Разлуки и встречи. Люди ветра

Ольга Захарина

Это шестая история о людях ветра. Новая жизнь приносит дочери ветра радостные встречи и рвущие сердце разлуки. Как никогда ранее, ей понадобится сила, чтобы справиться со всеми испытаниями, с которыми она встретится на дорогах ветра. Может, это судьба так жестоко мстит ей, заставляя расставаться с любимыми людьми. Или всему виной упущенный шанс? Все совпадения с реальными людьми являются случайными, кроме тех случаев, когда эти реальные люди из нас, бродящих дорогами Ветра.

Часть I Шансоловка

1

У стойки трактира собралась весёленькая компания, собралась она давно и надолго. Лесорубы — простые ребята с простыми шутками и горой мускулов на брата. Особенно выделялся огромный конопатый детина, похожий на здоровую пуму. У детины был праздник — тридцать лет бывает ведь только раз в жизни. Спиртное текло рекой в глотки и переливалось через край.

Из угла лесного трактира за весельем наблюдала местная фея. Фея была уже в том преклонном возрасте, когда людские выходки развлекают, и начинаешь относиться к ним с пониманием — все смертны. Лесорубы не обращали на фею никакого внимания — все давно уже привыкли к ней и к тому, что временами ей нравится общество людей. В конце концов, в этом была и польза: пьяные драки при фее никогда не переходили в резню, а в лесу деревья крайне редко падали на лесорубов.

Дело было уже за полночь, когда в трактир зашла красивая девушка в мужском дорожном костюме. Чудесное сочетание пышных каштановых волос и изумрудных глаз никого не оставило бы равнодушным, а пухлые яркие губки и бледно-золотистая кожа лишь дополняли картину. Незнакомка прошла прямо к стойке, нет, проплыла, пролетела над грязным полом таверны намеренно грациозной походкой.

Фея в углу неодобрительно поцокала языком — от такой девицы добра не жди, вон какая могильная жуть у неё в зрачках шевелится. Но лесорубы смотрели совсем не на глаза девушки.

И конечно, конопатый новорожденный не мог пропустить мимо такую красоту. Мужской костюм и не пытался скрыть красивую фигуру девушки, а её походка и жесты просто кричали о женственности.

— Постой детка, — оригинально начал разговор здоровяк. — Спорю на поцелуй, у меня есть то, что ты ищешь.

Девушка смерила его взглядом, каким обычно смотрят на что-то неторопливо ползущее по листьям. Потом как-то странно улыбнулась и ответила:

— Действительно, у тебя есть то, что я ищу, но спорю, ты даже не знаешь ни что это такое, ни что оно у тебя есть.

— А это мы легко проверим, — радостно осклабился лесоруб, что девушка приняла его игру, такую тонкую и галантную.

Однако приятели не разделяли его радости. Один, самый трезвый, или же самый осторожный, даже попытался его отговорить:

— Ты что? Она наверняка из этих, ведающих. Вот так согласишься на спор, а потом придешь домой и окажется, что либо жена твоя родила, либо родственник какой-то богатый умер и тебе деньги оставил. И ведь отдавать придется!

— Да брось ты, — отмахнулся именинник. — Откуда у меня богатые родственники, да и о детях, того, загодя знаешь обычно. Давай свой спор, только если я угадаю, что ты ищешь, мы сегодня проведем весёлую ночь.

Девушка всё это время надменно следила за лесорубом, не спуская с него зелёных глаз.

— Хорошо, — она улыбнулась как кошка, увидевшая выпавшего из гнезда птенца. — Сейчас мы очень просто проверим, кто из нас в выигрыше. У тебя есть то, что я ищу. Это твой шанс пережить сегодняшнюю ночь. Точнее, он у тебя БЫЛ!

Быстрым отработанным движением девушка сдернула с плеча дорожную сумку, дернула стягивающий горловину шнурок и протянула суму в сторону конопатого.

Тот, как зачарованный смотрел на потрепанную суму, внутри которой мерцал ряд неприятно острых зубов. За зубами шевелились сгустки тьмы, — это было последним, что он увидел.

Лесорубы, наконец, вышли из оцепенения, в которое их повергла реплика девушки:

— Родни, ты че застыл? Сумы никогда не видал, что ли?

Медленно, как будто огромная тяжелогруженая телега, Родни развернулся к лесорубам. Иссиня-белое лицо именинника застыло маской смертельного ужаса. А потом мертвый лесоруб рухнул на своих друзей, будто подрубленное дерево.

В углу тихо ахнула испуганная фея:

— Матерь Мира! Настоящая шансоловка! Я-то думала, это всё бабушкины сказки.

А девушки к тому времени и след простыл.

На лесной полянке тихо журчал ручеёк, пара голубых мотыльков порхала, не столько опыляя цветочки, сколько прикидывая, как бы свести знакомство. А высоко-высоко над тёмными ветвями деревьев со светлеющего неба не спеша расходились уставшие светить звезды.

Фея даже невольно залюбовалась царящей здесь идиллией, но тут посреди полянки закрутился вихрем ветер. Мотыльки прыснули прочь, еле успев спасти свои крылышки, а вот цветочки пострадали, когда, соткавшись прямо из воздуха, на них наступили высокие сапоги. Фея вздохнула, мол, нет в жизни совершенства, и с любопытством начала разглядывать хозяина сапог. К ещё большему разочарованию феи, им оказался не хмурый видавший виды маг, а молоденькая девушка, худенькая, симпатичная, но не более. По крайней мере, под просторным серебристым плащом и добротным дорожным костюмом подробностей было не разглядеть. Разве что лицо. Но оно было не то чтобы красивым, просто бледным, в спутанном облаке тёмных волос. Да и синие глаза не такая уж и редкость. В общем, девушка была самая обыкновенная, если не считать того, что она была человеком ветра.

— Доброго времени суток, уважаемая! — не тратя времени, поздоровалась гостья. — Мое имя Анариэль, и можете сразу приступать к объяснению, зачем вы меня вызвали?

«Шустрая девочка, и сердитая. С дружком, что ли поссорилась?» — подумала фея, а вслух сказала:

— В нашем мире появилась активно охотящаяся шансоловка, поэтому я и попросила помощи у ветра.

— Шансоловка… а это ещё что за тварь такая?

На этот раз фея уже не сдержала разочарованного вздоха.

— Идёмте, я провожу вас в таверну, где она недавно подкрепилась одним из моих соседей-лесорубов, а по дороге я расскажу, что знаю.

Шансоловка — одна из самых древних и опасных тварей. Это вечно голодный и агрессивный сгусток пустоты, небывалого, того, у чего нет ни малейшего шанса сбыться. Когда-то, когда миры ещё творились, у шансоловок была возможность сбыться в каком-нибудь мире, или просто остаться частью пустоты. Но один из демиургов в какой-то момент позавидовал творению своего собрата, и создал существо, способное отнимать шансы. Например, шанс создать что-либо гениальное. Шансоловка была создана для одной цели — отобрать самую главную возможность врага и отдать её хозяину… Но что-то пошло не так. Тварь не хотела отдавать. Вместо этого она забрала у своего творца шанс остаться неузнанным, и разгневанный демиург уничтожил собрата, не обратив внимания на странный комок тьмы, в последнюю минуту шмыгнувший в его сумку. Так появилась первая шансоловка. Со временем она стала настолько сильна, что начала приносить серьезный убыток демиургам. Они засекли тварь и нашли способ её уничтожить. Но к этому времени шансоловка успела отпочковать нескольких «деток», которых раскидала по разным мирам. Некоторых деток демиурги не смогли найти, они либо так хорошо затаились, либо успели съесть у погони шанс найти их. И время от времени в разных мирах просыпаются шансоловки. Они находят себе носителя, которому достается часть съеденных шансов, но когда носитель становится достаточно силён — его самого ожидает участь пищи для шансоловки.

Фея и девушка ветра подошли к таверне и вошли внутрь. Лесорубы давно разошлись по домам, даже хозяин не захотел оставаться в этом жутком месте и поехал в город за чаровником, чтобы очистил таверну. А на полу перед стойкой всё также спокойно лежал могучий труп.

Анариэль подошла к телу, со второй попытки смогла перевернуть его и заглянуть во всё ещё открытые, остекленевшие глаза. С минуту она неподвижно нависала над мертвым, потом её лицо позеленело, девушка резко дернулась к двери таверны, но на полпути передумала, пару раз глубоко вздохнула и, вернувшись, дрожащими пальцами опустила веки неудачливому имениннику.

— Пакость какая, — произнесла она хриплым голосом. А потом решила уточнить: — Уважаемая, что из здешнего пойла будет самым крепким?

Фея прошла за стойку, достала из потайного, как думал трактирщик, отделения темную бутыль и налила в две маленькие рюмочки мутную зелёную жидкость.

