Настя. Из романа «Из жизни фотомодели Зингер»

Ольга Ильинская

Наша жизнь состоит из встреч, и каждая из них неслучайна.Легко быть честным, когда всё имеешь. А попробуй остаться человеком, когда тебя ставят на грань выживания.

© Ольга Ильинская, 2022

ISBN 978-5-0056-1836-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Настя Пастухова попала в модельный бизнес благодаря Димону.

Он тогда учился на втором курсе института, был слишком самонадеян и беспечен, но вместе с тем до безобразия молод и хорош собой, что ему не нравилось, в принципе. Смазливая девушка — это понятно, но смазливый парень… Мужик должен быть физически сильным и психологически крепким. Это ему дед (мамин отец) не раз говорил.

Но Настя Пастухова, едва увидев Димона, подумала восхищённо: «Какой красавчик!»

Насте было шестнадцать, и сердце неистово просило романтики. Поэтому, чтобы познакомиться с Димоном, она вытащила с кармана его бумажник, где нашла несколько долларов, сотню рублей и водительское удостоверение, где чёрным по белому было написано: «Дмитрий Александрович Сальников». Это уже было кое-что, хоть какая-то информация.

Она тотчас же разыскала его и, опустив глазки, кокетливо вернула бумажник. Но Димон не слыл дураком, знал, куда всегда убирал документы, поэтому прекрасно понимал, что их мог вытащить только профессиональный вор-щипач. (Из внутреннего-то кармана?) Поэтому когда Настя протянула ему свою — как она выразилась — «находку», он ловко схватил её за запястье и притянул к себе.

— Сама всё расскажешь или мне сразу сдать тебя? — «пришпилил» он её вопросом, как гвоздём приколотил.

— Отпусти, отпусти! — заныла Настя и стала, изгибаясь, вырываться. — Я нашла, я правда нашла. Чего ты?

Но у Димона попробуй ещё вырвись! Он цепко держит, хватку приобрёл бульдожью.

— Говори! — гаркнул он.

— Мент, что ли? — изумлённо прошептала Настя.

— Я твой папа! — бросил Димон. — И мама. И дедушка с бабушкой!

— Да-а-а-а? — протянула Настя. — А мне всегда говорили, что папа мой в тюрьме вшей кормит. Обманывали, значит?

Он с силой оттолкнул её, что она, отлетев, ударилась о стену.

— Сильный, да? — вдруг заплакала она. — Справился, да? Козлина…

Димон резко остыл и даже застыдился своей непристойной грубости.

— Украла. А зачем вернула? — спросил он.

— Дура, вот и вернула, — вытирая слёзы, ответила Настя.

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Ой, ли?

— «Ой, ли»! — передразнила она его.

— Четырнадцать? Пятнадцать? — не унимался Димон. — Если бы восемнадцать было, на работу бы устроилась.

И тут Настя расхохоталась, громко и от души.

— Вот насмешил! Моей мамке сорок, а работу найти не может!

И она опять залилась раскатистым, некрасивым смехом. Димон молчал, не зная, что ответить, но не уходил, потому что ему казалось, что девчонка, сидящая на асфальте с задранной юбкой, просит его о помощи.

Она не вызывала в нём никакой симпатии. Неухоженная, с жирно подведёнными стрелками на верхних и нижних веках, с аляписто накрашенными губами, зазывно выпирающими вперёд, в неприлично короткой джинсовой юбке и фирменной, но обвислой рубахе, как с чужого плеча, с блатными выходками. Единственный плюс — молодость. Такое резиновое личико, с плотно обтягивающей матовой ровной кожей, неизменно притягивает к себе мужское внимание, и то, что у такой бесшабашной девахи есть свои поклонники и почитатели своеобразной дворовой красоты, сомневаться не приходилось.

— Может, ты голодная? — неожиданно для себя спросил Димон.

Надо было видеть, с какой благодарностью взглянули на него глаза этой девушки.

Кушать Настя Пастухова хотела постоянно.

Как правило, она никогда точно не знала, будет у неё завтра обед или нет. Кто-то читает про голодное детство у Гюго в «Отверженных», а кто-то познаёт это на собственной шкуре на российских просторах.

Настя жила с матерью и маленьким братом в пригороде Твери, в унылом бараке, где, кроме них, обитало здесь ещё десять семей, таких же, как они, неустроенных. У кого отец сидит «бритым за решёткой», у кого — мать, у кого — брат-наркоман или и сестра. В общем, с зоной сообщение прямое.

