Взлетая выше облаков

Ольга Миркулова

Свобода не знает границ. Свобода не знает страхов. Свобода окружает нас, живет внутри, нужно лишь сорвать оковы и шагнуть навстречу. Но мало кто знает, что путь к долгожданному лежит через всепоглощающую тьму, и ступаешь ты не на светлую дорогу, уложенную золотым кирпичом, а в бездонную пропасть. Есть лишь один способ преодолеть ее: отрастить крылья, уподобившись птицам…

Глава 4

Танец — вертикальное движение

горизонтального желания

Джордж Бернард Шоу

— Эмма, Эммочка, спасай!!!

Не так я себе представляла начало нового дня, совсем не так… Когда мне позвонили первый раз, я не обратила внимания, но стоило количеству звонков перевалить за двадцать, а моей кровати превратиться в самый настоящий вибромассажер, то тут уже деваться было некуда.

Я отбрасываю телефон на подушку, будучи оглушённая на одно ухо криком, и включаю громкую связь.

— Лика, давай, по существу.

— Фестиваль на грани срыва! Помоги, прошу, нет, умоляю тебя!

Пока я старалась сфокусировать взгляд и на ощупь найти свои очки, Лика рассказывала мне причину ее истерического состояния.

Фестиваль выпускников — самое грандиозное мероприятие в нашей школе. Его устраивают старшеклассники и при этом задействована вся территория учебного заведения. На улице организуют торговые лавочки с самодельными игрушками, украшениями и другими изделиями, на которых, словом, неплохо зарабатывают, подвижные игры, батуты; кабинеты превращают в разнообразные кафе, кинозалы, дома ужасов… В общем, во все, на что хватает фантазии и средств. Иногда пара учеников могла занять полностью этаж под квест или полосу препятствий, как это сделали в прошлом году трое парней из секции по волейболу. Они назвали его «Костоломом». Не помню в доскональности, что там было, но в начале всем смельчакам нацепляли по три ранца со стандартным набором первоклассника (средний вес около 5 кг) и заставляли бежать из одного конца коридора в другой, после чего один груз забирали, а с двумя нужно было пропрыгать в огромном холщовом мешке. Третью сумку, если не ошибаюсь, кидали на дальность. Там было так много испытаний, что до финала — каната с красным флажком наверху — дошел всего один — тоже волейболист.

Но самое главное в фестивале было его завершение: гала-концерт и вручение аттестатов. И вот как раз тут и возникли сложности, из-за которых Лика рвала и метала, а ещё слезно умоляла меня помочь. Девочка, участвовавшая в концерте, сломала себе ногу, но проблема в том, что для ее партии нужна замена с хорошей растяжкой, коих в рядах этого выпуска можно было по пальцам одной руки пересчитать. И я, к сожалению, вхожу в их число…

— Эмма, пожалуйста! Марго и Элизабет уже танцуют вальс, Нина ведущая, а я…

— На тебе слово выпускников, я помню. — зеваю. Мобильник я переложила на краешек стола, а сама заправляла постель. — Осталась только моя персона, да?

— Угу.

В это «угу» было вложено столько надежды, что даже моему все отрицающему естеству стало слишком совестно. И, тяжело выдохнув, я согласилась. Все-таки Лика, и правда, попросила меня в последнюю очередь, когда все кандидаты отпали по уважительным причинам. Я уверена, что она сама бы была не прочь полетать на полотнах, — в чем и заключалась суть номера — но ее роль в этом спектакле никто не мог выполнить, ведь медалистов среди выпускников ещё меньше, чем девушек с растяжкой.

— Ура! — вскрикнула Лика. — Ты не представляешь, как я тебя люблю, Эмма!

— Я тебя тоже люблю. — уголки губ сами собой приподнимаются. Я плюхаюсь на стул, закидывая на него ноги в позу лотоса, отчего тот делает круг, лениво проворачиваясь на своих колесиках. — Словом, сегодня же должны прийти первые результаты экзаменов?

— Ой, точно, я совсем забыла про них со всей этой суматохой. Может, сходим вместе посмотреть? А потом я тебя провожу на репетицию, она в три начинается.

