Любовь психолога. Повести и рассказы

Ольга Масквина

Эта книга – о любви в различных её проявлениях.«Любовь психолога» – повесть. Описываемые в ней события происходят в современной Москве. Главный герой умён, образован, красив, но, тем не менее, несчастен. Некоторое время назад он потерял свою большую любовь. Удастся ли ему обрести счастье вновь?Все события и персонажи вымышленные, а любые совпадения случайны.

© Ольга Масквина, 2022

ISBN 978-5-4483-8296-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любовь психолога

Повесть

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Данте Алигьери

Глава 1

— Заходите, — обратился психолог одной из частных столичных клиник к очередному клиенту.

В дверь кабинета стеснительно вошёл уже не молодой, сильно потрёпанный жизнью мужчина.

— Итак, рассказывайте, что Вас ко мне привело? — как можно более участливо спросил Иван Петрович.

— Понимаете…, — начал мужчина.

— И?

— Я встречался с женщиной. Она таджичка или казашка, или киргизка, ну что-то из этих, впрочем я не разбираюсь.

— Да…, — протяжно сказал Иван Петрович, а про себя вздохнул и подумал: «Совсем с бабами тяжко стало в Москве. Уже всех, кого подберут, «пользуют». О чем они с ними говорят? Хотя какое тут: «говорят», — не до говорильни, когда вечная «тоска по телу». Иван Петрович был интеллигентом, и поэтому без нужды старался не выражаться. Но работа была достаточно тяжелая, если учесть, что каждого человека приходилось слушать внимательно, не пропуская информацию. А потом пытаться выявить причинно-следственные связи в хаотичных, порой не поддающихся никакой логике, действиях пациента.

— Так и вот, — продолжал мужчина. Я с ней познакомился в продуктовом магазине. И пригласил к себе домой жить. Я вдовец. Жена у меня умерла. И оставила троих детей. Я, знаете ли, очень люблю деток. И люблю их воспитывать. И уж совсем замучился жить один. А тут наконец-то женщина. И я очень обрадовался.

«Ну конечно, обрадовался, — подумал про себя Иван Петрович, — нашел кого „иметь“, как тут не радоваться, — но вслух, конечно же, ничего не сказал. — И чего эти „милые люди“ так дико любят деток, и любят их воспитывать? Прямо маниакальность какая-то, не иначе, или же самый простой способ уйти от суровой, давящей на психику, реальности. Просто не замечать ничего вокруг и „воспитывать“ деток. Знать бы ещё, что это означает в их понимании? Книжек, понятно, они им не читают, в театры не водят. Как воспитывают? Кто их поймет».

— А в чём суть Вашей проблемы?

— А тут младший брат ко мне приехал. И, когда я уходил на работу, он с ней тоже спал, как потом выяснилось. Ну, он одинокий потому что. А потом она забеременела. Так и вот, я очень хотел знать, чей же это ребёнок — мой или брата? Но так и не узнал. Я её спрашивал много раз: «От кого будет ребёночек?» А она ничего не говорила. А потом, вообще, взяла и уехала к себе в Казахстан или в Киргизию, и там будет рожать моего ребенка. А я очень сильно страдаю.

— Можно было бы сделать анализ ДНК, — задумчиво протянул Иван Петрович. Но раз её нет, то как тут сделаешь? А она обещала вернуться?

— Нет, она не хочет со мною общаться. Хотя я считаю, что это мой ребёнок. Так как летом мы с ней ездили на дачу — почти всё лето. И там каждую ночь, да не по одному разу, я вступал с ней в половые контакты в самых разных позах, — с гордостью сообщил мужчина, — не могло же это пройти бесследно? Наверное, это мой ребёнок?

«Бедная таджичка, или же узбечка — просто образчик покорности какой-то. Немолодой, неопрятный мужик каждый день возит на дачу и там целыми ночами „не слезает“ с тебя — не каждая выдержит такое. А если учесть ещё и брата, то конкретно волосы на голове дыбом встают. Приходится вертеться как белка в колесе. Брат набрасывается днём. А этот, многодетный уже папаша пятидесяти лет совокупляется с ней ночью. Когда же она отдыхала?» — опять про себя подумал психолог и снова не сказал ни слова. А говорить иногда и нечего было. Случаи с пациентами часто поражали своей абсурдной фееричностью.

— А этот ребёнок Вам к чему? — задал наводящий вопрос Иван Петрович. У Вас есть средства для его воспитания? Он, кстати, может оказаться и не Вашим. Вы простите этой женщине измену или будете всю жизнь её попрекать, что взяли к себе в дом с чужим ребёнком?

Мужчина не отреагировал на вопрос. И продолжал о своём.

— Я очень по ней скучаю. Просто места себе не нахожу. А она не отвечает на звонки, и я не знаю, где её искать.

— Может быть, просто выждать время, и всё решится само собою? — спросил Иван Петрович.

— Да я не знаю. Она такая…, такая…. Я для неё — всё: и деньги, и одевал её, и кормил. А она? Она спала, с кем только можно.

— Ну насчет брата — это Вы сами виноваты. Такое устраивать…, причем при своих троих детях, не подумав, как они себя будут чувствовать в данной ситуации.

— Да если бы только брат. Я подозреваю, что были ещё и другие.

— Кто — другие? — обалдел Иван Петрович.

— Она работала продавщицей в магазине, колбасу продавала. А там очень много постоянных покупателей было. Мне соседи-доброжелатели сообщали, что она за деньги спала с некоторыми.

