Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды

Ольга Зиновьевна Муравич, 2020

Роман ОЗМуравич «Адвокат’essa или Поиски Атлантиды» привлечет читателей своей необычностью. «Если вам хотя бы раз в жизни хотелось спрятаться, исчезнуть, раствориться в пространстве от переживаний… Если хотелось, чтобы вот так, вдруг: закрыл глаза, открыл – а ничего страшного и в помине нет. Наоборот, всё удачно складывается. И тебе – хорошо, радостно, чисто, честно и легко. С самой собой и с другими людьми…» Вам нужно ОБЯЗАТЕЛЬНО прочитать этот роман. Он – о нас, о вас, об авторе. Он – для всех нас. Рассчитан на широкий круг читателей.

Глава 9

Сила притяжения

Теперь этот самый «магнит» появился передо мной в пространстве. Наутро после удивительного свидания я проснулась с ощущением дня рождения — в моей жизни произошло что-то новое, открывшее во мне необычное чувство. Внутри сияло Солнце, и все вокруг отражало его лучи, посылая их ко мне снова и снова. Это не было похоже на мою трепетно вначале безответную любовь к «д’Артаньяну», на мои чувства к литературным и киногероям, на мою любовь к актеру Василию Лановому и югославскому баскетболисту Крэшимиру Чосичу. Это не было похоже на смущенно робкие, неловкие чувства к мальчикам в школе.

Мне казалось, что кто-то удобно посадил меня на легкое облачко, и я, устроившись на нем, свесила ножки и любуюсь окружающим пейзажем. Внутри — легкость, подъем, восторг и удивление. Внутри — смешно и щекотно. Что-то екает под ложечкой счастливыми импульсами. Хочется петь, танцевать прямо в воздухе… Хочется прыгать на одной ножке, как в детстве.

Я, которая считала себя с детских лет незаметной-неприметной, удивлявшейся от того, что кто-нибудь из приятелей по летнему лагерному отдыху при встрече в городе узнавал меня; я, которая смущалась и не знала, как себя вести с мальчиками… Вот эта самая «я» вдруг, в один момент оказалась окутанной восхищением взрослого мужчины, и мне это понравилось. Хотя и было немного страшно. И незнакомо. Основным поводом для опасений были родители. Как они отреагируют на происходящее?! Представить себе их реакцию я не могла. Вернее, представить-то могла, но такой «грозный» вариант меня не устраивал.

В какой-то момент мысли мои, летевшие по кругу, остановились, и я подумала: «Александр Борисович такой взрослый, наверное, он сам как-то все это уладит, и с родителями тоже. А потом ведь еще толком ничего не ясно и не понятно, чего я переполошилась?»

Серьезные раздумья закончились довольно быстро. Более меня занимало новое состояние. Оно не было ни на что похожим. Эта ситуация не имела каких-то ключей, знаний, схем, кои могла бы я применить. И страшновато, и судорожно хочется бежать к нему. Нет, не бежать, а красиво, грациозно, с развевающимися на ветру волосами, идти. Идти, чувствуя дрожь в коленках, влажность в ступнях и горячий румянец на щеках.

«Да, господи, я же действительно пообещала прийти к концу рабочего дня. И продолжить печатание его статьи».

Неожиданно я увидела свое отражение в зеркале. Оттуда, словно из Зазеркалья, на меня смотрела красивая незнакомка с сияющими глазами и счастливой улыбкой.

Неужели это я?! Не может быть.

Для надежности я даже провела пальцем по старинному китайскому зеркалу, центр которого украшали изумительные пионы розового и белого цвета, окаймленные тончайшей золотой линией. Отражавшаяся красавица смотрела на меня из-за цветов, и эта отстраненность делала ее еще более загадочной.

Я разглядывала еще какое-то время эту картинку, включив в прихожей, где находилось зеркало, весь возможный свет: «Я — другая!» — ярко вспыхнуло в моих мозгах.

Потом словно ветер подхватил, и я закружилась по комнатам, жмурясь от солнечного света, наполнившего квартиру.

На пути кружения находился проигрыватель для пластинок «Ригонда» рижского производства. Сначала достала большой виниловый диск с записями романсов, но передумала. В старинных коробках родители хранили раритеты — старые тяжелые черные пластинки. «Трофейные» называл их папа. Это были пластинки, которые появились после войны. На них были записаны чудесные песни и инструментальная музыка. Все это исполняли зарубежные музыканты и артисты. На черной этикетке написано название фирмы, выпускавшей грампластинки — «Columbia». Я выбрала пластинку, на которой было написано «Miliza Korjus. The Great Waltz». И что-то еще, что я не разобрала.

Пластинка немного зашипела под иголкой, раздалось характерное потрескивание, шуршание, и вдруг по комнате поплыла волшебная музыка Штрауса. На этих пластинках вначале долго шло инструментальное вступление, а потом звучал вокал. И ангельский голос Милицы Корьюс под звуки вальса, исполняемого прекрасным оркестром, запел «На прекрасном голубом Дунае». Это было упоительно. Я закружилась, представляя себя в пышном бальном платье с кринолином, а рука моя лежала в руке воображаемого кавалера… Вальс я обожала с раннего детства.