— Хорошо. Зайди за мной часиков в двенадцать, погуляем немного.

— Договорились! — я завершаю звонок.

Медленно встаю и плетусь сначала в ванную, а затем и в кухню, куда меня уже дважды позвала мама. Она сидела за столом с кружкой чёрного чая и овсяным печеньем, крутя в руках упаковку из-под последнего. Что-то сильно привлекло ее внимание в составе сладкого.

— Доброе утро. — говорю, в ответ получая короткий кивок. Сегодня на завтрак был омлет с сыром и ветчиной, посыпанный сверху зеленью.

Я присаживаюсь и молча ем. Звенящая тишина в комнате давит на уши, отчего еда кажется менее вкусной. Когда я остаюсь один на один с матерью надолго, всегда возникает эта тяжелая, необъяснимая аура, которую хочется развеять хоть чем-нибудь. Самый действенный способ: разговор.

— Что там в пакете? — мой тон максимально непринужденный.

Киваю в сторону противоположной стены, где я, ещё при входе в кухню, заметила чёрный целлофановый пакет, кажущийся даже на первый взгляд потрепанным. Сейчас, хорошо приглядевшись, я четко вижу надорванности и торчащие из них острые уголки книг.

— А, это… — женщина, внешней копией которой я являюсь, отбрасывает упаковку печенья в плетённую корзинку и наконец откусывает сладкое. Несколько крошек падает на лакированную столешницу. — Учебное пособие для поступающих. До выпускного можешь отдохнуть, но потом надо будет отправить документы и заняться этим. Медицина — не самая простая отрасль.

Я давлюсь чаем, обжигая себе верхнее неба. Стать врачом никогда не было моей мечтой: она принадлежала моей сестре, как и дурацкие бальные танцы, из-за которых мне пришлось бросить театр, как и репчатый лук, что я сейчас незаметно сгребаю с омлета на тарелку…

— Но… — ловлю на себе презрительный взгляд матери. Мгновенно исчезающий, но прожигающий до самых костей, от коего я не могу выдавить из себя больше ни звука, не то, чтобы сформулировать мысль.

Аппетит полностью пропал. Мать с жалостью смотрит, как я еле волочу вилкой в наполовину полной тарелке, превращая еду в аморфную субстанцию. Резкие перепады настроения матери для меня уже не являются чем-то удивительным, но от этого не перестают раздражать.

— Невкусно?

— Нет, просто не голодна. — с трудом заставляю себя поднять голову. — Меня попросили выступить на выпускном. Сегодня первая репетиция.

— Это же здорово! Не стоит сидеть в четырёх стенах целыми днями. — «Ха! Из-за кого это, спрашивается, я сижу в них, интересно?» — А что за номер?

— Сама не знаю, что-то на полотнах.

— Звучит неплохо. — мать забирает у меня тарелку и встает мыть посуду. Я бросаю на ходу тихое: «спасибо», возвращаясь к себе в комнату.

Все следующее время до выхода из дома я провела за давно заброшенной книгой, на которую нечаянно наткнулась, складывая тяжелое медицинское чтиво в шкаф. Была бы на то моя воля, я бы с радостью сдала это добро обратно в магазин, но я не управляю своей судьбой. Я люблю своих родителей и смирилась с давлением на себя — все-таки столько лет прошло с тех пор, как я стала единственным ребёнком в семье.

Ровно в двенадцать я закидываю рюкзак на плечо и спускаюсь вниз, где на лавочке меня уже ожидала Лика. В бело-розовом платье, только распаковывая мороженое. Заприметив меня, она подскочила.

— Привет!

Солнце сегодня палило ужасно. Прошла целая неделя с последнего экзамена, первые дни которой я целиком и полностью проспала. Мне не хотелось ни есть, ни ещё что-либо делать. Я заперла дверь и ушла в гости к Морфею, где благополучно пила с ним чай, разговаривала о любимых книгах, чужих странноватых снах и ещё много о чем. Иногда нас, конечно, прерывали, но ненадолго.

Мы с Ликой петляли из двора в двор, перемещаясь исключительно по тени, а от того наша дорога до школы затянулась. Впрочем, это не так уж и плохо.