— То есть, она знакомилась с мужчинами, продавая колбасу, а потом спала с ними за деньги? Это Вы хотите сказать? Но когда бы она успевала? Ведь дома её уже поджидал Ваш брат?

— Успевала, успевала. Она очень хитрая была. Она деньги любила. И ей всё мало было. Я её кормил, я ей — всё. А она вон как со мной.

— Случай катастрофический и тупиковый, судя по клиенту, — подумал Иван Петрович. Но вслух произнёс другое:

— Пожалуй, на сегодня мы с Вами закончим. Попробуйте примириться с произошедшим. И на досуге подумайте, что, по Вашему мнению, смогло бы Вам помочь её забыть? А в следующий раз мы разберём все возможные варианты выхода из создавшейся ситуации и наметим план действий. Хорошо?

— Да, спасибо, до свидания. Я подумаю, — ответил мужчина.

— До свидания, — как можно более вежливо проговорил Иван Петрович. У него была такая странная особенность: когда он сильно раздражался, или же впадал в бешенство, голос его становился более тихим, мягким, вкрадчивым, и превращался почти в шёпот.

Дверь за мужчиной закрылась, и Иван Петрович остался в одиночестве. Это был последний клиент на сегодня. «Напиться, что ли? — рассудил он. — Всё же пятница. А что ещё делать? Пожалуй, напьюсь».

Глава 2

Закончив службу, Иван Петрович поднялся этажом выше, к своему другу — проктологу Сергею Геннадьевичу.

— Пойдем, может, в заведение на Житной, как думаешь? — спросил он.

— Конечно пойдём, я не против. Я сегодня не за рулём, — с готовностью ответил Сергей Геннадьевич.

— Я тоже. Тогда жду внизу? — уточнил Иван Петрович.

— Через пять минут буду.

В ожидании друга Иван Петрович задумчиво любовался дождём через высокие старинные окна в холле больницы. Он любил и мог смотреть на дождь очень долго, — так же, как и на огонь.

Созерцание открытого огня обычно способствовало внутреннему умиротворению Ивана Петровича. А дождь, наоборот, заставлял его немного поволноваться и лишал такого желаемого, но трудноуловимого состояния покоя.

Ивану Петровичу было сорок два. И выглядел он удивительно молодо и свежо, возможно, — по причине своей изящной худобы, скрадывающей годы. А может быть, благодаря доброму и незлобливому характеру, который также служил хорошим"щитом"от возрастных морщин.

Роста Иван Петрович был намного выше среднего, имел пшеничного цвета волосы, которые, при ярком освещении приобретали рыжеватый оттенок, а также очень редкого и удивительно светлого оттенка голубые глаза. Его лицо было красиво от рождения, а с годами эта красота стала ещё более изысканной и утончённой, возможно, вследствие выгодного влияния его внутренних душевных качеств на внешнюю оболочку.

Но эта, явно выдающаяся внешность Ивана Петровича, была подёрнута тенью печали, немного портящей его идеальный облик.

— На метро поедем? — спросил подошедший к Ивану Петровичу Сергей.

— Да, давай на метро — так быстрее, до"Октябрьской"? А то такси будем часа полтора ждать. Причем, в отличие от тебя, я люблю и метро, и ходить пешком!

— Ну, ты всегда и во всём молодец, что я тут могу сказать, — засмеялся Сергей, и на душе у Ивана сразу потеплело.

Сергей Геннадьевич был единственным близким другом Ивана Петровича. И Иван это очень ценил. Больше всего Ивана Петровича восхищал интеллект Сергея, благодаря которому он чувствовал себя удивительно комфортно в его обществе, а не так, как огромный всезнающий великан в стране крошечных умственных лилипутов.

Внешностью Сергей тоже не был обделён. Высокий, поджарый, с густыми чёрными волосами и зелёными глазами, он очень нравился женщинам. И эта незаурядная внешность Сергея была причиной того, что юность свою он провёл в переживаниях утомительных перемен, — практически на «полях сражений», то есть, среди женских баталий за его тело.

В прошлом у Сергея Геннадьевича остались две семьи, которым он, как и любой порядочный мужчина, помогал материально. Но — столько, сколько мог, без фанатизма и надрывного желания кому-то что-то доказать.

Теперь же у Сергея наступил спокойный, даже немного"ленивый"период жизни: он ни за кем не охотился, редко позволял охотиться за собой; он просто"плыл по течению"и мирно смотрел по сторонам…

Добравшись до нужного места, друзья вышли из метро наружу. Злой осенний ветер тут же накинулся на них и стал рвать полы их пальто, развевая и закручивая вокруг ног. Дождь постепенно усиливался.

Возле Калужской площади Сергей Геннадьевич зачем-то обратил внимание на фигуру вождя"всех времён и народов":

— Посмотри-ка на Ленина, — заметил он Ивану.

— Какой-то страшный монстр, подпирающий своей головой небо, — недовольно поёжился Иван.

— А у его ног толпятся преданные приспешники — солдаты, матросы, рабочие, женщины-кухарки, — тут же подхватил Сергей. — Я представляю, как «новые повелители» нового мира выходят по ночам, и идут в свете мерцающих огней, как какие-нибудь жрецы к этому огромному изваянию, соединяющему своим бронзовым телом небо и землю. Они окружают его и совершают свою страшную мессу…

— А ведь мы же ещё и не пили, а ты уже сказки начал мне рассказывать! Погоди малость! — назидательно напомнил ему Иван Петрович.

