Самолёт Москва – Белград

Ольга Евгеньевна Смирнова, 2019

Красивая и пронзительная история любви русской девушки Киры и рокового серба Братислава, разворачивающаяся на фоне развала Советского Союза и войны в Югославии. Кира родилась и выросла в провинциальном городке. Всё детство она провела в страхе перед звериной жестокостью пьющего отчима и без надежды на лучшее будущее. Но её судьба сделала крутой поворот, благодаря их новой соседке по панельной многоэтажке, Виноградовой Полине Аркадьевне, коренной москвичке, по воле злого случая, оказавшейся в этом богом забытом райцентре. Именно она протянула Кире руку помощи, убедив её искать счастья в Москве.

1985 год

— Это тебе, от Братислава, — сказала Полина, подавая ей яркую открытку с изображением моря и белоснежного города на побережье.

Кира, затаив дыхание, двумя пальчиками взяла, похожую на райскую птичку, открытку. На обороте — надпись, тонким, летящим почерком: «Кира, поздравляю тебя с окончанием школы! Желаю успешного поступления в институт, надеюсь, мы ещё увидимся в Москве!» Полина, заметив, какой чистой радостью засветились её глаза, небрежно бросила, чтобы притушить этот свет:

— Кира, мой сын просто хорошо воспитан, не более того.

— Да, я понимаю, — послушно отозвалась Кира, пряча открытку в аттестат.

Уже дома перечитала её сто тысяч раз, рассмотрев до последней закорючки каждое слово этого нехитрого послания. И даже поцеловала

— Что ещё за Братислав? — грозно спросила мать, вырвав открытку из её рук.

— Это сын Полины Аркадьевны, он уже взрослый, — начала испуганно оправдываться Кира.

— Взрослый, говоришь? — мать с размаху хлестнула открыткой по её лицу. — Не рано со взрослыми-то мужиками шашни крутить начала, зараза? Потаскухой хочешь вырасти?

Кира сжала зубы, сейчас ей было лучше молчать. Последнее время мать ходила злая, как фурия, потому что отчим уже две недели был в загуле, не появляясь дома. Накричавшись мать, швырнула в неё открыткой со словами:

— Совсем тебе твоя Полина голову задурила, уедешь, так и не вспомнишь обо мне…

***

Она поступила! Поступила! Все уже разошлись, а Кира все стояла и стояла у стенда, где выл вывешен список поступивших. Буква «о» в её фамилии была так плохо пропечатана, что почти сливалась с серой бумагой, зато буква «с» получилась жирной, как клякса. Да какое это имеет значение! Она — студентка! Студентка московского вуза!

Вернувшись в квартиру Полины, повисла у той на шее, благодарно шепча на ухо:

— Спасибо, спасибо за всё, я так вас люблю, если бы не вы…

— Пусти, задушишь, — рассмеялась Полина.

На шум, в прихожую, выглянул Братислав, узнав новости, обрадовался и предложил:

— Кира, поскольку ты стала самой настоящей студенткой, приглашаю тебя в"Космос", если ты поторопишься, то успеем до того, как туда выстроиться очередь в пол-Москвы. Извини, Полина, но тебе придётся остаться дома, предложение действует для дам моложе двадцати, ты опоздала ровно на год.

В кафе Братислав заказал для Киры фирменное мороженое с шоколадом и орехами, сам же потягивал какой-то коктейль розового цвета.

— Это вкусно? Можно мне попробовать? — попросила Кира.

Братислав шутливо погрозил пальцем:

— Еще чего, шампань-коблер для взрослых девочек, в нем есть коньяк и шампанское. Вообще, я предпочитаю вино, а это так, дань воспоминаниям о шальной студенческой жизни. Я ведь учился в Москве.

— Вы так любите Москву? Учились здесь, часто бываете по работе…

— Терпеть ненавижу. Уродливая и холодная, как старая дева. Учился здесь, потому что этого хотел отец. Часто бываю, потому что я переводчик, работаю по контракту. Если бы ты видела Сплит… Знаешь, ребёнком я думал, что тот, кто живёт не в Сплите, наказан за страшные преступления. Представь себе: набережная, белые, кремовые, розовые дома под красными крышами, улочки узкие, как тоннели, на них всегда тихо, даже если на побережье ветер сбивает с ног. Но самое главное — море. Лазурное море. Я раньше даже цвета такого не видел, а когда подчерпнул в ладошки морской воды, чуть не расплакался от обиды, вода оказалась обычной — прозрачной и очень солёной. Я-то думал, что море сладкое. Смешно, да? Знаешь, какое варенье варит моя мама из персиков, жижулы, яблок! Скорее бы домой… Ладно, будешь хорошо учиться, приглашу тебя на свою свадьбу!

Кира поморщилась, очень ей нужна его свадьба!

— Мой отец — серб, а мама Мира — хорватка. Значит, я — югослав, — продолжил Братислав, не замечая её недовольной гримаски. — Отец партизанил в войну, дед был коммунистом, его убили хорватские усташи⁴. Вот видишь, как бывает…

— А как же Полина Аркадьевна? Я думала, она ваша мама, — растерянно спросила Кира, забыв о своей мимолетной обиде. Братислав ответил с явной неохотой:

— Ну, у меня просто две мамы, так получилось… Я очень люблю Полину, уважаю, но мамой называю Миру.

Кире стало грустно за Полину Аркадьевну, которая всегда с такой нежностью смотрела на Братислава и старалась угодить ему в любой мелочи.