— Корень поползня, он крепче всего, лесорубов забирает так, что с двух рюмок падают и тихо лежат бревном два дня.

Девушка и фея неторопливо подняли рюмки за упокой и резким движением выпили.

Через минуту лицо девушки сначала снова стало из зелёного бледным, а потом на нём появился лихорадочный румянец.

— Ну что, госпожа, сумеете изловить нашу шансоловку? — с надеждой осведомилась фея. Молоденькая-то она молоденькая, но все-таки человек ветра, а значит, не чета местным чаровникам, да и феям всякие разрушительные штучки плохо удаются.

Девушка задумчиво крутила в пальцах пустую рюмку. Потом резко перевернула её и поставила на стойку.

— Сумею. Не так уж трудно её прибить, главное — успеть нанести удар раньше, чем она раскроет пасть, — без особой уверенности в голосе произнесла девушка. Но потом, спохватившись, добавила: — Не беспокойтесь, уважаемая, шансоловку вашу придавят в любом случае. Я или тот, кто придёт, если моим шансом она не подавится.

Фея вздрогнула. Волшебный народец гораздо бережнее, чем люди, относился к знаниям, в том числе, к знанию о стихийниках. Правила тех из них, кто странствовал по мирам, действительно не допускали незавершённых дел. Если стихийник погибал при исполнении, по его следу тут же приходил старший брат, наделённый большими полномочиями, силой, и подстёгиваемый жаждой мести. Он завершал начатое. А если в процессе оказывалось, что в гибели его собрата виновны жители призвавшего его мира, то мир этот опустошался буйством стихии. Или просто переставал существовать.

— Только мне бы где переночевать. По горячему следу тут лучше не идти, — уже гораздо увереннее улыбнулась девушка.

— Так вы можете у меня погостить. Я рада буду, — обрадовалась старушка.

— Вот и хорошо. Думаю, хозяин заведения не будет против, если мы возьмем небольшую плату за то, что приберём тут, — задумчиво произнесла девушка, забрав со стойки бутыль корня и направляясь к выходу. Фея озадаченно покачав головой последовала за гостьей.

У самого порога Анариэль обернулась, небрежным жестом встряхнула левой кистью, и с её тонких пальцев бесшумно сорвалась ярко-голубая шаровая молния. Шарик не спеша подплыл к телу, с тихим влажным звуком войдя в его живот, труп вспыхнул ярким белым огнём, пару секунд в таверне пылали его раскаленные очертания, а потом на полу остался лишь тончайший слой пепла, неотличимый от пыли, которой в таверне тоже было в достатке. А фея поняла, что машинально так сжала дверной косяк, что по дереву пошла тонкая трещина.

2

Утро начиналось с похмелья. Анариэль была равнодушна к спиртному, пьянела она плохо, не испытывая тех эффектов, ради которых пили другие, ведь даже тогда, когда её тело начинало путаться в собственных ногах, разум оставался трезвым, холодным и чистым клинком, полностью контролирующим ситуацию. Но вчера был особенно неудачный день. Они с Нефом опять начали ссориться, но на этот раз в самый разгар скандала Анариэль позвал ветер, и ей пришлось снова уйти, так и не помирившись. И ушла она сюда, в мир, по которому свободно бродит какая-то древняя тварь, не просто убивающая людей, а… Нет, Анариэль часто приходилось видеть смерть, её другом и братом был человек ветра, Ян, специализирующийся на смерти своих подопечных, да и сама она могла легко и быстро отправить человека на тот свет, а могла и медленно и нелегко. Но даже для неё, для человека ветра, являющегося живым примером перевоплощений и множественности жизней и миров, было страшно видеть человека, умершего навсегда, жизнь, уничтоженную практически до самого основания. Человека, у которого отобрали шанс быть, в любом его проявлении. Это её вчера и подкосило. До тошноты, до дрожи в коленях и ледяного комка в животе.

Если подумать трезво, размышляла она, стараясь унять головную боль, то даже если шансоловка достанет её и также высосет шанс на жизнь и существование, останется та часть, которая изначально была ветром. Она будет жить в ветре, и, возможно, если ветер сочтет нужным, она когда-нибудь снова сможет возродиться в человека. Хотя ждать этого, скорее всего, придется долго. Анариэль совсем не хотелось ставить такой эксперимент.

Но в любом случае, чем бы ей это ни грозило, шансоловку необходимо уничтожить. И чем скорее, тем лучше. Пока она не научилась прятаться в других реальностях. При этой мысли к горлу девушки снова подкатила тошнота. Она поднялась с лавки и вышла на крыльцо маленького домика феи. Прохладный внутренний воздух, наполненный запахами леса, освежил её. Ветер ласково взъерошил волосы, ободряюще погладил по щеке, обернулся вокруг неё сытым котом, и снова отправился бродить по лесным тропинкам. А Анариэль тем временем заметила, что из кустов неподалеку за ней кто-то наблюдает. Этим кем-то оказался волк. Пожилой ветеран леса сначала высунул из листьев любопытный нос, а потом осторожно вышел сам. Тощий, наполовину седой, с оторванным ухом и сетью шрамов на морде, он, тем не менее, шёл уверенно и с достоинством. Подойдя к крыльцу, он заглянул в глаза рассматривающей его девушке, лениво мазнув себя по бокам седым хвостом.

Анариэль спустилась с крыльца, села на ступеньках и спокойно положила руку на голову зверя. Волки были её друзьями. Конечно, звери вообще не конфликтуют с людьми ветра. В большинстве случаев они стараются просто их не замечать, но если так не получается, то готовы выполнить любое поручение стихийника. Иначе, по вполне понятным причинам, их жизнь может резко сократиться. Но с волками другой разговор. Анариэль всегда была для них «своей». Они защищали её, обязательно приветствовали, когда она появлялась на их территории. Они могли просто серой тенью стелиться вдоль дороги, по которой она проезжала, или бесшумно стоять за деревьями, наблюдая за ней, — она всё равно их чувствовала, и также здоровалась с ними. Нередко Анариэль пользовалась волками как источником информации. Вот и сейчас, старый волк безмолвно передавал ей всё, что знал о появившейся в лесу носительнице шансоловки.

Из окна домика за девушкой и волком внимательно наблюдала фея.

— И что он тебе рассказал? — принялась расспрашивать фея, когда они сели за стол.

— Рассказал про девушку, — Анариэль прикрыла глаза, мысленно совмещая образ девушки, какой её описала фея, и размытое пятно запахов и эмоций — образ, переданный ей волком. — Она — обычная девушка, не из этих мест.

— Это я и так могла тебе сказать, — фея не верила в то, что волк мог заметить что-то, чего не заметила она.

— А ещё она находится на грани безумия. Ей не нравится то, что творит шансоловка, но когда тварь хочет есть, то окружает свою носительницу таким коконом ужаса, что она покорно подыскивает новую жертву. А потом снова начинает сомневаться и осуждать себя за то, что убила очередного человека.

— И ты думаешь, что она сможет помочь тебе уничтожить шансоловку?

— Нет, конечно. Она ничего не может сделать. И если что, только усугубит ситуацию. Но теперь я, по крайней мере, понимаю, почему сюда призвали меня, Хранителя, а не какого-нибудь Палача. Девушка не так плоха, она ошиблась, запуталась, но не безнадежна. Её нельзя уничтожить до конца, так же, как шансоловка уничтожает жизни своих жертв. У неё должен остаться хотя бы один шанс.

Фея потрясенно молчала. Хранитель! Человек ветра, главной задачей которого является защита жизни подопечного, а никак не уничтожение чудовищ. И ей теперь придется как-то совместить несовмещаемое: убить шансоловку, при этом, не дав погибнуть её носительнице.

— Она, кстати, направилась на запад. Не подскажете, что там?

— На западе… на запад продолжается лес, с разбросанными по нему редкими деревеньками, вроде нашей. На четыре дня пути тянется лес, а потом начинаются поля. И на самой границе стоит город Силь-тэн, столица нашего королевства.

— И что ей там может понадобиться?

— Не знаю. Для меня, девочка, шансоловка такая же легенда, как для тебя, — сказала фея, забывшись, кто сидит перед ней. — Чего она хочет, к чему стремится, почему выбирает именно этого человека в жертву — это для меня загадка. Но, сдается мне, её нужно остановить до того, как она доберется до города. Ты ведь можешь настигнуть её, став ветром?

— Могу. Но делать этого не буду. Нельзя чтобы с шансоловкой столкнулся ветер. Вдруг ей удастся украсть шанс ветра? И тогда ваш мир лишится одной из стихий и не проживет и пары суток.

Фея побелела как полотно, представив себе такую перспективу.

— И что же ты собираешься делать?

— Догоню девушку и постараюсь сначала вывести носительницу из строя, а потом уже как-нибудь разберусь с шансоловкой, — пожала плечами дочь ветра.

