Плоть от плоти

Ольга Карпович

В авторском сборнике Ольги Карпович представлены повести о человеческих чувствах, которые помогают выжить на сложных поворотах судьбы. Эти истории – о настоящем чуде. Маленькую Катю предала собственная семья, но ей на помощь пришёл незнакомец, бывалый, потрепанный жизнью, и неожиданно заменил ей отца. Никто не ожидал, что пожилую Анну Фёдоровну, давно потерявшую рассудок, следует искать не в психиатрическом интернате, а на попечении у внучки, окружённую любовью и заботой. Сам автор, щедро препарируя себя в повести «Плоть от плоти», в конце концов находит оправдание поступкам матери, причинившей много горя в далёком детстве. Разве же это не чудо – уметь прощать?! Ведь, как писал классик, если «ад – это другие», то и рай – это тоже другие, и не важно, близкий это человек или случайно повстречавшийся добрый незнакомец.

Папа

Повесть

Чемодан стоял на кровати, разинув жадную пасть.

Мать ловко паковала вещи — скатывала льняные брюки рулончиком, складывала блузки по швам. Аккуратно завернула в пакет футляр с гримом — чтобы не протек на одежду. Катя сидела на подоконнике и с отсутствующим видом качала ногой.

За окном шумел пропыленной листвой двор спального района Москвы. Через дорогу смотрела наглухо закрытыми на лето окнами школа. По волейбольной площадке лениво гоняли мяч мальчишки. Соседние дома блестели на солнце кафельными бело-голубыми стенами.

Катя прижалась лбом к нагретому солнцем стеклу. Сквозь вид за окном проглядывало собственное отражение — острый носик, близко посаженные круглые, воробьиные какие-то глаза, темная аккуратная челка на лбу.

— Уф-ф-ф, жарко! — Мать не глядя скрутила каштановые волосы на затылке, клацнула длинными пластмассовыми зубами заколка. — Так, значит, меня не будет месяца полтора, в крайнем случае — два. Живите тут с Максом дружно, квартиру не спалите. И присматривай за ним, поняла? Чтоб ел нормально и шмотки свои в стиральную машинку кидать не забывал. Он хоть и старший брат, а все-таки за хозяйку остаешься ты.

— А чё я должна торчать тут вдвоем с этим придурком все лето, — сумрачно бросила Катя, рассматривая царапину на коленке. — Обслуживать его еще…

— Как ты брата называешь, а? — взбеленилась мать. — Он поумней тебя будет! И потом: где ты хочешь торчать? Со мной в киноэкспедиции? — уперла руки в бока мать. — Так мне там не до тебя будет, с утра до ночи буду актрисулек раскрашивать. Я тебе предлагала в лагерь, ты не захотела.

— На фиг мне сдался этот лагерь… — протянула Катя. — Я могла бы… могла бы к отцу в гости поехать, например.

— Куда-а-а? — от удивления мать даже на минуту распрямила широкую спину. Всю жизнь она, изводя себя диетами, безуспешно пыталась превратить свою основательную, приземистую фигуру в тонкое и звонкое точеное тело. — К какому еще отцу? Что за бредовые фантазии?

— К моему отцу, Горчакову Ивану Алексеевичу. — Катя запустила огрызком в форточку, спрыгнула с подоконника и вытащила старый затертый почтовый конверт, спрятанный на полке, между корешками книг.

— Город Харьков, улица Плехановская, 25, квартира 7, — прочитала она.

Мать, прищурившись, разглядывала конверт.

Наконец произнесла:

— Господи, это письмо десять лет назад пришло, когда тебе два года было. Где только ты его раскопала? Может, он там и не живет давно.

— А может, живет! Может, он бы хотел, чтобы я приехала! — запальчиво возразила Катя.

— Ага, ну да, как же: сидит, ждет, когда такое счастье нагрянет, — резко бросила мать. — И вообще, мне нет никакого дела до того, чего бы он там хотел. Мы с ним разошлись сто лет назад, и я не понимаю…

— Почему вы разошлись? — не отставала Катя. — Почему ты не вышла за него замуж?

