Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды

Ольга Зиновьевна Муравич, 2020

Роман ОЗМуравич «Адвокат’essa или Поиски Атлантиды» привлечет читателей своей необычностью. «Если вам хотя бы раз в жизни хотелось спрятаться, исчезнуть, раствориться в пространстве от переживаний… Если хотелось, чтобы вот так, вдруг: закрыл глаза, открыл – а ничего страшного и в помине нет. Наоборот, всё удачно складывается. И тебе – хорошо, радостно, чисто, честно и легко. С самой собой и с другими людьми…» Вам нужно ОБЯЗАТЕЛЬНО прочитать этот роман. Он – о нас, о вас, об авторе. Он – для всех нас. Рассчитан на широкий круг читателей.

Глава 3

Откуда ноги растут…

После третьего курса будущих юристов отправляли на ознакомительную практику. Две недели — в райотделе милиции, две недели — в суде. Агнешка, Маринка и я — неразлучная троица — и на практику попали вместе. В крохотных кабинетах одним пальцем печатали на пишущей машинке документы, которые добрые и усталые следователи поручали нам подготовить. Ездили вместе с опергруппой в какие-то вонючие притоны на обыски. В жутких квартирах вместе с операми и следователями изымали краденые вещи, составляли опись изъятого. Ужасный запах, горы грязных бутылок и пустые бесцветные глаза хозяев квартир. Страшные испитые лица. Голодные плачущие дети. И мы — три домашние девочки. Жалко всех было ужасно — и преступников, и милиционеров. Первых — потому что люди оказались в столь мрачных условиях жизни. Вторых — потому что им приходилось в этих обстоятельствах наводить какой-то порядок и принимать какие-то трудные решения, которые касались жизни других людей. Невыносимый запах другой жизни стоял в этих жилищах… А в кабинетах райотдела следователи много курили — и мужчины, и женщины — и там же складировали все изъятое. Казалось, что ты сама пропитана этим «коктейлем из странных запахов». Моя длинная коса за смену «задымливалась» настолько, что приходилось мыть голову чуть ли не каждый день и довольно непросто сушить волосы ночью. Никаких фенов еще и в помине не было.

Нас отправляли за справками то в морг, то в психбольницу. Иногда мы разносили повестки гражданам по всему городу. Может, и не быстрее было втроем, но веселее — это уж точно. После двух недель погружения в такую «изнанку» мира только Агнешка по-прежнему была в восторге и в своей мечте — стать следователем — еще более укрепилась. Ни я (хотя и была «юридической» дочкой), ни Мариш-ка никакой тяги в этом направлении в себе не обнаружили. Завершение милицейского «срока» для меня ознаменовалось ярчайшим событием. Давнишняя подруга Катюшка выходила замуж. Я была звана свидетельницей на свадьбу. Было сшито к этому случаю платье из моднейшего — в цветочек — кримплена, волосы уложены в прическу. Волнение незабываемое. Так странно — вот была девочка Катя, с которой мы в пионерском лагере громко распевали вместе походную песню: «Эх, подружка — моя большая кружка, полулитровая моя…» Девочка Катя, которая знала, что я не ем никакой пищи с луком, а также с молочной пенкой, а также не пью какао, кисель с комками, не ем молочный суп, свеклу, тушеную капусту, горох и оладьи, если они политы медом, песочное печенье с молоком на полдник и многое другое, с удовольствием уписывала за обе щеки свои и мои порции. В завтрак я шла на кухню лагерной столовой, наливала из-под крана горячей воды и выпивала ее с хлебом, поверх которого клала кусочки сливочного масла. Обычно на завтрак пионерам готовили молочный суп или молочную кашу с пенкой — б-р-р — и какао — все то, что я на дух не переносила. В обед был борщ или суп. И то, и другое с луковой зажаркой. Я с трудом могла выудить несколько ложек бульона, а с остальным старательно управлялась подруга. Примерно то же происходило в ужин. Иногда — чаще всего в выходные дни — когда приезжали родители, подавали на стол что-нибудь для меня съедобное. Но в эти дни и папа с мамой привозили домашние «вкуснятинки» и, забрав меня из отряда, шли на берег реки. Там с удивлением они наблюдали, как их единственное чадо мигом расправляется с привезенной снедью. Подъедалось все: котлетки, еще теплая, пушистая, отваренная картошечка, соленая рыбка, городская булка, намазанная маслом и посыпанная сахарком, малосольные огурчики, любимая колбаска и обязательно — сладкий чай из бутылочки.

А в будние дни я брала с собой из столовой кусочки хлеба, посыпала их солью, ела на улице потихоньку, чтобы никто не видел. Это было строжайше запрещено — есть вне столовой. Советские пионеры в советском пионерском лагере должны были насыщаться в лагерной столовой, быть сытыми, довольными, громко петь пионерские песни, бодро маршировать на пионерских линейках и участвовать в лагерной спартакиаде. Пионеры играли в футбол, пионербол, бегали, прыгали в длину и в высоту. Физрук Иван Васильевич Мухин, держа в руке секундомер, отмечал результаты бегунов, замерял рулеткой дальность полета прыгунов и прыгуний. Он свистел в свисток, когда судил футбольные и пионербольные матчи. Все были довольны — все крепкие, розовощекие. Только я, тихонько доев кусочек соленого хлеба, запивала его водой из питьевого фонтанчика, установленного на территории, брала очередную книжку в библиотеке и шла в укромный уголок за стадионом. Там не кричали, не прыгали и не могли ударить мячом по голове. И читала. Ах, сколько же прекрасных часов я проводила за чтением. И в детстве, и всю последующую жизнь. И родители мои, и бабушка с дедушкой, а потом и муж, и дети — все читали. Но вернемся в пионерское лето. Катюшка каждый раз уезжала после очередной смены с солидной прибавкой в весе, что считалось хорошим показателем лагерного отдыха, конечно, если ешь за двоих. Мои показатели «привеса» не радовали ни лагерного доктора, ни вожатых, так как я снижала суммарную отрядную «откормленность».

