, выйдя из себя. — Но какое имеют ко мне отношение какие-то хибру с какого-то Авдана?

— Я думал, вы действительно… — удивленно сказал профессор. — А вы, оказывается, на самом деле…

Хорошо, что я настолько умен, что в состоянии самостоятельно догадаться, чего хочет от меня клиент, иначе мы до сих пор бродили бы вокруг да около!

— Итак, — сказал я, — вы желаете, чтобы я рассчитал посмертную судьбу целого народа?

— А о чем я вам толкую вот уже полчаса? — поднял брови господин Букмайкер.

И это наша интеллектуальная элита! Во-первых, с начала нашей беседы прошло всего одиннадцать минут, а во-вторых, с чего он взял, что мы вообще о чем бы то ни было толковали? Однако задача, о сути которой мне пришлось догадываться, была на самом деле очень любопытной!

— Поскольку речь идет об астрологических знаках другой планеты, — заявил я, — это будет стоить вам двойного гонорара.

— Согласен, — быстро сказал клиент. — Все равно плачу не я, а университет.

— Деньги вперед, — потребовал я, поскольку прекрасно знал возможности общественных университетов, давно растративших деньги на поддержку слаборазвитых народов на окраинных галактических планетах.

И только после того, как гонорар оказался на моем личном счете в банке «Галактика», я сказал:

— Подите вон и не мешайте. Приходите завтра в это же время.

— Только прошу вас, Шекет, — округлив глаза, сказал господин Букмайкер, — ни при каких обстоятельствах, никому и главное — никогда не рассказывайте о моем заказе и вообще об инкарнации народов!

— Хорошо, — не задумываясь согласился я. — Никому и главное — никогда.

Теперь вы понимаете, при каких обстоятельствах я дал слово, которое сейчас нарушил — или все-таки не нарушил, как вы полагаете?

Когда Букмайкер покинул кабинет, протиснувшись боком в полузакрытую дверь, я принялся за работу, но, конечно, вовсе не посмертная судьба каких-то хибру с Авдана интересовала меня. На Земле ведь тоже было немало народов, достигших высокого уровня эволюции, а потом исчезнувших с лица планеты. Я имею в виду атлантов, древних греков, римлян, вавилонян, персов, да мало ли кого еще!

Вы можете сказать, что гибель этих народов (кроме атлантов, конечно, сгинувших в течение суток) растягивалась на столетия, и потому невозможно определить звезды и планеты, которые реально влияли в том мире на судьбы погибших. Я тоже сначала так думал, но быстро понял свою ошибку. Видите ли, согласно новейшим астрологическим изысканиям, судьбы народов определяются самыми дальними планетами — Плутоном, например, и Прозерпиной, а также Аргусом, открытым в 2029 году. Аргус находится так далеко от Солнца, что период его обращения составляет семь тысяч лет. Ясно, что эта планета не способна влиять на судьбы отдельных людей. Иное дело, когда речь идет о народах!

И я приступил. Меня интересовали древние римляне, чья гибель растянулась во времени на пять веков. Что говорили по этому поводу астрологические таблицы? Плутон перешел за пять столетий из знака Овна в знак Льва, и это означало смену свободолюбивого характера на… Нет, я не стану раскрывать вам секреты моей методики! И не потому, что обещал Букмайкеру молчать, как рыба — я вообще не раскрываю «ноу хау», даже любимым читателям, которые и между строк способны отыскать разгадку чужих секретов.

Что касается Аргуса, то он все пять веков находился в третьей части знака Рыб, из чего следовало…

Знаете, что из всего этого следовало, если еще привлечь сведения о расположении неподвижных звезд от Бетельгейзе до Арктура?

В астральном мире древние римляне не прижились. Они оказались слишком гордыми, слишком грубыми и очень уж неинтеллигентными. Там, понимаете ли, души занимаются научными изысканиями и прочим индивидуальным предпринимательством, и нате вам: вваливается в астрал орава душ с намерением навести порядок, устроить передел мира, провозгласить то ли республику, то ли монархию, то ли вообще духовную тиранию! Свободолюбивые души, естественно, ополчились против новоприбывших и начали интриговать, желая как можно быстрее устроить бывшим гражданам Римской империи новую инкарнацию — иными словами, возжелали сплавить римлян назад, в наш мир.

