Прививка от манной каши

Ольга Цыбина, 2022

Животворящие рассказы для родителей. О детях и взрослых.Гарантируют мыслетворение, светлые воспоминания и счастливых детей.Которые не маленькие взрослые, а лучшие.Автор Цыбина Ольга.Переводчик, предприниматель, мать и писатель.И все это одновременно и в единственном числе.Как, собственно, и вы.

Про солянку и непарламентское большинство

Шел десятый июльский день моего пребывания в пионерском лагере в Анапе. Я, одиннадцатилетний, опытный, как мне представлялось, в деле поездок в пионерские лагеря человек, уже покорно смирилась со многим.

С морем, которое не море, а еле колышущаяся, мелкая, мутная вода, с обшарпанными корпусами, двухэтажными страшноватыми кроватями, туалетом на улице, лысыми тополями и сухой травой, вместо буйной тропической растительности и тотальной скукой, похожей на эту самую, высохшую от зноя траву. Но, главное, меня не покидало ощущение, что я попала в стан другого, незнакомого мне детского племени. И были они не этнографического, а тревожно-настороженного характера и обитали где-то глубоко в животе.

С виду окружающие двуногие были такие же, как я. Cтояли смирно на линейках в форменных защитных шортах, бежевых рубашках и алых галстуках. Отдавали салют, ходили строем и пели пионерские песни. Но, как только, ежеутренние мероприятия заканчивались, и все переодевались в обычную одежду, оказывалось, что у этого племени какие-то другие, неизвестные мне правила.

Школа, танцы, теннис, двор, поездки с родителями на море и пионерские лагеря. Я постоянно сталкивалась с набором разнообразных детских личностей и везде и сразу находила единомышленников и соратников по приключениям. Дальше жизнь начинала течь своим естественным детским чередом. Здесь же, я чувствовала себя пришелицей из параллельного мира. Видимо, этот мир чувствовал тоже самое и обходил меня стороной. Но поняла я это не сразу.

Месяц назад, за семейным ужином было объявлено, что этим летом я еду в пионерский лагерь (бурный восторг). На море (а куда же еще?). Но, не в Гагры (нуу… ладно). Я уже продумывала, когда лучше рассказать хорошую новость лучшей подруге Юльке, как вдруг папа произнес слово “Анапа”. Внутри меня все сжалось и где-то далеко в желудке, между котлетой и борщом, появился серый туманный комок неприятного предчувствия.

С прошлой поездкой в Анапу, в моей жизни, были связаны самые пренеприятные детские воспоминания. Но это же было давно, путевка досталась папе “по случаю” отказываться от такого, было нельзя, да и, честно говоря, наше с котлетой мнение, взрослых особо не интересовало.

Тогда мне представлялось, что все пионерские лагеря должны были быть совершенно одинаковые. Как “Василек” в Гаграх, лагерь от маминого научного института, в который я ездила уже два раза.

Там обязательно должно было быть прозрачное соленое Черное море, блестящая галька, красивое белое здание с колоннами, утонувшее в зеленых листьях гигантских магнолий, из огромных окон которых видны темно-синее море, длиннющие кипарисы и пальмы, с сухими волосатыми стволами.

А еще друзья, приезжающие каждый год, веселые вожатые в пилотках, которые говорили, что пионер не может сидеть без дела и устраивали конкурсы с призами, спортивные соревнования, экскурсии на красивые озера, в парк и обязательно большой поход в горы. Там вожатые будут ловить выловленную с мальчишками рыбу, потом разжигать костер, варить суп и запекать картошку на костре. А мы — доставать ее длинной палкой из горячей золы, есть и думать, что ничего вкуснее на свете не существует. По ночам обязательные cтрашилки, важные девчачьи разговоры и вылазки мазать соседний третий отряд зубной пастой.

В странном месте “Анапа”, все было совершенно по-другому.

Не было пальм, а были длинные тощие тополя, с летящим белым пухом, как в обычном городском дворе, желтая жухлая трава, ржавые качели и туалет во дворе, куда очень страшно идти ночью. Вместо большой белой каменной лестницы с кипарисами, по которой ты бежишь к морю, наступая на чужие сланцы, узкая тропинка через колючие кусты с противной паутиной, ведущая к огромному полю песка, за которым начиналось то, что мои соотрядники восторженно называли морем. Я сердито бурчала про себя, что “и море тут ненастоящее”, мелкое и зеленоватое, к которому надо было долго-долго идти по жаре и песку через разбросанные повсюду, похожие на старые тряпки, водоросли. “И как там можно плавать, если зайти разрешают только по пояс?”. В этом месте решительно все было не так. Даже название.