— Почему ты нигде не хотела участвовать? — Лика обмахивает себя листочком с черновиком собственной речи. Она уже успела мне пожаловаться, как сложно ее придумывать.

— Я никогда не любила скопления народа. Да и в чем мне, собственно, было участвовать? Меня больше заботят результаты… — опускаю взгляд в пол. Кеды в светотеневую шашечку от редкой кроны листвы у нас над головой. — Если я не сдам, мои родители…

Лика резко прыгает прямо передо мной, отчего пришлось замереть на месте. Она хватает меня за подбородок и вскидывает мою голову наверх, заставляя смотреть точно ей в лицо, а конкретно в карие глаза, наполненные упреком. Это немного пугает.

— Тебе и волноваться? Ты ж столько времени на подготовку угробила! Я тебя целый месяц не видела, и ты ещё переживаешь?!

— Лик, успокойся. — небрежно смахиваю чужие конечности и отшагиваю назад.

— Сначала ты.

Лика топает ногой, скрещивая руки на груди и надувая щеки, как маленький рыжий хомячок. Как же по-детски… Вся эта детсадовская показуха выглядит настолько смешно, что я даже ловлю себя на мысли, что полностью забыла про результаты и своё бессмысленное — теперь оно уже и мне кажется таковым — волнение.

— Ну, все-все, хватит! — еле сдерживая смех и прикрыв глаза, я мотаю головой. — Пошли!

***

Живительная прохлада холла школы, в которой я провела большую часть жизни. Описывать внутреннее убранство нет смысла: каждый же учился в подобном заведении с лестницами, длинными коридорами, широкими рекреациями с рядами кабинетов и фойе, где рядочком тянулись стенды с информацией. Вот и это ничем не отличалось. Самая обычная школа.

Народу внутри было мало, и это очень даже предсказуемо, учитывая, что сейчас лето, а результаты можно узнать с официальных сайтов. Печатный вариант обычная дань традиции, нежели необходимость.

Стоило нам перешагнуть порог, как мимо нас пробежала парочка ребят дошкольного возраста — дети работников. Вахтерша коротко кивнула нам вправо, мол, смотрите там, и продолжила разгадывать судоку. Мы и пошли. Длинные белые листы табелей с результатами всех экзаменов учащихся свисали чуть ли не до самого пола. Каждый листочек сверху выделен маркером — название предмета и дата сдачи. Каждый год одно и тоже, но, если честно, до сих пор не верится, что там теперь есть наши имена.

Пока Лика активно ищет нужные буквы, я покрываюсь холодным потом. Я чувствую, как спине резко становится прохладно, а в кончиках пальцев зарождается тремор. Мне ужасно страшно, ведь… Я сдавала на несколько предметов больше, чем остальные. Мать хочет, чтобы я поступила в медицинский, но моя мечта — педагогический. Совершенно разные отрасли и разные предметы. Никто из родителей об этом не знает и не узнает, уж я постараюсь. Хоть меня до невозможного пугает даже малейшая мысль, что они прознают о моей затее подать документы в вуз на учителя, но я не отступлю.

— Нашла! — радостно восклицает Лика, указывая куда-то в верхнюю часть списков. — У меня все на «отлично», кроме английского. Черт, два балла не хватило!

Пока Лика расходится в тираде о несправедливости и ее великой глупости, я глазами бегаю по строчке с собственным именем. «Биология — сдала на „отлично“, Химия — „отлично“, Литература — хвала небесам, сдала! Математика…» — мне перехватывает дыхание. «Вы серьезно?! Что за бред?!» — я готова кричать от безысходности. Хочется проклинать этот чертов мир и всех, кто хоть как-то причастен к экзаменам! Я еле-еле перешагнула на четверку… Может, кому-то, нет, наверняка, многим я покажусь дурой в этот момент, потому что расстраиваюсь, когда надо радоваться, но просто никто ни единого понятия не имеет, какой ужас ждёт меня дома… Да, я набрала проходной балл для каждого заведения, куда подаст мать или я, только вот сути это особо не меняет. Дома… дома я…

— Эмм, что с тобой? Ты побледнела…

— А… Нет, все нормально. — я сглатываю, несколько раз быстро моргаю и наконец прихожу в себя. Нет, не стоит привлекать лишнего внимания.