Легко сказать, размышляла Анариэль, выходя из потока ветра в двух милях позади шансоловки, «догоню и выведу из строя». Как будто шансоловка допустит, чтобы рядом с её носительницей был человек ветра. Хотя, есть один шанс. Волка шансоловка не заметила, её интересовали только люди. Красть шансы у зверья — пустая затея. Так что можно попробовать подкрасться в волчьей шкуре, решила она. Если бы на лесной дороге в это время был посторонний, он бы мог наблюдать уникальное зрелище, как девушка поднимает руки, вытягиваясь в струну, с резким выдохом разводит руки, выдыхая, почти рыча, пару гортанных слов, и исчезает в невесть откуда взявшемся тумане. Туман, впрочем, очень быстро рассеялся, оставив на дороге тяжело дышащую белую волчицу. Зверь сделал несколько неуверенных шагов на подгибающихся лапах, тряхнул пушистой головой, и потрусил, уже гораздо увереннее, вглубь леса.

Через некоторое время она почувствовала неподалеку носительницу шансоловки. Звериное чутье почти не работало, только мешая, когда включалось временами. И Анариэль полагалась только на чувства воина ветра. Человек в волчьем теле был бы бессилен, как и волк в человечьем. А ветер остаётся ветром, и воин остается воином, постоянно сканирующим пространство вокруг себя. Она осторожно пробиралась поближе к дороге, буквально на каждом шагу останавливаясь и прислушиваясь, не чувствует ли шансоловка её присутствие. Тварь дремала, она распустила на пять метров вокруг себя поле, улавливающее приближение людей. На животных это поле совершенно не реагировало: ни на птиц на деревьях, ни на кошку, крадущуюся в траве по обочине дороги. И волчица подобралась ещё ближе. Теперь она могла рассмотреть девушку.

Невысокая смазливая шатенка с чудесной фигурой, она шла по дороге с абсолютно отстраненным выражением лица, вздрагивая, однако, при каждом громком звуке, который издавал лес. Та самая сума была перекинута через плечо, никакого оружия, никаких личных вещей. Плащ и сапоги выглядели новыми, хоть и запылившимися в дороге, видимо их она украла в предыдущей деревне. Еды у неё с собой нет, расстояние между деревеньками в лесу не такое уж и большое, но человеческое тело не может идти всё время, рано или поздно ей придется устроить привал. Белая волчица, соблюдая дистанцию, не напрягаясь, сопровождала путницу, терпеливо ожидая, когда она решит остановиться.

Пару часов спустя, девушка решила отдохнуть. Она свернула с дороги на боковую тропинку, которая по счастливому случаю, привела её к небольшой полянке с родником. Разводить костер она не стала, просто села, опершись спиной на толстый ствол старого дерева, положив суму неподалеку от себя. Волчица наблюдала за этим, отмечая, как расслабляется, готовясь ко сну тело девушки, и как внимательнее становится шансоловка. Теперь уже крупному зверю не удастся подобраться поближе к носительнице. Волчица улеглась, закрыла синие глаза, и, когда девушка заснула, душа Анариэль вышла из волчьего тела и незаметно скользнула на поляну.

Как она и ожидала, шансоловка не оставляет свою жертву даже во сне, так что пытаться обезвредить её или поговорить с ней в мире снов не получится. Но есть ещё и короткий миг перехода, который для большинства магов несущественен и не познан, а для Анариэль — это тот же путь, со своими поворотами и изгибами. Вот и сейчас от тела девушки к её ушедшей в сон душе протянулись две тонкие нити: её нить перехода и нить от сети шансоловки. Осторожно, не прикасаясь, одним взглядом Анариэль выделила нить спящей, запоминая, срисовывая в память её уникальную структуру. И пока шансоловка разбиралась, стоит ли реагировать на такое тонкое и непривычное воздействие, дочь ветра уже скрылась обратно в волчье тело, волчица проснулась и крупной рысью побежала вглубь леса.

Оказавшись на безопасном расстоянии от шансоловки, Анариэль превратилась в человека. Бегать и выслеживать волком хорошо, а вот работать с человеческой памятью в облике зверя — увольте! Так и с ума сойти недолго. Выбрав местечко, где было поменьше вылезающих на поверхность корней, она улеглась на лесную подстилку и закрыла глаза.

Конечно, было бы гораздо удобнее и проще, если бы можно было просто взглянуть в глаза носительнице шансоловки. Глаза — зеркало души, а там и до памяти недалеко. И в обычных случаях, пока очередной избранник ветра гадал, кто эта странная женщина, говорящая, что она должна охранять его жизнь, Анариэль уже знала всё его прошлое, мысли, чувства, привычки и шаблоны поведения. Всё, заботливо хранящееся в памяти. Но сейчас ей придется воспользоваться необычным трюком, который недоступен даже самым сильным магам, если они не отмечены даром памяти и талантом ветра проникать куда угодно. В темноте под веками дочери ветра проступили светящиеся очертания срисованной ею нити, она мысленно скомкала их, приказав развернуться перед ней в зеркало. И появилось зеркало. В рост человека, в деревянной раме с едва различимой резьбой скрытой под чёрным слоем сажи. Но рама мало интересовала Анариэль, всё её внимание было сосредоточенно на холодном стекле, за которым разворачивались картины из жизни носительницы шансоловки.

Ринза была сиротой. Единственный ребенок у родителей, до пяти лет она была центром их жизни, и вдруг осталась совсем одна. Ее взяли к себе дальние родственники матери. Но у них уже было пятеро родных детей, так что приемышу доставалась разве что жалость, вместо любви и внимания. Ринза не отличалась ни умом, ни красотой, ни силой. Она не была задирой, не была и веселушкой. И приемные братья и сестры решили, что единственное, на что она сгодится — быть мишенью для их зачастую недобрых шуток и быть всегда во всем виноватой.

Не самая оригинальная история, дети часто жестоки, и кто-то непохожий или непривычный становится изгоем, но Ринзе от этого не было легче. Довольно быстро она стала дичиться людей, в ней прочно поселились обида и зависть к тем, кто лучше её.

Когда Ринзе было одиннадцать лет, детей отправили в лес за грибами. И в какой-то момент сбор грибов превратился в обычную сцену издевательства над приёмышем. Ринза убежала. Ей часто хотелось убежать, но сбежать из теплой деревни во враждебный и страшный лес — одно, а бежать, куда глаза глядят — совсем другое. Когда она устала, то перешла на шаг, и все шла и шла, будто её что-то тянуло вперед, пока не дошла до руин замка.

Этот замок был разрушен несколько веков назад, и в деревне о нём рассказывали только страшные сказки. Говорили, что по руинам ночью бродят призраки. Призраков Ринза боялась, но волков она боялась больше и, не задумываясь, полезла в первый попавшийся уцелевший коридор. Какое-то время она блуждала по склизким, заросшим мхом, коридорам разрушенного замка, естественно, по тем, где были выбоины в стенах или потолке, и можно было хоть что-то увидеть, но потом она набрела на лестницу в подвал, и её потянуло спуститься вниз. Спустившись в подвал, девочка обнаружила, что потолок и стены заросли тускло светящейся плесенью так, что в её неверном свете можно было различать очертания сваленных на полу предметов, среди которых выделялся массивный, окованный железом сундук. Всем своим видом он говорил о том, что в нём лежат забытые сокровища, и девочка, не сумев устоять против соблазна, дернула за висячий замок, на который он был закрыт. К её немалому удивлению оказалось, что замок проржавел насквозь. Ринза упала с зажатым в кулаке замком, а остатки дужки сами выпали из петель. Сундук остался неподвижен. Поднявшись, девочка попыталась открыть его, и с большим трудом, с третьего раза ей удалось откинуть крышку. Но сундук оказался пуст, только на самом дне его лежала небольшая переметная сума. Ринза потрогала суму, та была твердой и тяжёлой, казалось, она была набита небольшими камушками и плоскими кругляшами, во что бы то ни стало, девочка решила открыть её. Повозиться пришлось долго, но, в конце концов, веревка, стягивающая горловину сумы, поддалась. Ринза развязала суму и… ничего не увидела внутри неё, голова вдруг почему-то закружилась, и она потеряла сознание.

(Прежде всего, она украла у девчонки шанс быть свободной, — отметила Анариэль.)

Очнулась Ринза на рассвете. Она сидела под деревом в лесу неподалеку от деревни. Как она там очутилась, она не помнила, но подумала, что ей наверняка влетит за то, что она не ночевала дома. И машинально вскинув зажатую в руках пустую суму на плечо, девочка побежала домой.

Старшую дочь в той семье звали Ильда. Она была старше Ринзы всего на год, но все её любили и ей всё сходило с рук. Ильда была бойкой и обещала вырасти настоящей красавицей. Её баловали старшие братья, а родители даже слушали, что она говорила. И пока старшие братья ходили на заработки, Ильда присматривала за малышней и за Ринзой, которую считала неуклюжей дурочкой. И хотя она частенько третировала дурочку, она единственная заволновалась, когда Ринза не пришла домой вечером. Она даже думала извиниться перед ней, но завидев, как сестра рано утром пробирается к дому с сумой, почему-то разозлилась.