Это желание я высчитал по расположению звезды Канопус, которая… Нет, не дождетесь, секретов своего ремесла я выдавать не собираюсь! Слушайте дальше.

Древние римляне, конечно, верили в Юпитера и прочую божественную мелюзгу, не делавшую погоды даже на Капитолии, не говоря уж о том мире, где бессильны безумный скандинавец Один и не менее сумасшедший Молох. Короче говоря, обращение к Юпитеру и Юноне римлянам не помогло. Дух Юлия Цезаря попытался было возглавить движение римлян, не желавших возвращаться на Землю, но тут настал срок его личной реинкарнации, и он бросил соотечественников на произвол Нерона, воплотившись в теле русской проститутки, работавшей в конце ХХ века в одном из тель-авивских массажных кабинетов. Девица, конечно, преуспела (еще бы, при таких организаторских способностях!), а вот дух Нерона благополучно развалил движение, чего от него, собственно, и ждали.

Тут как раз Нептун перешел в знак Скорпиона, и настало для древних римлян время новой инкарнации. Для души человеческой это процесс достаточно быстрый, хотя и болезненный — она рождается в новом теле, вот и все. А народы? Реинкарнация народов занимает промежуток времени от тридцати лет до трех веков — так, во всяком случае, получилось в моих вычислениях. И к тому же, оказавшись в новом «народном теле», если можно так выразиться, бывшие древние римляне растеряли почти все свои положительные качества — да так ведь обычно и бывает во время перехода: бывший гений в области физики становится в следующей инкарнации тупым пастухом, и винить в этом следует лишь случайности в расположении планет.

Вот и получилось у меня, что в новой инкарнации древние римляне заявили о себе как о «свободном палестинском народе», и евреи, жившие в прошлом веке, долго пытались доказать миру, что не было такого народа и быть не могло. Да, не было. И не было бы, если бы не потусторонние интриги Юлия Цезаря. И если бы Нептун остался в знаке Весов. И если бы…

— Ну что? — нетерпеливо спросил профессор Букмайкер, явившись ко мне на следующее утро. — Что там с нашими хибру?

— С хибру? — пробормотал я. — Эх, если бы они поняли, что Нерон воплотился в…

— О чем вы, Шекет? — воскликнул профессор. — На Авдане не было никакого Нерона!

— Простите, — сказал я, вспомнив, что даже не приступал к исследованию судьбы некоего племени на далекой планете. — Видите ли, вы взяли с меня слово, что я никогда и никому не скажу об этом задании. Но ведь я должен был объяснить задачу компьютеру, а он такого слова не давал, верно? И я не счел возможным… Ибо слово прежде всего, а дело — на втором месте.

— Вы правы, — задумчиво произнес Букмайкер. — Компьютерную программу можно взломать, и тогда все узнают о моем открытии. Вы правы, Шекет. Беру свое задание обратно. Но требую, чтобы ваше обещание осталось в силе. Никогда и никому!

— Никогда и никому! — кивнул я.

ПРОФЕССОР НАКРЫЛСЯ

Странные события происходили со мной в дни работы на благо альтернативной астрологии. До сих пор не могу забыть, например, бывшего профессора этнографии Шарля Быдло (ударение, пожалуйста, на последнем слоге, а то профессор обижается и способен причинить телесные повреждения). Будучи человеком отменной вежливости, он сообщил о своем визите заблаговременно и явился точно в назначенный час.

Господин профессор оказался видным мужчиной, один из родителей которого был, судя по всему, представителем племени грызмов с планеты Бучатлан. Я понял это по отростку третьей руки, торчавшему из спины, — для этого в пиджаке было проделано соответствующее отверстие.

— Уважаемый господин Шекет, чтоб вы так были здоровы, — сказал господин Быдло, — Могу ли я рассчитывать на полную, а не частичную конфиденциальность?

— Может ли конфиденциальность быть частичной? — усомнился я. — Это, знаете ли, как мед у Винни-Пуха, — либо он есть, либо его нет вообще.

— Полная конфиденциальность, — пояснил клиент, — это когда о сути задания знает только один человек, а именно — он сам.

— Гм… — сказал я. — Но если я не буду посвящен в условие задачи, то как смогу выполнить свои обязанности альтернативного астролога?