— Точно?

— Эй, тебя Эмма зовут? — Мы и не заметили, как подошел мальчишка из той парочки, которая несколько минут назад пробегала здесь. Он смотрел на нас с неприятным безразличием, будто мы ему очень противны, но открыто показывать этого нельзя. — Том попросил передать это и сказал, что очень просит тебя сейчас прийти на задний двор.

Мальчишка с огромными голубыми глазами, курчавыми волосами, в коротких джинсовых шортах и белой майке, словом, самый обычный, коих тысячи бегают по улицам, пихнул мне в руки письмо, а затем склонил верхнюю часть тела в поклоне, горизонтальном относительно земли, и выставил над головой руки в просящем жесте — ладонь к ладони. Простояв так около трёх секунд, ребёнок с таким же, как и раньше, отрешённым лицом поднялся. Казалось, что он это делает совершенно без интереса, как по приказу. Хотя, почему это как? Так оно и есть.

— Поклон тоже от него. — мальчик смерил нас презрительным взглядом, развернулся и ушел по направлению к входной двери.

— Странный он какой-то… Кто такой Том? Ты его знаешь?

— Не то, чтобы… Но предполагаю, кто это может быть. — я мну края конверта, не решаясь открыть. Лика выжидающе молчит, давая мне возможность сказать своё предположение, но я ей не воспользуюсь. — Я схожу сама, не волнуйся.

Я улыбаюсь, только Лике моя улыбка не внушает никакого доверия, а спокойствия тем более. Носящая маску каждый день, она прекрасно чувствует, когда ее надевают другие. И все же подруга ничего не говорит в противовес, не задаёт множество возникших у неё вопросов — за что я ей безумно благодарна — и лишь устало вздыхает.

— Будь осторожна. И, да, у тебя всего полчаса до репетиции, не опоздай!

Кратчайший путь на задний двор — выход в крыле начальной школы. Я иду по пустым коридорам, вслушиваясь в тишину и отдающиеся в ней глухим стуком собственные шаги. Пахнет свежей краской, которой перекрасили стены из грязного, местами облезшего серого в бежевый. Портреты ученых и пейзажи нашего города в рамах сейчас уселись на лавочках, словно в бесконечно тянущейся очереди учеников к медкабинету, когда неожиданно сообщали об очередной контрольной. Эйнштейн за Паскалем, Пастер что-то шепчет на ухо Менделееву, а тот просто наслаждается снятым с высоты птичьего полёта видом центра города.

Пусть головой я осознаю, что это последние две недели, когда мы вот так просто гуляем по этим коридорам, являясь частью маленького мира под названием «школа», но все равно до конца не верится, что весь наш цирковой отряд распадётся, разлетится семенами одуванчика по свету, направляемый непредсказуемыми ветрами судьбы. И шанс вновь собраться всем вместе настолько же мал, насколько мала вероятность выиграть в лотерее главный приз.

Дергаю ручку новой пластиковой двери на себя, сразу же начиная таять от солнца, светящего ни чуть левее, ни чуть правее, а четко по прямой мне в глаза. Я щурюсь и быстрым шагом перемещаюсь в тень под молодой дуб, на ствол которого опираюсь спиной. Тома ещё нет. Честно, я даже представить не могла, что он всегда был так близко, да и последний раз я о нем думала на экзамене по математике, поэтому нет ничего странного в моем удивлении. Мы никогда не запоминаем лица прохожих, они рассеиваются в нашей памяти, как что-то лишнее, ненужное, вот и Том все время до встречи в баре был одним из безликих прохожих.

Воздух вокруг раскалён до такой степени, что я вижу искажающие картинку потоки ветра. Точно такая же рябь появляется на самом кончике горящей спички или костра. Я готова кожу с себя снять, только бы стало прохладнее. И все больше начинаю подозревать что-то неладное.

Я жду пять минут, затем десять, пятнадцать… По прошествии двадцати, когда мое тело можно залить в любую баночку, и оно без труда примет его форму, я громко чертыхаюсь, заползая обратно в спасительные стены школы. Если раньше я не имела симпатии к поведению нового знакомого, то теперь я его люто ненавижу. Моя кожа никогда не была приспособлена к загару, а уж двадцать минут в адском пламени не выдержала б ни то, чтобы она, уверена — никто. У парней всегда шутки не отличались умом, но в этот раз особенно.

