Несвоевременность

Ольга Савчук (2024)

Ученик, влюбленный в свою учительницу. Что это — первые пробы чувств, блажь или болезненная привязанность? А может, настоящая любовь? Время покажет…

Глава 3

Арина вытащила пастилки от кашля, запихала мелочевку обратно в бардачок. Старые медиаторы, монетки, какие-то записки, маленькая отвертка — чего там только не было. Но брелок оставила в руке, держала, нежно водя пальцем по рельефам пухлых букв.

— Нет, правда, у меня был такой же. Мне первый муж подарил, еще даже до того, как стал мужем. Знаешь, — она вдруг улыбнулась, — я тогда поверила, что он и правда меня любит. Он из всей музыки знал только группу «Многоточие», а тут поди ж ты, запомнил, купил…

— Твой первый муж был знатной скотиной.

— Нормальный был муж. Мне нравился.

— А когда он тебя бросил, тоже нравился?

— Слушай… Ну, он слабак, конечно, как выяснилось. Любил, как умел.

— Ты его реально оправдываешь?

Илья затормозил и съехал на обочину, чтобы повернуться в ее сторону и испепелить ее возмущенным взглядом.

— Оправдывала — не развелась бы. Просто не осуждаю.

Илья рыкнул, а затем вдруг перешел на крик. «Да я тогда… я тогда места себе не находил! Я приходил к больнице и стоял под окнами, пока родители не поймали и не запретили! А этот… А ты… Боже, что я за идиот, какого чёрта я с тобой связался! И ты — его — оправдываешь!» Он выскочил из машины, хлопнув дверью, пошел куда-то в сторону, пиная ногами дорожную пыль. Он не хотел на нее смотреть сейчас, он боялся, что ударит ее.

О болезни Арины он узнал случайно от бывшей одноклассницы. Она буднично сообщила, мол, в школе собирают для учительницы открытки, чтобы поддержать ее настроение. И ей тоже предложили — она всегда была у Арины Ивановны на хорошем счету, да и чем больше людей поучаствует, тем лучше. Илья не мог ни закрыть рот, ни найти подходящих слов и звуков. Стоял, как истукан. Как же так? Она ведь молодая совсем, такие молодые разве болеют? Янка пожала плечами, мол, видимо, болеют. Так что? Конечно, сказал Илья. Я тоже поучаствую. Идя домой, он не слышал ни пения птиц, ни аромата начинавших цвести яблонь. Всё не то и всё не так — ее могло не остаться в мире, какие уж тут открытки, что они могут изменить? Всего лишь бумажки. В голове плясали обрывки слов и дыханий, никак не складываясь в песню.

Арина отстегнула ремень, спокойно вышла из машины, встала, оперевшись спиной на дверцу. Куртка запачкается — и ладно. Она не пыталась разглядеть Илью, уперла глаза в разнотравье строго перед собой. За отбойником густо рос репейник. Сейчас на нём уже не было цветов, да и листья подсыхали, готовясь уснуть под зревшим в северных облаках первым снегом, но она узнавала их очертания. Арина вдохнула поглубже: да, дорожная пыль, совсем не романтично. Она любила дорогу, всегда успокаивалась, оказываясь в пути, в движении, будь то полка поезда или два колеса самоката. Сейчас ее поездка прервалась, но страха не было.