До развала Союза посёлок процветал, развивалось подсобное хозяйство, свиноферма, вовсю велось жилищное строительство (три двухэтажных кирпичных дома сдали!). И без работы никто не сидел. «Девяностые» сломали жизнь если не всем, то большей части здешних людей. Кто-то вынужден был уехать — работы-то нет! — кто-то остался и влачил жалкое существование, кто-то спился. Но, конечно, были и те, кто через все мыслимые и немыслимые преграды прошёл и вышел победителем. Да, были. Но таковых по пальцам пересчитать.

Настина семья относилась к первой, так сказать, «сломанной» категории.

Как Настя наголодалась в девяностые — передать невозможно! Ещё в подготовительном классе придёт, бывало, домой, а в холодильнике «мышь повесилась». Хоть бы сухарик какой нашёлся! Отца посадили (магазин в городе ограбил; самому бы спрятаться, чтоб никто не нашёл, но напился до чёртиков, его скоренько и повязали с подельником), потом мать в больницу положили (сожитель до сотрясения мозга отдубасил). За Настей присматривала соседка, толстая, злобная продавщица из продуктового магазина. Один раз в день даст тарелку какой-нибудь каши или супа, а так, больше Насте не на что рассчитывать. Хоть шаром покати, ничего нет, ни крошечки…

Наконец, мать выписали из больницы. Пришла она домой, в расхлябанный грязный барак, а что толку? Детский садик, где она на кухне посуду мыла, закрыли, её сократили. Куда податься? Да ещё и найти такую работу надо, где «живые» деньги платят, а не «обещанные». Ведь если посмотреть вокруг — народ поголовно без наличности: учителям не платят, медикам не платят, даже продавцам, которые с наличкой на «ты», не платят, но они приноровились сами брать, что надо. Пастуховым не оставили выбора. Мать отправилась на заработки в Москву и Настю взяла с собой. В столице «подкалымить» была возможность только несколько часов в сутки! То есть утром уехали, вечером надо обязательно вернуться. Два часа на дорогу в одну сторону и столько же в другую. В электричке следовало ехать «зайцем» (больше никак!).

Итак, вон она, столица нашей Родины — Москва! Мать Настю за руку и пешкодраном по шоссе. Идут они, идут, ноги уже слушаются, Настя — в слёзы, устала. Но мать знала, что делает. Подальше от вокзала отойти нужно.

Пришли в супермаркет. Мать внимательно на Настю смотрит, глазами с ней разговаривает, и Настя её понимает. Подошли к молочному прилавку, мать внимательно витрину рассматривает, нагибается и даже морщит лоб, делая вид, что уж очень трудно читать ценник. По сторонам глазами — зырк! Никого! И быстро Насте в карман расфасованный кусок сыру пихает. Вздыхает облегчённо, получилось. Потом идут в колбасный отдел. Там и того проще, мать берёт самый маленький кусок, надвое разламывает и сразу в рот: один дочке, другой себе. Поели! Красота-а-а. А вот хлебный отдел. Здесь только булочками поживиться удастся, батон никак не вынести. Но булочки тоже хорошо!

Первый раз Настя с матерью слабенько разжились, но всё это было лучше, чем ничего. Ехали в электричке и жевали булочки с сыром. Вкуснотища, хоть и всухомятку. Мать всё рассказывала Насте, как стоять в магазине надо и как смотреть, чтобы продавщицы ничего не заподозрили. Настя, налегая на сыр, кивала: да, всё понимает, всё сделает.

В вагон зашли контролёры, Настя встрепенулась — они ж «зайцы»! — а мать: «Сиди!» Подошли мужчина и женщина в железнодорожной форме, и мать им открыто выложила, как есть: «Нет у нас билетов! Но нам надо домой! Я с ребёнком, куда же мы выйдем сейчас? Уже стемнело». Контролёры помялись, послушали монолог про безработицу и голод, вздохнули и пошли дальше. Так Настя с матерью и доехали.

Дома вздремнули, а утром опять в Москву. Никаких уже подготовительных классов. «Кто мне поможет?» — горестно вопрошала мать. Воровать нехорошо, но с голоду подыхать ещё хуже. Ни денег, ни работы, ни мужа, ни надежды на лучшую жизнь.

Второй раз им подфартило — колбаски заныкали и домой привезли. Но с каждым разом «ходить на дело» становилось всё труднее и труднее. В супермаркете они примелькались, нужно было искать другой магазин, а значит ехать несколько остановок на автобусе или метро. Они ехали (куда деваться?). Их, как неплательщиков-безбилетников, несколько раз высаживали, и им приходило пилить пешком.

