Взлетая выше облаков

Ольга Миркулова

Свобода не знает границ. Свобода не знает страхов. Свобода окружает нас, живет внутри, нужно лишь сорвать оковы и шагнуть навстречу. Но мало кто знает, что путь к долгожданному лежит через всепоглощающую тьму, и ступаешь ты не на светлую дорогу, уложенную золотым кирпичом, а в бездонную пропасть. Есть лишь один способ преодолеть ее: отрастить крылья, уподобившись птицам…

Глава 3

Бежать. Убежать настолько далеко, насколько хватит сил. Я жадно, до боли хватаю ртом холодный воздух. От резких вздохов легкие на грани разрыва, но нужно уносить ноги, пока эти монстры не настигли меня.

Босые ступни горят от мороза земли, втыкающихся веток и камней. Подол платья разорван в клочья, на руках множество заноз и темными корочками запекшаяся кровь. Я бегу уже до невозможного долго, но все равно недостаточно.

Останавливаться нельзя — поймают.

Мимо проносятся страшные гиганты-деревья, упирающиеся верхушками в самый небосвод. Серый, затянутый громадными тучами, что вот-вот разразится громом. Страшно каркают вороны, стаей взмывают вверх, отчего становится ещё темнее. Они галдят, хлопают своими крыльями, и я чувствую, что даже эти глупые птицы против меня.

Запинаюсь, кубарём лечу по склону и в конце концов обессиленная остаюсь лежать на земле. Мир кружится в бешеном вальсе чёрных перьев, а вскоре и вовсе исчезает в пугающей тьме. Холодной, всепоглощающей, что затягивает в себя все глубже и глубже, пока я полностью не растворюсь в ней…

Резко открываю глаза и с силой впиваюсь ногтями в бёдра. «Это всего лишь сон, просто кошмар», — лихорадочно повторяю про себя, пытаясь успокоиться. В ложбинке на груди мокро, ткань ночнушки в том месте плотно прилегает к телу.

В палате жарко, августовское солнце светит адски через усиливающее его оконное стекло. Форточку открыть не могу, замки мешают, поэтому медленно сползаю вниз, поближе к прохладному полу.

Комната, в которую меня перевели, удивительно светлая и приятная глазу, особенно по сравнению с тем, где я была до этого. Здесь есть деревянный стол, стул, прикованный к нему, мягкий голубенький коврик на полу, кровать, настоящая кровать, а не полуразвалившаяся кушетка, и даже большой шкаф, правда неизвестно зачем он нужен, когда из вещей у тебя только несколько комплектов белоснежных хлопковых пижам и одно большое некогда махровое полотенце.

Я сижу, сцепив руки в замок и опустив голову вниз так, что подбородком касаюсь груди. Это моя маленькая хитрость, придуманная совсем недавно и позволяющая побыть наедине с собой даже, когда по времени должен быть обход. Санитаркам не хватает дерзости тревожить «милую молящуюся девочку». Действует безотказно, главное, «просить Боже о милости» не слишком часто, иначе они заподозрят что-то неладное, а я совершенно не хочу терять свои дополнительные минуты тишины, учитывая, что они здесь ценятся дороже золота.

Но в этот раз мне чертовски не везёт, и в комнату все равно входят, не обращая внимание на мое положение. Я тяжело вздыхаю про себя, а в слух лишь громко скандирую: «Аминь!»

Поднимаю голову. Мария мило улыбается мне, расставляя на столе тарелки с обедом: суп, картофельное пюре с тефтелей, какую-то сладкую булочку и компот, по цвету напоминающий яблочный. В такие моменты я безумно радуюсь своему статусу в этом заведении.

Статусу, который прикреплялся невидимой булавкой к нашим досье и который давал лишние привилегии таким, как я. Например, всю ту же съедобную еду и палаты, рассчитанные на меньшее количество постояльцев, чем остальные. Моя комната так вообще сравнима с номером люкс — лучше здесь и не придумаешь.

— Мари, можно тебя попросить принести что-нибудь, чем можно рисовать? Цветные карандаши или фломастеры? — мне нравится называть медсестру на французский манер. Ей, судя по смущенному выражению, тоже.

— Карандаши вам по уставу нельзя, они острые. — девушка задумчиво стучит пальцами по подбородку. — А вот фломастеры я постараюсь принести.

Марию закрепили за мной сразу после перевода в новую палату. Я рада, потому что считаю ее самой милой из тех, кто ко мне приходил. Остальные казались либо слишком холодными, либо слишком назойливыми. Мари — золотое сечение. Она прекрасно чувствует мое настроение: когда мне хочется побыть в тишине, она молчит, быстро делает необходимые процедуры и уходит, а если весь мой вид высказывает неутолимую жажду общения, то может сидеть часами, болтая со мной обо всем, что только в голову взбредёт.

