Несвоевременность

Ольга Савчук (2024)

Ученик, влюбленный в свою учительницу. Что это — первые пробы чувств, блажь или болезненная привязанность? А может, настоящая любовь? Время покажет…

Глава 2

Илья включил радио — тихонько, лишь бы музыка играла, спасая от болтовни. Когда он активно писал свои песни, не хотелось впускать в себя чужие звуки, но недавно он как раз закончил новый альбом, и теперь в голове звенела тишина. Все звуки выбрались из нее на струны, в оцифрованные дорожки и в слова — пора было наполнить себя заново. Ничего, что по радио передают не самую отборную музыку: чтобы поймать ритм заново, подойдет любая. Арина слегка повернулась к нему.

— Подозреваю, ты ждешь, что я скажу по поводу твоих новых песен.

— Не отказался бы. Но время неподходящее, я понимаю. Подожду, не сломаюсь.

— Мне в целом понравилось.

— Но тебе надо послушать еще раз.

— Раза два даже.

— Значит, ты уже послушала трижды?

Она кивнула.

— Кстати, у тебя же наверняка есть пастилки от кашля?

— Глянь в бардачке.

— Ужасное место. За что?

Но бардачок она открыла. Увидев бочок знакомой упаковки, попыталась ее достать — и на колени высыпалась целая пригоршня разной мелочи, среди которой был старый ключ на брелке «Карма Полис».

— О, у меня когда-то был такой же. Очень давно.

Илья усмехнулся под нос, но ничего не ответил. Этим ключом когда-то открывалась дверь в гараж его дедушки — тот самый, где он часами репетировал с ребятами или один. Брелок он повесил, чтобы не потерять: ключ от гаража был его главным сокровищем. Гаража давно нет, и он уже и думать забыл и про брелок, и про ключ — а вот поди ж ты, некоторые вещи не хотят тебя отпускать.

* * *

Когда Илья пошел в девятый класс, его дедушка наконец-то разрешил сыну продать старый"Иж"с коляской. Владимир, отец Ильи, и и сам был не прочь оставить раритет в семье, да жена, Вика, как он выразился, всю плешь проела. Если верить семейной легенде, именно на этом мотоцикле Вова повез Вику на первое свидание, и, показав ей самую красивую полянку в округе и место, где хорошо ловится карась, под шумок поцеловал, а через год они уже были женаты. Вика на так называемую рухлядь смотрела нежно, но убрать из гаража потребовала. Теперь там царили соленья и варенья, а еще — гитара и старенький синтезатор, который отец раздобыл где-то у знакомых, принес сыну — давай, мол, играй. Принес уже после того, как гараж переориентировали на хранилище и репетиционную базу, как ее про себя называл Илья.

Обзаведясь своей берлогой, он сколотил и группу из четырех человек, всё по классике: два гитариста, басист и ударник. Играли каверы по аккордам, найденным в сети, изредка пытались импровизировать, но получалась ерунда — не хватало техники. Пытались осваивать что-то по

Троечник-апрель так и не научился быть весной. То снег выпадет, то дождь и серость, то ласковое солнышко приглаживает по шерстке почки вербы, заманивая их на колени обещанием тепла. Темнеет рано, но после уроков можно часок погулять под солнцем и успеть посмотреть, как солнце перед сном красит свежую апрельскую пашню во все оттенки будущего урожая, от спелой вишни до нежного персика. В такой-то день Арина и пришла домой с красным лицом, растрепанная сильнее обычного. Сбросив ботинки с тяжелым стуком, она уронила сумку на пол. Сережа, ее муж, поморщился: опять вещи по всей прихожей. Ключи полетели куда-то на полочку, куртка с шелестом добралась до крючка. Громко крикнув «Я дома!», Арина бросилась к холодильнику и вытащила банку пива. Сережа с удивлением наблюдал, как она осушила полбанки в три больших глотка.

— Что случилось, Ариш? — спросил он. — Что-то плохое, да?