В свои одиннадцать, я не знала, что почти все пионерские лагеря в Советском Союзе принадлежали каким-нибудь учреждениям — заводам, фабрикам, научным институтам, комбинатам питания. Это значило, что в лагерь “Союза писателей” приезжали дети писателей, в “Юный железнодорожник” — дети железнодорожников, на воротах же нашего было написано что-то невыговариваемое, про какой-то минпродсредмаш.

Основных законов лагерного бытия было два. Первый — девочки и мальчики между собой не общаются. Второй — развлеки себя сам. Нет, еще третий был — прав тот, кто сильнее. Все три малопонятны и на практике доселе особо неприменимы.

Главным организованным времяпровождением была ежедневная уборка территории. По два часа в день нужно было бродить по жаре, собирая фантики или махая веником по пыльному плацу. В остальное время, девочки сидели на лавочке перед корпусом, болтали ногами и громко смеялись, когда чей-то шлепанец, сделанный из старого босоножка, метко влетал в дверь. Они дружно грызли семечки, которые звались “семками”, и по непонятной причине бросали шелуху не в рядом стоящую урну, а прямо под ноги.

Мальчишки нескончаемо пинали старый кожаный мяч и друг друга на поле вытоптанной травы, называемом стадионом, переругивались, употребляя не совсем известные мне и явно не разрешенные словесные обороты.

Вожатые интересовались нами вяло, и можно было почти весь день делать, что хочешь. На море нас водили не два раза в день, а один, и от этого задача борьбы со скукой еще более усложнялась. Все это было странно, но похоже всем, кроме меня, привычно.

Книжка, взятая с собой, быстро закончилась, другую взять было не у кого. Это стало понятно по гробовой тишине, установившейся в палате, после вопроса — “Есть ли у кого-то что-нибудь почитать?”. На меня, и так странно косились из-за того, что в первый же день, я не поняла, что такое “толчок” и “чувяки”. Потом, мне еще и пришлось объяснять, как это “колготиться”. Все, кроме меня одной, почему-то знали, что “четверть” — это трехлитровая банка, а “толчёнка” — картофельное пюре.

Наличие у меня детского чемоданчика, а не рюкзака цвета хаки, как у всех, кепки “Адидас”, вместо панамки и вопроса “Когда нас поведут покупать пепси-колу?” оказало решающе влияние на мою, и так, подпорченную уже в первые дни, репутацию. Общаться со мной было трудозатратно, следовательно, не понятно зачем. А скорее всего, меня просто сочли глупой или недоразвитой. Кулёмой, на их языке.

Еще в этом мире было принято делиться, причем как-то безоговорочно принудительно. То есть, у тебя, конечно, просили, но и руку протягивали одновременно. При такой постановке вопроса, не отдать предмет чужого вожделения вариантов не оставалось.

В первый же день пришлось дать “поносить” соседке по палате модную цепочку, с фиолетовой эмалированной бабочкой и потом, весь вечер, с замиранием сердца ждать ее возвращения.

Другая моя соседка, Ирка Власенко, коротко стриженная, мускулистая, cильно загорелая девочка, выше всех на голову, говорила только о тренировках по гандболу и бабушкиных пирожках с капустой.

Однажды, проходя мимо меня по коридору, она ни слова не говоря, молниеносно точным выбросом правой руки по диагонали вверх прижала мою ладонь к стене и миролюбиво улыбаясь, аккуратно вынула из нее пачку “Земляничного” печенья. Я даже не успела удивиться. Я и не подозревала, что девочки бывают такими крепкими и могут так сильно хотеть печенье.

Непримиримую картину ежедневного бытия завершало то, что у меня не было халата. А девочку, у которой в гардеробе не было Халата, представить себе в этом социуме, видимо, было никак невозможно. В итоге, я решила не усугублять ситуацию и прекратить дальнейшие попытки переговоров с миром, в котором царили неизвестные мне “мослы”, “расхолодки”, полное отсутствие книг и права на частную собственность.

Конец ознакомительного фрагмента.