Родители часто слушали музыку, когда выдавалась свободная минута, и с удовольствием кружились в танце. Танцевали они великолепно! Подряд могли пройти два тура вальса, то есть пластинку включали дважды, и они продолжали вальсировать. Меня — совсем кроху — брали на руки и танцевали втроем. Я обожала это кружение на руках у мамы и папы. Когда я подросла, папа научил меня танцевать и танго, и румбу, и пасодобль, и «фокс». Даже «бить степ», то есть чечетку, научил. Сам он степовал изумительно, при этом напевая какие-то американские мелодии. Он обожал Глена Миллера и его «Серенаду Солнечной долины». Ну и я тоже стала обожать и танцевать под эту музыку.

Радость и восторг прямо-таки булькали во мне. Голова закружилась, и я присела на диван. Отдышавшись, осмотрелась по сторонам и побежала заниматься домашними делами, чтобы потом уйти беззаботно гулять. Но я знала, какой прогулочный маршрут будет у меня сегодня. И смущение, и стеснение были явственно ощутимы, но «магнит» притягивал сильнее. Так хотелось вновь услышать его голос, почувствовать прикосновение руки — волнующее и словно обжигающее сначала, но обволакивающее потом. Хотелось смутиться под его пристальным взглядом, ощутить, как краснеют щеки. И снова пережить незнакомую доселе дрожь под коленками. Одним словом, погрузиться в волшебство вчерашнего вечера.

Дорога показалась очень короткой, и только крутой подъем в горку, на самой макушке которой располагалось здание суда, немного сбил дыхание. В коридор я вошла, слегка запыхавшись. Цокот каблучков был услышан сразу же, и у двери меня встретил, нет, встретили, нет, подхватили, сильные крепкие руки А. Б. Словно в продолжение вальса закружил по кабинету. Я попробовала освободиться, но этот маневр не удался. Левая рука оказалась на его плече. Ощущение ткани рубашки и особенный мужской запах — я уловила его еще вчера — волновали и в то же время успокаивали. На руках — уютно, надежно. И приятно, что уж там говорить.

Петров смеялся и сияющими глазами прямо смотрел на меня. Я подумала, что даже взрослые мужчины в такие минуты, видимо, слегка глупеют, потому что, смеясь, А. Б. все повторял:

— Алюша, ты пришла! Ты пришла! Ты пришла!

— Вам трудно, наверное, меня держать, я же тяжелая, — робко поинтересовалась я.

— Да ты — пушинка, просто пушинка, — все так же смеясь, проговорил мой кавалер по этому оригинальному танцу.

«Пушинка весом пятьдесят восемь килограмм», — подумала я.

В этот момент мой танцевальный кавалер аккуратно посадил свою «партнершу» на край стола. Того самого, на котором вчера стояла пишущая машинка. Я, естественно, заволновалась за судьбу казенной мебели, вероятно, она не была рассчитана на «машинки» весом в пятьдесят восемь килограмм чистого веса.

— Солнышко мое, Аленушка, счастье мое, радость моя, — заговорил А. Б., одной рукой обняв меня за плечи, а другой гладя по голове.

Неизвестно было — надо ли отвечать в такой ситуации, надо ли вообще что-то говорить или что-то делать.

Петров прижался лбом к моему лбу и прошептал:

— Я люблю тебя, Аленушка, счастье мое! Я без тебя не могу быть, жить! Я сутки эти — до встречи нашей — как во сне провел. Ни о чем, кроме тебя, не мог думать. Аленушка, девочка моя милая, славный мой человечек, как я люблю тебя! Кажется, я голову потерял.

«Как же он работал сегодня? Ведь у него весь день судебное заседание было? Серьезное уголовное дело. Может быть, поинтересоваться?» Мысли вихрем пронеслись в голове, но я все-таки решила их не озвучивать.

А Петров, уютно пристроив мою голову к своему плечу, начал осторожно меня целовать. Глаза, нос, щеки, волосы. Это было так чудесно, так успокаивало и убаюкивало, словно на теплой морской волне. Потом очень нежно и осторожно провел пальцем по губам. Я улыбнулась, и он потрогал даже передние зубы, открывшиеся в улыбке.

— Какое чудо! — каким-то хрипловатым голосом сказал А. Б.

Я засмеялась почему-то, представив себя зайчиком, передние зубки которого кто-то трогает пальцем. Было необычно и смешно, тем более что губа при этом слегка оттопырилась вверх.

