Веди свой плуг по костям мертвецов

Ольга Токарчук, 2009

От лауреата Нобелевской премии и Международного Букера. "Возможно, мы недостаточно убедительно требуем пресечения зла? Можно смириться с мелочами, которые вызывают разве что некоторый дискомфорт, но не с бессмысленной, повсеместной жестокостью. Ведь это так просто: счастье других людей и нас делает счастливее." Удивительная многослойность – визитная карточка нобелевского лауреата Ольги Токарчук, чьи тексты никогда не бывают простыми. Детектив, философия, аллюзии и пронзительная глубина лесных пейзажей… «Веди свой плуг по костям мертвецов» – это история героини с особым взглядом на привычное, чей внутренний мир мы разгадываем, словно по натальным картам. Во многих смыслах это роман-расследование. В своем тексте Токарчук затейливо шагает по точкам противоположной полярности: жизнь и смерть, случайное существование и предначертанность, человек и природа, охотник и жертва. Кто имеет право жить, а кто – убивать? И кому дается власть определить это? "Токарчук – тот удивительный тип писателя, который хоть и немножко пережимает реальность в самых неожиданных местах, но при этом не забывает увлекать читателя простым и понятным рассказом, простым и понятным писательским любопытством". Анастасия Завозова (Esquire). "Токарчук пишет портрет цивилизации, максимально широко исследуя ее главные черты – «текучесть, мобильность, иллюзорность»; и еще – вечное движение, которое давно стало символом жизни". Владимир Панкратов, литературный обозреватель

2. Тестостероновый аутизм

Пес голодный околеет —

Англия не уцелеет.

Я была ему благодарна за приглашение зайти выпить горячего чая. Чувствовала себя совершенно разбитой, и от мысли, что придется возвращаться в свой пустой, холодный дом, мне стало грустно.

Я поздоровалась с Собакой Большой Ступни, которая уже несколько часов проживала у Матохи. Она узнала меня и явно обрадовалась. Виляла хвостом и, похоже, уже не помнила, что когда-то убежала из моего дома. Бывают на свете простодушные Псы — точно так же, как и люди, и эта Собака явно относилась к их числу.

Мы сели в кухне за деревянный стол, настолько чистый, что хоть ложись на него щекой, словно на подушку. Я так и сделала.

— Устала? — спросил Матоха.

Все здесь было светлым и чистым, теплым и уютным. Какое это счастье, если у тебя есть чистая и теплая кухня. Со мной такого никогда не случалось. Я не умела соблюдать вокруг себя порядок. И смирилась с этим. Ничего не поделаешь.

Не успела я оглянуться, как передо мной уже стоял стакан чая. На подставке, в красивом металлическом подстаканнике с круглой ручкой. Сахар в сахарнице был кусковой — эта картина напомнила мне о сладких временах детства и действительно улучшила довольно-таки дрянное настроение.

— Может, и в самом деле не стоило его трогать, — сказал Матоха и открыл ящик стола, чтобы достать чайные ложечки.

Собака крутилась под ногами, будто не желая выпускать его из орбиты своего маленького худосочного тельца.

— Ты меня уронишь, — сказал Матоха с неуклюжей нежностью. Я сразу поняла, что у него никогда раньше не было Собаки и сосед не очень знает, как с ней обращаться.

— Как ты ее назовешь? — спросила я, когда первые глотки чая согрели нутро и стоявший в горле клубок переживаний слегка подтаял.

Матоха пожал плечами.

— Не знаю, может, будет Муха или Шарик.

Я ничего не ответила, но мне не понравилось. Это не те имена, которые подходят этой Собаке, учитывая ее историю. Надо подумать.