— Да на хрен он мне сдался? — с деланой веселостью отозвалась мать. — Я свободная женщина, разлюбила — до свидания! Я вон за Максовым отцом побыла замужем, целых три года, мне за глаза хватило. А ты здоровая девица уже, а выдумываешь бог знает что. Ты его не знаешь, он чужой тебе человек, поняла? Выкинь из головы эту чушь. Я и не знала, что ты об этом думаешь…

— А ты вообще не очень интересуешься тем, что я думаю, — заметила Катя.

— Слушай, мне некогда тут философию разводить, ехать пора, — прервала ее мать.

Она захлопнула чемодан, выпрямилась и оглядела комнату, прикидывая, не забыла ли чего.

— Если тебе вдруг так загорелось узнать про отца, давай разберемся с этим после моего приезда. Теперь слушай, — она понизила голос, — деньги на жизнь я вам там, в секретере оставила, должно хватить. Ты у меня девка с головой, поэтому говорю тебе, а не Максу. Вот здесь, — она постучала согнутым пальцем по корешку книги «Жизнь взаймы» Ремарка, — лежит еще заначка. Это — на самый крайний случай, на случай ядерной войны, поняла? Макс про них не знает…

— Лучше б он и про все остальные не знал, — хмыкнула Катя.

— Ну брось, не такой уж он и транжира, — рассмеялась мать. — К тому же у него сессия сейчас, ему не до тусовок будет. Он мальчик хороший, умненький, просто без царя в голове.

Она стащила чемодан с кровати, охнула — он получился слишком тяжелый — и уже из прихожей громогласно заявила:

— Ну, дети, идите целоваться, и я полетела.

Из соседней комнаты выплыл, благоухая пивным перегаром, Катин старший брат, восемнадцатилетний Макс. Он двигался лениво, приволакивая тапки и позевывая: наверно, только что проснулся.

Катя остановилась в дверном проеме, привалившись худеньким плечом к косяку.

Мать смачно расцеловала их по очереди, взвалила чемодан на плечо и вышла из квартиры. Старая деревянная дверь надрывно всхлипнула и затворилась за ней.

Макс уставился на Катю из-под упавших на глаза спутанных прядей:

— Слышь, ты, крыса мелкая, чё ты там втирала матери про меня, а?

— Ничего я не втирала, отвали. — Сестра неловко оттолкнула его руку.

— Думаешь, я ничего не слышал? Что за деньги она тебе дала? — не отставал Макс, наступая на нее.

— Не твое дело, — сжав зубы, процедила Катя и невольно зажмурилась.

Брат влепил ей щелбан в лоб и лениво произнес:

— Ладно, мамочка усвистела, теперь тебе стучать будет некому. Так что рекомендую поперек дороги мне не становиться. Уяснила? Не слышу! — Он склонился над девочкой, ухватив ее пальцами за ухо.

— Уяснила, уяснила, отстань от меня! — выкрикнула Катя.

Брат отпустил ее, и она рванула в свою комнату, захлопнув у него перед носом дверь.

Тем же вечером Макс устроил дома тусовку.

Катя, навалив на голову подушку, старалась уснуть. Но сон не приходил — в соседней комнате слишком громко орала музыка, взвизгивали пьяные голоса. По всей квартире пахло пролитым алкоголем и странным едким сладковатым дымом. На кухне кто-то грохотал посудой, сыпались коробки с крупой.

Разгневанные соседи изо всех сил колотили по батарее.

Катя сбросила подушку, села на кровати. В такие минуты ей так хотелось быть взрослой, сильной, уверенной в себе, чтобы поставить на место вконец охамевшего брата. При матери он не позволял себе так вести, прикидывался «тихим домашним мальчиком».

