Спи ко мне

Ольга Лукас, 2014

Наташа Ермолаева, сотрудник московского рекламного агентства, заполняет пустоту в жизни работой, работой и ещё раз работой. Но однажды она встречает мужчину, с которым можно разделить одиночество. Вот только этот мужчина, как и весь его прекрасный, сказочный мир, снится Наташе. А она снится ему. Как пробиться друг к другу через это двойное зеркало? Чем можно пожертвовать ради того, чтобы быть вместе? Стоит ли продолжать отношения, ради которых не хочется жертвовать даже привычкой к одиночеству? Кому нужно срочно проснуться и вернуться в реальный мир? И нужно ли?

Глава девятая. Гора по имени Оруэлл

Середина недели — наивысший пик усталости. Надо только донести голову до подушки, и глаза закроются сами собой, и тело станет прозрачным и невесомым, и заструится по комнате колдовской туман. В тумане этом невидимые рабочие сцены быстро-быстро сменят декорации, глядишь — и нет уже никакой комнаты, нет и тумана, он почти рассеялся, и сквозь него явственно проступают черты незнакомого, но узнаваемого города.

Наташа стояла посреди улицы. Тени теней плясали на тротуаре. По обеим сторонам высились невероятно узкие трёхэтажные домики, собранные из узорчатых металлических конструкций. Тонкий, но прочный металл был кипенно-белым, отчего постройки казались кружевными. Из кованых кружев в самых неожиданных местах выглядывали окна, в которых навсегда застыло отражение неба над каким-то городом в горах.

Это небо во всех окнах — единственная недоработка здешних градостроителей. А если девушке хочется увидеть своё отражение? Наташа опустила глаза вниз — сегодня на ней были хрустальные туфельки, не уступающие изяществом кружевным домам, и при этом удобные, как старые разношенные кеды. Потом случилось нечто странное: она словно раздвоилась, разом превратилась в наблюдателя и объект наблюдения, и с восхищением взглянула на себя со стороны. Хороша! Стеклянное платье-колокол чуть выше колена сидело идеально. Только под дивным этим прозрачным колпаком не было никакой другой одежды. Молодец, что тут ещё скажешь! Вышла в город практически голышом! Но стыда не было — только досада на собственную неосмотрительность.

Редкие прохожие не обращали на неё никакого внимания. То ли тут модно так расхаживать, то ли они просто не видят её. А те, кого не видит она, должно быть, ужасаются — или восхищаются. Лучше не думать об этом и просто идти вперёд, как ни в чём не бывало.

Наташа завернула за угол и наткнулась на Рыбу, который будто поджидал её, кутаясь в чёрный, как у Зорро, плащ. Не говоря ни слова, он великолепным движением сорвал с себя этот плащ и накинул Наташе на плечи. Чёрная ткань приросла к стеклу, вернее будет сказать — впиталась в него, как краска — и Наташа стала обладательницей маленького чёрного платья на жестком каркасе.

— Ты настоящий волшебник, — смеясь сказала она Рыбе. Но его нигде не было — ни рядом, ни там, в конце свивающейся спиралью длинной улицы.

Наташа вернулась под сень кружевных домов. Рыбы не было и здесь. Подул лёгкий ветерок, и металлические конструкции запели — каждая на свой лад.

— Улица поющих кружев, — восхищённо сказала Наташа, и вязь незнакомых букв на стене, словно переключившись в нужную кодировку, сложилась в разборчивую фразу: «Улица поющих кружев». Чуть ниже висела табличка с надписью «Закрыто-открыто». Наташа подошла поближе, дотронулась рукой до диковинного объявления. От её прикосновения первое слово оттаяло, потекло вешними ручьями и проросло новым смыслом: «Заходите — открыто».

Наташа нырнула под кружевную арку, прошла сквозь поющую галерею и увидела Рыбу. Он стоял возле прилавка в крошечной лавочке и сыпал в позеленевшую от времени медную тарелку металлические многоугольники. А вокруг висели шляпы, шапки и колпаки. Невероятные, немыслимые, совершенно непрактичные, они заполняли всю лавочку. Шляпы свисали сверху в виде светильников, шляпами были обиты прилавок и стены, и за кассой (больше похожей на смешной колпак с тремя ушами) тоже, кажется, стояла высокая стройная шляпа…

В следующее мгновение Наташа и Рыба уже шагали вдвоём по кружевной улице. Эпизода с плащом и стеклянным платьем словно не было вовсе — а может быть, он просто приснился Наташе. Не так, как снится Рыба и его город, а просто приснился, как прежде снились ничего не значащие, не связанные между собой вещи и события.

–Я рад, что ты снова здесь. Давай ненадолго остановимся. У меня есть для тебя подарок, — сказал Рыба. Расстегнул крючки на одном из своих многочисленных карманов и достал широкую атласную ленту. Этой лентой, как бинтом, он плотно обмотал Наташину голову, а затем скомандовал:

— Ну, укладывай, укладывай же! Скорее, пока оно не запомнило эту форму!