Иногда, если особенно хотелось есть, я прятала хлеб под подушкой и съедала его, когда все ложились спать. Наутро, когда дежурный отряд, обходивший все корпуса и проверявший качество приборки в комнатах и состояние заправленных постелей, мог обнаружить у кого-нибудь на простыне песок — рукой проводили под одеялом — (значит, после купания в море пионер плохо мыл ноги), у меня время от времени обнаруживали хлебные крошки. За «крошки» и песок снижали оценки всему отряду по чистоте. Эти оценки выставлялись на огромном ватманском листе, висевшем в столовой, и весь лагерь знал, как у кого идут дела. Если «крошечное» обнаружение совпадало с Катькиным дежурством по отрядной спальне, она ужасно возмущалась, ругалась на меня, и когда приезжали родители, жаловалась своей маме: «Из-за Алениных крошек в постели мне за дежурство снизили оценку». Мама ее — высокая пышнотелая кудрявая шатенка — недовольно выговаривала мне. О том, что сама подъедает почти весь мой лагерный «паек», Катерина маме не рассказывала.

Но несмотря на это, мы дружили, из года в год ездили в пионерлагерь, ходили вместе в музыкальную школу, а мамы наши работали вместе. Так вот, эта «прожорливая» девица и выходила замуж. Муж был старше нее на восемь лет, приехал в наш город в командировку с Кубани, увидел Катю на улице, влюбился, остался здесь работать, и… через восемь месяцев они поженились. Рядом с нами, двадцатилетними, он казался совсем «дядей», очень взрослым. Наша смешливость и удивляла, и веселила его.

— Над чем вы смеетесь? — спрашивал Вадим.

— Ни над чем, просто так.

Ощущение радости жизни настолько переполняло нас, что мы смеялись по любому поводу. Была подруга, а стала вдруг жена. Да еще такого взрослого мужчины.

Нет, это не по мне, думала я. О чем можно разговаривать с таким взрослым дяденькой? Неизвестно. Он такой серьезный. Мне, уже три года тайно влюбленной в старшекурсника, сначала даже не подозревавшего об этом, было не понятно. В моем представлении пятикурсник был уже совсем взрослым, оканчивал университет. Да к тому же был знойным красавцем — высокий, широкоплечий, темноволосый, голубоглазый, с усами — вылитый д’Артаньян из старого французского фильма! Я была уверена, что в него должно быть влюблено все женское население юрфака, однако мои подруги не разделяли этой убежденности. Так вот…

После двух недель пребывания в милицейском отделе свадьба — целых два дня была как летний дождь, смывающий пыль и оживляющий все вокруг, наполняющий мир сиянием и радугой.

В понедельник мы отправились на практику в райсуд, располагавшийся в соседнем с Катюшкиным доме. Маринку распределили к судье — приятельнице ее мамы, а мы с Агнией попали к судье-мужчине, который слушал какое-то дело в зале судебных заседаний. Чтобы не терять зря времени, заведующая канцелярией отправила нас в архив разбирать дела. Со смехом в полуосвещенном помещении сортировали мы по годам архивные папки. Поводом для веселья служил мой рассказ о прошедшей свадьбе. Агния шутила, что после участия в милицейских допросах свидетелей я наверняка отлично справилась со своей ролью. Я поведала ей также и об ухаживаниях свидетеля Юрия, который два дня напевал мне: «Песни у людей разные, а моя одна — на века. Звездочка моя ясная, как ты от меня далека…» Ему явно ничего не «светило», но пел он самозабвенно, и окружающие, заметив эту пылкость, шутили: «Ну, вот хорошо бы следующей свадьбе быть у свидетелей…» Мы опять рассмеялись.

Вдруг дверь в помещение архива открылась, кто-то вошел. Из-за стеллажей, уставленных томами уголовных дел, никого не было видно, но мы услышали: «Так, это не мои ли практикантки здесь трудятся?» Смутившись от того, что смеялись, вероятно, слишком громко и вошедший мог это услышать, мы замолчали и, выйдя из-за полок, подошли ближе. Несмотря на неяркий свет под потолком, было видно, что это высокий, светловолосый, довольно крупный мужчина. Даже в жаркий день на нем белая рубашка с длинными рукавами и галстук. «Хороший тон, — подумала я, — папа никогда не позволяет себе ходить без галстука, но к галстуку надевается только рубашка с длинными рукавами».

— Рубашка с короткими рукавами при галстуке — стиль колхозного агронома, — говорил папа.

Приглядевшись, я обнаружила в нем сходство одновременно со Смоктуновским и Василием Ливановым. Очень взрослый — лет тридцать на вид — и смотрел на нас свысока. Мне это не понравилось. Я тряхнула головой, поправляя косу и зажав конец ее зубами. Это было давней привычкой. «О, закусила удила», — говорила по этому поводу мама. Я исподлобья посмотрела на мужчину, так и не выпуская косу. Мужчина дружелюбно произнес:

— Как завершите здесь все ваши государственные дела — жду вас в своем кабинете. — И ушел.