Впрочем, полагала Катя, мать так слепо привязана к своему первенцу, что продолжала бы считать его ангелом во плоти, даже если бы он и не скрывал от нее своего истинного лица. Мать не раз говорила ей про Макса: мол, он мужик, что с него возьмешь, все они такие безалаберные — до седых волос мальчишки. Зато двенадцатилетней Кате чуть ли не с пеленок мать твердила про серьезность и ответственность.

— Ты — девочка, потом будешь женщина, — поучала ее мать. — Тебе ни на кого рассчитывать не приходится, должна своей головой думать. Этот-то, — она кивала на Макса, — найдет себе какую-нибудь дуру, которая будет ему до пенсии сопли утирать. А нам с тобой нужно во какими быть, — она показательно сжимала кулак, — железными! Нас никто не пожалеет.

Катя же от этих ее слов все сильнее тосковала о неизвестном ей, потерянном когда-то в далеком детстве отце. Казалось почему-то, что мать из бабьей вредности и зависти нарочно запретила ему общаться с дочерью, чтобы и у нее, Кати, не было в жизни ни поддержки, ни опоры. Конечно же, отец не позволил бы Максу так с ней обращаться, он бы ее защищал, брал с собой повсюду, даже… даже в киноэкспедицию.

Он бы носил ее на руках, называл своей маленькой доченькой…

Когда-то в юности мать была доверчивой, смешной коренастой хохотушкой, с искрящимися весельем черными глазами и длинными вьющимися волосами. Матери было лет двадцать, когда она, уже успев поступить в парикмахерское училище, встретила отца Макса. Он ей казался необыкновенным красавцем, прекрасным принцем, почему-то обратившим внимание на нее, ничем не привлекательную парикмахершу. Когда будущий супруг заезжал за ней на новеньких «Жигулях», подаренных обеспеченными родителями, у Люси сладко щемило в груди и кружилась голова от недозволенного счастья…

Единственное, что портило картину грядущего семейного благополучия, — сварливая мамаша жениха, которая никак не хотела смириться с мыслью, что ее единственный сын свяжет свою жизнь с беспереспективной толстоватой Люськой. И добилась-таки своего, старая ведьма, разлучила молодых, несмотря на годовалого внука, который, увы, никак не затронул жестокое свекровкино сердце. Макс получился копией своей матери, а каждый день видеть еще одну Люську, пусть даже в уменьшенном варианте, свекрови было невыносимо.

Люська развелась с обожаемым мужем и отбыла зализывать раны в родительскую квартиру с годовалым Максом на руках.

Тем не менее насмерть влюбленной Люсе удалось пронести свою разбитую о быт и неравенство социальных слоев любовь через многие годы. Со временем эта любовь неиссякающим водопадом обрушилась на сына. Ушлый мальчишка прекрасно осознавал степень привязанности к нему матери и умело этим пользовался. На долю же второго своего чада, дочери, измотанная бытом и тоской по мужу Люська не оставила почти ничего. Единственную дочь она сделала при брате фактически бесплатной обслугой, не имеющей права голоса.

Катя шмыгнула носом и со злостью вытерла навернувшиеся слезы. Реветь она не будет, вот еще!

— Максон, водяра кончилась. Отслюнявь еще бабла! — заорал кто-то в соседней комнате.

Катя выбралась из постели, вытащила с полки Ремарка, выхватила из книги стопку денег и спрятала ее в том самом затертом почтовом конверте с адресом отца, который нашла недавно в старых бумагах на антресоли.

В письме и не было ничего особенного — так, поздравление с Новым годом. Таинственный сильный и добрый мужчина, бывший ее отцом, писал матери, что скучает и что жалеет о том, как повернулась их жизнь, и целует в нос крохотную доченьку.

«Крохотную доченьку, доченьку…» — часами потом повторяла про себя Катя.

Сунув деньги в конверт, рядом с письмом, она спрятала его под пижамной майкой и скользнула обратно в кровать.

Через несколько минут входная дверь хлопнула, в квартире стало потише — наверное, часть гостей ушла-таки за водкой.