Актовый зал расположен на втором этаже. Я поднимаюсь по лестнице и понимаю, как чувствуют себя фрукты для компота, когда их оставляют на окошке высыхать. Для танцев мое состояние вряд ли подходит, но все же не прийти на первую репетицию я тоже не могу. У меня, в отличии от некоторых, ещё есть совесть!

Только преодолев все ступени, я вспоминаю, что до сих пор крепко держу в руке нераспечатанный конверт Тома. Мне хочется выкинуть письмо в ближайшую урну и не встретить его автора больше никогда в своей жизни, только мусорного ведра нигде не видно, а слабый укол интереса отдергивает руку в попытке порвать бумагу в клочья.

— Я либо дура, либо…, либо дура. — вслух отчитываю сама себя и отрываю специальный край конверта.

Бумага, на которой писал Том, слегка пожелтевшая и помятая на уголках — но тут уже моя вина. Почерк вполне разборчивый, пусть и не самый красивый.

«Здравствуй, Эмма. Наверное, у тебя много вопросов по типу: кто этот мальчик, как я тебя нашёл и зачем я вообще это все затеял… Заранее извини за это. Если ты придёшь, то я обязательно все тебе объясню! Я хочу просто извиниться. Пожалуйста, извини за тот случай в баре, мне искренне жаль за все произошедшее! Я не жду, что ты так просто меня простишь, я все понимаю… Но, умоляю тебя, позволь мне с тобой поговорить лично. Я просто хочу поговорить с глазу на глаз без посторонних. Я буду ждать.

Том

P.S. Прости…»

— Ждать? И где же ты ждал? Хотя, может, что-то произошло… Не похоже это письмо на шутку, уж слишком грамотно написано. — бурчу себе под нос и в то же время захожу в актовый зал — до репетиции одна минута, но никого нет.

Помещение, где проводят все массовые мероприятия, у нас огромное. Треть занимает сцена, на которой спокойно может танцевать целый класс, а все остальное — бесконечное море стульев, обитых чёрной искусственной кожей. Я сворачиваю влево и иду по прямой до самой стены, где из приоткрытой двери разминочного зала слышу голоса. В нашей школе очень сильный танцевальный ансамбль, ради которого директор даже выделила отдельную комнату для разминок, тренировок и репетиций.

Запихиваю письмо в рюкзак, стучусь и робко заглядываю внутрь. По периметру двух стен стоят хореографические станки, напротив окна — зеркала от пола до потолка. С глянцевой поверхности под ногами смотрит мое собственное отражение. Здесь намного прохладнее, чем во всей школе и пахнет как-то по-особенному: смесью лака для волос, дезодоранта и желания творить, пока не рухнешь без сил.

Голоса сразу же замолкают и на меня устремляются три пары глаз. Двоих из них я знаю: Адам, чью фотографию я постоянно наблюдала на стенде с гордостью школы ещё со времён начальных классов, у него светлые волосы, бледная кожа и очень тонкие губы, вечно искусанные, с мелкими рубцами; и Филипп — главная звезда моего класса, но «звезда» не в значении популярности среди женского пола или каких-то удивительных способностей, а скорее наоборот. Человека, который бы ни разу не слышал о Филиппе, в нашей школе невозможно найти. Неугомонный, вечно несущий какую-то несуразную чушь и встревающий во всевозможные неприятности — вот истинное обличие этого девятнадцатилетнего худощавого юноши.

Что касается девушки, сидящей в поперечном шпагате с телефоном в руках, я ее видела пару раз на праздничных концертах, но ни имени, ни из какого она класса не знаю. Кроме мелированного густого пучка на голове, меня очень сильно привлекли ее глаза. У девушки гетерохромия: правая радужка серо-голубая, а левая — серо-зелёная. Издалека это не разглядишь, но на расстоянии в пару метров, отделавшем нас друг от друга, аномалия не могла оставить равнодушным.