Мимо их столика прошла высокая рыжеволосая девушка в модных"бананах". Кира прикусила губу, заметив, каким долгим взглядом проводил Братислав эту рыжую. Разве можно так себя вести, когда приглашаешь девушку в кафе? Наверное, она для него просто желторотый цыпленок, а не взрослая, то есть почти взрослая, интересная женщина. Ну и пусть. Конечно, если бы у нее были такие"бананы", такие кроссовки… Не надо было слушать Полину и надевать это платье…

На самом деле, Кира и вообразить не могла, как была хороша в своем скромном, светло-сером платье с тонким кожаным ремешком, а невесомый пушок у висков придавал её строгому личику трогательный, полудетский вид. «Сама юность. Поцеловать, что ли? В ушко. По-братски, конечно», — подумал Братислав, когда она, переодевшись для кафе, вышла к нему, в прихожую, и тут же отогнал от себя эту крамольную мысль. На поцелуях, даже самых братских, он обычно не останавливался.

Мороженое совсем растаяло, Братислав заказал пирожные, посыпанные ореховой крошкой, и кофе, но у Киры от чего-то совсем пропал аппетит.

Как же он изменился в лице, когда увидел эту рыжую! Каким недвусмысленным интересом вспыхнули эти янтарные глаза, в какой тонкой, едва различимой, полуулыбке изогнулся яркий, смешливый рот. Казалось, что ещё секунда и его верхняя губа вздрогнет, обнажая в хищном оскале крепкие, белые зубы. Она так живо себе это представила, что невольно закашлялась, поперхнувшись пирожным. Братислав озабоченно спросил:

— Ты в порядке?

Кира поспешно кивнула. Ей было неприятно его вежливое внимание, но и не смотреть на него она не могла. Пожалуй, в какой-нибудь книжке написали бы так: «юная дева залюбовалась прекрасным, но порочным лицом завзятого сердцееда». Да, именно так, порочным. Как бы он не пытался это скрыть, как бы не притворялся… Киру бросило в жар от щекочущего холодка внизу живота. Да что это с ней творится? Она вспомнила совет писателя О'Генри юным девушкам, которых одолевают низменные мысли: нужно выпрямить спину и произнести какое-нибудь заумное словцо, тем самым напомнив себе о высоком. Например, гипотенуза.

Гипотенуза, дирекция, девальвация, прострация… Она начитанная, она знает много таких слов…

По дороге домой, Кира, сидя на заднем сиденье автомобиля, сверлила взглядом затылок Братислава, а холодок внизу живота сменился тягучим, как малиновое варенье, зудом, между ног стало мокро. Эти дни у неё закончились неделю назад. Нет, это что-то другое… Такого никогда не было… Ей казалось, что она истекает этой влагой и пахнет на весь салон. Может она заболела? Боясь испачкать обивку сиденья, Кира плотно сжала бедра.

Гипотенуза, декларация, обструкция, абстракция…

Братислав, увидев в зеркале её красное лицо, не на шутку забеспокоился:

— Кира, ты точно в порядке?

— Да, всё хорошо, я просто переволновалась за последнюю неделю, — выдавила Кира и отвернулась к окну. Лучше бы он ничего не спрашивал, а просто остановил машину и пересел на заднее сиденье.

Да, сел бы рядом, совсем-совсем близко и, касаясь горячими губами её виска, спросил бы ещё раз, так же заботливо: «Кира, ты в порядке?»

Положил бы ладонь на её колено, обжигая тем самым, «кафешным», взглядом: «Так ты в порядке, Кира?», а затем… Пусть бы скользнул рукой вверх по бедру, не торопясь, но и не спрашивая разрешения: «Кира, с тобой точно всё хорошо? Я беспокоюсь, кажется, у тебя температура. Ты не будешь против, если я проведу языком по твоим губам? Тебе сразу станет легче».

Биссектриса, словно крыса…. Революция, резолюция…

Кира уже едва сдерживала себя в желании запустить пальцы в его густые, упругие волосы. На её счастье автомобиль резко затормозил. Всё, приехали. Не дожидаясь, пока Братислав откроет дверь и подаст ей руку, Кира выскочила наружу, громко хлопнув дверью. Прохладный, вечерний ветер обвил её голые ноги. Братислав подбросил ключи и, сдвинув брови, спросил с прежней тревогой:

— Ты не заболела? Мне, кажется, у тебя температура, попроси у Полины градусник, хорошо?

— Я в порядке, — неожиданно резко ответила Кира.

Братислав пожал плечами:

— Как знаешь. Ты иди, пожалуй, не жди меня. Передай Полине, что мне надо съездить кое-куда, по делу.

"Побежит, наверное, искать эту рыжую," — подумала Кира с мучительной ревностью. Братислав часто уходил по вечерам, в такие дни Полина Аркадьевна и Кира, не сговариваясь, подолгу не ложились спать, но он редко возвращался до полуночи, чаще приходил под утро.

Он любил женщин, и они любили его. Как там в старой песне поется?"В Дрине вода холодная, у сербов кровь горячая…"Инвалидность никогда не была ему помехой в любви, женщины всех возрастов таяли от его белозубой улыбки на загорелом лице, от широких, развёрнутых плаванием, плеч, от легкого, весёлого нрава и от, обволакивающего теплом, голоса. Он не понимал, почему отец делает из этого такую проблему. Как и многие мужчины, Братислав надеялся:"Нагуляюсь, потом женюсь на скромной девочке из хорошей семьи, чтобы родила здоровых детей. Что ещё для счастья надо?"

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Хорватское революционное движение, с апреля 1941 г. по май 1945 г. стояло во главе Независимого государства Хорватия (НГХ), усташами были организован геноцид сербов, цыган, евреев, для которых были созданы концентрационные лагеря.