Ну, и не всё коту масленница. В одном продуктовом отделе их-таки поймали. Настя расслабилась, рот раззявила и охранника не заметила. Он мать хвать за рукав и тащит на разборки. Мать орёт благим матом, дурной прикидывается, да артистка никудышная. Тут Настя пришла на помощь — кто матери ещё поможет? — как заблажит по-звериному, да с повизгивающими трелями, охранник от неожиданности чуть в штаны не наложил, и продавцы тоже насмерть перепугались. Мать, едва почувствовав дрогнувшую руку охранника, с силой рванулась вперёд, Настю за руку и бежать!

Вы думаете, охранник оставил их в покое? Вы неправильно думаете. Он воодушевлённо помчался за ними, великими грабителями конца двадцатого века, поскакал стремительным галопом, как породистый жеребец, легко переставляя свои длинные крепкие ноги. Догнал! И опять в руку матери вцепился, держит и дышит, как паровоз. Мать тоже запыхалась, не олимпийская чемпионка по лёгкой атлетике, знаете ли, а Настя не растерялась, зубами охранника — цап, и челюсти сжала, аж, зубы свело! Тот протяжно охнул и даже присел от боли. Это и спасло чету Пастуховых от неминуемого наказания. (Что касается позора, с ним они давно смирились).

Магазины пока следовало оставить в покое. Чтобы подзабыли маму и дочку, а там Настя подрастёт и… «И сходим опять пообедаем!»

Но иногда матери удавалось подработать вполне легально: зимой и осенью на городском рынке она продавала заваренный чай с домашними невкусными пирожками с картошкой. Однако летом в её услугах не нуждались, и она собирала землянику, ещё малину в дальнем диком малиннике, бруснику с черникой и стаканами ловко сбывала ягоды проезжающим на вокзале в Твери (на рынке за место следовало платить, а таких денег у неё не было); в Москве предпринимательской деятельностью тоже не удавалось заняться, так как там вовсю главенствовали братки-рэкетиры, безжалостно карая всех, кто не хочет платить дань и не может платить.

Так Пастуховы из года в год и перебивались.

Насте так понравилось затариваться продуктами в магазине, особенно в супермаркете, там выбор больше, что она даже дома тренировалась, как половчее припрятать колбаски, чтоб домой побольше принести (шоколадки тырила от балды!). Бывало, получалось, бывало, что нет. Ловили. Особенно она удивилась, когда её, поймав с поличным, носом ткнули в отснятое видео, которое равнодушно запечатлело её, запихивающую во все «щели» в одежде сосиски. Видеокамеру установили? Ой, а она и не знала. И ни разу в жизни видеокамеру не видела. Как интересно!

Её отпустили без милицейского протокола. Настя урыдалась — искренно, кстати, от души — изошла соплями, давя на жалость, что её в интернат или в приют теперь отправят, а «мама родная голодной смертью помрёт, без неё, кормилицы». Отпустили, пожалели. (Сами воруют, только в другой манере). Она на вокзал поплелась, а в голове думку затаила: «А, может, мне в театральный поступать? Актриса я хоть куда!» В электричке тоже попалась. Контролёры-железнодорожники предприняли попытку её приструнить (они уже знали её, как облупленную): «Пастухова, ты опять бродяжничаешь? И „зайцем“ ездишь!» Настя с удовольствием стала пререкаться: «А чтобы бродяжничать, нужно билет покупать, что ли?» Контролёры (парни молодые) оскорбились до глубины души от такого непочтения к собственным персонам и принялись выволакивать упирающуюся Настю из вагона, чтобы высадить на следующей станции. Настя, не будь дура, вспомнила про свои актёрские способности, которые она не без удовольствия отметила у себя сегодня, и, вцепившись руками в поручни, с экспрессией завопила: «Не пойду! Не пойду! Мне домой надо! Меня мама ждёт!»

Со стороны выглядело так, что молодые парни пристают к совсем юной девочке (Насте в ту пору ещё только двенадцать исполнилось). Пассажиры заоглядывались и загудели, а один из контролёров-железнодорожников к Насте наклонился и прошептал: «Пастухова, будь человеком, выйди в тамбур на секунду, сделай вид, что мы тебя оштрафовали, ну, и всякое такое. Как бы мы с тобой разобрались по закону. А то перед людьми неудобно, что мы свою работу не выполняем. Понимаешь, Пастухова?» Настя стихла и послушно пошла за парнями в тамбур. Там этот контролёр щёлкнул её по затылку со словами: «Одни неприятности от тебя!», а Настя улыбнулась и, подмигнув ему, закричала что есть мочи: «Контролёры меня оштрафовали!» Что тут началось! Вагон зашевелился, и в тамбур повыскакивали тёти, дяди, бабушки и дедушки и давай бить контролёров. «С ребёнка деньги вытянули, мерзавцы, а ну, верните сейчас же!» Парни, чтобы отвязаться, и вправду какую-то бумажку Насте в руку сунули и опрометью кинулись в последний вагон, подальше от скандала (а то у них тоже есть свои проверяющие). А Настя маме денежку принесла, на хлеб на три дня хватило.