До чего же нетворческий характер носят официальные имена и фамилии. Никто их не помнит, они настолько оторваны от человека и банальны, что ничем его не напоминают. К тому же у каждого поколения своя мода, и вдруг оказывается, что всех вокруг зовут Малгожата, Патрик или, не дай бог, Янина. Поэтому я стараюсь вообще не пользоваться именами и фамилиями — только прозвищами, которые приходят в голову самопроизвольно, когда видишь кого-нибудь в первый раз. Я уверена, что это самый правильный способ обращения с языком в отличие от жонглирования утратившими смысл словами. Например, фамилия Матохи — Сверщиньский, так значится у него на двери, и еще инициал «С» — есть какие-нибудь имена на букву «С»? Он всегда представлялся Сверщиньским, но это же не значит, что мы станем ломать себе язык, выговаривая такое. Мне кажется, все мы видим других Людей по-своему, поэтому имеем право давать им те имена, которые полагаем уместными и подходящими. Так что мы многоименны. У нас столько имен, сколько вокруг людей, с которыми мы вступили в какие-либо отношения. Я назвала Сверщиньского Матохой и думаю, это прозвище точно отражает его Свойства.

Но сейчас, когда я посмотрела на Собаку, мне в голову сразу пришло человеческое имя — Марыся. Может, по ассоциации с сироткой Марысей из сказки — собака была такой же несчастной.

— Ее случайно не Марыся зовут? — поинтересовалась я.

— Возможно, — ответил Матоха. — Да, пожалуй, что да. Ее зовут Марыся.

Подобным образом появилось и прозвище Большая Ступня. Это было несложно, имя пришло само, когда я увидела следы на снегу. Матоха поначалу именовал его Мохнатым, но потом перенял от меня Большую Ступню. Это лишь доказывает, что имя я выбрала правильно.

К сожалению, для себя самой мне не удавалось подобрать никакого приличного имени. То, которое указано в документах, я считаю ужасно неподходящим и оскорбительным — Янина. Думаю, на самом деле меня зовут Эмилия или Иоанна. Иногда, правда, я склоняюсь к Ирмтруд или вроде того. Или Божигневе. Или Навойе.

Вот Матоха как огня избегает обращаться ко мне по имени. Это тоже что-нибудь да значит. Он всегда ухитряется обойтись без него.

— Подождешь со мной, пока они приедут? — спросил он.

— Конечно, — охотно согласилась я и осознала, что не смогла бы назвать его в лицо Матохой. Близкие соседи не нуждаются в именах, чтобы общаться друг с другом. Когда я прохожу мимо его дома и вижу, как он пропалывает огород, мне не требуется имя, чтобы обратиться к нему. Это особый вид близости.

Наш поселок — несколько домов, расположенных на Плоскогорье, вдали от остального мира. Плоскогорье — дальний геологический родственник Столовых гор, их отдаленное будущее. До войны наше поселение называлось Люфтцуг, то есть Сквозняк^[2], от которого сейчас осталось разве что неофициальное Люфциг, так как официально мы безымянны. На карте обозначены лишь дорога и несколько домов, буквы отсутствуют. Здесь всегда дует ветер, воздушные массы перекатываются через горы с запада на восток, из Чехии к нам. Зимой ветер становится порывистым и свистящим, завывает в печных трубах. Летом зарывается в листья и шуршит; здесь никогда не бывает тихо. Многие люди могут себе позволить иметь один дом в городе, круглогодичный, официальный, а второй — эдакий легкомысленный, понарошку — в деревне. Именно так эти дома и выглядят — понарошку. Небольшие, приземистые, с крутыми крышами и маленькими окошками. Все построены до войны и все стоят одинаково: длинные стены смотрят на восток и запад, одна короткая — на юг, а другая, к которой примыкает овин, — на север. Только дом Писательницы чуть более эксцентричен — повсюду приделаны террасы и балконы.

Так что не приходится удивляться людям, покидающим Плоскогорье зимой. Здесь трудно живется с октября по апрель, уж я-то знаю. Каждый год выпадает много снега, а ветер старательно ваяет из него сугробы и дюны. В результате климатических изменений последнего времени потеплело везде, только не у нас на Плоскогорье. Наоборот, особенно в феврале, снега стало больше, и лежит он дольше. Мороз нередко достигает двадцати градусов, а зима полностью заканчивается в апреле. Дорога неважная, мороз и снег разрушают то, что по мере своих возможностей пытается отремонтировать гмина. До асфальтового шоссе надо ехать четыре километра по ухабистой грунтовой дороге; впрочем, там, внизу, все равно заняться нечем — автобус в Кудову уходит утром и возвращается после обеда. Летом, когда у здешних детей, блеклых и немногочисленных, каникулы, автобус не ходит вовсе. В деревне есть дорога, которая незаметно, словно волшебная палочка, превращает ее в пригород небольшого городка. При желании эта дорога может привести во Вроцлав или Чехию.