— Явилась! — выпалила Ильда, подражая матери, заступив путь сестре. — Мы тут всю ночь волновались, глаз не сомкнули, а она с обновками!

Ринза замерла в растерянности:

— Какие обновки, Ильда?

— А сумку, думаешь, не вижу? Что у тебя там? У кого ты ее утащила?

Только тут Ринза вспомнила про суму, она всё также висела у нее на плече, пустая.

— Я её в лесу нашла, нету там ничего, просто сума пустая.

— Так я тебе и поверила, а ну дай сюда! — распалилась Ильда. Она сдернула с сестры суму и начала развязывать её, но тут обычно безропотная Ринза взорвалась.

— Это я её нашла! Я, а не ты! Она — моя!

Ринза отобрала суму, прижала её к груди, но Ильда успела ухватиться за стягивающую горловину веревку и рванула её на себя. Сума открылась, и Ильда замерла. Она застыла с совершенно пустыми глазами, потом моргнула, опустила руки и неуверенно посмотрела на сестру.

— Отстань от меня! — кричала Ринза. — Я не хочу, чтобы ты мной командовала! Нашёлся командир, тоже мне.

Ильда молча повернулась и какой-то деревянной походкой направилась к дому.

Ринзой она больше никогда не командовала и вообще, стала гораздо тиши и стеснительнее.

В остальном же всё текло по-старому. Правда, Ринзе начали уделять больше внимания, приёмные родители начали к ней прислушиваться, а братья принимали её в свои игры. Суму девочка спрятала под своей подушкой и вскоре о ней позабыла.

Время шло, дети росли, девочки становились девушками, а парни начинали на них заглядываться. Но только не на Ринзу. А вот у Ильды отбою от парней не было. И Ринза очень ей завидовала: её красоте, её женственной фигуре, но, главное, тому, что красавец Йоханес с неё глаз не сводит. Она бы всё отдала, лишь бы Йоханес обратил на неё внимание, но его интересовала только Ильда.

И однажды Ринзе приснился сон. Ей приснилось, будто идет она к Йоханесу, а на пути у неё вдруг вырастает Ильда и начинает кричать и ругаться. А у Ринзы снова за спиной найденная сума, она её зачем-то снимает и развязывает прямо перед Ильдой. И злая Ильда вдруг становится крошечной и сваливается в открытую суму, а она затягивает веревку и продолжает идти к Йоханесу.

Сон как сон, только уж очень Ринзе хотелось в него поверить. Поэтому, когда вечером пришло время идти на поляну, где собиралась молодежь, к костру и танцам, она взяла с собой суму. Просто так.

По дороге к поляне она встретила Ильду, та шла, погруженная в какие-то свои приятные мысли, и даже не заметила сестру поначалу. А когда заметила, начала болтать о том, какой Йоханес замечательный, как он всё для неё сделает и на руках носить будет.

— Отдай мне его! — вдруг проговорила молчавшая всю дорогу Ринза.

От неожиданности Ильда даже остановилась, а потом начала смеяться. Она смеялась, когда сестра с каким-то странным выражением лица сняла с плеч суму и начала её развязывать перед ней. А потом сума раскрылась, и Ильда замолчала, замерев на месте. Через несколько секунд она ожила и, как сомнамбула, продолжила путь к костру. А Ринза закинула за спину суму и пошла следом.

Весь тот вечер Йоханес смотрел только на Ринзу и танцевал только с ней. Расстроенная Ильда пыталась обратить его внимание на себя, о чем-то с ним заговаривала, но всё впустую. На завтра Йоханес пригласил Ринзу погулять, и она согласилась.

Теперь всё было прекрасно: Ринза гуляла с Йоханесом, а Ильде оставалось только злиться и плакать ночами, от чего она весьма подурнела. Но она не выдержала. Как-то вечером, когда Ринза собиралась на свидание, Ильда начала кричать, что не пустит её, что Йоханес должен быть только с ней, что он ей обещал, что их связывает нить, и они должны скоро пожениться. Ринза испугалась, что сестра сейчас бросится на неё с кулаками, окончательно выйдя из себя, и как потом поцарапанной и побитой показаться Йоханесу? Почти не задумываясь, она вытащила из под подушки суму и открыла её. Как и в прошлые разы, Ильда замерла. И пока она стояла неподвижно, Ринза успела выскочить на улицу.

На следующее утро отец зашел в амбар и увидел там Ильду, ночью она повесилась.

(Шансоловка ещё не окрепла и не смогла забрать целую жизнь, но надежды и рассудка она девочку лишила.)

Родители сперва горевали, но вскоре успокоились.

Следующую пару лет Ринза жила как в раю. Она была самой любимой, самой главной, Йоханес её буквально на руках носил. Но потом ей стали сниться сны. В этих снах она шла к кому-то, раскрывала перед ним суму, и человек проваливался в неё, как Ильда когда-то. И когда она уже хотела так сделать и наяву, перед ней вставало посиневшее лицо мертвой сестры, и ей казалось, что это она затянула веревку на её шее. После чего ей стали сниться кошмары. Как будто сума раскрывалась перед ней, и она могла видеть сотни острых зубов по краям, и как внутри клубился мрак. Ей казалось, что если она не отдаст этому мраку кого-то другого, он поглотит её. Эти сны изводили Ринзу, и, в конце концов, она рассказала о них Йоханесу. Он был веселым и смелым, ему легко было рассказать о мучающих тебя страхах, потому что они его не задевали, он просто смеялся над ними. Йоханес также посмеялся и над этими кошмарами. Он взял из рук Ринзы легкую, пустую суму и развязал её, чтобы показать, что бояться нечего. Смех его оборвался, сума выпала из его рук, и он упал замертво. На крик и плач Ринзы прибежали родные и соседи, а девушка, ничего не соображающая от горя, машинально схватила валяющуюся на земле суму и закинула на плечо.

(Так тварь отобрала первую жизнь и самую сильную привязанность своей носительницы.)

После этого случая Ринза сломалась. Она ушла из родной деревни и, путешествуя от села к селу, скармливала шансоловке случайных встречных, когда та извещала девушку о том, что голодна. Всего пару месяцев назад, убив проезжего купца, шансоловка узнала про Силь-тэн, и теперь её тянуло в столицу словно магнитом. Большой город, где живут люди, наделенные деньгами и властью, и большими шансами. Шансоловка нещадно гнала свою носительницу, доведя её до грани безумия и почти до физического истощения. Но слабое человеческое тело нуждалось в отдыхе…

Анариэль сумела из положения лежа перекатиться на четвереньки, прежде чем её вырвало. Тело содрогалось в спазмах отвращения, пытаясь вычиститься от соприкосновения с этой мерзостью. Она находилась в одном мире, в одном лесу с тварью, которая пожирала шансы людей на свободу, на счастье, на жизнь! А теперь еще и соприкоснулась с памятью души, захваченной этим живым кошмаром. Нет, такого её тело не переварило.

Иссякнув, она на ощупь оборвала с ближайшего куста охапку листьев и, убедившись, что пахнут они не ядовито, принялась зажёвывать горечь во рту. Родника поблизости не оказалось, а идти куда-то далеко не было сил. Девушка просто переползла на подветренный край поляны и провалилась в сон.

Ей снился Октавион. Море, устье реки, зелёные склоны холмов и черные скалы. Снился город и янтарные шпили белого замка, где прошло её такое счастливое детство. И вдруг её охватил ужас: а если шансоловка однажды станет достаточно сильна, чтобы перебираться между мирами. Если в Октавион когда-нибудь вползёт эта воплощенная алчь? Если она научится, как её прародительница отбирать шансы целых миров?!

Анариэль проснулась от собственного крика. Ужас заполнял её, плескался в ней темной, удушающей волной. Во что бы то ни стало, чего бы это ей ни стоило, она должна, она обязана победить эту тварь. Иначе ей никогда больше не будет покоя от одной мысли о том, что она может добраться до её дома.

Кое-как успокоив бешено колотящееся сердце, она снова закрыла глаза, и мягкие волны сна снова унесли её вдаль.

На этот раз Анариэль оказалась в саду под ночным небом. Откуда исходит свет, она не могла понять, но ей были отчетливо видны клумбы, заросшие хризантемами, посыпанная белым гравием тропинка и пышные кусты жасмина. Хотя хризантемы и жасмин ей не нужно было видеть, они источали сильный запах, смешивающийся в прохладном ночном воздухе в дивный горько-сладкий узор. Где-то неподалеку журчала по камням вода, и подавали голос птицы. Всё здесь дышало покоем и ласкало чувства Анариэль, и она не спеша шла вперед, наслаждаясь дивной ночью.