А дверь в Катину комнату приоткрылась, треугольник света проехался по полу. Катя отчаянно зажмурилась — пусть думают, что она спит, лишь бы не приставали.

Но никто и не думал к ней приставать. Вошедшие, кажется, вообще не обращали никакого внимания на то, что в комнате еще кто-то есть. Они глухо пыхтели и влажно чмокали в темноте. Катя открыла глаза и рассмотрела собственного брата, подталкивавшего к материнской кровати какую-то блондинку.

Скрипнули пружины. Затянутые в сетчатые чулки ноги девицы взлетели куда-то к потолку, на пол обрушились туфли. Макс, отдуваясь, пытался расстегнуть ремень джинсов.

— Эй, — проговорила Катя, садясь на кровати. — Я вам тут не мешаю?

— Заткнись, — бросил Макс через плечо. — Спи!

— Ну-у, я так не могу… при ней… — капризно заявила девица.

Макс обернулся к сестре:

— Слышь, пойди погуляй где-нибудь полчаса.

— Еще чего, — строптиво отозвалась Катя. — Сами проваливайте, это моя комната.

— Я чё, неясно выразился? — Он подскочил к ней, потный, растрепанный.

От него душно пахло перегаром, глаза были какими-то пустыми, стеклянными. Не желая больше препираться, Макс вытащил сестру из кровати за шкирку, как котенка, и вышвырнул за дверь комнаты. Щелкнул шпингалет.

— Эй! — Катя забарабанила в дверь кулаками, потом коленками. — А ну открой! Открой, гад!

Из запертой комнаты раздавалось лишь мерное пыхтение. В коридоре на нее налетел какой-то придурок с бешеными глазами, заверещал:

— Мусора! Мусора пришли! Палево! — и потащил Катю в ванную.

Она едва отбилась от него, сунула ноги в чужие шлепанцы, набросила на плечи куртку и выскочила из квартиры.

В подъезде было полутемно. Лампочка над головой истерически мигала белым мертвенным светом, тут же гасла и вспыхивала опять. Катя спустилась на половину лестничного пролета, присела на корточки и выглянула из низкого, забрызганного побелкой после недавнего ремонта окна.

На улице лил бешеный дождь.

Молнии так и перерезали небо огненными зигзагами, разухабисто ухал гром. Прозрачные, будто стеклянные, быстрые струи бились о жестяной подоконник, разлетаясь мелкими осколками…

Нечего было и думать о том, чтобы переждать царивший в ее квартире пьяный угар во дворе. Однако возвращаться домой, к этим мерзким рожам, тоже не хотелось.

Катя проверила, на месте ли конверт с деньгами, не выронила ли его в сутолоке. Нет, не выронила. Она вызвала лифт и поднялась на последний, двенадцатый, этаж. Дальше идти было некуда. Она села на ступеньки, натянула куртку на острые коленки — в подъезд пробралась дождевая сырость — и приткнулась головой к перилам.

Жалко себя было до слез. В горле противно щипало, и веки жгло. «Вот вернется мать, Макс, сволочь, у нее попляшет», — пыталась она успокоить себя, зная, что на самом деле мамаша никогда в жизни не поверит в то, что ее любимый сынок выставил сестру из квартиры посреди ночи.

Сзади тихо притворилась дверь, прошелестели чьи-то мягкие шаги. Кате не хотелось оборачиваться. Некто остановился за ее спиной, чиркнул спичкой. Запахло крепким табаком, дымом.

— Ты чего тут сидишь, а? Из дома выгнали? — спросил над головой глуховатый голос.

— Угу, — буркнула она, все так же не глядя на собеседника. — Брат!

— А чего мамка с папкой не заступились?

— Мама в командировке, — ответила она. — А папа… он в другом городе.

— Не живет с вами, что ли? — допытывался незнакомец.

— Почему не живет? — запальчиво отозвалась Катя. — Он приезжает… часто! Очень часто! Он нас очень любит!

— А-а, ну да, понятно. Как же иначе? — хмыкнул мужчина.