Однако существуют люди, которых все это устраивает. Можно было бы выдвинуть целый ряд Гипотез, если задаться целью прояснить этот вопрос. Психология и социология многое бы тут подсказали, но меня эта тема совершенно не волнует.

Например, мы с Матохой не склоняем голову перед зимой. На самом деле, это не совсем точное определение — «не склонять голову»; скорее мы воинственно выпячиваем нижнюю челюсть, наподобие тех мужиков на мостике в деревне. Если задеть их каким-нибудь недружелюбным словом, услышишь: «Не, ну а чё? А чё?» В определенном смысле мы тоже провоцируем зиму, но она не обращает на нас внимания, как и весь прочий мир. Старые эксцентрики. Хиппи божьей милостью.

Зима бережно окутывает все вокруг белой ватой, максимально сокращает день, так, что опрометчиво засидевшись вечером, рискуешь проснуться во Тьме следующего дня — честно скажу, начиная с прошлого года такое случается со мной все чаще. Небо висит над нами темное и низкое, словно грязный экран, на котором разыгрываются нескончаемые баталии облаков. Для того дома и поставлены — защищать нас от этого неба, иначе оно проникло бы глубоко в тело, туда, где, подобно маленькому стеклянному шарику, таится наша Душа. Если нечто подобное вообще существует.

Не знаю, чем на протяжении этих темных месяцев занят Матоха, мы не поддерживаем настолько близких отношений, хотя — не стану скрывать — я была бы не против. Видимся раз в несколько дней и тогда обмениваемся парой приветственных слов. Не для того мы сюда перебрались, чтобы устраивать совместные чаепития. Матоха купил дом через год после меня и, похоже, решил начать новую жизнь — как всякий, у кого иссякли идеи и средства на прежнюю. Кажется, он работал в цирке, но я не знаю, был ли он там бухгалтером или, скажем, акробатом. Мне больше нравится думать, что акробатом, и видя, как он прихрамывает, я представляю себе, что давным-давно, в благословенные семидесятые, во время какого-нибудь необычного номера случилось так, что Матоха не сумел дотянуться рукой до перекладины и рухнул вниз, на посыпанную опилками арену. Однако, хорошенько подумав, я признаю, что профессия бухгалтера вовсе не так уж плоха, а к присущей бухгалтерам любви к порядку отношусь с уважением, одобрением и неописуемым восторгом. Любовь Матохи к порядку сразу бросается в глаза в его небольшом хозяйстве: дрова на зиму сложены причудливыми поленницами, напоминающими спираль. Получается аккуратный конус, пропорции которого безупречны. Эти поленницы можно считать произведениями искусства местного значения. Трудно остаться равнодушным при виде столь великолепной спиральной гармонии. Проходя мимо дома Матохи, я всегда на минутку останавливаюсь и любуюсь этим вдохновляющим сотрудничеством рук и разума, которое посредством столь банальной вещи, как дрова, выражает совершенство движения Вселенной.

Дорожка перед домом Матохи аккуратно посыпана гравием, и создается впечатление, будто гравий у него какой-то особый: идеально ровные камешки, отобранные вручную на фабриках-пещерах, где трудятся кобольды. На окнах висят чистые занавески, и все складки на них одинаковые; наверное, он пользуется каким-то специальным устройством. И цветы в саду у Матохи красивые и здоровые, прямые и стройные, словно фитнесом занимаются.

И вот теперь Матоха хозяйничал на кухне, угощая меня чаем, а я любовалась тем, как ровно расставлены стаканы в буфете, сколь безупречная салфетка лежит на швейной машинке. Так у него даже швейная машинка есть! Я смущенно зажала ладони между коленями. Давно я не уделяла им внимания. Что ж, не побоюсь признаться — ногти у меня откровенно грязные.