— Я рад, что тебе понравилось.

Этот голос, вроде бы знакомый, но не опознаваемый, подействовал на неё как ведро ледяной воды в жаркий день: по спине пробежала стая мурашек, кулаки стиснулись до боли, в голове зазвенело, а сердце сначала замерло, а потом принялось колотить по ребрам так, как будто хотело выпрыгнуть и броситься бежать наутёк. Анариэль замерла, рассматривая заговорившего с ней мужчину. Он стоял в десятке шагов от неё под особенно высоким и раскидистым кустом жасмина. Свет выхватывал из темноты его белые штаны, простую белую рубашку, но голова его была скрыта чернильной тенью. Большие, явно мужские кисти рук были белы, а тонкие длинные пальцы так нежны, будто говоривший никогда в жизни не занимался физическим трудом.

— Кто ты? — девушка, наконец, совладала со своим телом и смогла задать вопрос.

— Я не хочу, чтобы ты сейчас узнала это. Но я — друг. Не волнуйся, я не порождение той жуткой твари.

— Может быть, ты говоришь правду, — его голос совершенно выбивал её из колеи, и ей стоило больших усилий заставлять себя говорить с ним, — а может, нет. Как мне поверить тебе, если я не вижу твоего лица? Покажись, я предпочитаю знать, с кем имею дело.

— Хорошо, если таково твое желание.

Он не спеша подошёл к ней, и Анариэль увидела белые волосы до плеч, глаза цвета аметистов и красивое лицо, лицо, которое она уже не одну тысячу лет видела только в кошмарных снах.

— Санси, — выдохнула она. — Сан…

— Я хотел, чтобы цветы тебя как-то подготовили. Ты ведь всегда любила хризантемы и жасмин, как и я. Ты не забыла, — он подошел вплотную, нежно коснувшись рукой её щеки, как он делал всегда, когда был жив. — Ты ничего не забыла. А я бы хотел, чтобы ты не помнила обо мне. Я стал твоей болью, твоей мукой и слабостью, о, как бы я хотел избавить тебя от них.

— Не надо, — она легко коснулась губами его пальцев, почти ничего не видя сквозь застилающие глаза слезы. — Я не хочу тебя забывать, никогда. Сан, ты мне только снишься, или ты все-таки жив, скажи!

— Что-то вроде того. Я жив, но здесь, где я жив, людям из плоти и крови не место, так что не пытайся искать меня наяву. Я пришел к тебе во сне, чтобы помочь тебе справиться с шансоловкой.

— Но почему… почему ты не приходил раньше?

— Я не мог. Я ведь погиб тогда от рук того колдуна, и был проклят. Я долго ещё не мог избавиться от груза этого проклятия. И только теперь я — свободен. И теперь я могу помогать тебе. Сколько же я ждал этого момента, когда снова тебя увижу…

— А почему ты не родился снова?

— Я рождался и не раз с тех пор. Моё время воплощений вышло, моё место теперь здесь. Можешь считать это наградой за годы мучений, но не будем сейчас об этом, у нас мало времени. Ты уже поняла, что эту тварь так просто не убить. Она хитра и проворна, чтобы справиться с ней, тебе придется сначала вывести из строя её носительницу. С этим ты справишься, а вот дальше. Запомни, шансоловка хватает то, что наверху, что важно в данный момент. Она очень быстра, и увернуться даже у ветра не получится, но когда она проглотила шанс, ей нужно время, чтобы переварить его. В эти секунды она не сможет снова атаковать, и без помощи носительницы будет беззащитна. Тогда ты и должна ударить. Но прежде тебе придется подставить ей спину… и выжить, ты обязательно должна выжить, этот шанс тебе нельзя ей отдавать. Ну вот, ты уже еле держишься здесь, тебе пора, — мужчина притянул её к себе, крепко обнял и поцеловал в лоб. — Я люблю тебя. Любил всё это время, и буду любить всегда. Иди.

— Сан, ты же ещё приснишься мне? — она не спешила покидать его объятия.

— Обязательно, если ты останешься в живых. А теперь пора.

Он отстранился, и последнее, что увидела Анариэль, была его улыбка.

3

Анариэль проснулась, когда солнце было уже высоко. Она чувствовала себя совершенно отдохнувшей и полной сил, видимо, это был ещё один маленький подарок от Санси.

Сан… От одной мысли о том, что они снова могут видеться, кружилась голова.

Санси… Совсем недавно она бы всё отдала, она пошла бы на что угодно, лишь бы быть с ним рядом, даже если ей пришлось бы отказаться от ветра. Но не теперь. Она стала другой.

С тех пор, как тот проклятый колдун убил Санси, у неё не было семьи. Были друзья и любовники, были братья по ветру. Но ветер никогда не славился теплотой и сердечностью.

А теперь у неё был Октавион, были Эрис и Крис. Был Вик, который сумел стать ей самым лучшим отцом, сумел дать ей то, чего не удавалось даже Маркусу, хотя он и знает ее несравнимо дольше. У неё появилась семья, появился дом. И она больше не чувствует того опустошающего одиночества, которое веками преследовало её. И тут даже не важно, кто они ей, эти люди. Не важно, сможет ли она, чуть что, прибежать к Эрис, пожаловаться Вику, главное — что они есть. Они текут в её крови, их голоса она слышит в своих мыслях.

И вот, у неё снова есть Санси. И её не волнует, что они не муж и жена, что они живут в разных реальностях. Но есть связь двух сердец, которую не удалось разрушить болью и разлукой. И она наконец-то, после стольких лет, чувствует себя целой, и её счастье жить не омрачает вечно болевшая сердечная рана.

Интересно, откуда Санси столько известно про шансоловку? Судя по его словам, он эти века не цветочки в Раю нюхал. Рай, такая смешная выдумка, кочующая из мира в мир. Там всё просто и скучно: жить в непреходящей благости как овощ на грядке. И кому-то такая перспектива действительно нравится, хотя это и бред полный, вечное, застывшее блаженство. Овощей достаточно и здесь, и тут почему-то мало кто из людей согласился бы воплотиться овощем, наверное, потому, что в конечном итоге их едят. То есть, и даже они работают, даже их труд, заключающийся в сытом покое, приносит кому-то пользу. А какая польза в зависании в Раю, Анариэль так и не смогла понять из сбивчивых рассказов обитателей разных миров. Даже окажись она сейчас в том саду вместе с Санси, даже если бы она могла остаться там с ним навсегда, они всё равно бы гарантировано нашли себе занятие и приключения на свои головы. Иначе это превратилось бы в тюрьму.

Размышляя, девушка направилась за шансоловкой.

Теперь, когда она знала всё о прошлом Ринзы, она могла временно блокировать её, не убивая. Это было бы совсем просто, будь здесь Сильвер. Он принял бы облик Йоханеса, и всё, дело сделано. Но Сильвера здесь нет, и как, спрашивается, ей, не приближаясь к человеку, разбудить нужные моменты его памяти?

Санси был уверен, что она справится с этим, а он никогда не ошибается.

Анариэль снова вспомнила их ночную встречу. А ведь он был прав, когда окружил её садом их любимых цветов. Несмотря на то, что воспоминания о нём причиняли ей боль, запахи, которые любили они оба, наоборот, успокаивали её и придавали ей сил. Запахи, ароматы… Анариэль мысленно начала поиск в фрагментах памяти Ринзы, и вот, у неё тоже были запахи, связанные с Йоханесом. Люди далеко ушли от зверей, но наша память всё также сильно привязана к запахам. Ни звуки, ни визуальные образы не имеют такой власти над нами. И если окружить человека определенным запахом, он тут же сконцентрируется на связанной с ним ситуации в его памяти.

Небо затянуло облаками, воздух был неподвижен, а где-то далеко ворчал гром, — воин ветра готовился к сражению и окружающий мир чувствовал это.

Анариэль устроилась на ветке дерева на достаточном расстоянии от дороги, чтобы шансоловка её не заметила. Со всем старанием она концентрировалась на дурацкой задачке о перевозе волка, козы и капусты. Решить эту задачу у неё всегда если и получалось, то с большим трудом. Чтобы усложнить шанс и сделать его более значимым, она добавила к условиям девицу, дочку лодочника и молодого коробейника.

По обеим сторонам дороги ждали своего часа волки. Она вовсе не собиралась использовать их как прикрытие, их задача была отвлечь шансоловку, рассеять её внимание и дать необходимые воину ветра секунды.

