По следам Луны

Ольга Ракитянская, 2023

"Бродят бешеные волки по дороге скрипачей". Старшеклассница Аня открывает неожиданный смысл этих строк, когда учительница музыки просит ее передать новогодний подарок семье знакомых музыкантов. А в серебряной коробочке обнаруживается… обыкновенная луковица. Вот только обыкновенная ли? С этого дня жизнь Ани меняется навсегда. Ее ждут неожиданные открытия в истории собственной семьи, новые друзья, опасные приключения, тайны, которые слишком долго скрывали взрослые, первая любовь. Ей предстоит найти саму себя.В романе использованы мотивы славянской, финно-угорской, еврейской и германской мифологии.

Глава 4

Когда телефон хлопнул и задребезжал открытой крышечкой пива (ох, и здорово было этим рингтоном шокировать взрослых, особенно учителей!) и в Вотсапе высветилось «Аурика», Аня чуть не запищала от радости. Остановило только то, что она в этот момент сидела в маршрутке рядом с какой-то бабкой, уже и так неодобрительно косившейся на нее из-за «пива». Пришлось ограничиться коротким «йеее!» сквозь зубы — и тут же начать лихорадочно прокручивать в голове: когда же, когда же съездить?

Только сейчас Аня с облегчением поняла, как ждала этого сообщения — и как боялась в глубине души, что оно никогда не придет. Мало ли что взрослые говорят — а потом «ну ты же должна понимать, столько дел в голове — закрутился». И приключение кончится, не начавшись. Останутся только Бах, рассыпавшийся в воздухе искристыми снежинками, да странная песня про антилопу… Еще одно несбывшееся в ее пока не особенно длинной жизни.

С тех пор, как она побывала в этом странном доме — Аня почему-то не могла перестать вспоминать слова Бориса Михайловича. «Потеряется кто-то — и не знает, что он потерялся». Как это — не знает? Почему? И что при этом чувствуешь, интересно? С гиацинтом-то все понятно — он действительно похож на лук, хотя Аня могла бы и повнимательней присмотреться. А — человек?

И сама она, Аня… А вдруг она тоже — потерялась? То есть вроде бы непохоже — вот же она, вот папа, вот бабушка, вот дядя и тетя, вот школа, все знают ее, как облупленную, и всегда так было. Но Борис Михайлович же сказал — «не знает, что потерялся». Может, это про сирот каких-нибудь? Из детдомов? Но они ведь как раз точно знают, что потерялись.

А вдруг и… Что, если и — мама?

…Аня не помнила маму, и слово это всегда звучало для нее чем-то привычно далеким, не вызывавшим особых чувств — примерно как «прадедушка», которого она тоже никогда не видела, разве что на фотографии. Хотя маму она, конечно, все же видела — но в памяти осталось очень немногое. Обрывки какой-то мелодии — то ли мама напевала ее, то ли слушала, а может быть, и играла — они звучали где-то на краю сознания, так что Аня, несмотря на хороший слух и некоторый музыкальный опыт, никогда не могла их толком ухватить. Странный запах — резкий, как будто пряный, но не похожий ни на одну из известных ей пряностей. А впрочем, запах этот, как и мелодия, тоже всплывал в памяти размытой тенью — и, может быть, только поэтому его было не с чем сравнить. Длинные волосы, щекочущие нос…Вот, пожалуй, и все.

Ей было три года, когда мама ушла. Именно так это называлось — ушла. И потому, наверное, Аня в глубине души никогда не могла представить маму умершей, а себя — сиротой. Сироты — это в детдомах, или как Данька Чижов, у которого отца сбила электричка. Про это потом даже «ВКонтакте» писали, в районном паблике. А она — она ведь никогда не видела маму мертвой. И никто не видел…

