Спи ко мне

Ольга Лукас, 2014

Наташа Ермолаева, сотрудник московского рекламного агентства, заполняет пустоту в жизни работой, работой и ещё раз работой. Но однажды она встречает мужчину, с которым можно разделить одиночество. Вот только этот мужчина, как и весь его прекрасный, сказочный мир, снится Наташе. А она снится ему. Как пробиться друг к другу через это двойное зеркало? Чем можно пожертвовать ради того, чтобы быть вместе? Стоит ли продолжать отношения, ради которых не хочется жертвовать даже привычкой к одиночеству? Кому нужно срочно проснуться и вернуться в реальный мир? И нужно ли?

Глава седьмая. Рыба зажигает огонь

Ещё один день жизни ухнул в топку рабочей горячки. Наташа бегала, звонила, подписывала и совещалась. Маленькие дела, в разное время отложенные «на потом», собрались вместе и чуть не одолели её совсем. Пришлось даже подклеить к странице ежедневника ещё один листок, чтобы всё записать и ничего не упустить.

Она пришла домой, приняла душ и легла в постель. Уже засыпая, вздрогнула и проснулась: показалось, что снова, как вчера, уснула в кресле.

Перевернулась на другой бок, закрыла глаза, взяла с полки книгу. Это было мягкое прикосновение дрёмы: книга, такая реальная и даже тяжелая, с плотными, чуть желтоватыми страницами, была порождением сна.

Книги, которые мы видим во сне — это наш диагноз. Только его нелегко прочитать. В этой книге можно было разобрать отдельные слова: «соль», «торшер», «змея». Наташа встряхнула страницу. Слова перемешались, сложились в новые строки. «Документальное… цирковое…» Только что перед ней было целое связное предложение, и вдруг оно рассыпалось, некоторые буквы улетели куда-то вниз или вверх. Наташа висела в воздухе, в абсолютной пустоте. Она снова встряхнула книгу. «Бураборабомбабанбамамбабимбабомбобо!» — было написано там. Наташа сразу поняла, что имел в виду автор этого слова, но книга вздрогнула, буквы снова поменялись местами, и теперь уже было ничего не разобрать: стоило только пристально взглянуть на любую из этих букв, как она тут же становилась нечитаемым символом. Наташе в руки попала книга-калейдоскоп, книга-игра, но кто кем играет — было уже не вполне понятно.

«Хорошо бы сделать такую флеш-игру, — подумала Наташа. — Завтра принесу эту штуковину на работу, покажу нашим». Книга тут же исчезла — стоило подумать о работе. Наташа больше не висела в воздухе. Она лежала на кровати и смотрела в потолок.

Закрыла глаза, перевернулась на другой бок. Но мысли о работе перевернулись вместе с нею. Легла на живот. Работа надавила на затылок чугунной плитой. Легла на спину. Работа попыталась силой овладеть ею. «Я сплю!» — подумала Наташа и уснула.

Вот проясняется картинка, словно подёрнутая туманом. Наташа стоит на знакомой улице, вымощенной мокрым камнем. В окнах отражается небо: теперь она знает, что всё дело в специальной плёнке, которой заклеены стёкла. Слышен тонкий, почти хрустальный перезвон, из-за угла бесшумно выезжает диковинная конструкция. Этакий велосипед о семи колёсах разной величины. В седле сидит невиданной красоты фея, закутанная в несколько тончайших, полупрозрачных покрывал, развевающихся на ветру. В руках у феи два рычага, которые, видимо, и приводят в движение её «велосипед». Фея глядит свысока и, встряхнув длинными, чуть розоватыми волосами, перевитыми стеклянными цепочками, сворачивает во двор. Снова слышен тонкий перезвон.

Наташа легла спать в старой линялой футболке и, вспомнив об этом, в ужасе опускает глаза вниз. Уф. Не опозорилась! На ней — платье, сшитое из чёрных и белых квадратов. По этой шахматной доске бродят ферзи, офицеры, слоны и пешки. Непостижимым образом они передвигаются с места на место строго по правилам, но словно не замечают друг друга. Вместо того чтобы смещать с доски фигуры противника — проходят их насквозь. Наташа попробовала сбить с пути одну очень целеустремлённую пешку, и тут только поняла, что это не фигуры, а тени фигур. «Наверное, шахматы лежат в коробке и видят меня во сне», — решила она.

Наташа очень быстро забыла про своё новое платье, потому что дорога, мощенная мокрым камнем, вела вниз, под горку, и было так здорово бежать по ней; нет, не бежать — почти парить в воздухе, лететь куда-то вниз, в неизвестность.

Она добежала до белого кружевного мостика, изящно повисшего над узким кривым переулком. Мост казался хрупким, и Наташа шагала осторожно, чтобы не повредить его.