Девушка спокойно шагала по дороге со своей страшной ношей за плечами, пока не заметила, что впереди на дороге сидит пара волков. Шансоловка насторожилась — ещё два десятка серых хищников профессионально замыкали кольцо, при этом, не выказывая признаков агрессии и держась на почтительном расстоянии. Как и предполагала Анариэль, тварь тутже начала создавать защитное поле из шанса не быть разорванной волками, но это ей и не грозило. Невесть откуда взявшийся ветерок вдруг окутал остановившуюся путницу плотной волной ароматов. Ринза вздрогнула, глаза её закрылись, как будто то, что вставало в темноте под прикрытыми веками, волновало её больше, чем окружившая стая волков. Шансоловка убила её любимого, украла её шанс на счастье, но не память. Сердце человеческое бережно хранит эту память и, при соответствующей помощи, может оживлять её. При этом человек обычно уходит вглубь себя, его перестают интересовать внешние дела, он может погрузиться в депрессию. Но тут за дело взялся стихийник с даром памяти.

Анариэль легко соскользнула с дерева и направилась к дороге. Волки угрожающе оскалились и зарычали, отвлекая шансоловку от замершей носительницы. Тем временем, дочь ветра вошла в кольцо волков и, стараясь не думать о беснующейся смертоносной твари, ударила по Ринзе даром памяти. Девушка вздрогнула, оживлённые запахами воспоминания любви и счастья заполнили её сознание целиком и полностью, её сердце ушло в созерцание тех далеких дней, а тело, повинуясь сердцу, превратилось в бесполезную тряпичную куклу. Когда шансоловка попыталась взять его под свое управление, тело дернулось и упало на дорогу. Девушка была прочно заключена в мире воспоминаний, так глубоко, что даже подчинившая её тварь не могла выдернуть её оттуда.

Это взбесило шансоловку. Чудовищная сума извернулась, сама соскочив с плеча падающей девушки, и зависла в воздухе, мгновенно развязавшись и уставившись на дочь ветра своей чудовищной пастью. Как и говорил Санси, увернуться она не успела. С ужасом и отвращением, переходящим в шок, Анариэль проживала, как какой-то её шанс, часть её судьбы, исчезал в глотке чудовища. Чудовище сыто замкнулось и начало переваривать шанс, готовясь к следующей атаке. И если бы Анариэль была только человеком, на том бы дело и закончилось. Но был ещё и ветер.

Воин ветра взял управление телом в свои руки, пока девушка пребывала в ступоре. Упругие потоки ветра ринулись к шансоловке, сковывая её в одном состоянии. Волки бросились врассыпную, спасая свои шкуры, потому как на дороге началось светопреставление. Нестерпимо яркое сияние окутало фигуры двух женщин и страшной сумы, которая в диком порыве пыталась вывернуться на изнанку, лишь бы съесть бушующие вокруг неё шансы, но ветер держал крепко. А пространство внутри сияния, тем временем, резко менялось. Чтобы уничтожить тварь, которая в потенциале способна уничтожать миры, нужен шанс ещё больший, чем она сможет вместить. И Анариэль после долгих размышлений нашла такой шанс. Силой ветра она мгновенно перенесла скованную шансоловку в эпицентр столкновения двух звёзд, сама оставаясь лишь ветром и безучастно наблюдая, как взрываются, разрушаясь на мельчайшие частицы даже атомы, как разлетаются они по Вселенной, чтобы стать чистым безразличным материалом для строения новых атомов и молекул.

Сияние прекратилось, ветер стих. От висевшей в воздухе сумы не осталось даже пепла. В пыли на дороге скорчилась в позе младенца Ринза, пребывающая в глубоком обмороке из-за разрыва связи с шансоловкой. Анариэль вздохнула и тяжело осела на дорогу. Она была выжата досуха, ей пришлось использовать свою силу воина ветра по максимуму, чтобы одновременно блокировать человека, держать шансоловку и переместить её в соответствующие пространственно-временные координаты. На ней не было ни царапины, но всё равно она ощущала себя тяжело раненой. Твари удалось-таки вырвать какой-то кусок из её жизни. И самым мерзким было то, что она понятия не имела, что это был за шанс. Единственное, в чём она была сейчас уверена, так это в том, что это точно не был шанс на выживание и шанс решения той дурацкой задачки. Потому что, войдя в круг и ударив памятью по девчонке, её вдруг озарило решением. Это было крайне не вовремя, и кто знает, что тогда было для неё главным шансом?

Из придорожных кустов виновато выглянула пара волков. И только тогда Анариэль позволила себе потерять сознание.

До домика феи они шли два дня. Ринза ещё не пришла в себя после избавления от своей страшной ноши, но покорно шагала по дороге. Хранителю не требуется магия, чтобы убедить человека в том, что он друг и точно знает, как лучше. Анариэль же была на нуле, её не хватало ни на что, поэтому вместо того, чтобы перенестись к домику феи тропами ветра, а потом с чувством выполненного долга вернуться в Октавион, они шли пешком, незаметно сопровождаемые несколькими волками, на случай если две девушки на дороге покажутся кому-то легкой добычей. Но самоубийц рядом не оказалось. Зато им время от времени попадались сердобольные возницы, и большую часть пути им удалось проехать на их телегах.

Фея очень обрадовалась им. Даже когда Анариэль объяснила, что именно ей придется приводить в чувство и потом воспитывать искалеченную властью шансоловки Ринзу, она не огорчилась. Подумаешь, ребенка воспитать, зато в этом мире больше нет жуткой твари, и человек ветра жив, никто не придёт по его следам мстить. Разместив девушек на ночлег в своем домике, фея отправилась гулять по ночному лесу, наслаждаясь его мирным покоем.

Анариэль снова снился тот сад. Только теперь она шла по засыпанной белым гравием дорожке вдоль весело журчащего ручья. Вот ручей завернул вглубь сада, дорожка стала шире, ещё немного, и она подошла к флигелю особняка. Стеклянная дверь в сад была распахнута, и на пороге её ждал Санси.

— Молодец, что справилась, — одобрительно улыбнулся он.

— Но она все-таки зацепила меня, и я понятия не имею, что она у меня украла, — поделилась своими сомнениями Анариэль.

— Это не важно. Главное ей у тебя украсть не удалось. Ты жива и будешь жить и дальше, а её больше нет — это главное.

Анариэль зашла в небольшую светлую комнату. У окна стоял рабочий стол, заваленный книгами, свитками и просто листами бумаги, на стенах висели полки с книгами, под ними стояли два низких дивана. Но чувствовалось, что что-то с этой комнатой не так. Она вопросительно посмотрела на Санси.

— На самом деле мой кабинет гораздо больше. То, что ты видишь, это только часть пространства комнаты. Эту часть я показываю гостям, чтобы не пугать их обилием полок с книгами и другими носителями информации.

— Ты превратился в книжного червя, Сан?

Мужчина засмеялся.

— Почти. Работа такая, не мечом махать, а пером.

Она подошла к нему вплотную и заглянула в аметистовые глаза:

— Сан, почему ты тут? Почему ты не воплотился снова?

Санси вздохнул.

— Потому что я нужнее здесь. Я был проклят, Ани, и все эти годы моя жизнь была жизнью проклятого. Но вот, мне удалось преодолеть проклятие, и у меня появилась возможность искупить то, что я совершил, пока находился под его властью. Ты знаешь, КАК искупают.

— То, что я вижу не похоже на то, что я знаю.

— Я уже говорил, ты не видишь всей картины. И чем дольше я тут живу, тем больше убеждаюсь, что и я вижу только часть всего замысла, доступную по моим возможностям. Ты видишь, что я спокойно живу здесь, что-то изучаю, над чем-то работаю, и понимаешь, что это только частично служба, а частично — мое личное. Но, знаешь, есть такое слово «аватар»…

— Я знаю, что это такое. Ты хочешь сказать, что часть тебя все-таки ушла в воплощение, и этому человеку как раз и придется искупать, — голос девушки звучал спокойно и жёстко.

— Ты, наверное, думаешь, что это несправедливо? — Санси легко обнял её за плечи, также заглядывая в её глаза.

— Нет. Я знаю, как и что искупают. Со временем я поняла, что слово «несправедливость» существует только в умах пекарей и прачек. Всё в этой жизни справедливо, заслуженно, а ещё точнее — соответствующе. Конечно, парнишке не позавидуешь, но, подозреваю, у него и исходные данные должны быть хороши.

— Да, он получил всё, чтобы мог выдержать такую жизнь.

— А в нём… У него много твоего?

— Нет, ему достались какие-то мои черты, но очень маленькая часть, у меня не было выбора, что ему отдавать, — извиняющимся тоном произнес он. — Я хотел, Ани, поверь мне. Я хотел бы быть там, рядом с тобой. Я хотел бы, чтобы ты встретила там всё лучшее, что есть у меня, и была счастлива с таким моим аватаром. Я хотел бы, чтобы ты забыла, наконец, и не травила больше свою душу картинами тех дней.