— Очень просто, господин Шекет, — улыбнулся Шарль Быдло. — Вы можете обучить меня программе работы на вашем замечательном компьютере, и я самостоятельно…

— Убедительно прошу меня простить, — бестактно прервал я клиента, — но мой компьютер общается только со мной.

С досады профессор хлопнул себя третьей рукой по затылку, не рассчитал удара и едва не ударился лицом о стол.

— Придется ограничиться частичной конфиденциальностью, хотя это противоречит моим принципам, — пробормотал он, приняв вертикальное положение, в то время как третья рука проявляла признаки самостоятельности и все норовила ущипнуть господина Быдло за правое ухо.

— Итак, — сказал профессор, приняв наконец окончательное решение, — моя проблема заключается в том, что в прошлой жизни я был племенем гуразмов на планете Бучатлан.

— Целым племенем? — уточнил я заинтересованно.

— Именно, — кивнул господин Быдло. — Надеюсь, вы знаете, что этнография оперирует племенным сознанием как личностной категорией, которая имеет самостоятельную жизненную историю?

— Разумеется, — подтвердил я. — Да будет вам известно, уважаемый профессор, что астрологи давно уже составляют натальные карты племен, народов, стран и цивилизаций.

— В прошлой жизни, — повторил профессор, — я был племенем гуразмов на планете Бучатлан.

— Да, — кивнул я, — это вы уже сказали.

— И вы еще не поняли сути проблемы? — возмутился клиент. — Я полагал, что вы осведомлены хотя бы на примитивном уровне об истории народов, будущность которых беретесь предсказывать!

Что было ответить на столь откровенное хамство? Отказаться от выгодного контракта? Мое финансовое положение было не настолько хорошим, чтобы я мог позволить себе подобный поступок.

— Видите ли, уважаемый профессор, — сказал я, сдерживая раздражение, — я являюсь специалистом в области альтернативной астрологии, а не сравнительной экзопланетной этнографии. Я ведь не спрашиваю вас, почему вам не известна разница между компаундным соединением планет и затмением знакового индекса.

— Простите, господин Шекет, — пробормотал Шарль Быдло, — я очень взволнован… Итак, в прошлом воплощении я был племенем гуразмов. Отец мой — землянин, уроженец островов Зеленого Мыса, а мать — простая женщина из племени грызмов…

— Я так и думал, — пробормотал я, выразительно глядя на третью руку профессора, продолжавшую свои безуспешные попытки добраться до правого уха.

— До последнего времени, — продолжал клиент, — это обстоятельство не причиняло мне неудобств, поскольку я понятия не имел, кем был в прошлом своем воплощении. Но не далее как неделю назад я посетил известного спирита Норберта Гундосиса, и он сообщил мне прискорбную информацию. С того времени я потерял покой и, боюсь, скоро потеряю жизнь.

— Не очень понимаю сути ваших опасений, — сказал я.

— Видите ли, — провозгласил профессор Быдло, — племена грызмов и гуразмов вели на протяжении двух веков беспощадную войну друг с другом. И дело кончилось тем, что сто семнадцать лет назад в решающем бою грызмы, к которым принадлежала моя мать, подчистую вырезали племя гуразмов, включая маленьких детей и племенных животных пубру. И естественно, воплотившись в моем теле, племя гуразмов решило отомстить. Кому? Ясное дело — мне, как потомку их смертельных врагов!

— Хм… — сказал я. — Не сообщите ли вы мне для начала дату того сражения, в котором гуразмы потерпели столь трагическое поражение?

— Конечно! Восьмое число третьего месяца первого полугодия девятого цикла одиннадцатого оборота по календарю Северного полушария Бучатлана.

— Не так быстро, пожалуйста, — попросил я, внося данные в компьютер. — Подождите минуту, сейчас мы узнаем, точны ли сведения, сообщенные вам уважаемым спиритом.

В ожидании ответа профессор застыл подобно статуе Шивы — даже третья его рука безжизненно повисла. Наконец компьютер заявил трагическим голосом:

— Племя гуразмов провело в астральном мире семьдесят семь земных лет и было заново воплощено в теле некоего Шарля Быдло, родившегося от отца-землянина и матери-грызмайки. Составить карту данного индивидуума?

