Полынь скитаний

Ольга Рожнёва, 2021

Новая повесть Ольги Рожнёвой посвящена широкому периоду в мировой истории – 1904 –1955 годам. Вместе с главной героиней Ритой читатель пройдет через горнило испытаний и переживет все, что выпало на долю белоэмигрантов. События книги развиваются на фоне революций, мировых войн, крушений государственных режимов, столкновений культур в тихой Кульдже, свободном Шанхае, опасном филиппинском острове Тубабао, неизвестном Парагвае, процветающем Буэнос-Айресе. Через безверие и ожесточение, чувство мести и ненависти героиня проделает сложный путь к обретению себя и прощению, в чем ей верным путеводителем окажется святитель Иоанн Шанхайский.

Но Родины моей здесь нет

Годы летели, и в России чего только ни случилось: русские воевали на фронтах Первой мировой войны, проводили стачки и демонстрации, разгоняли Думу и устраивали революцию, а за ней братоубийственную Гражданскую войну.

Писатель Яков Львович Лович (Дейч), прапорщик Российской императорской армии, герой Первой мировой войны, воин армии адмирала Колчака, писал об этом времени: «К буйному, забрызганному, как палач, кровью, пьяному, жестокому, дикому 1918 году вернись из наших дней, читатель. К тем далеким дням, когда, словно сойдя с ума, заметались по шестой части земной суши миллионы русских людей, кроша, рубя, расстреливая, грабя, насилуя друг друга; когда подвиг был рядом с изменой, величие души — с ее падением, святость — с подлостью, нежность — с садизмом; когда все перевернулось, закрутилось в кровавом смерче; когда жизнь ничего не стоила, когда топтали ее мимоходом, не глядя, равнодушно, словно не жизнь это была человеческая, а гусеница, ползущая через дорогу».

Миллионы русских людей теряли родной дом, бежали на чужбину. Один из таких людей, Николай Туроверов (1899–1972), донской казак, офицер Белой армии, участник Первой мировой, Гражданской, Второй мировой войн, писал об этом пронзительные строки:

Я знаю, не будет иначе.

Всему свой черед и пора.

Не вскрикнет никто, не заплачет,

Когда постучусь у двора.

Чужая на выгоне хата,

Бурьян на упавшем плетне,

Да отблеск степного заката,

Застывший в убогом окне.

И скажет негромко и сухо,

Что здесь мне нельзя ночевать,

В лохмотьях босая старуха,

Меня не узнавшая мать.

А в Китае в эти годы дни текли размеренно, будто на другой планете, и Константин Петрович работал не за страх, а за совесть и спас жизни уже не одной сотне людей.

Дубровины мирно растили детей. По вечерам Елизавета Павловна по-прежнему шила и вязала, а Константин Петрович, как раньше юной супруге, теперь читал всей семье, сначала сказки Пушкина, «Дневник Мурзилки» и «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции», затем «Путешествия и удивительные приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо в переводе русского педагога и беллетриста Ивана Белова. Позднее читали уже сами Верочка и Сережа по очереди: «Братьев Карамазовых», «Остроумно-изобретательного идальго Дон-Кихота Ламанчского» — до революции Дубровин вместе с медицинскими справочниками выписывал из России множество художественных книг.

Сережа читал вслух «Советы молодого офицера» ротмистра Валентина Михайловича Кульчицкого, участника Русско-японской и Первой мировой войн, награжденного четырьмя Георгиевскими крестами. Эти мудрые советы вся семья слушала с удовольствием:

— Веруй в Бога, будь преданным Государю Императору, его семье и люби Родину.

— Будь учтивым и предупредительным, но не назойливым и льстивым. Умей вовремя уйти, чтобы не быть лишним.

— Необходимо помнить ту границу, где кончается полная достоинства вежливость и начинается низкопоклонство.

— Не спеши сходиться на короткую ногу с человеком, которого недостаточно узнал.

— Избегай историй и скандалов. Человек, наживший врагов, как бы он ни был умен, добр, честен и правдив, гибнет почти неизбежно, так как наши враги в обществе бывают всегда деятельны; друзья же всегда пассивны: они только сочувствуют, сожалеют, вздыхают, но не борются за погибающего, боясь за свою собственную участь.

— Если о ком-нибудь не можешь сказать ничего хорошего, то воздержись говорить и плохое, если и знаешь. Злословие вредит сразу трем: тому, о ком говорят дурно; тому, кому говорят дурно; а более всего тому, кто злословит. Рана, нанесенная огнестрельным оружием, может быть излечима, но рана, нанесенная языком, никогда не заживет.