Она вдруг прыснула и повалилась на диван.

— Ко мне сегодня приставал девятиклассник. Прикинь?

— Что?

— Приставал! Мой ученик! Подошел ко мне после уроков, а потом как полез обниматься! Он бы и целоваться полез, но я успела среагировать.

Она перестала смеяться. Арина села на диване, обхватив голову руками.

— Господи, Сережа, я не знаю, что теперь делать. Что дальше-то?

— Ты его ударила?

–Конечно, нет! Просто увернулась, отошла на три метра и велела не подходить ближе.

— А он?

–Сказал, что я самая красивая девушка в мире, и что он… ну… Дальше, в общем, он начал краснеть, бледнеть, ну ты понял.

— А ты?

— А я ответила, что, во-первых, я замужем, во-вторых, не хочу сесть по статье. И выставила из класса.

Сережа сел рядом с женой и одним махом допил пиво.

— Жесть.

— Не то слово.

— Писец.

— Уже ближе.

— И что ты будешь делать?

— Не оставаться с ним в закрытом кабинете, ясно дело. А так вообще, посмотрю. Мальчик учится на тройки… Скорее всего, после девятого уйдет в колледж. Осталось два месяца потерпеть.

— Ты не доложишь директору?

— Чтобы по всей школе пошли сплетни? — Она помолчала. — Я не знаю, Сереж. Может, уволиться?

Сережа пожал плечами. Арина водопадом извергала из себя все возможные последствия и варианты, но вскоре утомилась и замолчала. Затем резко, одним движением собрала волосы в хвост.

— Ладно, хватит. Снимай штаны.

— Ты серьезно?

— Снимай. Я в стрессе, мне очень надо.

— А ты не будешь думать про?..

— Я тебя сейчас отшлепаю за эти слова.

И она легонько ударила мужа по щеке, затем быстро содрала с себя блузку и оседлала его, обвив руками.

— Я хочу только тебя — прошептала она. — Только тебя. Но прямо сейчас и не меньше двух раз.

Ее волосы пахли талой водой, а кожа была прохладной, словно хрустальная корка льда, который вот-вот лопнет, обнажив темные воды, всю зиму скучавшие по солнечным лучам. Сережа провел рукой по руслу позвоночника, и она шумно и глубоко вздохнула, разливаясь теплом ему навстречу. Ее пальцы уже подлезли под его одежду, губы скользили по костям ключиц, половодье ее желания наполняло их обоих, и он тонул во времени и пространстве. Излучины ее бедер, пороги ребер и мягкие изгибы груди стремились туда, к влажной дельте, пульсировавшей под его ладонью. Он гнал от себя нелепую мысль — почему она так возбудилась, причем здесь этот мальчик, это ведь всего лишь мальчик? Словно услышав, что он отвлекся, она звонко шлепнула его, и он, опрокинув ее на диван, зажал ей руки над головой. «Хулиганка» — шепнул он, задирая ее юбку. — Два тебе по поведению». Она хрипло усмехнулась, подставляя ему себя в томительной арке.

Они переместились в кровать, и она лежала в ложбинке его плеча, волосы разметались по спине, лезли ему в нос, смешно щекотали, но он терпел — слишком хорошо они пахли покоем, звездами и чистым небом. Он и сам не мог объяснить, что это за запах. Его рука лениво касалась ее лопаток, ее пальцы вяло гладили его ребра.

— Интересно, а этот пацан уже пробовал дрочить на тебя? — брякнул вдруг Сережа.

— Фу, Сережа. — Она скривилась. — Зачем ты про это?

— Не, ну а чо. Все пацаны в его возрасте….

— Поговорим лучше о тебе. — Она привстала на локте. — Ты в пятнадцать лет на кого? Сознавайся?

— Ну нет, я на эти женские ловушки не поведусь. Я уже тогда представлял, как встречу тебя, и вот в моих мечтах ты была именно такой. Я тебя сразу узнал.