«Какого чёрта, я же во сне!» — внезапно подумала она. Подпрыгнула, топнула изо всей силы — непрочная с виду конструкция не шелохнулась. «А если так?» — Наташа лягнула фарфоровые перила. По матовой белой поверхности поползли трещины. «Ой, ой, извини меня, маленький!» — спохватилась Наташа и погладила рукой фарфор, словно пытаясь стереть следы своего преступления. Под её руками перила срослись, словно и не было никаких трещин.

Мост привёл на широкую улицу с четырёхполосным движением. В центре медленно, степенно двигались двухэтажные строения, похожие на садовые беседки на гусеничном ходу. Ближе к тротуару бесшумно проносились многоколёсные велосипеды разных цветов, конструкций и форм. На одном Наташа смогла насчитать более двадцати колёс. Если приглядеться внимательно, можно было заметить, что некоторые колёса не вращаются, а прикреплены к раме просто так, для красоты.

«Кто бы мне объяснил, что всё это значит?» — подумала Наташа и огляделась. Стена ближайшего дома показалась ей менее плотной, чем остальные, и она прошла сквозь неё, как нож проходит сквозь кисель.

Улица, находившаяся по ту сторону дома, напоминала две старинные крепостные стены, выстроенные друг напротив друга. В стенах на разной высоте были выдолблены ниши, похожие на ласточкины гнёзда. В каждом гнезде стоял столик, за столиками сидели цветные тени и вкушали пищу. Туда-сюда сновали тени официантов на ходулях разной высоты.

В отдельном «гнезде» на уровне второго этажа устроился знакомый зеленоволосый тип. Он тоже узнал Наташу и помахал ей рукой.

«Интересно, как я туда попаду?» — задумалась она.

«Да я же во сне!» — и просто сделала шаг. Всего один маленький шаг вперёд — и она уже сидит за столиком в уютной прохладе каменной ниши. Можно погладить старинную кладку. Кладка урчит от удовольствия.

— Извините, что швырнул в вас одеяло, — смущённо сказал зеленоволосый.

— Одеяло?

Собеседник привычным жестом заправил за ухо зеленую прядь и неуверенно произнёс:

— Вчера утром. Я проснулся — и вы были в моей комнате. Вы были там?

Он смутился — забегали глаза, дрогнули руки. Нормально так — заявить незнакомой барышне, что она вчера была у него, когда он проснулся!

— А, сейчас вы тоже спите! — догадалась Наташа.

— Нет.

Разговор зашел в тупик. Собеседник вооружился столовыми приборами непонятного назначения и приступил к приёму пищи. Наташа выглянула из ниши. Должно быть, здешние жители выше обычных людей: предметы мебели, дома, велосипеды слишком велики. Наташа сидит на обыкновенном стуле и не дотягивается ногами до пола, а она ведь «дылда». При этом всё вокруг кажется хрупким, но она не чувствует себя как слон в посудной лавке: здесь очень, очень просторно. Есть где слону развернуться! Слон разворачивается и задевает локтем какую-то вазочку с тремя носиками. Зеленоволосый успевает подхватить её.

— Как всё-таки зовут вас? — повторяет он. Видимо, он уже не раз об этом спрашивал, просто Наташа засмотрелась и замечталась.

— Наташа.

— На-та-ша, — словно пробует на вкус каждый слог.

— Н-а-т-а-ш-а, — повторяет он ещё раз, и теперь будто ощупывает буквы пальцами. Буквы повисают в воздухе, вылепленные из воздуха же, но видит их только Наташа. Буквы исчезают, когда она задаёт встречный вопрос:

— Ну а вас как зовут?

— Рыба.

— Рыба???

— Теперь, когда мы назвали друг друга по имени, можно переходить на «ты», — деликатно сообщает собеседник, откладывает в сторону крючкообразную вилку, отодвигает тарелку на гнутых фарфоровых ножках.

— Перехожу. Тебя действительно Рыба зовут? Но ты совсем не похож на рыбу!

В самом деле, он больше похож на птицу. На взъерошенную морскую птицу, то и дело поправляющую перья.

— Ты знаешь, как выглядит Рыба? — с сомнением спросил собеседник.

— Что я, рыбу не видела? Видела, конечно. Разную рыбу. Рыбу вообще. С плавниками и хвостом. Она пучеглазая такая.

— А, нет, это недопонимание, — ответил зеленоволосый и по-птичьи уткнулся подбородком в плечо.

— Какое недопонимание, алё? Ну, рыба же — это… кит. Ставрида! Стерлядь! Лабардан! Корюшка! Ряпушка!

Рыба зажмурился и помотал головой.

— Животное такое? У вас есть животное, которое называется рыба? — спросил он, немного подумав.