Он спустился по ступенькам и остановился напротив нее. Теперь, хочешь не хочешь, Кате пришлось взглянуть на него.

«Старый!» — сразу определила она.

Дядьке было на вид лет сорок — сорок пять, лицо усталое, вдоль щек — длинные, печальные какие-то морщины. И глаза темные и печальные — как кофейные зерна. На голове — короткий седоватый ежик. Когда он снова заговорил, она обратила внимание, что некоторые зубы у него очень красивые, серебряные.

— За что же брат тебя выставил, а?

— Телку привел, — зло сказала она. — Я им там помешала.

— Вот сучонок! — цыкнул дядька. — Разобраться бы с ним, да…

— Боитесь, что ли? — удивилась Катя. — Да вы его одной левой…

— Не, его не боюсь, — усмехнулся незнакомец. — Связываться неохота. Еще ментов вызовет, а мне с ними сейчас ссориться нет резона. У меня щас… как это?.. вроде испытательного срока.

Катя не совсем поняла, что он имел в виду, но важно кивнула. Пусть не думает, что она какая-то тупоголовая малолетка.

— А можете мне сигарету дать? — спросила она.

— Это папиросы, — он показал ей бумажную красную пачку.

Катя заметила, что кисти его рук покрыты замысловатыми татуировками: какие-то церкви, плохо угадываемые кривоватые купола — надо же…

— А ты что же, куришь уже? Такая маленькая…

— Ничего я не маленькая!

Она вытащила из пачки папиросину, неумело сжала ее губами, потянулась к протянутой дядькой спичке, тут же закашлялась. Рот наполнился горьковатой густой слюной, голова закружилась.

— Тьфу, гадость! — Она бросила окурок на пол и притоптала сверху шлепанцем.

— Точно! — подтвердил мужчина. — Ну что, глазастая, я домой пошел. А ты так и будешь всю ночь тут сидеть? Смотри, замерзнешь.

— Подожду, пока они угомонятся, и вернусь, — пожала плечами Катя.

— Это долго можно ждать, — раздумчиво протянул он. — Вот что: если хочешь, посиди у меня. Не больно уютно, но хоть тепло.

— Я вас не знаю, — опасливо поджала коленки она. — Как же я к незнакомому пойду?

— Так какой же я незнакомый, я же сосед, — просто улыбнулся он. — Ты меня не помнишь, потому что я давно тут не был. Последние несколько лет жил… ну, не тут, в общем.

— В командировке были? — догадалась она.

— Угу, в командировке. Точно! В длительной! — закивал он. — А зовут меня дядя Гриша.

— А я — Катя, — представилась она, поднимаясь со ступенек и разминая затекшие ноги. — Ну ладно, пойдемте тогда.

Квартира у дяди Гриши была странная — пустая какая-то. И пахла нежилым. Стол, застеленный газетой, раскладушка, две табуретки, продавленный диван. На кухне вдоль батареи выстроились пустые бутылки. Катя нерешительно остановилась на пороге, не зная, как себя повести. Дядя Гриша, кажется тоже смущенный, помялся, потом спросил, обрадованный догадкой:

— Ты, может, есть хочешь?

— Хочу, — честно призналась Катя. — А у вас есть что-нибудь?

— Ща… — Он прошествовал на кухню, приоткрыл дверцу старого, в подтеках, холодильника. — Яичницу будешь?

— Буду, — кивнула Катя. — Давайте сковородку, я пожарю.

— Чего это? — удивился он. — Я сам справлюсь.

— А вы разве умеете? — изумилась она. — Мой брат ничего готовить не умеет, говорит: не мужское это дело.

— Значит, не приперло его еще как следует, — резюмировал дядя Гриша. — Жрать захотел бы, сразу бы научился.

Он ловко орудовал у плиты. В сковородке зашкворчало масло, туго шлепнулись о чугунную поверхность два желтка.

Катя устроилась на табуретке, оглядела кухню: древний календарь за черт знает какой год, полная бычков пепельница на подоконнике…

— Вы тут совсем один живете?