— А вот и замена подоспела! Заходи, не бойся! — Филипп призывно машет мне рукой, стоя в широком мосте и улыбаясь во все свои тридцать зубов — два он недавно выбил, ввязавшись в драку.

— П..привет… — шепчет Адам, стараясь выглядеть дружелюбным. Он единственный из присутствующих сидит в человеческой позе, но очень скованной, совершенно неподходящей пластичным танцорам.

— Эй, Сима, отложи хоть на секунду телефон и поздоровайся!

— Привет. — холодно бросает девушка, коей очень не понравилось мое пристальное разглядывание, ведь она больше не поднимала головы.

— Эй, не так надо здороваться с новенькими!

— Не твоё дело, как и с кем я здороваюсь. — Девушка цокает, одним легким движением собирает ноги вместе и встаёт, гордо очерчивая полукруг большим пальцем стопы. — Ладно, новенькая…

— Эмма! — подсказывает Филипп, тоже принимая нормальное вертикальное положение.

— Неважно. Меня зовут Симеона, и огромная просьба называть именно так. Симой меня зовёт только вот это существо и без полученного на то разрешения.

— Эй!

— Чего эйкаешь? Покажи подписанный моей рукой документ, тогда и начнёшь возмущаться!

Филипп недовольно всплеснул руками, но его проигнорировали. За это время я медленно сняла кеды, оставаясь в одних носках, и сделала несколько неуверенных шагов вперёд. Мысль, что из-за меня разгорается, если не ссора, то конфликт уж точно, мне совершенно не нравилась и чувства уверенности не внушало. Мельком глянув на сидящего все в той же позе Адама, я столкнулась с ним взглядом. Он будто старался меня утешить, безмолвно говоря: «Это их обычное поведение, не переживай» и этому очень хотелось верить.

— Так, хватит. Мадам написала, что задерживается и просила размяться до ее прихода. — резко прервала зубоскаленье Симеона. — Эмма, там раздевалка. — она не глядя махнула себе за спину. — Общая, поэтому если понадобится, можешь выпинывать этих двоих оттуда, хотя лично мне все равно на них.

Я кивнула.

— Не от того ли, что тебе просто нечего стесняться?

— Заткнись! — крикнула девушка, после все на тех же повышенных тонах обращаясь ко мне, — Ну, чего встала? Только не говори, что переодеться не во что?

Весь мой растерянный вид доказывал ее правоту. На фоне этой одинаково чёрной троицы я чувствовала себя белой вороной в своей фиалкового цвета майке и шортах болотно-зелёного оттенка. Двадцать минут под солнцем превратили мозг в бесформенное месиво, как сегодняшний омлет, не способное сейчас найти ни оправдания, ни колких слов, чтобы защититься.

— Может, тогда ты, Си-ме-о-на, поделишься своим? — Филипп с явным презрением в голосе отчеканил имя по слогам.

— Ещё чего! Она мне футболку растянет!

Симеона окинула меня пугающе пронзительным взглядом с ног до головы, остановившись на несколько секунд на груди. Танцовщица выше ростом, чем я, немного стройнее, но в том, на что заглядывается почти весь противоположный пол, значительно уступает.

— Ах, значит, Эмме все-таки есть, чем взбудоражить юношескую кровь? — Филипп драматично приложил тыльную сторону ладони ко лбу и закрыл глаза, откинув голову чуть назад. — Ох, как несправедлив Господь! — великий страдалец сделал шаг накрест и красивым прыжком, называемым в балете сисоном уверт, взлетел в воздух. — Ответь же на мой вопрос, почему одним ты даёшь все, а другим ничего? — ресницы на полузакрытых веках подрагивают, когда парень делает два маленьких прыжка на месте, вскидывая руки вверх, словно и правда обращаясь к небесам. В нашей школе упор делался скорее на классические танцы, чем на современные.

— Прибью. — цедит сквозь зубы Симеона, бесшумными шагами направляясь в сторону непревзойденного актера на полставки с явным желанием исполнить сказанное.

Я увлечённо смотрю за неожиданным бесплатным представлением, за тем, как «обделённое дитя» пытается догнать и убить «сочувствующего праведника», что ловко пересекает зал из одного конца в другой балетными элементами, когда Адам неожиданно хлопает меня по плечу. Он молча просит следовать за ним в раздевалку, и я не нахожу причин этого не делать.