Когда сосед доставал чайные ложечки, передо мной на мгновение открылось содержимое его ящика, и я глаз не могла оторвать. Он был широкий и неглубокий, точно поднос. Внутри, в специальных отделениях, лежали тщательно рассортированные приборы и Орудия, без которых на кухне не обойтись. Каждая вещь имела свое место, хотя большинство Орудий были мне совершенно незнакомы. Костлявые пальцы Матохи, поколебавшись, выбрали две ложечки, которые тут же переместились на салатовые салфетки. К сожалению, поздно, я свой чай уже выпила.

Разговаривать с Матохой сложно. Он очень немногословен, а если нельзя говорить, следует молчать. С некоторыми людьми трудно разговаривать, чаще всего это мужчины. У меня на сей счет имеется собственная Теория. У многих мужчин с возрастом развивается тестостероновый аутизм, проявляющийся в постепенном снижении социальной активности и потере способности к общению, а также в проблемах с формулированием мыслей. Страдающий этим Недугом Человек делается молчалив и кажется погруженным в размышления. Его больше привлекают различные Орудия и механизмы. Он интересуется Второй мировой войной и биографиями знаменитых людей, прежде всего политиков и преступников. Практически полностью утрачивает способность к чтению романов, поскольку тестостероновый аутизм препятствует пониманию психологии героев. Думаю, Матоха страдал этим Недугом.

Но в тот день под утро сложно было требовать от кого-либо красноречия. Мы были очень подавлены.

С другой стороны, я испытывала огромное облегчение. Иногда, если взглянуть на происходящее с более широкой перспективы, оставив в стороне выработанные Разумом Привычки, если принять во внимание Баланс поступков, можно прийти к выводу, что данная конкретная жизнь не приносила окружающим ничего хорошего. Думаю, все со мной согласятся.

Я попросила еще чаю, собственно говоря, только ради того, чтобы помешать его этой красивой ложечкой.

— Однажды я пожаловалась на Большую Ступню в Полицию, — сказала я.

Матоха на мгновение перестал вытирать насухо тарелочку для печенья.

— Из-за собаки? — спросил он.

— Да. И из-за браконьерства. И в письменном виде тоже.

— И что?

— И ничего.

— Ты хочешь сказать — хорошо, что он умер, да?

Еще до этого Рождества я отправилась в город, чтобы лично подать заявление. До сих пор я писала письма. Реакции на них ни разу не последовало, хотя официально гражданам полагается отвечать. Отделение Полиции оказалось небольшим и напоминало домик на одну семью, какие при социализме строились из того, что удавалось раздобыть, — нелепые и невеселые. И настроение здесь царило такое же. На крашеных стенах висели листы бумаги, и на всех значилось «Объявление»; ужасающее, между прочим, слово. Полиция использует массу на редкость омерзительных слов, таких, например, как «потерпевший» или «сожитель».

В этой обители Плутона от меня попытался отделаться сперва молодой человек, сидевший за деревянной перегородкой, затем какой-то его начальник постарше. Я хотела поговорить с Комендантом и настаивала на этом; я не сомневалась, что рано или поздно у обоих лопнет терпение и меня допустят пред его светлые очи. Ждать пришлось долго, я уже опасалась, что закроется магазин, а мне еще предстояло купить продукты. Опустились Сумерки, то есть время было около четырех — я прождала больше двух часов.

Наконец в конце рабочего дня в коридоре появилась какая-то молодая женщина и сказала:

— Заходите, пожалуйста.

Я немного отвлеклась, поэтому теперь пришлось сосредоточиться. Собираясь с мыслями, я направилась за женщиной на второй этаж, где располагался кабинет начальника местной Полиции.

Комендант был полным мужчиной, скажем так, моего возраста, но со мной разговаривал так, словно я была его матерью или даже бабушкой. Едва глянул в мою сторону и сказал:

— Сядайте.

И почувствовав, что этой формой выдал свое деревенское происхождение, кашлянул и поправился:

— Садитесь, пожалуйста.