В тот день, когда она узнала о диагнозе, она первым делом собрала сумку — нужно прокатиться. «Ну какого хрена, Арина, — ныл муж, — ну у меня турнир в выходные, мне нужно быть у компа, я не могу вот так взять и поехать черт-те куда!» Арина сверлила его взглядом, подбирая слова. Правильные фразы плавали в океане чувств, не желая попадаться в сеть, как она ее ни забрасывала. Будь она Толстым, она просто сбежала бы без разговоров — и пусть ищет сам. Найдет где-нибудь на богом забытой станции, не помнящую, что случилось. А будь она Достоевским, наверное, начала бы причитать и плакать, захлебываясь длинными абзацами чувств и затапливая его гневом пополам с раскаянием, ходила бы целый день кругами по комнате и просила прощения за то, что заболела, а потом обвиняла бы его в том, что заболела, и причитал бы уже он, пока они не уснули бы, измученные, в объятьях друг друга. А Чехов? Что сделал бы Чехов? «А у меня, милый, рак. И я не знаю, сколько еще выходных со свободой передвижения у меня осталось» — коротко рубанула она и пошла заваривать чай. Чаю хотелось нестерпимо. У мужа отвисла челюсть, он не знал, что сказать, и глотал воздух, как вытащенная из воды рыба. Глаза его словно стали бесцветными, он явно ожидал совсем не такого ответа, даже и помня, что жена была у врача и проходила обследования. Сережа пошел за ней на кухню, обнял, пробурчал что-то извинительное. Арина отдалась его рукам: ей хотелось хотя бы на минутку положиться на кого-то, кто не грозил ввести в ее организм ударную дозу яда, чтобы убить болезнь, и, если повезет, не убить в ходе процедур саму Арину. Конечно, медицина шагнула далеко вперед, и стадия ранняя, и прогнозы самые обнадеживающие, но страх заполз в ее организм, невинные черные строки с назначениями щетинились тысячей игл, как надутые морские ежи. Арина не знала, куда от них спрятаться, и она зарылась носом в свитер мужа, в уютную выемку между шеей и плечом, закрыв глаза, чтобы не видеть направленных на нее хищных щупалец.

На выходные муж с ней не поехал. У него турнир. Он не знал, победит ли он в войне с больными клетками, а вот в войне одних нарисованных солдат с другими нарисованными солдатами шансы у него были, и упускать их Сережа не хотел. Арина смотрела на плывущие за окном деревья и поля, на редких коров и мужиков, куда-то бредущих с удочками, и гадала: что же теперь? Врач, разумеется, озвучил ей программу лечения и записал на следующий прием. Она не боялась умереть — она была уверена, что выживет. А вот что потом, она не знала. «Как ты думаешь, он со мной разведется?» — спросит она у мамы, приехав к ней сообщить новость. Мама только пожмет плечами и погладит ее по волосам, как в детстве. Арина вдруг поняла, как чувствуют себя пассажиры сошедшего с рельс поезда. Ты вроде цел и всё в порядке, но ты не понимаешь, как теперь ехать к станции назначения, да и стоит ли туда ехать, может, вся эта станция тебе только приснилась, и никто там тебя не ждет, а ждут где-то в другом месте, потому и поезд не повез. Может, самое лучшее — бросить все чемоданы в ущелье и пешком пойти по шпалам неизвестно куда, ориентируясь по звездам?

Проблемы решают по мере их поступления, и Арина подумала, что сперва нужно поправиться, а с Сережей они потом поговорят. Муж отвез ее на лечение в больницу и даже навещал, и даже привозил то, что она просила — первое время. Всё чаще он сидел в телефоне у ее кровати, слушая обрывки ее не самых захватывающих вестей. Забирая домой, кривился: будет пахнуть больницей, жена будет постоянно кряхтеть и уставать, не повеселишься толком и не отдохнешь. Рядом с ней вдруг стало трудно, и волосы больше не пахли дождем и сиренью. Волос вообще не стало. Она носила веселые платочки и шапочки, он в шутку звал ее Добби, но спать ложился отдельно. В его разговорах стали проскальзывать новые выражения, а в кофе он теперь лил не молоко, а сливки — так якобы вкуснее. Арина ощущала присутствие третьего лишнего, и сначала ей казалось, что этот лишний — ее болезнь. Она каждое утро говорила себе: «Давай, поправляйся скорее, и всё снова будет хорошо!» Лежа под капельницей, она представляла себе, что прозрачная трубка — это леса, а на другом конце вместо марлина — ее прежняя жизнь, и она, уставшая от борьбы, мучимая болью, бесконечно одинокая в море больничных простыней и физических страданий, мысленно тянула эту лесу к себе. «Потерпи еще, — твердила она — еще денек, еще два. Мы выберемся, мы обязательно выберемся». Она видела лекарство в форме огромных толстовских канонов, затекавших в нее с силой всей литературы, о которой она не успела рассказать детям. «Капельку за девятый «А», капельку за восьмой «Бэ» — она стискивала зубы, чтобы не плакать. Третий лишний должен был раствориться в лицах ее детей, ее друзей, уйти навсегда, и она мысленно прогоняла болезнь, перебирая в голове дорогие ей лица.