Моя «молитва» проходила на ковре, но сейчас мне не особо хочется вставать, карабкаться вверх, ведь я уже успела остыть и не хочу возвращаться в пекло кроватного мира. Продолжаю сидеть тут, глядя снизу-вверх на медсестру. Поджимаю ноги к груди, обхватываю кольцом из рук. Мария жадным взглядом прожигает мой обед, видимо, персонал ещё не успел получить свою долю.

— Хочешь немного? — я киваю на запакованную в целлофановый пакет булку, но Мари протестующе машет в ответ.

— Нет, нам не положено. Тем более, я прямо сейчас пойду кушать.

Я заметила у медсестры миленькую привычку говорить о себе в какой-то немного детской манере. «Кушать» вместо «есть», «споткнулася» и множество других слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами…

— Тогда, не стану тебя задерживать. — я улыбаюсь, провожая Мари взглядом до тех пор, пока дверь полностью не скрывает коридор от комнаты.

В самые первые дни пребывания здесь я часто слышала разговоры врачей, в которых они делили нас — психов — на несколько категорий. От этого распределения зависело то, куда тебя поселят, кого приставят и какие привилегии ты будешь иметь. Из того, что успела разузнать, я от скуки составила небольшой список. Он не полный, скорее всего групп намного больше и характеристики их более подробны, они наверняка содержат четкие диагнозы, но у меня ещё много времени, чтобы пополнить записи новой информацией.

Я выделила 6 типов психов:

1. Плаксы — вечно плачущие личности, с красными опухшими глазами, непрекращающимся насморком, у которых поголовно диагностирована депрессия;

2. Куклы — безэмоциональны, не самостоятельны, редко разговаривают и еле подают признаки жизни.

3. Маньяки — агрессивны, кидаются на всех без разбору, ломают мебель и все, что попадётся под руку. Часто видят галлюцинации;

4. Граждане — те, с кем большего всего времени проводят новые сотрудники для плавной адаптации к работе здесь. Спокойны, рассудительны и не склонны к буйствам. Получают много полезных бонусов от персонала. Их диагнозы варьируются от легкой степени шизофрении до ОКР.

5. Маугли — полная противоположность гражданам, ведут себя подобно животным. Не владеют членораздельной речью и даже малейшим представлением о правилах поведения в обществе. К ним и маньякам отправляют только крепких санитаров и девушек-старожил этого заведения, которые поведали столько, что ни в одном фильме ужасов не уместить.

И последний, шестой, ему нет одного названия. Каждый врач обзывает этих людей по-разному, поэтому и я пока не хочу записывать его — пусть сначала определятся. Все-таки это и меня касается, ведь я не только гражданин, но и…

После обеда ко мне заходит доктор Флейд. Все так же в странных чёрных очках, с растрёпанными волосами, на коих блестели капли воды. Каждый спасается от жары как может, и в этом его упрекать я не могу.

— Здравствуйте, Эмма. Как настроение?

Я молчу, сидя на кровати и рисуя невидимого паучка на стене. Флейд падает на стул, расслабленно закидывая голову за спинку. Несколько шейных позвонков звучно хрустят, отчего доктор блаженно мычит и тянется руками назад. Опрометчиво: стул перевешивает на одну сторону, а мужчина судорожно хватается за все, что под руку попадётся, только бы не поприветствовать пол головой, что, впрочем, у него выходит.

Я тихо хихикаю.

— Раз уж вас прогоняет даже стул, то не могли бы вы открыть окно? — ключи есть только у него и Мари.

— Злорадствовать нехорошо, юная леди! — пожимаю плечами. Флейд распахивает настежь створку и свежий воздух вмиг заполняет помещение. — Вы и сегодня станете безмолвным слушателем или все же составите мне компанию?

Во все прошлые приходы доктора я не слишком много говорила. Мне было интересно собрать побольше данных о столь настойчивом враче, что даже спустя две недели продолжал лечить меня. Это рекорд, прошу заметить! Предыдущий был четыре дня.

У доктора Флейда есть золотистый ротвейлер, кличку которого я постоянно забываю и чьи следы шерсти каждый сеанс вижу на его белом халате. Мужчина предпочитает чёрный кофе, не женат, его дочь учится на втором курсе, а понятие свободы у него полностью копирует определение из учебника права в старших классах. Я, честно, была поражена, что Флейд цитировал его слово в слово.

— Прошу ответить на мой последний вопрос, после чего, обещаю, буду отвечать на ваши, сколько бы вы их не задали.

— Договорились. — мужчина вновь присаживается, но более не испытывая судьбу — сидит абсолютно прямо, лишь слегка покачивая ступней правой, закинутой сверху на левую, ноги.

Я переворачиваюсь на живот, головой к подушке. Опираюсь на локти и вывожу паучков уже на наволочке. Овал, восемь ног, кружочек и две точки в нем — глазки.