— Какую форму? Что укладывать? Куда?

— Положи руки. Они сами знают.

Наташа не стала уточнять, кто именно «знает» — её руки или ленты, послушно приложила ладони к повязке и почувствовала, как под её прикосновением она превращается в капор.

— Вот так хорошо. Теперь никто не сойдёт с ума, — удовлетворённо констатировал Рыба.

Они свернули во двор с глухими гладкими стенами без окон, дверей или хотя бы каких-то выступов. Почти всё пространство двора заполнял белый шатёр, наподобие циркового, только с плоской крышей. Внутри стояли столики, и каждый был точной копией большого шатра. Вокруг столиков располагались ещё более мелкие шатры-табуретки. Рыба придирчиво выбрал место, как выбирают на рынке арбуз, и заказал себе разноцветной еды, похожей на пластмассовые пилюли из набора «Юный доктор».

— Ты сказал, что теперь никто не сойдёт с ума, — напомнила Наташа. — А почему кто-то должен был?

— Твои волосы, неестественные… — улыбнулся Рыба, чтобы скрыть неловкость, но, поймав её взгляд, проглотил окончание фразы вместе с разноцветным пилюлями.

«Кто бы говорил! — подумала Наташа. — Зеленоволосый панк-переросток!»

Месяц назад у неё было жуткое настроение — пришлось применить испытанное средство женщин всех времён: выкрасить волосы. Она выбрала ярко-красный оттенок, и он очень утешал её всё это время. Надо же было так сказать — «неестественные»!

— У тебя очень красивые волосы! — спохватился Рыба. — Мягкие, шелковистые. Но этот цвет может свести кого-нибудь с ума.

— А сам зачем выкрасился светло-зелёным? Это никого с ума не сводит?

— Выкрасился? — не понял Рыба. — Я таким родился. А у тебя — не настоящий цвет?

— Нет, конечно. Неужели у тебя — настоящий? — Наташа протянула руку и потрогала непослушную лёгкую прядь. Потом осмотрела подушечки пальцев, словно ожидая, что на них останутся следы зелёной краски.

— Не сомневайся, настоящий, — заверил её Рыба. — Немного редкий для столицы. Но вполне обычный.

— А мой настоящий цвет — такой, знаешь, светло-серый. У нас его называют — «мышиный». У вас мыши, кстати, водятся?

— У меня дома — нет, но вообще…

Оказалось, что мыши везде одинаковые: маленькие, серые, с хвостами и пищат.

— Верни мышиный цвет, — попросил Рыба. — Это очень редкий оттенок. И очень благородный…

Он умолк и заправил за ухо своевольную светло-зелёную прядь.

— У вас что, совсем никто не красит волосы? — продолжала допытываться Наташа.

— Как дикари? Но зачем?

— Для красоты! — отрезала Наташа и, немного помолчав, призналась:

— Я всё-таки не понимаю. Как у человека могут расти такие светло-зелёные волосы?

— А как у человека могут расти такие светло-зелёные глаза? — парировал Рыба. — Или глаза вы тоже красите?

— Нет. Ну, только снаружи. В смысле — ресницы.

— Я и представить не мог, что у людей могут быть такие глаза. Сначала даже не поверил. Тёмно-карий — вот цвет глаз живого человека. Серые глаза рисуют на картинах, если изображают ожившего мертвеца. Синие или светло-синие — глаза духов. Красные — глаза предков, которые приходят в ночи, если они недовольны.

— А зелёные?

— Только у призраков. Но ведь их не существует.

— Так мне глаза надо прикрывать, а не волосы! Я призрак! Я ужас, летящий на крыльях но…

— Глаза — не нужно. Ни один столичный житель не посмеет взглянуть в глаза тому, кто не назвал ему своего имени.

— Когда у всех глаза одного цвета — это скучно. А у вас не пробовали с этим что-нибудь делать? Ну, там, с помощью цветных линз или как-то так?

— Но если глаза у всех — тёмно-карие, кому придёт в голову, что они могут быть какие-то другие? Это всё равно, что носить на затылке третье ухо или на лбу — запасной рот.

— Так, ладно, у меня крыша вот-вот поедет от этих глаз, ушей и запасных ртов. Лучше скажи, почему ты сегодня не уснул ко мне? — сменила тему Наташа.

— Я был у вас. Только не смог тебя найти. Ваш мир такой большой, я сразу почувствовал себя таким маленьким.

— Крошка моя! — не удержалась Наташа. Рыба был на голову выше её.