— Хорошо.

Друзья уже почти дошли до нужного им здания на Житной, — оно приветливо зазывало вечерних путников огнями своих огромных окон.

— Давай сядем внизу, на первом этаже, возле рояля, если там будут места, — предупредил Иван Сергея Геннадьевича.

— Да как скажешь, мне — без разницы.

Друзья вошли в модное заведение и расположились за большим прямоугольным столом, — друг напротив друга.

— Что будете заказывать? — услужливо спросил подоспевший официант.

— Я буду водку. Абсолют есть? — первым откликнулся Иван.

— Есть.

— А мне, пожалуй, вина для начала, — красного, киндзмараули. И меню оставьте, — проговорил Сергей.

— Будет сделано, — уверил официант, роздал друзьям по кожаной папке и сразу удалился.

— Ну почему ты всегда пьёшь только красное вино? Может, будешь водку вместе со мной? — улыбнулся Иван.

— Нет! Вино для меня — лучше. Во-первых — вкус приятный. Во-вторых — привычка. В-третьих — Сталина люблю!

— Когда ты его полюбить-то успел? Ты ж молодой… относительно, — засмеялся Иван.

— Да шучу я, про Сталина, ну что ты, в самом-то деле.

— Давай по первой уже? — напомнил другу Иван.

— Пожалуй… Я вот что хочу сказать, — продолжил Сергей Геннадьевич, — про Ильича! Ведь уму не постижимо, что натворил: разрушил Великую Империю, построенную русскими Царями за много веков и ничего — стоит себе в бронзовом памятнике и простых людей, ненароком приехавших с Тамбовской или Иркутской губернии, ночами пугает.

— Да где здесь «ходоки» с Тамбовской губернии? — удивился Иван, — зачем им сюда, — на Октябрьскую? Они идут сразу на Красную площадь — фотографироваться.

— Закажем что-нибудь? — перебил Сергей, заметив рядом юркого официанта.

— Телячью вырезку с белыми грибами.

— Фрикасе из кролика с овощами и греческий салат.

— Итак, — продолжил Иван. — Возьмём, например, послевоенное время. Мы тогда, конечно же, ещё не родились и всего происходящего не знаем! Но в то время, кажется, можно было гордиться хотя бы тем, что ты русский и не скрывать этого. А сейчас до такой степени достали своей показной толерантностью, что лишний раз боишься сказать: «Я русский». Это воспринимается чуть ли ни как агрессия.

— Такое впечатление, что если я во всеуслышание сообщу свою национальность, то меня могут или оскорбить в ответ, или побить, или в кутузку забрать. А ведь я родился в России, это моя Родина, и другой не будет, — поддержал Сергей, опустошая третий бокал красного вина. — Могу ли я безбоязненно упоминать в любом обществе о том, что Достоевский, Толстой, Чехов, Шишкин, Васнецов и многие другие писатели или художники — это представители русской нации? Или же не могу, чтобы каких-нибудь «других» ненароком не обидеть? Мне например, не совсем ясно.

— Я с тобою полностью согласен. Мало того, что к нам, мягко скажем, «особо» относятся во всём мире. Так так ещё и у себя на родине тебе постоянно напоминают: «Нельзя гордиться своей русскостью!». А по какой причине нельзя? Человек, который не может идентифицировать себя в обществе, с юности подвержен риску психических заболеваний. И мало ли, во что это в итоге может трансформироваться? В неуправляемую агрессию, например, или алкоголизм, тупость, безразличие ко всему, в конце концов!

Раньше молодёжь росла в группах: октябрята, пионеры. Плохо или хорошо, но группа — это сила и защита. А нынешний пресловутый индивидуализм приводит к тому, что с самого детства юный и ещё не окрепший организм находится в относительной психологической изоляции. Но в одиночку ему очень трудно справляться с трудностями окружающего мира!

— Вот-вот, поэтому он заводит себе лучшего друга — смартфон.

— И если у какого-нибудь тинейджера отобрать этот несчастный смартфон в метро, то он и до дому вряд ли доберется — просто потеряется, бедняга, во времени и в пространстве, не будет знать в каком он городе находится, как его зовут, кто его друзья, кто его родители и где он учится!

А ещё этот юнец не сможет играть в игрушки-стрелялки, не сможет просматривать сотни фотографий и отправлять свои короткие, ничего не значащие сообщения всем, кому попало. Короче: наступит хаос и неразбериха прямо в начале жизненного пути ещё не оперившейся молодой особи. И, как следствие, — нервный срыв, — подытожил Иван Петрович.

— Я тебе больше скажу, такое впечатление, что они скоро окончательно разучатся общаться при помощи разговорной речи.

Однажды я наблюдал следующую картину: в кафе, за маленьким столиком сидела пара подростков. У каждого в руке по смартфону. За целый вечер совместного времяпрепровождения они, кажется, не сказали друг другу ни слова. Всё это время они, как завороженные, ошалело водили пальцами по поверхности своих гаджетов.

Слово-то какое точное — «гаджет», прямо-таки однокоренное с «гадостью».

И юноша, и девушка, не поднимая глаз от экранов своих мобильных устройств, писали бесконечные сообщения кому-то. Кому — не ясно. Наверное — друг другу. Они находились вместе, но так и не смогли поговорить при помощи слов. Чем же объяснить такое предпочтение «искусственного» общения живому?