— Ага.

— А где… ну, жена ваша? Дети? — осторожно спросила она. Любопытство боролось в ней с правилами приличия.

— Жена? — переспросил он. — Была когда-то… Была да сплыла, вот как бывает. Ну, хватит лясы точить, ешь давай!

Он застелил стол газетой, поставил перед девочкой сковородку с яичницей, положил рядом вилку и ломоть хлеба. Катя с жадностью накинулась на еду. Дядя Гриша сидел напротив, задумавшись о чем-то своем, и машинально рисовал что-то на полях газеты огрызком карандаша.

Присмотревшись, Катя разглядела угрюмую девчоночью рожицу с папиросой в зубах. Ничего себе — да это же она сама! Как похоже…

Она доела яичницу, поблагодарила, привычно убрала со стола и пристроилась у раковины мыть посуду. Потом, испугавшись, что набрызгает водой на все так же спрятанный под футболкой конверт, обтерла мокрые руки о пижамные штаны и вытащила его наружу. Огляделась вокруг и, решившись, спросила нового знакомого:

— Слушайте, а можно… можно я у вас в квартире спрячу кое-что? Вот это! — она показала дяде Грише конверт. — Тут деньги, мама оставила. А я боюсь, что брат… Ну, в общем, вы понимаете. Они полежат просто, я потом заберу.

Дядя Гриша хмыкнул, недоверчиво покачал головой:

— Да ты что, девочка, с дуба рухнула, что ли?

— Почему с дуба? — обиделась Катя. — Вы что же думаете, если брат, так и деньги спереть не может? Это вы просто Макса не видели…

— Да не в том дело, что брат, — возразил Григорий. — У меня вон тоже брат был, Валерка, чтоб его перекорежило. Уркаган тот еще: меня, десятилетнего, заставлял в форточки лазить — я тощий был, верткий. А не полезешь — шварк в зубы…

— Вот видите! — горячо перебила Катя. — И мой брат не лучше! Так я оставлю деньги у вас?

— Не понимаешь ты… — цыкнул зубами он. — Как же так можно первому встречному доверять? А что, если придешь завтра, а денежки твои — тю-тю, а? Не хочу я тебя обманывать, маленькая ты совсем, другой бы на моем месте… Вор я, Катя, понимаешь? Домушник. Полгода с последней отсидки только. А ты мне — деньги…

— Во-о-ор… — тихо протянула Катя.

До сих пор ей еще не доводилось встречать настоящих преступников, побывавших в тюрьме, и даже не один раз.

На минуту ей стало жутковато находиться рядом с этим человеком.

С другой стороны…

Ведь он пожалел ее, незнакомую девчонку, позвал к себе, накормил. В то время как родная мать бросила одну на два месяца, а брат ночью вышвырнул из квартиры…

То ли из-за этого, то ли из-за какого-то внутреннего чутья она доверяла этому худому узколицему человеку.

— Ну и что? — запальчиво возразила она. — Ну и что, что вор? Разве воры у своих тоже воруют? А мы ведь с вами теперь друзья…

— Это верно ты заметила, — подумав, протянул он. — Крысой никогда не был и не собираюсь. Ладно, Катюха, оставляй свои деньги, будут в целости, мое слово!

Ту ночь Катя провела на старом продавленном диване дяди Гриши. Увидев, что девочка задремывает, хозяин квартиры бережно накрыл ее собственной курткой. Сам же, кряхтя, разместился на полу у батареи, сунув под голову тощий бледный локоть.

Проходили недели.

Макс совсем разошелся в своих нескончаемых тусовках. То пропадал на несколько дней, то являлся с остекленевшими глазами, требовал у Кати приготовить пожрать, выскребал из секретера очередную порцию денег, зазывал на вечер друзей. Чтобы не пересекаться с его компанией, Катя уже привычно ускользала из квартиры и поднималась на двенадцатый этаж к дяде Грише.