Аня с детства привыкла думать о маме с некоторой досадой: ушла — значит, бросила ее. Не то чтобы это причиняло ей особенные душевные страдания — она ведь и не знала никакой другой семьи, кроме папы с бабушкой, и не чувствовала горечи утраты. И обделенной себя тоже не чувствовала — много у кого родителей не полный комплект, подумаешь, невидаль. Просто у кого-то — мама и бабушка, а у нее — папа и бабушка, только и всего. Но обида все-таки жила в душе, и сгущалась порой темным облачком, когда откуда-нибудь из недр папиного компьютера всплывала рыжеволосая девушка в белом коротком платье, широким жестом кидавшая за спину свадебный букет, или она же — улыбалась с пухлощеким младенцем на руках. (Особенно неприятно Ане было думать, что это у нее, Ани, были в детстве такие пухлые щеки. Бабушка умилялась — «как грибок-боровичок», а Аня про себя злилась — «жирдяйка»). Больше фотографий, кажется, не было — по словам тети, мама очень не любила фотографироваться. А может, это просто Ане их не показывали. А она и не искала.

Вообще в семье было не принято говорить о маме. Нет, из этого не делали никакой тайны — все знали, и Аня тоже, что мама утонула, купаясь в одиночку где-то на стремнине. Это даже вроде бы видели с берега какие-то люди — хотя тело потом так и не нашли. Но говорить об этом — просто не говорили. А впрочем — что тут обсуждать? Только однажды бабушка, в ответ на вопрос десятилетней, кажется, Ани — мол, а мама же твоя дочка, какая она была? — как-то горько поджала губы: «Дура она была, Ленка. Хорошая, но дура. И погибла по дурости своей». Спрашивать дальше сразу расхотелось. И еще позже, когда Анина классная предложила организовать в школе турклуб и пригласила ребят в пробный поход с инструктором — бабушка только покачала головой: «Что, хочешь как мама быть? Та тоже вечно — скинет тебя, малявку такую, на меня или на Колю — и усвистала куда-то в лес, только ее видели… Как только мужик терпел. Я-то ладно, я — мать. Вот и добегалась…»

Аня не пошла в поход.

А папа… Папа так мрачнел и сникал при одном упоминании маминого имени, так далеко уходил в себя, в какие-то ведомые ему одному глубины горя — что спрашивать его Аня вообще не решалась. Но сердилась на маму и за него тоже.

Только совсем недавно это привычное раздражение при мысли о маме дало вдруг трещину. И совершенно, казалось бы, случайно: просто Аня вернулась из школы раньше обычного — заболел физрук, урок отменили — и, открыв дверь своим ключом, услышала обрывок разговора бабушки с тетей на кухне.

–…абсолютно права! Абсолютно, мама! Музыка — то, что надо. И на концерт, если что, мы с Пашей ее свозим. Может, нормальной девочкой вырастет, а не как Ленка — простигосподи…

Услышав в прихожей шуршанье Аниных ног о коврик, они, конечно, тут же замолчали. Но в Ане уже успело закипеть раздражение — на этот раз в адрес тети. Нормальной девочкой? Это какой же? Красить губы, носить узкие джинсы, стричься «под Барта Симпсона» (это Аня, конечно, так прозвала, на самом деле у прически наверняка было крутое модное название), вечно думать о фигуре и изображать перед дядьками, как ты ничего без них не можешь, чтоб они побежали все делать за тебя — хотя в реальности ты крутая программистка и чуть ли не начальница где-то у себя в офисе? Нет, вообще она была теткой неплохой — но Ане становилось дико скучно при мысли, что вот это и есть взрослая женская судьба. Да и «нормально» — противное какое-то слово… Как будто кто-то уже решил все за нее. А может, она решит сама — какой она хочет быть? Может, она вообще еще не определилась? Вот возьмет, вырастет и… сменит пол! Станет «нормальным мальчиком», то-то тетка позеленеет!

Аня хихикнула, представив себе лицо тети при этом известии. Нет, на самом деле ничего менять она не собиралась, ей нравилось быть девчонкой. Только не такой, которая «нормальная», потому что взрослые так решили.

Да и музыка… Знала бы тетя, чему их учит Василиса Ивановна! Небось думает, что там нежные девочки чинно играют гаммы. Нет, гаммы, конечно, тоже были, как без них. Вот только Василиса Ивановна…

Аня вспомнила, как у нее не выходило одно место в пьесе — получалось как-то бесцветно, неинтересно. Бабушка, конечно, все равно умилялась — но это же бабушка, ей все хорошо, даже если любимая внученька «собачий вальс» сыграет. А Василиса Ивановна покачала головой:

— Анечка, а давай представим… Вспомни какой-нибудь случай, когда ты рассердилась! Прямо очень разозлилась, пар из ушей!