— Может быть, восприятие окружающий действительности при помощи новомодных технических приспособлений более щадящее, так сказать, безопасное? Ведь ты сам можешь выбрать, что достойно твоего внимания, и не причинит тебе зла, а что лучше игнорировать?

— Или общение при помощи сообщений становится более приемлемым из-за максимальной примитивности, которая не требует даже малейших умственных усилий для разговора? Из удобных помощников гаджеты превращаются в какие-то прямо-таки опасные устройства, поработившие своих хозяев, — заметил Сергей Геннадьевич.

Шли часы, а Иван Петрович и Сергей Геннадьевич всё так же сидели в просторном уютном помещении ресторана и разговаривали…

Неподалёку от их стола горделиво возвышался белоснежный рояль. На инструменте редко играли, — он был, скорее, важным дополнением местного классического интерьера.

Но этот вечер, наверное, был особенным…

К роялю подсел какой-то человек и начал вдохновенно играть, быстро перебирая своими тонкими пальцами по клавишам.

Тёплый блеск громоздких хрустальных люстр, стилизованных под старину, дополнял и усиливал впечатление от игры пианиста, помогая посетителям расслабиться и потеряться во времени.

Иван Петрович и Сергей Геннадьевич, покорённые красотой переливчатой мелодии, замолчали и задумались…

Им было очень хорошо вместе, как двум родным душам, которые чувствуют, что рядом есть тот, кто тебя всегда поймёт или скрасит твоё одиночество.

Глава 3

Иван Петрович ехал с Житной к себе, в Перово на такси. Состояние было приятное и умиротворённое. Воспоминания, как картинки в немом кино, сменяли одно другое. Наиболее понравившиеся он, — «хозяин кинопроката», прокручивал по нескольку раз. Иван снова и снова просматривал чёткие фрагменты записей своего сознания, посвящённые знакомству с любимой женой. Произошло это ранней весной, в большом городе на Волге, где Иван Петрович родился и вырос.

Как-то в субботу, Иван — ещё ученик десятого класса, и его сосед Лёха — уже студент политехнического института, пошли на институтскую дискотеку. Надзор при входе был не критичным. Алексей показал свой студенческий, а Иван сказал, что забыл документ, и их без проблем пропустили. Уже в помещении, где проходило это мероприятие, Лёха встретил своих сокурсников и разговорился с ними. А Иван незаметно отделился от толпы и забрался в дальнюю, неосвещённую часть зала, где рядами стояли мягкие кресла, уселся в первое попавшееся с краю и с удовольствием стал наблюдать за танцующими. По стенам бегали и переливались разноцветные огоньки, звучала громкая музыка. Некоторые парни старательно танцевали, подражая королю поп-музыки Майклу Джексону, пытаясь повторить его знаменитую «дорожку». А Иван ощущал себя зрителем, смотрящим какой-то увлекательный фильм. Интерес подпитывался тем, что в любой момент он сам мог стать актёром без какого-либо кастинга и сыграть свою маленькую роль в сегодняшнем действе. От избытка чувств Ваня даже похлопывал себя рукой по коленке в такт музыке. И тут совершенно случайно он обратил внимание на девушку, притаившуюся в темноте на некотором расстоянии от него, которую он сначала не заметил. То, что это девушка — не было сомнений, так как её голову обрамляла копна пышных длинных волос. А ещё, в отсветах мелькающих огней, он увидел кисть её руки с тонкими, длинными пальцами. Она занималась тем же, чем и он — наблюдала за танцующими. Сначала Ивану не понравилось, что он не один в своём укрытии. Но потом он подумал, что это неплохой повод для знакомства. Иван почти не мог разглядеть её. Но интерес уже возник.

Иван быстро прокрутил в мозгу, что бы можно было эдакого предпринять, чтобы ненавязчиво познакомиться, но, в то же время, не создать неловкой ситуации, и не получить отказа. Он не придумал ничего лучшего, как уронить на пол тяжёлую связку домашних ключей с массивным кулоном. Потом он нагнулся, чтобы отыскать её. И, как бы невзначай, поделился своей проблемой с незнакомкой:

— Извините, я тут ключи уронил, найти не могу. Совершенно ничего не видно, — волнуясь, произнёс Иван.

Девушка «вошла в положение» и тоже начала всматриваться в темноту. Иван обшаривал рукой деревянный ножки скреплённых в одну шеренгу кресел. И в какое-то время ему показалось, что он реально потерял свои ключи, и искать их придется долго, а, может быть, даже ждать, когда включат свет.

— Нашла! — вдруг вскрикнула девушка, так радостно, будто бы нашла нечто ценное и очень важное для неё — то, что она давно искала. И, возможно, подсознание её не обмануло.

— Ура! — как-то глупо и совсем по-ребячески порадовался он, и предложил: — А давай познакомимся? Меня Иваном зовут.

— А меня Яна, — сказала девушка, и сразу стала какой-то родной — с первой минуты, с первого слова.

— Красивое имя, редкое, ни разу Ян не встречал, — говорил он то, что первым приходило в голову, чтобы поддержать разговор.

— Ну да, а у тебя — наоборот, — рассмеялась она.

— Пошли, может, покурим, как думаешь? — предложил Иван, соображая про себя, что почти все девушки сейчас курят или «балуются», стремясь быть современными.