— Ага, и год был просто другом. — Арина фыркнула.

— Я стеснялся.

Арина уткнулась носом в его грудь, она хотела вдохнуть мужа целиком, чтобы он заменил своим родным запахом и голосом все глупости, которые наговорил ей этот мальчишка. Симпатичный, впрочем, мальчишка — стоп, нет, про это даже думать — уже статья. Большой брат, конечно, мысли не читает и в голову не полезет, но вообразить — наполовину сделать, а где полдела, там и целое дело. А может, и правда отказаться от их класса, пусть доучит кто-то другой? Или уволиться? Нет, это трусость. Охвативший ее на мгновение страх сменился гневом, и она ущипнула мужа за ягодицу. Да что он вообще себе позволяет? У меня мог бы… Да нет, она посчитала в уме, ей пришлось бы его родить в пятнадцать. Но всё равно. Он еще ребенок. Он только пробует любить, тренируется, так сказать, на кошках, вот и палит гормоном во всё, что попадается на глаза. Он ее толком даже не знает, это лишь ее образ.

— А у тебя, Сереж, есть любимый альбом «Гориллаз»?

— «Гориллаз»? А, это которые «тыц-тыц, тыц-тыц пиу-пиу»? Ну, нарисованные твои.

— Напомни, почему я вышла за тебя?

— Не, ну так я тоже могу. Твой какой любимый класс в «Фортнайт»?

— Пятый «А».

Сережа цокнул языком.

— Ну ладно. Эти… гоблины?

— Там нет гоблинов, Ариш. И почему я на тебе женился?

— Чтобы было кому стакан воды подать. Принести тебе?

Илья сидел на детской площадке перед домом, держа в руках один из трёх своих талисманов — брелок с эквалайзером песни «Карма Полис». Ее брелок — по крайней мере, нашел он его под ее столом, и «Рэдиохед» она любила. «Посмотрите, какой толстый слой отсылок в этой песне», — заметила она, когда они в очередной раз сели разбирать чужие тексты. Как она это называла «ищите, где можно стащить годноту — это первый шаг». «А ведь Том Йорк учился на филологическом. Я знаю, вы не любите читать. Но придется — если вы хотите, чтобы ваши тексты выходили за рамки стандартного “твоя любовь волнует кровь”». Дурак. Он ненавидел себя. Щеки полыхали. Конечно, она его оттолкнула, конечно, она испугалась и разозлилась. И какие его шансы? Для нее он просто маленький мальчик. Стена между поколениями, между их статусами снова замаячила во всём своем кирпичном великолепии. Илья выругался, смачно, матерно, такими словами, которые в его доме никогда не звучали. Карма. Видимо, в прошлой жизни я знатно согрешил, раз в этой такая невезуха. Часы завибрировали — скоро девять, он должен быть дома, чтобы не возникло вопросов. Илья спрыгнул с качелей, отозвавшихся скорбным скрипом, и поплелся в сторону подъезда, волоча кроссовки с налипшей на подошвы весенней слякотью.

Перед самым подъездом он развернулся и крейсером пересек глубокую лужу, а затем обошел дом вокруг, распарывая ботинками наст, собирая в них как можно больше холодной водянистой кашицы. Он хотел заболеть, слечь с температурой, что угодно — лишь бы не идти завтра в школу, туда, где снова она с ее официальной улыбкой, в пиджаке, еще более недоступная, чем была вчера. Илья не знал, что будет. Как с ней разговаривать, как здороваться, как смотреть — он боялся, что начнет заикаться, как в детстве, а лицо станет пунцовей китайского флага, и все догадаются о его чувствах. Глупых, отвергнутых, никому не нужных чувствах. А если Арина рассказала… Могут и вызвать на ковер, и маме сообщить. Домой идти было страшно. Он лег в мокрый грязный остаток сугроба, сложил руки на груди и дважды проиграл в голове любимую песню. Часы снова завибрировали. Пора домой.