— Ну да, да, животное! Животное рыба! А у вас что, животное рыба не водится? Наверняка водится. Я тебе покажу потом. Она в реке плавает. У вас есть река, или какая-нибудь большая вода?

— Есть. Пошли.

Рыба перестал делать вид, что его интересует завтрак. На нём опять был этот невероятный костюм, скреплённый тысячами металлических крючков. Под некоторыми крючками скрывались карманы — Рыба достал из одного стопку блестящих семиугольников и оставил на столе рядом с тарелкой.

В следующее мгновение они уже шли по тенистой аллее.

— Наташа! Ты меня слышишь? — повторил Рыба и дотронулся до её плеча.

— Я…

— Ну так вот. Вообще-то Рыба — это легендарный завоеватель. Из западных варваров. Такой легендарный и древний, что про него можно говорить: «из западных варваров». И это не оскорбляет чувства жителей наших западных территорий. Рыба был третьим сыном в семье, и с западного наречия его имя так и переводится — третий сын.

— Ты — третий сын?

— Да, у моего отца я третий. Младший. У матери тоже третий. Но — старший. Отец был историком. И велел моей матери назвать меня Рыба.

— А меня назвали в честь бабушки. Она не была завоевателем или варваром. Она работала врачом в детской поликлинике. Все её очень любили. Братьев у меня нет, есть сестра, младшая. Но сейчас она живёт в другой стране.

Дорожка, по которой они шли, вильнула и стала круто спускаться под землю, в пещеру. На серых каменных стенах висели граффити в золоченых багетах. Вымощенная треугольными плитами дорожка постепенно превратилась в устланный ковром коридор, стены скруглились, потом расступились — вот уже и берег реки.

— Какой красивый тоннель! — восхищённо сказала Наташа.

— Тоннель? — переспросил Рыба. — Что это?

— Ну, когда мы спустились вниз и там шли. Где картины висят, а потом ковры!

— Мы, кажется, шли по улице. Потом вышли на набережную и спустились сюда. Не было никакого тоннеля, чтоб меня ветром унесло!

Поросший синей травой берег отлого спускался к реке и превращался в узкий песчаный пляж. «А вот и был!» — подумала Наташа и подошла к воде.

— Как называется эта река? — спросила она.

Рыба вытянул губы в трубочку и изобразил языком такой странный звук — ну точно как рыба по воде хвостом плеснула.

— Старое название, местное, — пояснил он. — Река — это граница города.

— Город такой маленький?

— Так ведь столица Империи. Не каждый имеет право тут жить. Только потомственная аристократия. Ну и те, кто делает их жизнь уютной. Как я.

— Ты — да. Рядом с тобой очень уютно.

— Рядом с тобой тоже. Так что же река знает о Рыбе?

Наташа поглядела вниз, в прозрачную глубину. В такой реке наверняка водятся здоровенные зубастые щуки и огромные замшелые карпы. По воде пошли круги. Проплыла черепашка. Ящерка. Мышка. Кошка. Водная жизнь кипела вовсю. Но рыб тут точно не было.

— Эта река ничего не знает о рыбах, — сказала Наташа. — Я тебе потом покажу.

— Тогда мне пора на работу, — без всякого перехода объявил новый знакомец.

Наташа решила составить ему компанию — это было как что-то само собой разумеющееся. Ведь во сне никому не нужен пропуск.

Они прошли немного по берегу реки (Наташа окончательно убедилась, что рыба здесь не водится), а потом оказались в уже знакомом прозрачном пассаже. По центру прогуливались человеческие существа, которые сделали бы честь любому карнавалу или конкурсу красоты среди фриков. По обе стороны от променада в прозрачных, ярко освещенных кабинках мелькали тени. Рыба подошел к одной из таких кабинок, пустой и тёмной, приложил ладонь к кругу, ещё более прозрачному, чем сама стена — и внутри загорелся свет, а затем открылся проход.

Они вошли в помещение. Это была небольшая каморка, одновременно похожая и на лавку, и на мастерскую. Вдоль стены, обращенной лицом к променаду, тянулся то ли рабочий стол, то ли прилавок. Рядом стояло кресло на длинной ножке. Сиденье и спинка казались вылепленными из пластилина неумелой детской рукой. «Какой интересный дизайн!» — подумала Наташа, и тут Рыба одним движением смял подлокотники и вытянул спинку. Кресло послушно приняло заданную форму.

На торцовых, непрозрачных стенах висели шкафчики, целиком выточенные из незнакомого материала, напоминающего графит, и деревянные, крашенные в белый цвет полки разной формы и размера. Рыба выдвинул самую нижнюю полку, как ящик стола, и та оказалась скамейкой. Наташа осторожно присела.