— Пошли, — сразу согласилась Яна.

Они вышли из зала, прошли к лестнице, поднялись на несколько этажей вверх и остановились на последней площадке лестничного марша. Здесь никого не было. Только звуки ветра доносились откуда-то сверху, через чердачный лаз. Они закурили. И Иван начал экспрессивно рассказывать разные истории, пытаясь развлечь девушку. Она так внимательно слушала, что слова лились сами собой. С ней Ивану сразу стало легко. Наверное потому, что он нашёл «своё», не чужое. И поэтому всё шло как «по маслу». Он рассматривал её и думал про себя: «Уж слишком красива, так не бывает, или же бывает, но не на яву». У него, конечно же, и до этого складывался в голове приблизительный образ своей будущей избранницы. Но то, что он видел сейчас, превосходило самые смелые и дерзкие мечты. Девушка была высока — наверное около 175 сантиметров ростом. А ему очень нравились высокие девушки. Иван убеждённо считал, что высокий рост — это признак некоей избранности, поднимающей тебя над толпой, а также — неоспоримое доказательство того, что все все твои генные предки не голодали и были чуть ли не голубых кровей.

У Яны были волнистые рыжие волосы — очень густые и пушистые, и изумрудно-зелёные глаза, которые притягивали каким-то мягким, успокаивающим блеском. Никогда ещё он не встречал такого чистого цвета глаз. И, что самое главное, в них не было надменности, они светились добротой и безудержным весельем. Очень белая кожа контрастировала с волосами. А ярко-красная помада завершала весь образ и делала девушку похожей на светящуюся Жар-птицу. Иван судорожно соображал про себя: «Только бы не упустить её, такое бывает один раз в жизни. Или вообще не бывает». Он не переставал рассказывать что-то остроумное. И они оба покатывались со смеху. Иван всё больше и больше раскрепощался, и чувствовал себя очень взрослым и важным. Гордость переполняла его. Он надувался, как шарик, от собственной значимости и уже почти левитировал над ступеньками, перейдя на другую стадию частотного существования, воспаряя над временем и пространством.

Была очень ранняя весна. Такая ранняя, что повсюду ещё лежал снег — остаточными, сжавшимися в объёме грязными сугробами. Иван с Яной бежали по ночной улице, взявшись за руки, — молодые и счастливые. Они были слишком легко одеты — оба в джинсах и модных тогда болоневых финских куртках. Но колючий морозец приятно радовал, немного остужая разгорячённые до предела головы и тела.

Глава 4

Вскоре отец Ивана купил ему однокомнатную квартиру в старом районе города, на втором этаже кирпичного дома. Это был исключительный подарок и широкий жест со стороны отца. Он работал не самым высоким руководителем в строительной организации, был очень прижимист и даже немного жаден, если это касалось собственных расходов. Но для сына мог, не задумываясь, отдать всё, до «последней нитки».

Ивану сразу понравилась эта тихая, уютная квартира, выходящая окнами во двор, заросший высокими тополями. А ещё были и рябины, и клёны, и берёзы — чуть ли не целый лес из больших деревьев, закрывающих окна зелёными, шелестящими листьями в невыносимую летнюю жару. Зимой же, когда начинали дуть ледяные порывистые ветры, голые ветки стучали в окна, как бы требуя дружеского участия, жалуясь на плохую погоду и холод.

Иван и Яна поженились. Она продолжала учиться в своём политехническом. Он отслужил в армии, а затем поступил в медицинский институт. Время неслось стремительно, весело, незаметно. Иван очень сильно любил свою жену. Эта любовь не испарялась с годами, не приедалась. Она была больше, чем страсть или восторг. Хотя и страсть — это уже везение, но её одной всё-таки слишком мало. Говорят, что любовь превращается в привычку. Но Иван не видел в этом ничего плохого, так как точно знал: «Привычка — это нечто более объёмное, серьёзное, надёжное, ценное, чем первое пылкое влечение, так как проверена временем, и представляет собой устоявшееся, дополненное знаниями о человеке, чувство. Привычка развивается годами, когда все изменения в характере, физиологии, интеллектуальном становлении происходят совместно, в паре. Партнёры постепенно спаиваются, диффузируют друг в друга, превращаются в одно неразрывное целое».

Ивану не нужны были другие женщины, он даже никогда не задумывался о них. Он был безмерно рад, что Яна встретилась ему сразу, в ранней юности, иначе чем бы он занимался все эти годы без неё? Его жизнь превратилась бы в бессмысленное ожидание, или же, он мог ошибиться и принять за счастье что-то другое, представляющее лишь жалкое подобие настоящего чувства.

К ним домой часто приходили гости — толпы знакомых студентов из обоих учебных заведений. Места было не слишком много, но все как-то умещались. Если не хватало стульев, пришедшие рассаживались на подоконниках, — пели песни под гитару, читали стихи, иногда пили вино, много курили. В этот период жизни он сблизился с Сергеем, который стал ему самым хорошим и верным другом.