Я почти читала его мысли — небось называл меня «теткой», а в наиболее кульминационные моменты моей обвинительной речи — «бабой». «Ненормальная баба», «чокнутая». Я видела, с каким отвращением он наблюдает за моими движениями и оценивает (отрицательно) мой вкус. Ему не нравились моя прическа, одежда и неуступчивость. Комендант со все возрастающей неприязнью изучал мое лицо. Однако и мне кое-что открылось: телосложение апоплексическое, много пьет и имеет слабость к жирной пище. Во время моей речи его большая лысая голова побагровела от затылка до кончика носа, а на щеках обозначились расширенные кровеносные сосуды, напоминавшие необычный боевой раскрас. Он наверняка привык командовать и ждать от других повиновения, а также не сдерживать свой Гнев. Тип Юпитера.

Еще я видела, что Комендант не все понимает из того, что я говорю, — во-первых, по той простой причине, что мои аргументы для него ничего не значат, во-вторых, он не знает многих слов. А еще — он из тех Людей, которые презирают то, чего не понимают.

— Он представляет угрозу для многих Существ, человеческих и нечеловеческих, — закончила я излагать свои претензии к Большой Ступне, рассказав о подозрениях и наблюдениях.

Комендант не мог сообразить, шучу я или же перед ним сумасшедшая. Другие варианты он не рассматривал. Я видела, как кровь на мгновение прилила к его лицу, он несомненно обладает эндоморфическим телосложением и рано или поздно умрет от апоплексического удара.

— Мы понятия не имели, что он занимается браконьерством. Разберемся, — сказал Комендант сквозь зубы. — Возвращайтесь домой и не беспокойтесь. Я его знаю.

— Ладно, — примирительно ответила я.

А он уже встал, опираясь о стол и явно давая понять, что визит окончен.

Достигнув определенного возраста, следует смириться с тем, что ты постоянно вызываешь в людях раздражение. Прежде я никогда не задумывалась над существованием и смыслом некоторых жестов — когда собеседник поспешно кивает, отводит взгляд, повторяет «да-да-да», словно попугай. Или поглядывает на часы, потирает кончик носа — теперь-то я хорошо понимаю значение всего этого спектакля, который призван выразить простую фразу: «Оставь меня наконец в покое, чертова старуха». Я часто размышляла — если бы то же самое говорил какой-нибудь роскошный молодой красавец, к нему бы тоже так отнеслись? Или брюнетка в самом соку?

Комендант, видимо, ждал, что я вскочу и покину его кабинет. Но мне нужно было сообщить еще одну вещь, не менее важную.

— Этот Человек на целый день запирает свою Собаку в сарае. Она там воет, ей холодно, потому что помещение не отапливается. Не может ли Полиция навести порядок, отобрать у него Пса, а его самого примерно наказать?

Мгновение Комендант молча смотрел на меня, и то, о чем я подумала вначале, назвав это пренебрежением, теперь явственно отразилось на его лице. Уголки рта опустились, а губы слегка оттопырились. Я также видела, что он пытается держать себя в руках. Прикрыть это выражение лица искусственной улыбкой, обнажившей большие, пожелтевшие от курения зубы. Комендант сказал:

— Знаете, Полиция такими делами не занимается. Собака есть собака. Деревня есть деревня. А чего вы хотели? Собак тут держат в конуре, на цепи.

— Я извещаю Полицию о том, что происходит нечто неладное. Куда же мне обращаться, как не в Полицию?

Он захохотал.

— Раз, вы говорите, неладное, так, может, к ксендзу? — бросил Комендант, довольный своим чувством юмора, но, кажется, сообразил, что меня не особенно рассмешила его шутка, потому что вдруг посерьезнел. — Наверняка имеются какие-нибудь организации по защите животных. Поищите в телефонном справочнике «Общество защиты животных», вот туда и обращайтесь. Мы — человеческая Полиция. Позвоните во Вроцлав. У них там есть какая-то служба.

— Во Вроцлав! — воскликнула я. — Как вы можете так говорить! Это входит в обязанности местной Полиции, я закон знаю.

— О! — иронически улыбнулся он. — Это вы мне будете рассказывать, чтó входит в мои обязанности, а что — нет?

Воображение моментально нарисовало мне наши армии, выстроившиеся на равнине и изготовившиеся к битве.

— Да, с удовольствием, — и уже было собралась произнести длинную речь.

