Осязание

Ольга Пустошинская, 2020

События начинают разворачиваться в 1940-м году в маленьком уральском городке. Остаётся всего год мирной жизни.Молодая библиотекарша Янина может видеть будущее и уже мысленно переживает военные события, не считая себя вправе говорить о них кому-либо. Через год в их город потянутся эвакуированные предприятия, рабочие; им предстоит вынести голод, холод и одно из самых сильных наводнений. Всё это будет, а пока… целый год мирной жизни.

Эвакуированные

С пятого сентября в Ромске ввели карточки на промтовары и продукты: хлеб, крупу, мясо, масло, сахар… К открытию у магазинов выстраивались длинные очереди. Продовольствия городу не хватало.

Янина в июле ещё успела купить сахар. Сделали с матерью мочёную смородину, укладывая сверху ягод душистые листочки. Тяжёленькие банки отец спустил в погреб. Насушили вишню и яблоки, посолили в бочонках огурцы. Год-полтора можно было не бояться голода.

Жизнь их маленького города круто изменилась с началом войны. Из Украины и центральных областей стали прибывать эвакуированные заводы и предприятия. Приезжали рабочие с семьями, которых надо было срочно куда-то заселять. Жилищный вопрос стал как никогда острым. Городские власти распорядились в короткие сроки возвести бараки в посёлках, а также «уплотнить» местных жителей.

Однажды мать рассказала, что выселили жильцов из дома по улице Шевченко, помещение которого понадобилось детскому саду. Янине был знаком этот небольшой одноэтажный дом на пять или шесть квартир, он находился недалеко от горы.

— А куда выселили?

— А я знаю? Других уплотнят, кто в казённых квартирах живёт. Если две комнаты, к примеру, то одну попросят освободить, — объяснила мама. — Нас-то не уплотнят, этот дом мы с отцом купили, он не казённый. Попросить могут, правда…

Они дождались отца и сели ужинать. Мама разлила по тарелкам вермишелевый суп из сухого бульона, который повезло купить Янине перед войной.

— Вова сегодня приходил, дала ему бутылку молока и кулёк гороха.

— Николаю повестку не приносили? — поднял глаза отец.

— Если б принесли, я бы с порога сообщила, — ответила мать. — Он надеется, что его не заберут. Кто-то сказал, что если с грудным ребёнком семья, то отсрочку дают… Эх, милый, говорю, если разбираться, у кого какие ребёнки, так воевать некому будет.

— Я завтра проведаю Лилю, давно не видела, — пообещала Нина.

***

На столе лежал целый ворох плакатов, выделенных городом для библиотеки. На днях заведующая на собрании зачитала по бумажке указ, из которого стало ясно, что работы у библиотекарш прибавится: надо заниматься с населением, проводить политинформацию, неграмотным — читать газеты, доносить до людей фронтовые сводки, учить противовоздушной и противохимической обороне. И особое внимание уделить оформлению библиотеки — развесить антифашистские агитки.

Ася прикрепила к стене плакат с Гитлером, чью голову готов был проткнуть русский штык, и сморщила нос:

— Какая противная рожа!

— Да уж, уродец, — покосилась Нина и развернула плакат с женщиной в красной одежде — родиной-матерью. — Чем ты расстроена?

Она знала причину и спросила для того, чтобы начать разговор.

— Юру взяли в училище, а потом и на фронт.

Ася расплакалась и стала рассказывать, что Юрий не прошёл медкомиссию из-за эпилепсии. Он яростно доказывал, что здоров и приступов давно не было, но врачи слушать его не захотели. Тогда Юра поехал в чкаловский военкомат и, разумеется, не заикнулся про эпилепсию. Его признали годным.

— Молодец, какой упорный, — похвалила Нина.

— Да-а-а, а если убьют?

— Типун тебе на язык. Бери плакат… вот опять тебе Гитлер попался.

Долго молчали, расклеивая агитки.

— Нин, ты когда-нибудь каталась на трамвае?

— Да, в Ленинграде.

— А я — ни разу, — вздохнула Ася. — В будущем году обещали закончить трамвайные пути, но сейчас стройку заморозили, не до трамваев.

— Теперь уже после войны…

Нина по своей давней привычке подошла к печке, прислонилась спиной к тёплой стенке, устремила взгляд в окно, на высокую колокольню. Холода начались в этом году рано. Уже сыпала с неба снежная крупа, ветер перекатывал её по земле. Судя по началу, морозы будут знатные этой зимой, а дров библиотеке выделили на треть меньше обычного. Придётся экономить, теперь экономили на всём.

— Ты слышала, что у нас двоих хотят сократить и перевести в мясоконсервный цех? — спросила Ася.

— Слышала.

— Алтынай хочет пойти. Я тоже бы не отказалась — всё сытнее будет. Мне теперь всё время хочется есть, — призналась она, — по карточкам что-нибудь купить — это целое событие.