— Я не имею в виду размеры, — пояснил он. — Там, у вас — такое ощущение тоски и пустоты, как будто человек ничего не значит. Я спускался в подземные поезда и перемещался из вагона в вагон, догонял поезд, идущий впереди, искал тебя там. Я входил в наземные поезда, я чувствовал, что ты рядом, но когда подъезжал к тебе слишком близко — меня выбрасывало из вагона на улицу. И, в конце концов, выбросило в другой сон. Я испугался. Я подумал, что ты умерла, и мы больше никогда не приснимся друг другу. Но я запретил себе думать об этом, пошел и купил тебе шляпку.

— Я не умерла. У нас было заседание за закрытыми дверями. Шесть часов подряд. Мы утверждали макет поздравительной открытки к юбилею нашего самого крупного заказчика. Да, наверное, в какой-то момент я там умерла. И если бы ты не ждал меня здесь — я бы так и осталась мёртвой. Шесть часов жизни десятка людей — в обмен на открытку, которая никому не нужна…

Наташа мотнула головой — не надо жалеть о потраченном впустую времени. Ведь на эту жалость тоже уходит время. Она огляделась по сторонам. Тени, голоса. За столиком неподалёку две темноглазых красавицы с причудливо уложенными волосами светлых оттенков играли в настольную игру, вроде шахмат. Но что-то неестественное было в их лицах.

— Как будто не лица, а застывшие маски, — тихо сказала Наташа. — Маски уникальные, индивидуально сделанные. Но маски, не лица. А вот у тебя — лицо.

— Аристократы и должны выглядеть как аристократы, — пожал плечами Рыба. — У мастеров больше свободы. Мы можем выглядеть как угодно. Да хоть как безродные жители окраин. Главное — делать своё дело. Только делом мы доказываем свою принадлежность к лару.

— Клару? Кто это — Клар?

— Лар — это твоё место в жизни. Аристократами рождаются. Безродными, увы, тоже рождаются. Рождаются земледельцами, торговцами, владельцами собственности. Правителями рождаются. Учеными и учителями. Но мастерами и художниками нельзя родиться. Ими становятся представители всех ларов — если проявят способности. Мой отец был из лара ученых. Мать — из торговцев. Меня воспитывали в доме матери, я должен был стать торговцем, но однажды зажег огонь на дне вазы, которую слепил в подарок матери на день торговца. Я подарил ей эту вазу при всех, и семья не могла скрыть моего умения. Я не знаю, как зажег этот огонь, и до сих пор не знаю, как зажигаю его.

Наташа почти ничего не поняла из этого монолога. Голос Рыбы журчал, он был похож на пение кружевных домов, его хотелось слушать бесконечно, и не было никакого желания искать в этой музыке смысл.

— Мастера — это типа волшебники, да? — наугад спросила она.

— Волшебников не существует. Мастера — это… это мастера. Они… мы делаем вещи. Каждую вещь — особенной. Должно быть, ты родом не из столицы и просто не знаешь порядков. Столичные жители не имеют права пользоваться штамповками. У каждой вещи должно быть своё лицо.

— Надо же, как остроумно поступили ваши власти! — засмеялась Наташа. — Превратили престижное потребление из вредной привычки в тяжелый труд!

— Что такое «престиж употребления»?

— Это удовольствие, которое мы получаем от обладания дорогими штамповками самого нового образца. Партия в миллион миллиардов новых телефонов! Все должны их иметь! Мода на собачек определённой породы! Всем собачку под мышку! Сумки! Туфли! Книги! Кино! Дома! Яхты! Образ мысли!

— У вас научились изготавливать лекала для мысли?

— Нет, это я преувеличиваю уже.

— У нас велись такие разработки. Для безродных жителей окраин, по их просьбе. Им трудно мыслить самостоятельно. Но правительство урезало финансирование этой программы.

— Оруэлл какой-то! — поёжилась Наташа.

— Оруэлл — это, кажется, название горы?

— Да, высочайшей вершины!

Шатёр, в котором они сидели, вздрогнул и начал стремительно увеличиваться в размерах. Уже не видно было крыши и стен, далеко-далеко отброшены другие посетители, вот и Рыба почти скрылся из виду — он где-то там, на противоположном конце огромного стола, и словно не замечает ничего. Шатёр становился горой, высочайшей вершиной по имени Оруэлл, заполнял собой пространство и постепенно каменел.

Последние мгновения сна, как последние мгновения жизни, растягиваются в столетия. Рыба сидит ближе к центру шатра (горы?), он ещё живой, настоящий, а Наташа становится камнем. Последним усилием она кидается к нему — пусть спасёт и вынесет её из этого страшного места, — но скатерть спеленывает ей ноги, и она затихает.

Будильник надрывается уже две минуты. Наташа запуталась в пододеяльнике и долго не может из него выбраться. Тело затекло, как будто в самом деле чуть не стало каменным. Выпроставшись из пододеяльника, она садится в кровати и потягивается. Нет, надо покупать ортопедический матрас. На голове какая-то лента. Откуда она взялась? Но вот уже нет никакой ленты, сон ушел, ушел совсем, и новый рабочий день распахивает свои каменные объятия.