В трудные времена сессий Иван и Яна почти не спали по нескольку ночей кряду — делали курсовые, готовились к зачётам. После сдачи экзаменов они обязательно шли в какой-нибудь ресторан вчетвером — с Сергеем и его очередной пассией. А через несколько дней уже ехали в Анапу или Сочи — на чудесное Чёрное море, которое было таким родным и желанным с самого детства. Они любили поезда, плацкартные вагоны, стук колёс, ночные огни населённых пунктов; любили курить, высунувшись из окна, когда свежий ветер наполняет лёгкие вместе с вкусным дымом дорогих сигарет. Они много смеялись — так много, что это могло показаться почти неприличным для хорошо воспитанных молодых людей. Но, именно таким образом выражалась безграничная радость, которую невозможно было сдерживать внутри себя. Они интуитивно знали, что старость бесконечно далеко. А впереди — долгие годы совместной жизни, счастья и гордости за то, что им удалось встретиться и узнать друг друга среди миллионов чужих людей.

После окончания института Яну направили на на завод — самый большой и значимый в городе. Она была очень деятельна, рвалась в бой, хотела проявить себя. В ней сидела жилка руководителя. Но через некоторое время она поняла, что задыхается в окружающей обстановке: закостенелая, устоявшаяся бюрократическая система предприятия сдерживала все возможности индивида. За столами в заводских отделах частенько сидели древние пенсионеры и мирно спали. А некоторые родственники высоких руководителей, называемые странным словом «подснежники» иногда только числились на своём рабочем месте по документам, но зарплату получали исправно. В то же время труд простых служащих, мастеров, рабочих, не имеющие нужных знакомств, был слишком горек и тяжёл, без надежды на какое-либо адекватное вознаграждение. Тем не менее, завод всегда оставался надёжной гаванью в том смысле, что место службы, полученное тобою однажды, почти автоматически сохранялось на всю оставшуюся жизнь. Дело в том, что ты мог уйти на пенсию таким же инженером, каким и пришёл. Но это вопрос другой.

На предприятии уже сложились семейные династии и устоявшаяся иерархическая система. Поэтому по служебной лестнице продвигались только дети высоких начальников. Обычно на второй год службы они уже руководили каким-либо бюро, через некоторое время — отделом, а в дальнейшем — производством. Благо, что и отделов, и производств было огромное количество — на заводе трудилось около ста двадцати тысяч человек. Отпрыски «серьёзных» руководителей обычно уже годам к двадцати пяти получали от завода бесплатные квартиры, иногда — трёхкомнатные, ездили по профсоюзной линии в страны Европы, чаще всего в Италию и Германию, якобы для обмена производственным опытом, обмениваться которым никто не собирался. Новое элитное поколение мало думало о работе, и много — о всевозможных развлечениях, слишком сильно кичась избранностью и незыблемостью своего положения.

Завод, по сути, представлял собой огромное самостоятельное Царство со своим Уставом, «Батюшкой-царём», власть которого была безмерна, а возможности — безграничны; «придворными» различных рангов; своей милицией, охраной — явной и скрытой, затерявшейся среди грязных рабочих; пожарными частями; пекарнями, столовыми; подземными сооружениями, уходящими на много этажей вниз; своей внутренней транспортной системой: поездами, автобусами, грузовыми автомобилями; и, наконец, серьёзной и многочисленной мафиозной структурой, известной и уважаемой на всём постсоветском пространстве. Завод был государством в государстве, где социалистические принципы распределения прибыли сохранялись ещё несколько лет после развала Советского Союза, и где «простые подданные» к общественным благам не допускались.

У Яны не было влиятельных знакомых в стенах завода, и поэтому единственное, на что она могла рассчитывать в будущем — это выполнять работу за дочку или сына большого руководителя, беспрекословно подчиняясь людям, подчас глупым и недалёким. Поэтому она приняла трудное, но взвешенное и выстраданное решение: уйти с предприятия. В то время этот поступок казался всем окружающим слишком смелым и даже безрассудным. Но она всё равно собиралась покинуть «вязкое болото», логично рассудив, что толку от этого места для неё не будет никакого. Яне было очень страшно — она готовилась сделать шаг в пустоту, в неизвестность. Но и вынужденное, унизительное рабство претило её свободолюбивой натуре.

Для приложения своих сил Яна выбрала банковскую систему, которая быстро набирала обороты. Тогда в обиход и в сознание бывших советских граждан входило не совсем понятное и опробованное, а поэтому ещё не очень опасное слово — кредиты. И люди, прельстившиеся возможностями почти падающих с неба благ, как сумасшедшие ринулись за заёмными деньгами. Казалось, они никогда ими не насытятся. Они брали кредиты на покупку машин, на ремонты, на туристические поездки и даже на шубы. Зачем? Да просто потому, что их давали, и сладка была иллюзия волшебного исполнения всех желаний. Другое дело, что за эти дары потом приходилось расплачиваться втридорога, но об этом сначала не думалось. Банки росли и множились, как грибы после дождя.

Ещё в свою бытность на заводе Яна почувствовала, что полученное ею техническое образование не совсем актуально для женщины. Уж слишком велика была конкуренция даже среди мужчин, которые ни в коем случае не хотели уступать своего «места под солнцем». К тому же, не было и не предвиделось хоть каких-либо значимых связей и сильной «мохнатой руки» на производстве, которая продвигала бы её по служебной лестнице. Поэтому Яне пришлось пробовать другое направление и поступать на заочное отделение экономического факультета технологического института. Именно второе высшее образование оказалось более полезным и принесло ей удачу.

Яна начала с простого банковского клерка и достаточно быстро сделала карьеру, обладая острым аналитическим умом и умением проявлять исключительную гибкость в отношениях с руководством и подчинёнными. Она искренне восхищалась своей работой, несмотря на то, что приходилось рассчитывать каждый шаг, каждое действие, но это ей в какой-то мере даже нравилось, так как, наконец, появилась возможность ощутить удовлетворение от того, что ты занимаешься своим делом.