— Это будет стоить вам двойного гонорара, — предупредил я клиента и, получив согласие, сказал компьютеру: — Валяй, действуй.

Ответ был получен семь минут спустя.

— Присутствует ли в помещении клиент? — задал компьютер неожиданный вопрос.

— Присутствует, — ответил я, — и настаивает на частичной конфиденциальности сведений.

— В таком случае, — заявил компьютер, — пусть выйдет, и я конфиденциально сообщу результат лично вам, господин астролог.

— Как выйти? — опешил Шарль Быдло. — Скорее уж вам, Шекет, лучше покинуть помещение, чтобы не знать того, что сообщит компьютер.

— Вы настаивали на частичной конфиденциальности, — парировал я. — С точки зрения моего компьютера это означает, что результат не должен знать никто, кроме него и меня. Клиент — лишний.

— Я протестую! — воскликнул профессор, будто находился в зале суда, и я, вообразив себя судьей, ответил, как и положено в таких случаях:

— Протест отклоняется.

Вежливость не позволила клиенту ответить мне увесистой оплеухой, хотя желание поступить именно таким образом было написано на его лице. Пыхтя от ненависти к самому себе (понятно, что это была ненависть гуразмов к грызмам, но профессору от этого было не легче), господин Быдло покинул кабинет, и я плотно закрыл за ним дверь.

— Господин Быдло, — сказал компьютер, делая ударение, естественно, на первом слоге фамилии, — покончит с собой восьмого мая две тысячи семьдесят третьего года.

Я посмотрел на календарь, показывавший даты согласно ста тридцати системам отсчета, принятым на девяноста семи планетах Галактики. Брови мои поползли вверх, и я воскликнул:

— Но это же сегодня!

— Именно, — согласился компьютер, и я даже расслышал в его голосе нотки сожаления. — Прежнее воплощение клиента покончит с материнской сутью его нынешнего воплощения в тот момент, когда вы сообщите господину Быдло результат наших исследований.

Я, конечно, был благодарен компьютеру за это «мы» — он, видите ли, решил взять на себя часть ответственности! Но пойти на такую жертву я не мог и принял ответственность за решение на себя.

— Войдите! — крикнул я, и клиент протиснулся в дверь с быстротой лани, убегающей от тигра.

— Видите ли, — сказал я, — напрасно вы в самом начале потребовали конфиденциальности. Сведения, сообщенные компьютером, идут по категории приватности информации с индексом два. Это означает, что знать результат имеют права только два индивидуума. В данном случае — мой компьютер и я, поскольку сведения мне уже сообщены. Вы — третий и, следовательно, лишний. Прошу извинить…

Рот господина Быдло раскрылся, а в это время третья рука добралась наконец до правого уха профессора и ущипнула его с такой силой, что бедняга подпрыгнул. Это позволило ему прийти в себя, и клиент завопил, отбросив всю свою показную интеллигентность:

— Вы злобный неуч! Вам просто нечего сказать! Я не заплачу вам ни единой галактической монеты!

— Можете заплатить в марсианских дюнах, я не против, — вставил я.

— Ни в дюнах, ни в лирах, ни в рублях, ни даже в серых пупырках! — бесновался Быдло, полностью оправдывая свою фамилию. — Неужели мне придется всю жизнь терпеть в себе этих проклятых гуразмов?

— Всю жизнь, — твердо пообещал я, не сказав бедняге, что жизнь его сократилась до размеров предсмертного вздоха. Я был уверен, что он умрет от того, что третья рука проткнет ему среднее ухо, как только Быдло покинет мой кабинет.

Я вписал сумму не полученного гонорара в графу «убытки» и постарался забыть об этом печальном инциденте, но неделю спустя, выведя на стереостену программу новостей, неожиданно обнаружил потрясшую меня информацию:

«Профессор этнографии Шарль Быдло сделал открытие мирового значения в этноистории планеты Бучатлан. Ему удалось доказать, что племя гуразмов, погибшее чуть больше ста лет назад, на самом деле не погибло, а воплотилось в личности господина Быдло. Профессор объявил себя наследником земель племени и вылетел на Бучатлан, чтобы вступить в права собственника».

Конец ознакомительного фрагмента.