— Самые сильные заблуждения — это те, которые не имеют сомнения.

По утрам и перед сном читали молитвенное правило и по кафизме из Псалтири. Мирно текла жизнь Дубровиных в Синьцзяне.

Но вот последствия краха российской государственности докатились и до здешних мест: в двадцатые, а позднее и в тридцатые годы эти края стали пристанищем для беженцев из России: белых офицеров, тысяч и тысяч казаков, зажиточных крестьян. Переход границы принял массовый характер.

Зажиточные крестьяне России. Мартьян Сазонов с супругой Елизаветой Алексеевной и жителями села Асташово. 1908 год

Крестьяне переходили границу ночью, второпях, чаще всего предупрежденные сердобольными соседями о предстоящем раскулачивании и аресте. Бежали своим ходом, иногда на бричке, запряженной лошадкой, везли с собой инструменты, швейные машинки, одежду, харчи на первое время — все, что удавалось вывезти из крепкого хозяйства. Вспоминая Родину, пели частушки:

Когда Ленин умирал,

Сталину наказывал:

«Людям хлеба не давать,

мяса не показывать!»

В первый же год после приезда большого количества русских выдалась очень холодная зима. Местные качали головами, приговаривая:

— Раньше и морозов таких не было, и снег редко выпадал… Это русские привезли мороз… Там, где русские, — всегда мороз и снег!

Случись это похолодание в наше время, народ назвал бы его «аномальным», а в те годы холод легко списывали на появление русских. И никто не знал, так ли это на самом деле…

В эти годы в Синьцзян переехала вдохновленная примером Елизаветы Павловны Дубровиной ее двоюродная сестра, Любовь Родионова, с мужем Михаилом и тремя детьми. Они бежали от красных и сумели вывезти с собой значительные ценности, что помогло им неплохо устроиться в Урумчи. Михаил занялся торговлей, и это у него очень хорошо получалось.

Среди русских было много мастеров по дереву и металлу. В Кульдже построили электростанцию, маслобойный и мукомольный заводы — это в Кульдже-то, где ранее шиком считались керосиновая лампа и каганец^[17]. Беженцы устраивались плотниками, шоферами, столярами, малярами, портными. Охотились на гусей, уток, кабанов, диких коз. Возили лес, собирали дикие фрукты и ягоды, варили варенье, пастилу, делали соки и компоты — выживали как придется. Вся их продукция охотно раскупалась местными. Русские начали также заниматься пчеловодством, и мед на рынке очень быстро стал в три раза дешевле сахара, так что хозяйки предпочитали варить варенье на меду.

Офицеры Белой армии

Еще российские крестьяне занялись в Синьцзяне хозяйством, неутомимо возделывали поля и огороды, выращивали особого сорта пшеницу, которая прекрасно росла на засушливых склонах предгорий. Из этой пшеницы получался необыкновенно вкусный и пышный хлеб.

Беженцы были просто поражены богатой природой края и плодородием местной каштановой почвы: палку сухую воткнешь — глядь, она через месяц цветет, да и без всяких удобрений. Единственное, чем удобряли китайцы в те годы свои огороды, было содержимое их ночных горшков, но вот этот их обычай русским не привился.

Зато понравилась свобода: хочешь — строй себе дом, хочешь — строй у речки мельницу, сей хлеб, разводи огород — ни законов, ни налогов, где посеял — там твое. Можно жить без паспорта, без адреса: на построенных русскими домах в те годы не значилось ни номера, ни названия улицы…

Свобода была, а вот Родины не было… Да и землю могли отобрать: крупными наделами земли в Синьцзяне, еще со времен Чингисхана, владели только монгольские князья.

Казаки пели пронзительно-грустную, протяжную песню, от которой слезы наворачивались на глаза не только у Елизаветы Павловны, но и у самого Константина Петровича:

Проснется день красы моёй,

Украшен, а он Богом свет.

Я вижу море, море, ай, и небеса,

Но Родины моей здесь нет.

Ай, но Родины моей здесь нет,

Отцовский дом спокинул я,

Травою стежка зарастет,

Собачка, вернай Шарик мой,

Залает, а он у ворот.

Собачка, верный, верный, а он мой зверок,

Залает у моих ворот.

Заноет сердце, сердце, оно загрустит.

Не быть мне в той, в той стране родной.

Не быть мне в той стране родной,

В которой был я зарожден,

А быть мне в той, той стране чужой,

В которой мальчик был сужден…

Примечания

17

Каганец — керамическая плошка с растительным маслом и ватным фитильком.