— Кто, по-вашему, свободнее всех? — Флейд задумчиво чешет затылок.

— Думаю, птицы. Они могут улететь куда захотят и когда захотят. Крылатые портят в небе, не зная тревог земных, и просто ловят встречный ветер.

— Неплохо. — одобрительно киваю. — Но, а если из людей? Какой человек свободнее остальных?

Доктор перестаёт покачивать ногой в классической туфле и прикусывает нижнюю губу, явно размышляя над ответом. Я не тороплю, здесь времени для подобного достаточно.

Паучки уже заполнили все пустое пространство на подушке, поэтому спешно сползают на пол и ползут к ногам сидящего на стуле. Выстраиваются в длинную линию, потом в ещё одну и ещё… Членистоногая армия с четырьмя парами конечностей, все, как один, чёрные маленькие, они кланяются своему предводителю. Да, доктор Флейд — Паук. Самая настоящая Чёрная Вдова — ядовитая, опасная и хитрая. Он долго, трепетно плетёт свою паутину, стараясь привлечь меня — маленькую мушку — ее красотой, поймать в сеть и проглотить без остатка. Но я же все это понимаю, а потому летаю ровно на том расстоянии, чтобы разглядеть каждое хитросплетение, но не увязнуть в нем.

— Тот, кто может, как птицы, быть, где пожелает в любое время. Наверное… — он сделал небольшую паузу. — Кто-то вроде актеров или политиков. Хотя, нет, политики теперь прикованы к собственной стране, поэтому только звёзды шоу бизнеса. У них хватит средств, чтобы не только улететь в самый отдаленный закуток, но и остаться там навсегда.

— Ха! Вот тут вы неправы совершенно! — я заливаюсь смехом и ничего не могу с собой поделать. Такую глупость нужно же ещё придумать! У меня даже начали закрадываться сомнения о разумности Чёрной Вдовы, — Маски, которые носят актеры, певцы и вообще все знаменитости, — это самая сильная цепь! — поясняю я, — Она никогда не позволит им быть собой, а значит и никакой свободы они не получат. Деньги же — пустые бумажки, что тоже, кстати, хороший такой груз, не дающий взлететь. Даже посмею назвать его «неподъемным». — мой приступ веселья проходит. Я устало переворачиваюсь на спину, прикрыв глаза, и растекаюсь в довольной улыбке, чувствуя обиженную ауру Флейда, которая приносит мне неописуемое удовольствие.

— Тогда, кто свободен? У кого нет «цепей» и «неподъёмного груза»?

— Безумцы. — невозмутимым тоном отвечаю ему. — Безумие — высшая свобода, доступная человеку, поскольку он не заточен в рамки общества — самого сложного механизма. Оно заковывает нас в цепи правил и законов, говоря, что это истинная свобода. Какая глупая ложь, не находите? Люди сами строят для себя железные прутья клетки под названием: «Спокойная жизнь». Человечество, словно голубки, которые родились в неволе, считают, что искусственная веточка и поилка — весь их мир… — я не открываю глаза, представляя себе маленьких людишек, заточенных в золотую клетку. Они построили в ней дома, магазины, аптеки, совершенно не пытаясь выбраться оттуда. — Но безумцы думают иначе: они видят все в других, более правильных красках.

«Я хочу стать сумасшедшей, хотя бы ради того, чтобы исполнить свою мечту…»

— Теперь, я отвечу на все, что спросите. Прошлое, настоящее, будущее — выбирайте. Не стану утаивать.

— Эмма, как вы считаете, почему вы здесь? — армия паучков разбегается по всем щелям, которые только есть в этой комнате.

— Хм, вам это конечно лучше знать, но, а вообще, меня мать сюда привела. Прямо после выписки из травматологии. — я присаживаюсь, облокотившись спиной на стену, и смотрю на то, как мой собеседник в наглую пьёт кофе, принесённый Мари специально для меня. Я хотела насладиться им вместе с обеденной булкой, но видно уже не судьба. — Таких, как я, здесь несколько, но вы им так и не дали общего названия.

— Так давайте придумаем вместе. Если всем понравится, то сможете считать себя крестной.

Я бегаю взглядом от потолка к полу, от стены со шкафом к стене с дверью, от кончающегося кофе к раздражающим очкам Флейда и в конце концов останавливаюсь на подоконнике, куда за время нашего разговора прилетел голубь. Белый с голубыми глазками, словно сошедший с картинок, символизирующий вечный мир.

— Мы будем птицами. Люди, которые осмелились предпринять попытку вырастить крылья, но нас настиг шторм.

— Птицы?.. — Флейд хитро скалится, склонив голову, отчего очки чуть съехали вниз. Мне кажется или я, действительно, вижу вишневый блеск в глазах напротив? — Поэтичное название для неудавшихся покойников.