Однажды коллега привезла ей пачку открыток и записок от учеников и коллектива. Арина сидела на постели, как будто наступил ее день рождения, одеяло было засыпано цветными листочками. «Поправляйтесь, Арина Ивановна» — писали ей разные почерки. Кто-то рисовал драконов или дев-воительниц, другие просто поставили свою подпись. «Маша, это лучший день за долгие недели» — прошептала она коллеге, взяв ее за руку. В глазах стояли слезы — она никому не рассказывала о болезни, кроме тех, кто должен был об этом знать в силу своего положения. Но новость облетела школу, и школа вернула ей все бессонные ночи и вложенные в работу нервы, вернула сполна.

Нашлась среди прочих и открытка от Ильи. Переполненная чувствами, Арина не сразу поняла, что это от него. Только когда Маша ушла, и Арине захотелось снова напитаться силами, она заметила, что на одной из записок написано просто «You can jump, you won't fall. You’re in safe hands» — и пририсована кривобокая гитара. Она расплакалась: Илья уже не учился у нее, он ушел в колледж, но он каким-то образом узнал про ее болезнь, он подумал о ней — и вдруг стало неважно, что именно он думал. Юность, жизнь, кипучая энергия десятков сообщений протягивали к ней руки, чтобы огромным неводом вытащить ее из темной пучины болезни — и она, вдохнув побольше воздуха, сделала последний рывок.

Выписанная навсегда, с триумфом, официально победившая болезнь, она вернулась домой и почувствовала: здесь была другая женщина. Арина не могла себе объяснить, как она это поняла — неуловимые миллиметровые перестановки. Йогурт в холодильнике стоял не там, куда ставила его она, чай другого сорта, штора собрана на тот же подвес, но под другим углом. В довершение всего, фен в ванной перевешен на другой крючок, не на тот, где она не глядя могла его снять. Арина вошла на кухню и медленно обвела ее взглядом. Она только что вытянула из океана жизни выздоровление, изнурив всё тело, и снова тянуть лесу, только теперь на другом конце истина.

— Ты мог бы хотя бы сюда ее не приводить? — она старалась звучать как можно равнодушнее.

— Ты о чём?

— Ты с кем-то спишь. Не отпирайся, у меня на скандалы сил всё равно нет.

Он долго смотрел на нее, постепенно заливаясь краской. Отпираться действительно не стал — была у него другая. Появилась недавно. Сначала пошло обычное: а что ты хотела, ты тут всё время по больницам, а я молодой мужчина, у меня потребности, вот и увлекся, это ничего не значит. Арина выслушала молча, не сводя с него невозмутимого взгляда. Она тянула лесу, под пеной оправданий должна быть большая жирная истина, и она требует спокойствия. Налила себе вторую кружку чая, бросила кружок лимона. Сережа сломался. Начались причитания: ну не подумал, ну дал слабину, надо пожалеть, понять, простить, обнять и плакать. Арина и дальше слушала, не говоря ни слова. Истина еще не показала переливающихся плавников. Сережа замолчал. Тишина тяжелая, свинцовая, наполнила собой всю комнату и наблюдала, что же будет дальше. Шторы не шевелились, хотя в форточку проникал слабый ветерок. Заварник повернулся любопытным носиком в сторону супругов, желая знать, чем дело кончится. Ему доводилось и раньше видеть ссоры в этой квартире, но такой серьезной он еще не слышал. Арина вздохнула — это был первый звук, нарушивший молчание.

— Я не знаю, что тебе сказать, Сережа. Ты был мне нужен. Тебя рядом не оказалось.

— Но я же приезжал…

Арина фыркнула.

— Приезжал, но мыслями ты был со своими гоблинами и этой… сам понял. И мы оба это знаем.

Он открыл рот, потом закрыл.

— Дело ведь не в твоих так называемых потребностях?

Сережа покраснел. Он надеялся, что она не станет открывать эту тему, но Арина не выносила недосказанности. В литературе хорошо, когда можно из одного абзаца выудить десяток интерпретаций, а в жизни желательно, чтобы всё было по полочкам.

— Ты думал, что я не выживу. Или стану инвалидом.

Кран уронил холодную каплю. Сережа дрогнул, но Арина не обратила внимания.

— И ты хотел развестись. А я взяла и выздоровела. Ты уже и жену себе новую подыскал, времени даром не терял.