–…огонь из… одного места, — хихикнула Аня. Но честно вспомнила: когда Данька на уроке исподтишка ронял у нее учебник с подставки. Все ронял и ронял, и тут Аня как встанет… Прямо на глазах у училки… И как треснет его этим учебником по голове! Конечно, класс заржал, учительница возмутилась — «да что вы сегодня, как обезьяны!» — но Аня ликовала.

И вот тут пьеса у нее пошла.

А Света Чичкина, когда Василиса Ивановна сказала ей что-то в этом же роде — ответила своим бесцветным милым голоском (ох, как же он Аню бесил!):

— А я никогда не злюсь. Это же некрасиво.

Не злится она, как же. Такого не бывает. Но сколько Василиса Ивановна ни билась, называя всякие чувства и ситуации — Светка все так же мило и тихо отвечала:

— Нет, у меня такого не было. Честно не было, Василиса Ивановна.

Кто ее знает, эту Светку — может, и правда бывают такие люди. Но Ане все же чудилось в этом что-то ненастоящее, как маски у персонажей в аниме. Нарисована на маске улыбающаяся мордаха с румяными щечками — а поди знай, что там, под ней. Может, даже монстр, который тебя сожрет.

Аня вспомнила тогда, как Василиса Ивановна водила их на концерт старинной музыки в Гнесинке. Там играли на клавесине, а одна певица — Мария Остроухова — так пела старинные немецкие песни разных композиторов, что Аня потом нашла ее в Ютубе и подписалась на канал. И Василиса Ивановна спросила их после концерта — мол, ну как вам, ребята?

Светка тогда глубоко вздохнула и улыбнулась:

— Василиса Ивановна… Здесь очень хорошо душе!

И лицо у нее при этом было такое благостное, что Аню аж затошнило. Она не любила благостность. Но взрослым нравится такое, так что Светку можно было понять.

Впрочем, Василиса Ивановна, кажется, немного огорчилась.

— Ты как-то общо, Светочка… А что такое — хорошо душе?

Светка продолжала мило улыбаться, но Аня ясно читала у нее на лице, как она мучительно ищет — что бы такое сказать, чтоб педагогу понравилось? Ищет — и не находит… Может, она и сама не знала, что имела в виду?

И Аня тогда нарочно сказала, с вызовом — обидятся, ну и пускай:

— А мне не кажется, что тут хорошо душе. Ну, то есть, не плохо, конечно. Но и не хорошо. А грустно даже немного. Потому что человек сидел, сочинял для клавесина… А на клавесине только в Гнесинке и играют теперь. И еще — вот они сидели, наверно, пели эти песни…

— Пили пиво… — хихикнул Васька.

— И пиво тоже, а что! Главное, что вместе. Такая стая, как у гиеновых собак… Я видео смотрела…

— У каких собак? Гиеновых? Ну ты даешь…

Васька заржал, а за ним и все — и Ане ничего не оставалось, как тоже заржать. А потом у нее пару месяцев была кличка «Гиена», но это быстро забылось, все-таки музыкалка, а не школа. И все равно — ей было так жаль, что не удалось тогда рассказать Василисе Ивановне про этих собак: как они облизывают друг друга, валяют по траве, как им здорово вместе бежать по саванне. Или что у них там в Африке… А потом как-то не было случая. Она только скинула Василисе Ивановне то видео в Вотсап. Наверно, та поняла.

Кстати, о Вотсапе!

«Аня, привет! Помнишь наш уговор? Есть первое поручение: съезди, пожалуйста, в Зоомузей, привези мне питательные шарики для птиц. Спросишь на входе Виту Семенцову и скажешь, что от меня. Она в курсе. Сможешь?»

А то нет! Кстати, где там этот Зоомузей…

Аня полезла в карты на телефоне и только чудом не проехала свою остановку.

Приключение продолжалось!