Тропинка на ковре

Ольга Михайловна Левонович, 2022

Повесть о женщине Галине, которая сумела преодолеть тяжелую болезнь, жизненные трудности не сломили её. Она встретила свою любовь, нашла себя в творчестве, и сохранила добрую и чистую душу.

Глава 8. Родня

Днём обычно дежурила Альбина. Полная, с пучком волос на затылке, с остро-прямым, как у матери, носиком, в больничном халате, она снова напоминала курочку, в этот раз белую.

Ей не сиделось на месте. Хлопотала возле кровати, зачем-то часто наведывалась в процедурку, разговаривала с медсёстрами и санитарками в коридоре, а чаще всего — жадно и коротко курила во дворе, устроившись на лавочке возле больничной кухни.

Андрей приходил вечерами. Безропотно делал всё, о чём просила санитарка, и усаживался на стул рядом с кроватью. Горбился, вздыхал. На мать было страшно смотреть. Черты её расплылись, тело стало громоздким. Спала она тяжело, беспамятно, всхрапывая. Иногда дыхание прерывалось, и Андрей замирал от страха. Но следовал резкий вздох, дыхание выравнивалось, сын успокаивался. Приходила медсестра и он, обречённо вздыхая, помогал повернуть больную на бок, отворачивался…

Приходя в себя, Таисья Ивановна узнавала Андрея, Альбину, врачиху называла по имени-отчеству. Как о живых, справлялась о покойной сестре Шуре и племяннике Грише, что погиб в Афгане. Альбина тогда тихо вытирала слёзы.

Так-то бы ладно, хотя и пугали всех её расспросы. Самым страшным было то, что она перестала узнавать Семёна. Мельком взглядывала на него и отводила глаза. А позже ко всем приставала с расспросами, где Сеня, и скоро ли он придёт.

Семён Петрович старался в больнице не задерживаться. Приносил продукты и, постояв у постели жены, покидал палату. Больные, что выходили на крылечко «подышать», провожали его взглядами. Клёнов проходил мимо, не оборачиваясь, хмуря кустистые брови. Веки покраснели, казалось, что он вот-вот заплачет, выражение недоумения и обиды не сходило с его круглого лица.

Его ли Тася была там, в палате? Его Таисья была полной сил заботливой хозяйкой, певуньей и стряпухой, добродушной, охочей до деревенских новостей.

Нет её — и выстыл дом. Хотя до белого каления топил печь, казалось, что в доме гуляют сквозняки.

Утрами не было так любимых всеми кружевных блинов, политых топлёным маслом, или пирогов с ливером. Не было её голоса, и дом съёжился, притих. В хозяйстве всё шло через пень-колоду. Поросёнок визжал в закутке, не хотел подходить к полному корыту. Коровы не спускали молоко, когда Семён, не дождавшись Монечки, сам садился, крякнув, на скамеечку и неловко принимался за дойку.

Семён Петрович уходил из дома, надолго. Шёл куда-нибудь в люди. В лавку за хлебом. Молодые говорили «магазин», а ему привычнее слово «лавка». Там запах свежей выпечки и селёдки. Там всё по-старому. Оттуда казалось, что и дома всё — как прежде. Жена — дома, печёт пироги, они лежат горкой в тазу, поджаристые. Тася балагурит с соседкой, смеются. На Тасе платье в крупных малиновых цветах, и сапоги высокие, с пряжками. Так одета она была последний раз, когда ходили гулять к Матвеевым. Егор Матвеев, двоюродный брат, заколол кабана, пригласил на свеженину. На столе стояли чашки с капустой, груздями, солёными огурчиками, водка в гранёных стопках. Анна Матвеева расставила глубокие тарелки с кусками мяса, от которых валил сочный пар…

Давно ли это было? Да на той неделе, а кажется — вечность прошла.

По пути из больницы домой Семён Петрович зашёл к Матвеевым. Егор возился во дворе со стареньким «Запорожцем», шагнул навстречу, вытирая о тряпку замасленные руки. Закурили.

Сухощавый Егор, типичный «гуран», со смуглым скуластым лицом и карими глазами, молча поглядывал на понурого Семёна. Постарел брат, осунулся. А совсем недавно был… Егор подумал, и выплыло словечко — беспечным. Обихоженным был, обласканным. Таисья всё старалась ему угодить, ходила, как за ребёнком. И в больнице не отлежала ни разу как следует, чуть полегчает — рвалась домой.

Молчали. Егор рассеянно поглядывал по сторонам. Семён курил, уставившись в невидимую точку.