Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах

Ольга Рыкова

Очень простая повесть о том, что все понимают неоднозначность всего происходящего в мире, но никто не хочет ничего менять, мы привыкли не замечать чужой боли, мы живем в мире собственных иллюзий и предрассудков. Предлагаю читателям два развития событий. Каждый решает сам для себя, в какой реальности он находится.

10 июля

Первый день в Париже я была сама не своя, то ли перелет сказался, то ли что в обещанных на сайте гостиницы апартаментах экономкласса не оказалось кофеварки, да и интерьер номера оказался чересчур красным, на фото это казалось довольно стильным, а на деле это был ад, где преобладал малиново-красный оттенок, совершенно разъедающий мой мозг. Но самое важное для меня, что было чисто и не заставлено мебелью, и воздух в обеих комнатах был свежий и прозрачный, там было чем дышать — это главное. Мы наспех распаковали чемоданы, перевели часы, переоделись и вышли прогуляться.

Было немноголюдно, даже пустынно, не увидев ничего интересного, мы решили идти в сторону шумной улицы и дошли до метро.

Ветер еле шевелил края ткани на навесе, под которым стоял пожилой мужчина с испещрённым морщинами лицом и глубоким отстраненным взглядом, который уходил в неведомые глубины его сознания. Лицо его было спокойно и безмятежно, словно про себя он читал какие-то неведомые всему миру мантры, несущие в себе кладезь жизненной мудрости.

На востоке особое почитание к пожилым людям, отцам, дедам, матерям. Там вы не услышите от сына фразу типа «Да пошли вы на хрен, задолбали уже!» — адресованную родителям. Это кажется почему-то мне очень важным и навсегда утерянным для нашего среднестатистического европейского человека. Моя дочь при любом удобном случае считает возможным сказать мне, что я полный отстой в вопросах современной жизни или что-то в этом роде. Мы с ней больше подруги, чем мать и дочь. Правильно это или нет, я не знаю. Но все-таки не могу себе представить, как бы я своему дедушке, прошедшему всю войну от начала и до конца, сказала типа: «Отвали со своими советами».

А моя Дарья запросто так разговаривала со своей бабушкой, когда та еще была жива.

Мы двинулись к палатке.

— Как по-английски финики? — спросила я у Даши.

— Да фиг его знает, ща загуглю.

Подойдя к лотку вплотную, я отметила, что взгляд мужчины совсем не изменился.

— Вы говорите по-английски? — спросила я, сама прекрасно понимая, что я-то не говорю, знаю много слов, но связать их не представляю себе возможным.

Он оживился и сказал: «Да, немного».

Удивительным образом, люди не носители языка всегда понимают друг друга, и им не надо много слов, чтобы что-то понять или объяснить.

Я ткнула пальцем на финики и спросила:

— Сколько?

— Это отличные финик, и мадам! — сказал он и улыбнулся.

Я видела много самых разнообразных улыбок, трогательных и смешных, веселых и вымученно-грустных, несчастных и счастливых, торжествующих победу и скрывающих поражение, искренних детских и лукаво флиртующих. Но улыбки, и от которой у меня пошли мурашки по коже, — нет. Нет, в ней не было ни доли тщеславия или неприязни, нет, просто непомерная глубина глаз сменилась странной энергетикой, бесстрастно смотрящий, он улыбался одним лицом, сосредоточенно и в то же время завораживающе… Меня передернуло внутри, но он мне понравился!

Мужчина, проживший длинную и нелегкую жизнь, познавший, наверное, все тягости и невзгоды, познавший силу нереальной любви и, может, тысячи разочарований. Он улыбался, но его душа была запечатана семью печатями, и никто не сможет заглянуть внутрь. Если я и представляла себе восточного мудреца, то он выглядел именно так, как этот продавец пряностей.

— Как вас зовут, мадам? — услышала я, но не с первого раза. Даша дернула меня за рукав:

— Мам, ты что, уснула?

— Как вас зовут?

— Ольга.

— Откуда вы?

— Из России.

— О, Россия — это очень большая и сильная страна! У меня есть там друзья. — Я Далиль, — сказал он и, набирая стаканом финики, быстро одернул рукав белоснежной хлопковой рубашки, закрыл татуировку на запястье, выгоревшую арабскую вязь, уходившую куда-то далеко к локтю. Я успела ее заметить, потому что я разглядывала его руки. Я всегда смотрю в глаза, а потом на руки. Я читаю жизнь, угадываю характер, придумываю истории о людях, с которыми встречаюсь в своей жизни.

Узловатые, длинные, но не старческие, подвижные пальцы были очень сухими и очень чистыми. Глядя на это, я подумала, что у меня никогда в жизни не было таких чистых рук, даже после ванны или мытья посуды. Ногти аккуратно подстрижены, не было старческих пигментных пятен, мозолистые руки, которые трудились от начала своей жизни и будут трудиться до последнего вздоха. Такие руки у людей, которые встают в три часа ночи, чтобы делать нам хлеб, у тех, кто выращивает для нас виноград и делает вино, у работников в сапожных мастерских, у сыроваров и кондитеров, поваров и мастеров, делающих ремонт в наших домах. Такие руки у меня всегда вызывали искренне уважение и почтение их хозяину. Трудно было определить его возраст, может, лет шестьдесят, может, больше.

— А вы откуда? — спросила я.

— Я из Алжира, — ответил Далиль.

«Из Алжира», — подумала я. Все, что я знала об Алжире, это то, что он находится где-то в северной Африке, и то, что в шестидесятые годы Алжир был полигоном Франции для ядерных испытаний.

И, кажется, оттуда в Европу привозят финики, а, да, еще оттуда приезжает в последнее время слишком много нелегальных эмигрантов так же, как из Сирии и Афганистана. Я знаю про арабскую весну. Я читала про нее в интернете и смотрела по телевизору.

Я заплатила восемь евро, и мы пошли дальше гулять, поедая на ходу приторно-сладкие восточные плоды.

Потом в номере все еще думая о чистоте и натруженности рук Далиля. Вдруг я вспомнила руки щеголеватого официанта из уличного кафе в Реймсе, он подавал нам меню и блюда с чувством достоинства, присущего, пожалуй, только царственным особам; цепочка от ключей, свисающая из кармана поношенных несвежего вида черных джинсов, казалась мне, аксельбантом из чистого золота! Но его ногти были безнадежно грязными и черного цвета. Потом, вспоминая это, я подумала, что, возможно, он подрабатывает механиком в какой-нибудь мастерской. Но это уже не имело значения, эти ногти останутся в моей памяти навсегда, как запах свежего хлеба или запах шоколада. Это мои первые впечатления от посещения Франции.