В комнатке два метра на три метра темно и очень душно. Я почти ничего не вижу, но Адам, словно кошка в ночи, хорошо ориентируется здесь: находит свою сумку, достаёт оттуда лосины и протягивает их мне.

— Они не ношеные, совсем новые. — тихо говорит он. — Возьми себе.

— Спасибо, но…

— Это моей младшей сестры. Я искал, кому их подарить.

— Спасибо. — повторяю я, получая скромную, еле различимую в полумраке, ответную улыбку.

Адам выходит, я быстро переодеваюсь и тоже возвращаюсь в зал, где Симеона все-таки поймала Филиппа и теперь неестественно выворачивает его правую руку назад. Скулёж пойманного гармонично соседствует с победным смехом.

Я подстраиваюсь к Адаму, который разминается у станка, стараясь повторять все за ним. Его спина идеально прямая, движения четкие, но глаза закрыты, словно не желая растерянно бегать взглядом по залу, он принял решение не смотреть ни на что.

— Oh mon dieu, je suis enfin là!* Какая же на улице жара!

В зал влетела, нет, впорхнула, будто перышко, миниатюрная женщина лет сорока, одетая в маленькое платье серо-голубого цвета, как правый глаз Симеоны.

— Бонжур, Мадам! — хором поздоровались танцоры. Филипп уже выбрался из цепкой хватки и бездельно бродил по залу, разминая пострадавшее плечо.

— Ох, какая прекрасная леди! — Мадам говорила это мне. — Пылающие пряди! Ты будешь великолепной искусительницей!

— Искусительницей? — Лика так и не рассказала сути номера.

— Сейчас все-все тебе расскажу, только пройдемте на сцену. Адам, Филипп, а вы оставайтесь здесь и репетируйте свою часть. Сегодня я займусь исключительно девочками. И не халтурить! Это на вашей совести!

Не успели мы толком выйти из зала, как Мадам принялась бурно объяснять мне «гениальную», по ее словам, идею. Из быстрого речитатива с большой примесью французских выражений я поняла лишь малую часть, но и этого мне вполне хватило.

Наша четверка разбивалась на две пары: я с Филиппом и Симеона с Адамом. Под красивый юношеский голос, что поет о том, как внутри него идёт война ангелов и демонов, мы будем сражаться, взлетать вверх, падать вниз и в конце концов обретём мир, когда поймём истину: любовь не имеет расовых ограничений. Если кратко, то я должна переманить на свою сторону — строну падших — Адама, а Симеона, наоборот, вознести Филиппа к небесам.

Вначале Мадам учила меня пользоваться полотнами и делать основы, которые я освоила достаточно легко. Держаться на одних кистях оказалось труднее, чем я думала, но меня заверили, что справляюсь для первого раза я просто великолепно. Симеона за все время репетиции не произнесла ни слова и выглядела поразительно дружелюбной. По малейшей просьбе Мадам она повторяла для меня тот или иной элемент, раскладывала все на отдельные точки и страховала.

Если бы я не видела и не слышала танцовщицу до репетиции, то могла бы даже подумать, что нравлюсь ей.

Мы работали два с половиной часа, когда Мадам неожиданно спросила, могу ли я остаться подольше. И черт меня дернул за язык, но я согласилась. Дома делать нечего, а в тот момент я ещё не была сильно уставшей. Вот же дура.

К семи вечера мы разобрали полностью мою партию на полу и часть элементов на свисающих с потолка монстрах, в которых при чуть ускорившемся темпе я путалась, соскальзывала и падала на деревянные доски. В какой-то момент Мадам стало меня слишком жаль, и она пригласила парней, чтобы они не дали моей глупой голове встретиться с полом.

— Bien-bien*, на сегодня хватит! — женщина хлопнула два раза в ладоши, довольно глядя на меня: вспотевшую, с румянцем на щеках, но ещё твёрдо стоящую на ногах. — Умнички мои, следующая репетиция также в три, не опаздывать!

Троица танцоров сделала классический поклон на прощание, который я с запозданием повторила.