— Я верю. Сан, я всё понимаю, всё-всё. Только я не хочу другого тебя. И забывать не собираюсь. Ты жив, я теперь это знаю. Я могу видеться с тобой, знать, что с тобой всё в порядке, и больше мне не нужно. Я выросла, изменилась. И то, что с нами было… Это просто было. С нами. И это больше меня не ранит. Наоборот, мне кажется, за счет этого я пришла к чему-то очень важному и необходимому мне, — она улыбалась, легко, открыто и нежно, не пряча взгляд, не тая боли в сердце, не осуждая.

Как много, как невероятно много может уместиться в одном вздохе между двумя людьми. В пространстве между двумя взглядами. Как годы и века вытекают сквозь пальцы, когда рука касается руки. Они стояли там, вдвоем, живые. Выжившие в войне, которая пыталась стереть в порошок их сердца и научить их чувствовать только боль. И в эти минуты война закончилась, умерла навсегда, растаяла в промежутке между их соприкоснувшимися губами. И ветер заметал комнату белыми лепестками из сада, а они стояли, соединив, слив воедино горечь траурных белых хризантем и сладкую негу жасмина, на одну ночь, возродив из тьмы веков магию и дворцы, заповедные леса единорогов и волшебные мелодии менестрелей, ратное братство и тепло очага. Чтобы на рассвете с первыми лучами солнца всё это растаяло в их сердцах, оставив легкий отпечаток памяти с ароматом жасмина и хризантем.

Утром Анариэль наконец-то почувствовала себя в состоянии вернуться домой. Она сердечно простилась с феей, пожелала Ринзе научиться жить и получать от этого удовольствие и шагнула на тропы ветра.

Она возникла из воздуха прямо в кабинете отца. Видеть сейчас Нефа ей не хотелось, а тревожащие её сомнения были явно не для ушей Эрис.

У Винора Катарен за его долгую жизнь развилось прекрасное чувство времени, так что он вошел в кабинет, как только Анариэль появилась там.

Она рассказывала о своем приключении с шансоловкой недолго, хотя и весьма подробно. Отец не перебивал, хотя обычно он задавал вопросы и высказывал свои комментарии, не стесняясь, и это насторожило её ещё больше.

— Ты зря так переживаешь, — спокойно сказал он, выдержав паузу. — Тварь, конечно, попалась сильная, но что бы она у тебя ни украла, пропажи ты не заметишь. Она не смогла забрать у тебя жизнь, и, значит, ты будешь спокойно, насколько это вообще для тебя возможно, продолжать жить. И никто не сможет сказать, что она забрала. Даже ты. И больше тебе скажу, дочь, подавляющее большинство людей живет так, будто у каждого по крошечной шансоловке за пазухой. Они каждый день теряют какой-то важный для них шанс. По чуть-чуть, по капле, но в итоге он вытекает весь. А потом они даже не представляют, что всё могло сложиться иначе, будь у них шанс. Тебя пугает неопределенность, но ты скоро о ней забудешь — такова магия человеческой жизни. Тебя раздражает то, что в этот раз тебя уравняли с обывателями, но с этим придётся смириться. Эта твоя жизнь и так с первых дней не такая, как у других, так что хоть в чем-то быт и возьмет своё.

Анариэль задумалась, а потом сказала:

— Спасибо, отец, я не думала так. Теперь я смогу успокоиться.

Она обняла отца и отправилась к Эрис. Все-таки как мудро с её стороны было поселиться так далеко, ведь по дороге к ней можно было вдоволь нагуляться по любимому городу. А если сделать небольшой крюк и заглянуть в порт, вообще прекрасно получится. День выдался солнечным, над головой кружили чайки, солнечные зайчики прыгали по клумбам и оконным переплётам, дергали за дверные кольца, приглашая выйти на прогулку, и играли в салочки с прохожими. Октавион жил своей обычной жизнью.

4

Жизнь продолжалась, но продолжение это для Анариэль было не радостным. Стоило ей встретиться с Нефом, как возобновилась их незавершённая ссора. Примириться им не удалось. Анариэль, как обычно, решила подождать, пока всё как-нибудь устроится. Но на этот раз у неё возник коварный вопрос: почему любящий мужчина даже не поинтересовался тем, что с ней произошло, и цела ли она вообще, а сразу пошёл в наступление? После встречи с Санси её чувства к Нефу не поменялись. Она всё также любила его, но усталость от бесконечных склок и слабость после поимки шансоловки заставили её по-другому посмотреть на их отношения.

Получалось, что пока всё было хорошо и гладко, был мир и любовь, а как только начались препятствия и испытания — посыпались претензии. Это было обидно, но это было так. Похоже, Неф беззаветно любил только музыку. А её любил в тех случаях, когда она не доставляла ему хлопот. Анариэль вдруг поняла, что с того момента, как она впервые ушла по дорогам ветра, их любовь напоминает театр одного актера. При этом, у Нефа были способности и, если бы он захотел, он мог бы перейти в другой мир вместе с ней, если уж так волновался. Но он об этом ни разу не упомянул. По всему выходило, что её жизнь обязана сосредоточиться на нём, как и было раньше, а он тогда сможет спокойно творить и милостиво принимать её внимание и заботу.

Осознание этого повергло Анариэль в шок. Её воздушный замок таял на глазах. А когда Неф в один прекрасный день вдруг сказал ей, что понял, что она использует его в качестве подушки между своими путешествиями, и это вовсе не любовь, все её мечты разом лопнули.

Это был взрыв, удар в спину. Как будто само сердце разорвалось в груди. Она полумертвым языком объяснила, что на этом их отношения можно считать завершёнными, выслушала тираду о том, что это он уходит, на негнущихся ногах добрела до Эрис и только там почувствовала физическую боль своего разбитого сердца.

Но первая любовь вещь упрямая, она не желает заканчиваться. Депрессия не заставила себя ждать, а вместе с нею пришел ворох сомнений и сожалений. Ведь было же всё хорошо, так, может быть, вернее будет попытаться всё вернуть, любой ценой. И временами ей действительно казалось, что так будет лучше. Но стоило задать себе встречный вопрос: «Лучше для кого?» — и наваждение исчезало.

Дни утекали из рук, а ветер всё не звал в дорогу. Анариэль хотелось с головой нырнуть в работу, отвлечься, забыть, но не получалось. По правде сказать, с «забыть» у неё всегда были проблемы. И, вроде, не первая жизнь, не первое разбитое сердце, но, казалось, что так больно и муторно ещё не было. Маркус где-то пропадал, и даже Санси не приходил к ней во сне, а они как раз могли бы помочь ей разобраться в себе. Отец воспринимал эту ситуацию как неизбежность, а Эрис и Кристиан слишком мало знали её, чтобы увидеть выход там, где не видела она.

Неф же, казалось, продолжал жить совершенно спокойно. Он ни разу не предпринял попытки её вернуть, извиниться, да, хотя бы, просто заговорить первым. И это ещё сильнее ранило. Она же не могла себе простить, что порвала с мужчиной, который сначала стал ей лучшим другом, а затем — первым любовником. Ведь он был ей радостью и поддержкой долгие годы, и казалось, лучше и быть не может, а теперь она его почти… ненавидела.

Анариэль удавалось отвлечься только во сне. Кроме её привычных снов у неё появился ещё один, весьма странный, но снящийся ей чаще всего. В этом сне Анариэль создавала, строила из полупрозрачных каменных блоков какое-то здание. Сначала было совершенно непонятно, что это будет, но по мере того, как росли стены, становилось ясно, что это храм. Небольшое легкое здание с тонкими стенами, стрельчатыми окнами и паутиной изящных переборок вставало перед её глазами, хотя ни в одной из жизней ей не приходилось строить.

А днём снова начиналась каторга сомнений и сожалений, постоянного перебора ушедших дней счастья, как вечных четок. И конца и края этому не было видно. Единственной радостью девушки в те дни был Октавион, где, казалось, даже камни мостовой гладили её подошвы и шептали слова утешения. Анариэль чувствовала поддержку не только друзей, но и города. И, наверное, именно поэтому смогло произойти такое невероятное событие.

Анариэль снился залитый лунным светом город. Темные улицы и посеребренные очертания домов, белёсая трава и цветы, бледные светлячки, кружащие вокруг напоминающих сплетения теней деревьев. Она шла по улицам этого незнакомого города мимо призрачных прохожих, под ночным небом, полным звёзд, но без луны. Иногда её путь пересекали чернильные, с гораздо более четкими очертаниями, чем встречные люди, тени. Чутье подсказывало Анариэль, что наступать на них ни в коем случае нельзя, и приходилось их обходить стороной, а где-то и перепрыгивать. И ещё тут царила тишина. Такая плотная, бархатная, что не было слышно даже звука шагов. Только то и дело доносился тихий хрустальный звон, как будто это город тихо шевелился во сне, и звенели серебристые стены домов.