Через некоторое время Яна дослужилась до Директора филиала банка. В то время происходило стремительное разделение рынков и сфер влияния между экономическими структурами. И ей, в нелёгкой, утомительной борьбе, удалось отвоевать свою нишу. Это была её большая игра в не очень большом городе — её звёздный час, когда исполняются потаённые желания и мечты, и ты понимаешь, что всё было не зря, ради этого стоило жить. Она наслаждалась плодами своего труда, невольно ускоряясь, двигаясь в пространстве и времени всё быстрее, и быстрее. Её рабочий день теперь редко заканчивался раньше девяти вечера. Яна забыла про отпуски — они только мешали отлаженному трудовому процессу и тяготили её. Она тосковала по работе даже в праздники.

Каждую ночь, сидя на кухне, Яна рассказывала Ивану о событиях на службе, советовалась с ним, «просчитывала ходы». Иван не слишком потворствовал её маниакальному стремлению объять необъятное, но из-за большой любви к своей жене старался никоим образом не ограничивать её действий и мыслей, и принимать её таковой, какая она есть. Хотя, далеко не каждый мужчина способен на полную самоотдачу в отношениях, и уж совсем редкий согласится стать тенью в лучах чужой славы, даже если она принадлежит близкому человеку. Но Иван сумел в какой-то степени «сломать себя», уйдя на вторые роли, жить в большей мере её интересами, помогая вниманием и советом.

Иван направил свою волю в такое русло, чтобы видеть только хорошее в данной ситуации, он внутренне согласился жертвовать своей значимостью, своими прихотями ради счастья жены. В глубине души Иван не притворно, а искренне восхищался ею. Равных ей не было для него, и быть не могло. Яна освещала его пространство ярким светом. Иван всё время любовался ею, думая о том, как такая редкая красота могла соединиться и сосуществовать со столь острым умом и практически мужским характером.

Деньги были почти не важны для Яны в простом, обывательском смысле. Она не стала жадной или завистливой. Её, скорее, завораживал сам процесс производства денег, как таковой. Он представлялся ей одним из самым волшебным действий в физическом мире. Деньги обладали сильной энергетикой, — они могли дать нечто запредельно ценное: свободу выбора и власть. Деньги казались ей великим чудом, абстрактной субстанцией, которая объёмна, как эфир, и всесильна, как огонь.

Яна стала много зарабатывать. Они с Иваном купили большую квартиру в центре города, а потом — ещё одну. Но эти траты были вынужденной мерой, необходимой для сохранения средств, и доставляли ей несоизмеримо меньшее удовольствие, чем работа.

Глава 5

Когда жене Ивана, Яне исполнилось тридцать пять, у неё вдруг обнаружили рак.

Внешне Иван Петрович воспринял это известие спокойно, — без причитаний, так как интуитивно побоялся напугать или огорчить своей неуёмной печалью жену. Иногда он рассуждал про себя, категорически не желая верить в случившееся: «Да, безусловно, есть поставленный специалистами диагноз, но бывают же и удивительные, ничем не объяснимые случаи выздоровления?»

Больше года Иван и Яна"плечом к плечу"боролись с этой страшной, непонятно откуда взявшейся болезнью. И никто из них не произносил вслух вопроса, так волновавшего их обоих: «Почему эта беда случилось именно с ними, именно сейчас, так рано?»

С течением времени измученная болезнью Яна сильно изменилась: и внешне, и внутренне. Она уже не смеялась, — счастливо и заливисто, как это часто бывало раньше. А лишь изредка виновато и натужно улыбалась Ивану, как-будто бы стараясь извиниться перед ним за все"неудобства", принесённые её болезнью в их дом.

Иван же упорно продолжал воспринимать жену по-своему, иначе, чем все остальные. Он почти не замечал или же не хотел замечать уже произошедшие с ней изменения. Для Ивана Яна оставалась всё той же юной прекрасной девушкой, какой он увидел её в первый раз, когда-то очень давно, в день их знакомства.

А Яну теперь мучили страшные каждодневные боли, которые кого угодно могли довести до безумия. Эти монотонные пытки убивали в ней не только жизнерадостность, но также и волю, и выдержку.

Яна часто плакала и жаловалась Ивану, что муки её стали уже практически непереносимыми. Последние месяцы её жизни были особенно тяжёлыми: болезнь агрессивно и свирепо пожирала её тело. Яна сильно похудела, — стала почти прозрачной,"невидимой". Мысли в её уставшей голове начали путаться. Все возможные внутренние силы организма к этому времени были уже потрачены ею на бесплодную борьбу с болезнью: их совсем не осталось.

Иван понимал, что это — конец, но всё равно не хотел принимать этого факта. Он продолжал надеяться, что может случиться какое-нибудь невероятное чудо, — почти волшебство, и его жена выздоровеет.

Но чуда так и не произошло!

Когда Яна умерла, Иван как-будто тоже умер вместе с ней. Ему было тридцать семь. Но вся его счастливая жизнь теперь, кажется, осталась в прошлом, вместе с любимой женой.

Иван Петрович погрузился в бесконечную, как чёрная дыра, духовную пустоту — эдакий вселенский вакуум. И в этой пустоте не могли рождаться какие-либо эмоции или желания.