— Зайчик мой, — будто прочитав мои мысли, прошептал Петров, — любимый зайка мой! — и поцеловал в губы. Бережно, едва прикасаясь, словно и вправду боялся спугнуть этого зайчишку. Прикосновения были очень приятны. Поцелуй доставил мне удовольствие. Я уже не думала о том, что и как надо делать, то ли открывать, то ли закрывать рот? Все получалось само собой. Закрыла глаза, почувствовала, что Петров крепко обнял меня и прямо к моей груди прижимается его грудь, и биение его сердца отдается в моем теле. Ощущение было таким сильным, что на мгновение перехватило дыхание.

А. Б. слегка разжал объятия и дал мне возможность вздохнуть. Потом вдруг тихо, осторожно прикоснулся пальцами к моей груди. Я слегка опешила, отстранилась, а он неожиданно положил на левую грудь всю ладонь. Даже сквозь ткань одежды ощущалась горячая кожа его руки.

— Как бьется сердечко твое, — прошептал Петров мне на ухо и поцеловал прямо в ухо, — какое милое ушко.

Его прикосновение к груди очень смутило. Совершенно необычно, незнакомо и не могу сказать — понравилось мне это или нет. Я пошевелила плечами, высвобождаясь из его ладони и слегка отодвигаясь.

— Тебе неприятно, больно? — встревоженно спросил он.

Я не знала, что ответить, чтобы не обидеть, поэтому подняла глаза и с мольбой посмотрела на него, слегка покачав головой.

— Скажи, что не так? — чуть дрогнувшим, как мне показалось, голосом поинтересовался мой поклонник.

— Так не надо… — все же осмелилась прошептать я.

Он убрал руку и вновь нежно обнял за плечи:

— Можно я тебя еще поцелую?

Мне понравилось, что он спросил разрешения. В ответ я прикрыла глаза и вновь почувствовала прикосновение к губам, только теперь уже не так нежно, а сильно, нетерпеливо, и, наверное, это могло соответствовать часто попадавшемуся на страницах классических романов слову «страстно». Наверное, потому что я впервые испытала такое и искала название переживаемому опыту. Это было похоже на внезапно подувший ветер, нет, волну прибоя. Такую волну, что у меня зазвенело в ушах. Я услышала, как слегка застонал А. Б., и волна, только горячая, заполнила всю мою грудную клетку, и все тело стало ватным или, быть может, похожим на сироп. Я даже обмякла в сильных руках Петрова, и голова закружилась.

— Давайте посадим меня на стул, — попросила я.

— Давай, — ответил он и вновь, взяв меня на руки, перенес со стола на стул, стоявший чуть поодаль.

Голова продолжала кружиться.

— Можно мне воды или чая?

— Конечно, конечно, солнышко.

«Неужели вот так бывает у взрослых?» — подумала я, пока Петров наливал воду в чайник и включал его. Потом достал из шкафчика чашки, салфетки, какие-то конфеты и печенье и очень быстро все сервировал на столике, расстелил маленькую скатерть на том месте, где я только что сидела. После этого он подвинул еще один стул, сел рядом, мягко обнял меня за плечи и волнуясь, произнес:

— Какое же ты чудо! Ты даже сама не понимаешь! Как я тебя люблю, Алюша! Радость моя!

Неожиданно у меня потекли слезы, но я ничего не могла с собой поделать. Даже забыла про тушь на ресницах. А. Б. достал из кармана брюк свежий носовой платок и начал промокать мне щеки и рот. Слегка приподняв лицо за подбородок, чуть повернул его к себе. Засмеялся, продолжая вытирать слезы и ручейки туши на щеках. Довольно быстро справившись с этим, погладил меня по голове и ласково произнес:

— Какой же ты еще ребенок, девочка моя.

Я всхлипнула напоследок и положила голову ему на плечо. Он был такой взрослый, сильный, большой, что все происходящее как-то не очень относилось ко мне. Вроде бы это не со мной происходило.

«Он — муж-чи-на…» — подумала я, вспомнив свои предыдущие встречи с молодыми людьми. Этот шквал эмоций и действий ошеломил, и надо было прийти в себя. Чувства неизвестные, неожиданные, внезапные. Они не поддаются осознанию. Они ничему не подвластны — ни пониманию, ни анализу.

И, хотя немного страшно, словно впервые встаешь на лед, не умея кататься, опасаешься упасть с высоты, разбиться, сломаться и остаться осколками на льду. И — неожиданно — необычайное, волшебное превращение — ты катишься, скользишь. Лед поддерживает, и ты движешься вперед. Ты — в равновесии. И понимаешь, к своей радости и изумлению, что это — навсегда.

— Давай, налью тебе чашку чая. Я помню, ты любишь с травами, а меня как раз угостили замечательным таежным сбором.

Чай действительно оказался ароматным и приятно успокаивал — даже горячий.

«Интересно, а откуда он узнал, что я люблю чай с травами?»

И тут же, отвечая на мой невысказанный вопрос, Петров улыбнулся и сообщил:

— А ты как-то во время практики с Агнией разговаривала об этом, и я услышал твои слова.

«Надо же, запомнил!»