— Ну я… — Сережа тоже не выдержал. — Я читал про тех, кто раком болел! Тебе теперь всю жизнь проверяться, и ты, скорее всего, снова заболеешь…

— А врач считает, что буду здорова.

— Он тебя подбадривает просто! Что ему еще говорить? А я нормально жить хочу, без вот этих вот мотаний по больничкам. И детей хочу. А ты вдруг не сможешь родить?

— Я ж не щитовидкой их буду рожать.

— В организме всё связано!

Внимательно разглядывая мужа, Арина поняла: ему страшно. Он не может вынести даже мысли о том, что его оставят одного, да еще и с кучей проблем. Хорошо, когда рядом есть жена, которая будет их решать, пока он проходит свои турниры. Она всегда спокойно относилась к его увлечению играми — у каждого свое хобби, а литературный мир ничем не реальнее компьютерного… Вот только книги учили ее, что всегда нужно быть верной себе, смело смотреть в глаза неприятностям, что, в конце концов, нельзя бросать близких в горе. А Сережу компьютерные игры научили тому, что можно сохраниться и начать заново. Можно подготовиться получше, можно найти инструкцию в сети, прокачать персонажа, купить эликсир здоровья. Инструкций, как вести себя, когда рядом не вечные люди, которые могут болеть, плакать и быть всячески неудобными, он, видимо не нашел.

— Значит, развод. — Арина сказала эти слова так спокойно, как смогла. — Сегодня ты спишь на диване. А то вдруг твоя больная жена развалится от того, что ей спинка слишком жесткая. Завтра можешь уходить на все четыре стороны. Точнее, я надеюсь, что ты уйдешь на все четыре стороны.

Сережа ничего не отвечал. Неделю назад он и сам думал, что развод — единственный выход, он не знал, как сообщить жене, что хочет уйти и не почувствовать себя последним гадом, он оттягивал решение — и вот она принесла ему это решение на блюде, а он не понимал, как его принять. Арина кусала щеку изнутри: только не плакать, только не сбить тон, ни шагу назад. Выбор сделан — и это единственный правильный выбор, который был ей доступен. Пол словно превратился если не в лаву, то в горячие угли, каждый шаг обжигал, каждый взятый в руки общий предмет причинял боль. Она принесла мужу постельное и подушку, положила их на диван, после чего ей понадобилось отдышаться: настолько тяжело было нести их из спальни сюда. Сережа хотел что-то сказать, но она посмотрела на него такими пустыми глазами, что он замер на полуслове. Когда она шла из ванной в когда-то супружескую спальню, он уже снова скрючился перед ноутбуком. Она не стала разбираться, играет он или переписывается с новой пассией: теперь между ними пролегла полоса выжженной земли, и лучше было на нее не вступать.

Не спалось. Мерещились чужие руки и ноги, лежавшие на ее простынях, чужой тихий смех, зыбкой рябью отражавшийся от волн занавесок, чужие глаза, изучавшие ее, Аринин вкус и осуждавшие его. Она знала: если он приведет сюда женщину, она за полгода переделает здесь всё, чтобы от нее, Арины, не осталось и следа. И она сама понимала, что сделала бы так же… «Только вот я никогда не оказалась бы в такой ситуации» — подумала Арина. Не вошла бы в дом, где паркет еще помнит шаги другой, хранит тепло ее ступней, в дом, где дыхание прежней спутницы не выветрилось из уголков комнат и складок штор. Отказавшись от попыток уснуть, она наугад взяла книгу с полки и погрузилась в чужие строчки, в мир, где не было ни ее, ни Сережи, ни прочих тривиальных дрязг, и однако этот мир существовал лишь потому что ее, Арины, фантазия, воссоздавала его по лекалам, сконструированным стариком Хэмом и аккуратно сшитых по корешку. Хэм писал «море», и в голове Арины разворачивалась бесконечная вода, не прерывающая своего поцелуя с небом, блики солнца, танцевавшие то вальс, то джигу, то пасодобль — смотря какое настроение было у нее, Арины — и корабли, вяло двигавшиеся к краю мира, маленькие и игрушечные издали. Море и Хэм вечны, а Сережа, Арина, все эти болезни, разводы, браки — такая же рябь на воде вечного океана. «Спасибо, Эрни» — прошептала она, закрывая страницы и складывая руки лодочкой у груди. Ее наконец-то одолел сон.