— Давай чаю попьём, — предложила Янина. Она часто приносила то сухари, то лепёшку, то солёный огурец с ломтиком хлеба, то крупяные блинчики.

Нина прошла в подсобку, где все переодевались и обедали, поставила на электроплитку чайник. Достала из сумочки хлеб, сахар и кулёчек сушёной вишни. Бросила горстку ягод в закипающую воду — чай получился ароматным, вишнёвого цвета.

— Угощайся.

— А я не смогла сахар отоварить, прямо передо мной кончился. — Ася взяла чашку и кусочек сахара.

— Бери хлеб.

«Всё-таки она добрая…» — возникло в голове. Нина улыбнулась.

***

Детская библиотека имени Павлика Морозова собиралась устроить выставку патриотических книг и попросила помощи у библиотеки для взрослых, где работала Янина. Вместе подготовили книги, составили план встречи и вступительную речь.

Нина разложила на столе новые, не так давно выпущенные книги «Тимур и его команда». В прошлом году вышел фильм о мальчишках, помогающих семьям военных, и каждый школьник посмотрел его не по одному разу. «Слово о полку Игореве», русские былины, «Александр Васильевич Суворов», «Кутузов» — все эти произведения должны были найти отклик у детей.

Выставка прошла замечательно, ни одна книга не осталась без внимания. В конце встречи выступали школьники. Черноволосый мальчик одёрнул поношенную курточку и с чувством прочёл стихи о Сталине:

Спит Москва. В ночной столице

В этот поздний звёздный час

Только Сталину не спится —

Сталин думает о нас.

Много верных и отважных

Храбрецов стоит в строю —

Сталин думает о каждом,

Кто хранит страну свою.

«Верно, ему сейчас не до сна, — подумала Янина, — ведь немцы под Москвой стоят».

Положение под Москвой было очень серьёзным. Утро у Ковальских начиналось с прослушивания сводки Информбюро, и только потом они принимались за дела. Отец, хмурясь, шелестел газетой, ерошил свои кудрявые волосы и вздыхал.

…К Лиле предстояло идти пешком, благо жила она не очень далеко. Лошадей в Ромске осталось мало, их тоже мобилизовали для армии, редко какая лошадёнка проезжала по улице. К заводам рабочих возили в вагонах по железной дороге, а по городу приходилось передвигаться на одиннадцатом номере, то есть пешком.

Сперва Янина зашла в магазин, отстояла длинную очередь и выкупила хлеб по карточкам — его получилось много, целая буханка! Нина торопливо шла, стараясь успеть до настоящей темноты, мороз не давал стоять на месте. Прошла безлюдным двором, шмыгнула в единственный подъезд дома, поднялась по деревянной лестнице и постучала в косяк обитой войлоком двери.

Открыла Лиля, одетая в тёплый байковый халат, на руках она держала Людочку.

— Янька! Заходи…

Янина разделась и скинула валенки, достала из сумки бутылочку молока, бульонные кубики и пачку макарон.

В комнате было тепло после улицы и очень влажно от висящих на верёвке пелёнок.

— Дай понянчить Людочку, сто лет её не видела. Подожди, руки холодные… — Нина согрела ладони, потерев их друг о друга. — Морозно как, нисколько на октябрь не похоже.

Людочка заворковала, потянулась ручками.

— Какая хорошенькая, вся в маму, вся в тётю… А Вова и Коля где?

— Вовка в спальне уроки учит, а Николай ещё на работе — им смены прибавили. В Вовкиной школе теперь эвакогоспиталь, они в посёлок пешком ходят, — сестра зябко поёжилась, — я так боюсь, что Кольку заберут на фронт.

— Пока не заберут, а дальше я не вижу, — уклончиво ответила Нина. — Всё меняется… Всё течёт, всё меняется.

— Надеюсь, что не заберут. Какой-никакой, а мужик. — Лиля подколола шпилькой выпавшую прядь волос. — Пойду молоко согрею, кормить пора…

Сестра ушла на общую кухню и вскоре вернулась с полной бутылочкой. Людочка схватила соску дёснами и стала жадно сосать.

— К нам сегодня из горкомхоза приходили, — не сводя глаз с малышки, сказала Лиля, — одну комнату надо освободить для эвакуированных из Москвы — женщины с двумя детьми.

— Вот как… А ты что ответила? — осторожно спросила Янина.

— А что я могу ответить? Моего мнения не спрашивали… Сейчас Коля придёт — будем вещи переносить. Плохо, что комнаты смежные.

— Что поделать, везде уплотняют. Людей надо куда-то селить, а жилья нет, — сочувственно отозвалась Нина. — Еды хватает? Вы не голодаете?