Он давно уже не был для нее незнакомым соседом. Теперь она знала, что зовут его Григорий Иванович Морозов, что ему 47 лет, большую часть из которых он провел в местах лишения свободы. Что первый раз в колонию он попал по малолетке, когда хозяин квартиры, которую задумал «грабануть» его ушлый старший брат, поймал ловкого мальца, проскользнувшего ночью в форточку, с поличным. Отмотав первый срок, Гриша искренне хотел взяться за ум, пошел работать, женился, вскоре родился сын. А потом откуда ни возьмись появились старые друзья, позвали с собой, поманили легкими деньгами… И засвистел Григорий Морозов по новой! Жена, не дождавшись его возвращения, оформила развод и по-быстрому выскочила замуж. А Грише, явившемуся к ней через несколько лет, сказано было, что из своей жизни супруга вычеркнула его навсегда, что сын его не помнит и любит нового папу, и чтобы он, ради Христа, не портил им жизнь и не вздумал качать права.

А там — понеслось! Отсидки, иногда краткие периоды вольной воровской жизни…

Квартира эта принадлежала Гришиной матери. Только вот из последней ходки вернулся он в нее — уже пустую. Не дождалась его маменька, отдала богу душу. Не старая ведь еще была, семьдесят всего — да куда там, разве заживешься с такими сыновьями? Валерка, старший, так и сгинул где-то на Колыме, а младший, Гришка, тоже из неволи в неволю перекантовывается.

Так и надорвали сердце бедной маменьки.

Теперь, оказавшись совсем один на свете, Григорий вроде как твердо решил завязать, взяться за ум, найти нормальную работу, может, и о семье подумать. Все же не старый он еще мужик, руки, слава богу, ловкие, работящие, голова на месте. Неужели не найдет он себе дела?

Да оказалось, не все так просто. Кому он сдался с такой биографией? Мыкался-мыкался, только и удалось, что охранником в супермаркет устроиться. Да и там долго не продержался: обнаружилась недостача в торговом зале, да и погнали взашей. Понятно, ничего у них против него не было, да и не брал он этого вискаря, зуб дает, только кому это интересно… Сидел за воровство — значит, ты и украл.

Не хотелось Григорию из Москвы уезжать, да, видно, придется. Деньги заканчиваются, работы нет. Хорошо, нашелся старый кореш: живет сейчас на Украине, поднялся, автосервис свой заимел — вот и зовет Гришу к себе, механиком. Знает, что руки у него золотые…

Все это дядя Гриша как-то по капле, недомолвками и оговорками, рассказал Кате.

Может, отвлечь ее хотел, чтобы не думала о загулявшем брате. А может, и самому хотелось поговорить хоть с кем-то. Катя привыкла уже засыпать на его раскладушке, задремывать, слушая его глуховатый, почти бесстрастный голос. Она погружалась в сон, и под звуки этого голоса из колыхавшегося перед глазами сонного марева вырастала вдруг перед ней высокая сильная фигура. Крепкие руки подхватывали ее и поднимали под самый потолок. Какой-то человек, близкий, родной, кружил ее, маленькую, над головой, приговаривая:

— Доченька моя… Маленькая, крошечная доченька…

Катя счастливо смеялась и зажмуривалась крепче, чтобы сон не рассеялся.

Мать звонила редко. Коротко осведомлялась, все ли в порядке, и торопилась положить трубку.

— Мама, Макс совсем с дуба рухнул, — не выдержала как-то Катя, не осознавая, что говорит словами дяди Гриши. — Он пьет все время и еще, по-моему, какую-то дрянь употребляет… Мам, у нас денег почти не осталось, а он друзей водит каждый вечер.