…

Пастуховы понимали — нужно что-то менять в жизни. Мать думала-думала и решила улучшить тяжёлую ситуацию старинным женским способом. Нашла где-то мужика и привела его в дом. Будет кормильцем! Но вышло наоборот. Мужик, большой любитель выпивки, сам был не прочь пожить за чужой счёт. Искать работу, где платят, он не торопился, постоянно оправдываясь, что кругом обманщики.

Мать решила, что следует «кормильца» вразумить, чтобы вник, наконец, какая ответственная роль отведена ему в этой семье. И мать родила мальчика. Насте она ещё твердила, что боится остаться одна, ведь дочка скоро улетит из гнезда! Но дочка не улетала. (Крылья от постоянного недоедания не окрепли). Мужик запил и пропал, мать, Настя и Стасик остались одни. От грудничка уже не отойдёшь, и пропитание семьи всецело легло на Настины плечи. Решала она его, как могла. Воровала.

Магазины оказались лёгкой забавой. Но требовалось прежде всего добывать деньги. Стасик родился больным, отставал в развитии, требовались лекарства. Да, и самое необходимое следовало доставать: одежду, обувь. В то время благотворительные организации ещё не набрали силу.

И Настя научилась вытаскивать кошельки. Из сумок, карманов. Она внимательно наблюдала — стараясь делать это незаметно — куда именно убирает жертва свой бумажник, а далее выудить его уже было делом техники. У Насти имелись в арсенале и обломок бритвы, которой она разрезала сумки, пакеты, портфели; был у неё и скальпель, настоящий, медицинский. Это ей один вор подарил, настоящий профи! Она его уважала, за отца почитала.

Он обратил на неё внимание давно, а потом подошёл на вокзале и напрямик спросил, почему она одна «работает». Настя оторопела. Ничего себе! И для фору, сначала повыделывалась, что, мол, не понимает, о чём это он, а он ей в лоб рукой заехал, в чувство привёл и говорит потом: «А если попадёшься и посадят? Об этом не задумывалась?» Пришлось ей напрячь извилины, в тюрьму она не хотела.

Именно этот немолодой, но сильный дядька стал Настиным наставником в воровской науке, а также другом и любовником. Научил её разным штукам, и профессиональным, и интимным. Настя радовалась! Есть, кому голову приклонить, и чувствовала себя очень взрослой, любимой и желанной, оттого, что познала взрослую жизнь. К тому же, сколько денег домой стала приносить! Стасику и курточку новую купили, и пуховичок с настоящий лебяжьим пухом, а ещё игрушек: заводного мишку, плавающего пластмассового дельфинчика, танк на батарейках, огромный грузовик. Стасик так радовался, в ладошки хлопал и пищал: «Натя, Натя». Но мать сразу обо всём догадалась и в ноги Насте упала: «Не воруй! Посадят! С кем я останусь?» Настя успокаивала и говорила, что на рынке в Москве вещи разные продаёт, подрабатывает. Делала паузу, чтобы успокоить мать, а там продолжала по-новой.

Как говорят сами воры-карманники (на блатном жаргоне — «щипачи»), кто хоть раз попробовал халявных денег, на завод работать не пойдёт. Воровство основывается на извращённой философии. Далеко не кризисы являются главной причиной воровства.

Матёрый ворюга, Настин покровитель, внушал ей: «Настоящий „щипач“ никогда не должен лезть наугад! В трамвае, в автобуме наблюдай, откуда достаёт кошелёк, а там паси „козла“. Можно аккуратно достать пальцами, а если отверстие узкое, то пинцетом. Как у фокусников, ловкость рук и никакого мошенничества! А „козлу“ впредь наука будет, потому что лохом оказался. Не станет уже потом абы как деньги совать, припрячем так, что сам еле найдёт. Мы на самом деле — учителя, лучшие в этой жизни. Учить лохов — святое дело!»

Насте трудно было не согласиться с такими вескими доводами. К тому же, благодаря своей «учительской» практике, она приоделась — всё-всё себе купила: сапожки зимние, сапожки осенние, демисезонное пальто, пуховик, куртку и ещё одну куртку, что из тех, которые не запоминаются, такую невзрачную, с капюшоном, чтобы в ней незаметно «учительствовать» в Москве. Она хотела один хорошенький кожаный жакет с длинным шалевым воротником из чернобурки «прикупить», да взрослый её друган не дал, резонно заметив: «Скромно живёшь — дольше на свободе ходишь».

Конец ознакомительного фрагмента.