Словно повторяя движения, заученные много лет назад, Рыба не глядя протянул руку вверх и разместил на уровне глаз широкий плазменный экран в медной резной раме, прикрепленный к потолку с помощью шарнирной конструкции. На экране появилось изображение хрустального цветка, или, вернее, хрустальной чашки в форме распустившегося бутона. Рядом с чашкой было нацарапано что-то неразборчивое. Тот же шрифт, что и в книге, которую, засыпая, пыталась читать Наташа.

Как будто позабыв о том, что он в мастерской не один, Рыба натянул нарукавники из непромокаемой плотной ткани, достал из шкафчиков коробочки, плошки, крючки и шпатели и разложил их на столе-прилавке. Потом вынул из блестящего, похожего на холодильник контейнера что-то вроде серого пластилина. От пластилина поднимался морозный пар. Рыба подул на пальцы, провёл рукой над куском серой массы, затем при помощи шпателей и крючков отделил небольшую часть, остальное убрал обратно в контейнер. Поставил серое, бесформенное на стол перед собой, мельком глянул на плазменный экран — и вдруг его руки быстро-быстро забегали по поверхности пластилинового бруска. Наташа не выдержала и поднялась с места. Сделала несколько робких шагов вперёд, вытянула шею. Кусок серой массы ожил, он, казалось, дышал, постепенно превращаясь в чашку — тонкую, затейливую, как цветок на экране. Рыба действовал уверенно — словно хрупкая посудина невидимым контурным карандашом была нарисована в воздухе, и его пальцам только и оставалось, что следовать этим контурам.

Резкий рывок — у чашки появляется ручка, как будто естественным образом выросшая из тела стеклянного цветка. Всё прозрачнее и прозрачнее, всё тоньше и тоньше чашка, скоро она станет совсем призрачной, исчезнет, растает в воздухе. Но Рыба знает, когда надо остановиться. Вот он замер. Накрыл работу ладонями, словно пытаясь защитить её от посторонних взглядов. Сосредоточился, нахмурился, закрыл глаза и перестал дышать. А потом убрал руки. Даже не убрал — уронил небрежно. Перед ним на столе стоял тончайший, совершенно прозрачный цветок, на дне которого, словно крошечная плавающая свечка, сиял маленький живой огонь.

Наташа подошла совсем близко, чтобы понять, откуда взялась свечка. Но это была не свечка — это сияла изнутри сама чашка.

Рыба сидел у стола, полуприкрыв глаза, и тщательно вытирал руки промасленной тканью.

— Ты… это… — сказала Наташа.

— Да, это и есть моя работа, — подтвердил Рыба.

— Наверное, очень трудно лепить такую тонкую посуду? — тупо спросила Наташа и потянулась вперёд. Но рука её замерла на полпути: слон в посудной лавке, одумайся, что делаешь ты?

— Лепить? — повторил Рыба. — Это не совсем «лепить». Это — доставать из материи. И это совсем не трудно. Трудно — вернее, неприятно, ну, знаешь, тоскливо, как от потери, — видеть несовершенный комок на месте будущего цветка. Но от этого работа идёт быстрее.

Промасленная ткань отложена в сторону, ей на смену пришло жесткое шерстяное полотенце.

— А огонёк? — допытывалась Наташа. — Откуда берётся огонёк на дне? Это какой-то состав?

— Это не состав. Это — я. Каждую чашку я делаю на заказ, для какого-то человека. Точно знаю — для кого. Когда работа готова, я мысленно произношу его имя, и на дне появляется свет. Однажды я смог это сделать. Не знаю как, но смог. И могу до сих пор.

— А что ты чувствуешь, когда зажигаешь огонь?

— Чувствую? Не знаю. Нельзя отвлекаться от такой работы. Если задумаешься над тем, что ты сейчас чувствуешь, или над чем угодно ещё — ничего не получится. Материал будет испорчен, всё придётся начинать заново. Но кажется, что всякий раз я достаю этот свет из себя. И если в день сделаю больше трёх чашек — с трудом добираюсь до дома.

— А можно… можно потрогать? Я не разобью её? — спросила Наташа и снова потянулась к стеклянному цветку. Плюшевый слоник не способен причинить вред посудной лавке, ведь правда?

— Материя очень холодная, она быстро нагревается. Когда нагреется окончательно — застывает и становится необыкновенно прочной. Держи.

Наташа взяла чашку двумя руками, как ребёнок, и стала смотреть на огонь, мерцающий на дне. Рядом с ней сидел человек, который живёт не зря. Он умеет делать прекрасное из ничего, из серого уродливого пластилина. Рыба что-то говорил о своём тёзке — варваре-завоевателе, о холодной материи, которую добывают в горах…

Наташа сжимала чашку в руках, пока не проснулась под привычную трель будильника. И в первые мгновения после пробуждения ещё видела в своих ладонях зажженный Рыбой огонь.