Она долго шла по перепутанным улицам, пока не почувствовала, что дошла. Подняв глаза, Анариэль увидела легкий, упирающийся тонкими шпилями в небо, храм. Невесомые стены, узорчатые переплёты окон, кружево переборок, мучительно острые башни, — всё это было так знакомо ей, ведь она много ночей подряд строила это здание. Внутри было светло и пусто. Мраморный с сверкающими серебряными прожилками пол холодил ноги. Анариэль улеглась прямо на него, глядя в потолок, и почувствовала, что очень устала, что хочет уснуть здесь навсегда, чтобы вместе с ней уснула в этих стенах её тоска. А когда придет утро, солнечные острые лучи сотрут сотканный из лунного света город, вместе с ней и её болью.

Через какое-то время она почувствовала, как солнце бьёт по натянутой коже век, и решила открыть глаза. Она всё также лежала на холодном каменном полу построенного ею храма, только он, казалось, обрел плоть. Белый камень стен, изрезанный кружевом узоров, белый камень пола с золотистыми и розовыми прожилками, и солнечный цвет, разукрашенный как радуга витражами окон. Такой красоты в её сне не было, кроме того, она не чувствовала, что спит. Её тело было здесь, в храме, и храм этот, хоть и пустой, был совершенно реальным. Анариэль села, чтобы получше оглядеться, и увидела, как открывается входная дверь. Через пару мгновений в неё осторожно вошел Кристиан и замер, увидев подругу, сидящую на полу посреди пустого здания.

— Крис, а ты как сюда попал, и что это за мир? — удивленно спросила она.

— Зашёл с улицы, — не менее удивленно отозвался клирик. Он, вообще-то не был склонен к проявлению эмоций, но на этот раз всё, что он чувствовал, было огромными буквами написано у него на лице. — Я почувствовал, что произошло что-то странное, и решил прогуляться по городу. И не ошибся: на углу Золотой улицы и улицы Вискерин появился этот храм. Как будто он всегда здесь был, хотя ещё вчера его тут не стояло.

— Бред какой-то. А дома?

— Подвинулись! Как птицы на ветке. Палисадники и дворики стали чуть меньше, но жители, я полагаю, этого даже не заметили. Судя по их спокойствию, они считают, что ничего не изменилось.

— Хочешь сказать, что посреди Октавиона выросло здание, а этого никто, кроме тебя не заметил?

— Именно. Великолепный трюк, я преклоняюсь пред твоим талантом.

— Да я-то тут при чём? Мне просто снились странные сны, как я строю это здание, а потом я зашла в него в другом своем сне, легла на пол и проснулась тут. Я ничего не сделала.

Это было крайне редкое зрелище. Кристиан, холодный клирик с вытравленными эмоциями, хохотал. Он смеялся так, что звенели стекла, долго, искренне и совершенно не понятно, над чем.

— Ты невозможна, — отсмеявшись, севшим голосом, начал говорить он. — Ты подарила Октавиону храм, который возвела силою своей души и наполнила любовью к этому городу. Ты смогла, походя, впихнуть его в существующий порядок вещей, и ещё говоришь, что ты здесь абсолютно ни при чём. Анариэль, не пытайся обмануть себя, это целиком и полностью твоё творение, твой подарок городу восьми дорог.

— Но разве такое возможно? — в её голове эта мысль никак не умещалась.

— Возможно, раз тебе это удалось. А как — этого я не знаю, но очень хочу выяснить, так что, считай, что смотритель у этого храма уже есть.

— Ну да, как же клирик и без церкви. Ради тебя, небось, и старалась. Только вот, я думала, что всё случится наоборот, — задумчиво произнесла девушка.

— Что наоборот, объясни, пожалуйста.

И Анариэль рассказала про свою ночную прогулку по призрачному городу и про невесёлые мысли, которые пришли к ней, когда она решила уснуть в призрачном храме.

— Я слышал о таких городах, — тихо проговорил Крис. — Они действительно опасны для путешественников, и если заснуть в таком городе, то, говорят, умрёшь. Но точно этого никто не знает, потому что даже те, кто просто оставались в таких городах до утра, исчезали бесследно. А уж спали они при этом или нет, свидетелей не нашлось.

— А у тебя, выходит, получилось с точность до наоборот, — помолчав, продолжил клирик.

Он помог девушке подняться на ноги и, поддерживая её, повёл к выходу:

— Пойдем, похвастаешься отцу своим творением, нечего весь день валяться на мраморном полу.

Итак, в Октавионе появилась ещё одна легенда — белостенный, устремленный в небо, храм с чудесными витражами и гуляющим под сводами хрустальным перезвоном. Как и предполагал Крис, только несколько человек в городе заметили его внезапное возникновение. Для всех остальных — этот храм был возведён волшебством леди Анариэль в память о первом маге Фредерике Вискерине в первую годовщину его смерти.

Однако жизнь самой Анариэль от этого веселее не стала. Она чувствовала себя ужасно. Или, по крайней мере, знала, что должна себя так чувствовать. В груди ныла пустота. Какая-то часть её души все ещё бурно оплакивала светлое прошлое и предлагала вернуться. Вернуться к кому? К человеку, которого больше нет? Или к тому, кто на поверку оказался ничем не лучше миллионов, а может и похуже некоторых. К тому, кто предал её любовь? Эти мысли снова и снова роились в голове девушки, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Ей никак не удавалось забыть и отрешиться от этого.

Ей всё чаще приходило в голову, что хоть она и сумела подарить Октавиону чудесный храм, часть её умерла, а часть — сбежала в это самое невероятное здание. Обычно весёлая и жизнерадостная, она напоминала ангела печали. Вот и сейчас, сидя на балконе в доме Эрис, она замерла, уставившись в одну точку, как будто рассматривала что-то внутри себя, и Эрис в который раз захотелось писать с неё аллегорию печали.

В двадцать пять лет Анариэль выглядела на все свои восемнадцать, и она явно не собиралась прощаться с этим внешним возрастом. Эрис тоже выглядела младше своих лет, из их компании только Кристиан озаботился повзрослеть, но девушки подозревали, что он сделал это специально, для пущей солидности.

— О чём задумалась, о, луноликая, — язвительно поинтересовалась рыжая Эрис.

Дело в том, что благородные мужи соседних государств всё также считали Анариэль завидной невестой и периодически слали ей романтические письма. Письма эти обычно читали втроем, озвучивая на разные голоса самые впечатляющие пассажи, а потом девушки то и дело подкалывали друг друга наиболее цветистыми обращениями оттуда. И при сочетании с эффектом неожиданности они были подобны ушату ледяной воды.

Вот и сейчас, Анариэль мгновенно ожила, тряхнула волнистыми прядями серебристых волос, хрустнула тонкими пальцами, разминая кисти рук, и после этого соизволила ответить.

— Мне сегодня снился необычный сон.

— Опять трудилась, не покладая рук? — оживился сидящий рядом Кристиан.

— Не угадал. Я давно не бывала на перекрестках линий судеб. И вот, видишь ли, сегодня ночью один такой перекресток сам лёг мне под ноги, — она снова замолчала, её темно-синие глаза сосредоточенно рассматривали что-то в кружке янтарного чая. Друзья не торопили, чувствуя, что сегодня в её ставшей привычной какофонии чувств и мыслей появились новые голоса.

— Я уже тысячу лет не читала линии судеб и решила попрактиковаться, раз выдался повод. И у меня получилось, даже больше, я не просто прочитала их. Я услышала их, они заиграли в унисон, и я услышала их песню, — девушка передернула плечами под просторной серебряной блузой.

— Бред какой-то. Мотив простой, стихи паршивые, Неф бы за такое из дома выгнал, не к ночи будь помянут. Но теперь у меня появились нехорошие предчувствия, что всё «самое веселое» только начинается. К тому же, сегодня я почувствовала, что меня зовёт ветер. Зов пока что слаб и не определён, но это значит, что я снова могу ступить на тропы ветра и унестись… да куда угодно унестись, лишь бы перестать страдать от разрыва с Нефом, — она говорила это твердо и даже сердито. И друзья ни на секунду не сомневались, что как только закончится их чаепитие, она уйдёт, может быть, даже прямо с этого балкона, в ветер. И кто знает, что она в таком настроении найдёт на его дорогах.

— Что за стихи-то? — Эрис твердо знала, что этот вопрос она может задать без явного риска для жизни.

— Я же говорю, бред, — отмахнулась Анариэль, и тихо, почти шёпотом, прочитала:

Его ты встретила случайно,

Он незнакомый, молодой,

Он режет белыми путями

Отрезок века золотой.

Его глаза не ищут встречи,

Ведь ты нужна ему одна.

Ты знаешь бархатные речи,

Но он возьмёт тебя до дна.

Твой яд его погубит нежно,

И горький мед в твоей крови

Захватит жизнь его в безбрежный

И вечно юный шторм любви,

Той, что не ведает преграды,

Разлук и бед сметает пыль.

Его узнаешь ты по взгляду,

Твою мечту вписавшем в быль.

Вам будет многое дано…