Комендант в панике глянул на часы и, взяв себя в руки, попытался скрыть пренебрежение.

— Ну ладно, мы рассмотрим это дело, — помолчав, равнодушно сказал он, после чего начал собирать со стола бумаги и складывать их в портфель. Ускользнул все-таки.

И тогда я подумала, что он мне не нравится. Более того, на меня внезапно накатила волна неприязни, жгучей, как хрен.

Комендант решительным движением поднялся из-за стола, и я увидела, что у него огромное брюхо, которое не под силу было удержать кожаному форменному ремню. Брюхо застенчиво пряталось где-то внизу, в неудобной, позабытой области гениталий. Шнурки были развязаны — видимо, он под столом снимал ботинки. Теперь следовало поскорее обуться.

— Можно узнать дату вашего рождения? — уже стоя на пороге, вежливо спросила я.

Комендант остановился, озадаченный.

— А зачем вам? — спросил он подозрительно, открывая передо мной дверь в коридор.

— Я составляю Гороскопы, — сказала я. — Хотите? Могу и вам составить.

На его лице появилась веселая улыбка.

— Нет, спасибо. Меня астрология не интересует.

— Узнаете, чего ждать в будущем. Не хотите?

Тогда он заговорщицки взглянул на дежурного полицейского, сидевшего при входе, и, иронически улыбаясь, будто участвуя в забавной детской игре, продиктовал мне все данные. Я записала их, поблагодарила и, натягивая капюшон, двинулась к выходу. На пороге еще услышала, как оба прыснули со смеху, и до меня донеслись эти в недобрый час сказанные слова:

— Психопатка ненормальная.

В тот же вечер, сразу после того как опустились Сумерки, Пес Большой Ступни снова начал выть. Воздух стал голубым, острым, словно бритва. Матовый, низкий голос наполнял его тревогой. Смерть у ворот, подумала я. И сама себе возразила: но смерть ведь всегда у наших ворот, в любое время дня или Ночи. Что ж, лучший собеседник — это ты сам. По крайней мере не приходится ждать недоразумений. Я устроилась на диванчике в кухне и лежала, не в состоянии заняться ничем другим, вслушиваясь в этот пронзительный голос. Когда несколько дней назад я отправилась к Большой Ступне с целью Вмешательства, он меня даже в дом не пустил, сказал, чтобы не совала нос в чужие дела. Правда, эта нелюдь все же выпустила Собаку на несколько часов, но потом опять заперла ее в темнице, и Ночью та снова выла.

Итак, я лежала в кухне на диване, пытаясь думать о чем-нибудь другом, но у меня, разумеется, ничего не выходило. Я чувствовала, как мышцы наполняются беспокойной, вибрирующей энергией, еще немного — и она разорвет мне ноги.

Я вскочила, натянула сапоги и куртку, схватила молоток, металлический прут и другие Орудия, которые попались мне под руку. Вскоре, запыхавшаяся, я уже стояла возле сарая Большой Ступни. Его не было дома, свет не горел, из трубы не поднимался дым. Запер Пса и скрылся. Неизвестно, когда вернется. Но даже будь он дома, я бы сделала то же самое. Через несколько минут — я совершенно взмокла от усилий — мне удалось сломать деревянную дверь: доски у замка разошлись, и я сумела отодвинуть засов. Внутри было темно и влажно, валялись какие-то старые, ржавые велосипеды, лежали пластиковые бочки и прочий хлам. Собака стояла на груде досок, на шее была веревка, которой ее привязали к стене. Мне еще бросилась в глаза кучка экскрементов, видимо, она всегда гадила в одном и том же месте. Собака робко виляла хвостом. Счастливая, смотрела на меня влажными глазами. Я разрезала веревку, взяла Собаку на руки, и мы пошли домой.

Я пока не знала, как поступить. Иногда, когда Человека охватывает Гнев, все кажется ему очевидным и простым. Гнев привносит порядок, позволяет увидеть мир в более сжатой и естественной форме, в Гневе Человек снова обретает дар ЯсноВидения, которого сложно достичь в другом состоянии.