— Если бы вы с матерью не подкармливали, то голодно было бы, — призналась Лиля. — Сегодня полдня стояла в очереди за макаронами — и мне не досталось. Ты как будто знала, продукты запасла… или знала?

— Ну откуда я могла знать? — пожала плечами Янина. — Я не всё вижу.

***

Мать как в воду глядела: дней через десять к Ковальским пришёл человек и попросил принять эвакуированную женщину с ребёнком.

— А кто приходил, мам? — спросила Янина.

Мать скрестила на груди руки:

— А я знаю? Чернявый такой мужик… сказал, что из горкомхоза. Я ответа не дала, говорю, посоветоваться надо. Я, мол, не одна в доме живу.

На семейном совете было решено эвакуированных принять и выделить им комнату.

— Как откажешь? — вздохнул отец. — Не по своей воле люди здесь оказались… Пусть приходят и живут.

В тот же день Янина перенесла свои вещи и безделушки из комнаты, отец нашёл в сарае подходящие доски и сколотил топчан. Бросил на него сенник и подушку.

— Царское ложе! На сене спать пользительно.

…Дремавшая на своём коврике Кукла вдруг подняла голову, насторожилась и с лаем бросилась к двери.

— Кто-то пришёл, постояльцы небось. — Отец отложил газету, набросил ватник и вышел во двор.

За окном послышались голоса и, впустив морозное облако, в прихожую вошла женщина в пальто с меховым воротником. За руку она держала девочку, закутанную в пуховый платок по самые глаза. Гости топтались у порога, будто не верили, что их ждали и готовы приютить.

— Да вы раздевайтесь, проходите, — засуетилась мама, — вот сюда одёжу вешайте.

Женщина раздела дочку, освободила её от платка, потом разделась сама и пригладила тёмные волосы, стянутые резинкой в хвост.

— Меня зовут Татьяна, а это Маша, моя дочь.

Маше на вид было лет пять. Большеголовая и кареглазая, с двумя тонкими косичками, она посмотрела на лампочку под абажуром, затем перевела серьёзный взгляд на окно и нахмурилась. Подёргала мать за юбку и что-то зашептала.

— Здесь не надо окна занавешивать, — ответила Татьяна, — здесь не бомбят.

Невысокая и худощавая, с тонкими чертами, она не была красавицей, но ласковые глаза и добрая улыбка сразу располагали к себе, делали лицо привлекательным. Чёрных мыслей и зависти в ней совсем не было — это Янина увидела сразу.

— Пойдёмте, я покажу комнату, — улыбнулась она.

С чемоданами и узлами гости прошли в боковую комнату. Кукла просеменила следом, цокая коготками по полу.

— Как здесь хорошо… так тихо, так спокойно, — сказала Татьяна, оглядывая побеленные стены.

Маша сразу догадалась, что топчан поставлен для неё.

— Ух ты! Я здесь буду спать! — обрадовалась она и плюхнулась на сенник. — А собачка с нами будет жить?

— Нет, Машенька, у неё своё место.

Янина взяла с кровати кота, сняла со стены забытую фотографию.

— Располагайтесь. Если поужинать захотите, то у нас есть плитка и примус. Электричество, правда, часто отключают.

— Если только сегодня, пока керосин не куплю. А так у нас свой примус.

Квартиранты тихо возились в комнате, раскладывали вещи, потом вышла Татьяна, спросила разрешения сварить чего-нибудь. Она промыла пшено, бренча носиком рукомойника, разожгла примус и поставила на огонь кастрюльку.

Отец стал расспрашивать из какого города они приехали, как там военная обстановка. Таня ответила, что из Тулы. Немцы часто бомбили, и все пережидали налёты в подвале. Во дворах уже рыли траншеи для уличных боёв, ввели строгую светомаскировку. Эвакуировались они с патронным заводом три недели назад.

Мать тяжело вздохнула:

— Ох горе, горе… Прёт немец-то…

— Фашисты в Тулу не войдут, — покачала головой Татьяна. — Наша предсказательница Дуня сказала, что провела обряд: заперла город на замок, а ключи выбросила, и теперь немцы не смогут взять город. Ей многие верят, я тоже верю.

— Если говорит, значит, так и будет, — кивнула Нина.

Каша была готова. Таня достала горбушку хлеба из узелка, порезала тонкими ломтиками. Мать жалостливо смотрела, как ест Маша, облизывая ложку, принесла банку молока и отлила в стакан.

— Попробуй-ка молочка от нашей Белки.

Маша отпила, над губами у неё появились белые усы.

— Вкусно! А Белка это кто, корова?

— Это наша коза. Она всех кормит: и нас, и внучку маленькую, и кота, и собачку.

После еды у Маши стали слипаться глаза, и Татьяна увела её в комнату. Вскоре там погас свет, всё стихло.

— Умаялись… пусть спят. Не приведи бог такое испытать, — вздохнула мать.