Поэтому Иван Петрович превратился в некое подобие робота. Утром он, как и положено всякому добропорядочному гражданину, вставал и шёл на работу, а вечером общался с родителями или с друзьями. Но всё, что он делал, он делал чисто механически.

Иван как-будто находился за прозрачным, но очень прочным стеклом, отделяющим его от внешнего, — объективного мира. И он никак не мог найти нужную"дверь", чтобы вернуться в этот привычный, знакомый ему с детства мир обратно.

Иван Петрович с глубокой тоской признавал, что никогда уже не будет у него прежней, — нормальной жизни с её радостями и новыми впечатлениями.

Нет, он не покончил с собой! Но, скорее всего, только потому, что в состоянии критической депрессии человек обычно находится в заторможенном, полусонном состоянии и ему очень сложно предпринять какие-либо кардинальные, решительные действия. А потом, через некоторое время, любой страдалец начинает привыкает к своему горю. И хотя он понимает, что великое горе его, скорее всего, никогда не кончится и не забудется, повинуясь мощному инстинкту самосохранения, он продолжает своё печальное существование.

Яны уже не было среди живых. Но Иван постоянно чувствовал её незримое присутствие.

Иногда бесплотная тень жены приходила к нему ночью, ложилась рядом, обнимала его и тихо шептала: «Люблю тебя, мой дорогой и единственный, навсегда — люблю!»

И тогда Иван, находясь в странном пограничном состоянии полусна-полуяви, почти физически ощущал её тело. Тёмное ночное пространство комнаты опять соединяло любящих супругов.

Но неизбежно наступало утро, и тень Яны исчезала. А сердце Ивана заходилось от боли и разочарования. Так повторялось снова и снова. И Иван каждый раз мучительно переживал свою потерю.

Несмотря на свой многолетний опыт психолога, Иван Петрович в данном конкретном случае не совсем понимал, что бы такого предпринять, чтобы как-то улучшить своё напряжённое состояние.

С одной стороны, он категорически не хотел прощаться со своими воспоминаниями, — они сейчас были ещё слишком дороги и необходимы ему. С другой стороны, постоянный утренний шок от очередного расставания с женой, точнее, расставания с тем невесомым облаком, что от неё осталось, доставлял ему массу страданий. Поэтому Иван решил дать вопросу"отстояться"и ничего не предпринимать.

Иван Петрович всё так же работал психологом в заводской клинике при крупном автомобильном заводе. Случившееся с ним горе не озлобило его, не сделало равнодушным к чужим проблемам. Иван Петрович и раньше старался помочь людям, насколько это было в его силах. Теперь же он стал ещё более внимательно и вдумчиво слушать своих пациентов, до глубины души проникаться их чаяниями.

Через какое-то время Иван Петрович получил должность заведующего отделением, и стал проводить на работе почти всё свободное время, не очень-то стремясь в свой пустой дом.

Иногда Иван Петрович всё-таки пытался знакомиться с женщинами. По крайней мере, заставлял себя это делать.

Женщины"при близком рассмотрении"и к его величайшему удивлению, оказались очень странными и не очень понятными существами. Они не были столь добры и бескорыстны, как он раньше себе это представлял. Весёлость характера и ум также оказались величайшей редкостью. Даже просто пообщаться с женщиной какое-то продолжительное время стоило Ивану Петровичу недюжинного труда, — женский эгоизм и замысловатые «брачные игры» слабой половины человечества сводили на нет все положительные моменты этого общения. И Иван Петрович быстро утомлялся от разговоров с потенциальными пассиями, и впадал в тоску. В конце концов, он пришёл к неутешительному выводу, что женщины не могут быть просто подругами или любовницами: они почти всегда желают какой-то борьбы, войны, безраздельной власти над мужчиной, полной его капитуляции и подчинения.

А Иван Петрович был достаточно свободолюбив, и осуждал «крепостное право». Нет, он, может быть, и согласился бы признать себя побеждённым и покорённым, и не претендовать на первенство в паре, но он не знал, где встретить достойную для такой роли женскую особь? Подчиняться существу глупому и недалёкому было, в его понимании, скорее аморально, чем логично. И Ивану Петровичу приходилось с прискорбием для себя принять тот факт, что пока ещё он не совсем понял, как можно использовать для собственного блага женскую часть общества.

Вечерами, возвращаясь с работы, Иван Петрович медленно шёл по улицам своего небольшого города, и каждое здание, каждое дерево напоминало ему о жене. Здесь, много лет назад, он испытал удивительное и редкое счастье, которое теперь безвозвратно исчезло, испарилось.

Ивану Петровичу нестерпимо хотелось поговорить с женой, увидеть её снова. Да и её душа, наверное, чувствуя его муки, тоже никак не могла успокоиться, — она кружила где-то рядом, волновалась, продолжала любить. Но у этой души уже не было тела… И общаться с Иваном она могла теперь лишь по ночам.

В какой-то момент Иван Петрович осознал, что рассудок его уже долгое время находится в"пограничном", то есть очень опасном состоянии. И стал серьёзно подумывать об отъезде из родного города.

Однажды Иван Петрович набрался смелости и позвонил своему единственному близкому другу юности — Сергею, который уже несколько лет жил и работал в Москве.

Сергей, выслушав Ивана, коротко ответил ему:"Конечно приезжай, без всяких сомнений! Я сейчас один, первое время поживёшь у меня".

Конец ознакомительного фрагмента.