— Что ты выдумываешь! — взбеленилась мать. — Я вам достаточно оставила, чтобы роту солдат прокормить! Если тебе новые кеды приспичило купить, так подожди, пока я вернусь…

— Я не выдумываю! — отчаянно выкрикнула Катя. — Мам, он правда совсем уже! Он каких-то девиц сюда водит, а меня из квартиры выгоняет…

— Ох, — мать раздраженно вздохнула. — Почему вы не можете жить в мире, вы же взрослые дети! Ты что, не понимаешь, что я не могу решать ваши проблемы на расстоянии? Что, у меня дел других нет? Я, между прочим, не развлекаюсь тут, а работаю, на вас, детишек, зарабатываю. А ты мне мозг выедаешь. Ну, привел он кого-то, так он же мужик, что тут такого? Переночевала бы в другой комнате, делов-то… Ладно, я сейчас позвоню ему, сама с ним поговорю.

— Мамочка, не надо! — заплакала Катя. — Он же меня убьет, если узнает, что я нажаловалась! Не говори ему ничего. Просто… просто приезжай, мамочка, пожалуйста! Мне так… так без тебя…

— Это наказание какое-то, честное слово, — устало сказала мать. — Теперь истерики по телефону. Ты знаешь, сколько отсюда минута связи стоит? Все, Катя, все, у меня нет на это времени. Разберитесь уже там как-нибудь сами, я приеду — поговорим.

В тот же вечер Макс вернулся откуда-то невероятно злой, раздраженный. Зыркнул на Катю красными глазами и пошел рыться в секретере. Выгреб последние деньги, пересчитал и ввалился в комнату к сестре. Он грубо содрал с ее головы наушники, в которых заливалась Бьёнсе, и развернул сестру к себе:

— Слышь, ты, где деньги, которые мать оставила?

— Сам знаешь, где они, — буркнула Катя. — Ты же их и потратил.

— Ты чё, не врубаешься, что ли? Нам жрать нечего будет, если ты мне денег не дашь, — встряхнул он ее.

— А нам по-любому жрать нечего будет, — возразила девочка, пытаясь вырваться из его цепких пальцев. — Даже если я найду тебе деньги, ты все их на наркоту спустишь.

— Сучка, — выдохнул Макс и, коротко размахнувшись, ударил сестру по лицу.

Катя взвизгнула, отлетела в сторону, зажала руками разбитую губу. Во рту тут же появился тошнотворный металлический привкус. Максим схватил ее за грудки, она в ужасе закричала:

— Не надо, Макс! Не надо, пожалуйста! У меня нет денег, правда!

— Куда дела? — Он встряхнул ее так, что Катина голова ударилась о стену.

Посыпалась штукатурка, постер с Робертом Паттинсоном откололся от обоев и проехался по Катиной голове глянцевым боком.

Макс отшвырнул сестру, как котенка, и ринулся к книжным полкам. Принялся вытаскивать толстые тома, встряхивать их в поисках денег и бросать на пол. Ремарк больно ударил Катю по ноге. Она скорчилась в углу, подвывая от страха и зажимая руками кровавый рот.

— Если не найду, прибью тебя, тварь! — пообещал Макс, обернувшись к ней.

Катя с ужасом смотрела на брата, на его стеклянные, остановившиеся какие-то, страшные глаза. Теперь она точно поняла: он наркоман и ни перед чем не остановится, чтобы добыть себе дозу. Он ее просто изувечит за эти несчастные деньги. Ей необходимо бежать из квартиры, уносить ноги, пока в припадке ярости родной братец не выкинул ее из окна.

Бежать…

Куда угодно, лишь бы подальше от обезумевшего брата!

Стараясь двигаться как можно тише, она переползла ближе к двери в комнату, прижавшись спиной к стене, поднялась на ноги. И, дождавшись, пока Макс отвернется, опрометью бросилась прочь из квартиры.

Катя бегом поднялась на двенадцатый этаж и забарабанила кулаком в дверь квартиры дяди Гриши. Он открыл, девочка ворвалась в квартиру и, судорожно всхлипывая, привалилась спиной к двери.

— Ты чего? — Григорий обалдело моргал, глядя на нее. — Что с тобой? Упала, что ли, на лестнице?

Она попыталась что-то сказать, но из горла вырывался лишь свистящий хрип.

Конец ознакомительного фрагмента.