В кухне я опустила Собаку на пол и удивилась, насколько она мала и тщедушна. Судя по голосу, этому мрачному вою, можно было ожидать чего-нибудь размером хотя бы со Спаниеля. А это оказался один из Судетских Уродцев, как именуют здесь подобных Псов, поскольку особой миловидностью те не отличаются. Небольшие, на тоненьких ножках, часто кривоватых, серо-бурой масти, склонные к полноте, да еще и с заметным изъяном прикуса. Что и говорить, красотой эта ночная певица не блистала.

Она беспокоилась и вся дрожала. Выпила пол-литра теплого молока, от чего брюшко стало круглым, как мячик, еще я поделилась с ней хлебом с маслом. Я не ждала Гостей, поэтому мой холодильник был совершенно пуст. Я ласково разговаривала с ней, комментируя все свои действия, а она смотрела на меня вопросительно, явно не понимая причины столь внезапной перемены в жизни. Потом я улеглась на свой диванчик, посоветовав ей тоже подыскать себе место для отдыха. Наконец Собака залезла под батарею и уснула. Мне не хотелось оставлять ее на кухне одну, поэтому я решила переночевать здесь.

Спала я беспокойно, по телу, видимо, все еще перекатывалось возмущение, притягивая одни и те же сны о жарких, раскаленных печах, бесчисленных котельных с красными, горячими стенами. Запертое в печи пламя гудело и рвалось на волю, чтобы, когда это произойдет, с ужасным взрывом выскочить наружу и сжечь все дотла. Думаю, эти сны могли быть проявлением ночной лихорадки, связанной с моими Недугами.

Я проснулась рано утром, когда было еще совершенно темно. От неудобной позы шея совсем затекла. Собака стояла у изголовья и, глядя на меня в упор, жалобно повизгивала. Покряхтывая, я встала, чтобы ее выпустить — ну разумеется, выпитое молоко наверняка просилось обратно. В открытую дверь дохнуло холодным, влажным воздухом, в котором ощущался запах земли и гнили — точно из могилы. Собака вприпрыжку выбежала из дома, помочилась, смешно поднимая заднюю лапу, словно не могла решить, кто же она такая — Мальчик или Девочка. Затем печально посмотрела на меня — могу вас заверить, что она заглянула глубоко в мои глаза, — и помчалась к дому Большой Ступни.

Так Собака вернулась в свою Тюрьму.

Только ее и видели. Я звала Собаку, сердясь, что позволила так легко себя обмануть и бессильна против механизмов рабства. Я уже начала было надевать сапоги, но это страшное серое утро напугало меня. Иногда мне кажется, что мы обитаем в склепе, большом, просторном, многоместном. Я смотрела на мир, окутанный серой Тьмой, холодной и неуютной. Тюрьма не вовне, она внутри каждого из нас. Возможно, мы не умеем без нее жить.

Через несколько дней, еще до сильного снегопада, я видела у дома Большой Ступни полицейскую машину. Признаюсь, эта картина меня порадовала. Да, я испытала удовлетворение оттого, что Полиция наконец заявилась к нему. Разложила два пасьянса, они сошлись. Представляла себе, как его арестуют, выведут в наручниках, конфискуют запасы проволоки, отберут пилу (на это Орудие следовало бы выдавать такое же разрешение, как на оружие, поскольку при помощи его наносится огромный вред миру растений). Однако автомобиль уехал без Большой Ступни, быстро сгустились Сумерки и пошел снег. Собака, которую снова заперли, выла весь вечер. Первое, что я увидела утром на чудесном, безупречно белом снегу, — неровную цепочку следов Большой Ступни и желтые пятна мочи вокруг моей серебряной Ели.

Вот что я вспомнила, когда мы сидели на кухне Матохи. И еще своих Девочек.

Матоха, слушая мой рассказ, сварил яйца всмятку и теперь подал их в фарфоровых рюмках.

— Я не так доверяю органам власти, как ты, — сказал он. — Все приходится делать самому.

Не знаю, чтó он тогда имел в виду.

Примечания

2

То есть в переводе с немецкого. Речь идет о «возвращенных территориях» — бывших немецких землях, отошедших к Польше по условиям Ялтинской и Потсдамской конференций, а также переговоров с СССР 1945–1956 годов.