— Все свободны!

После этих слов мы вчетвером поплелись в раздевалку.

— А ты хорошо справляешься для новичка! — Филипп протянул мне полотенце.

— Я занималась бальными танцами, правда, прекратила года два уже как. — Адам незаметно положил возле меня шоколадный батончик. — Изначально я думала, что номер будет в стиле балета, но увидев там множество элементов из современных, очень удивилась.

— А это, — Филипп стянул с себя футболку, встав к нам спиной, на которой сильно выступали позвонки и красовались несколько белых полос шрамов. — Мадам говорит, что все в мире стремительно меняется и балет в том числе. Она женщина продвинутая, пусть внешне по ней этого и не скажешь.

— Да. — подтвердила его слова Симеона, кидая мне упаковку яблочного сока. — Лови, заслужила. Ты лучше, чем казалась сначала, но до идеала тебе ещё как до Луны.

Поблагодарив всех, я вышла первая. Свет в коридорах включён, отчего начинающийся закат практически не виден. Жара к вечеру спала, сквозь открытые форточки залетал поднявшийся ветер, мягкой приятной волной проходил по телу, но только до тех пор, пока я не вышла на крыльцо и не почувствовала всю его силу.

— Холодно, да? — спросили меня откуда-то сбоку. Голос я узнала сразу и сразу же захотелось врезать говорящему рюкзаком. — Нас нагрузили работой, поэтому днём не смог прийти, прости.

— Чего надо?

— Я просто хочу извиниться! Я не думал, что все так получится… — Том делает шаг ко мне, а я от него. Скрещиваю руки на груди, смотря на парня исподлобья. Он весь перепачкан в краске, которую я заприметила ещё днём.

— Да-да-да… Это все алкоголь в голову ударил, это все чистой воды природа и ничего более. — я закатываю глаза. — Не хочу слушать глупые отмазки, тем более я ещё в прошлый раз тебе отомстила! — победно ухмыляюсь при виде того, как Том инстинктивно дотрагивается до ключицы. — Надеюсь, доволен?

— Какие мы гордые! Неужели, тебе совсем ничего не хочется обо мне узнать?

Ветер гоняет сорванный со столба рекламный флаер, гнёт ветки молодой яблони и рядом стоящей вишни, заставляя их делать земные поклоны. Зелёные листья кружат, кружат, кружат, выгнанные из собственного дома. Мимо нас никто не проходит, видимо, мои танцевальные товарищи решили выйти через задний двор.

Я мёрзну, до боли впиваюсь ногтями в покрывшиеся мурашками плечи и одновременно сгораю заживо, когда Том на последней фразе склоняется ко мне, оставляя расстояние не более шага. Во мне пылает не страх, не смущение, а гнев.

— Отвали! — толкаю обнаглевшего от себя и поправляю спавшую лямку на рюкзаке.

— Ты боишься меня?

— Иди ты, знаешь, куда! — резко поворачиваюсь на носках кед и шагаю к калитке. — Я уже сотню раз пожалела, что до сих пор не ушла! Прощай.

Я успеваю сделать три шага, прежде чем почувствовать на плечах что-то мягкое и тёплое. Том накинул на меня свою кофту, оставаясь в одной футболке. Этот жест милосердия был неожиданным, но ничуть не смутил.

— А где спасибо?

— Это плата за мое терпение, благодарности здесь излишни. — я постепенно согревалась, завернувшись в вещь на несколько размеров больше.

— Тогда позволишь проводить тебя до дома? — Том поправил выбившуюся у меня прядь, хотя смысла делать это не было — прически уже часов пять как нет.

— Ты…

— Тихо-тихо, не горячись! Я просто хочу пообщаться с умным человеком!

Я задумалась. Отдавать спасительный кокон прямо сейчас по глупости было равно вылавливанию сахара из чая. Да и идти одной вечером средь дворов не самое безопасное занятие.

— Верно подмечено. — говорю спустя минутную паузу. Я оглядываюсь через плечо и вижу удовлетворённую улыбку. — Если хочешь стать умнее, то надо общаться с людьми на голову выше. Ну… А в твоём случае, с людьми на несколько ступеней эволюции, Том.