В сумраке дракон невидим

Ольга Г. Гладышева

– Дракон. – Дракон? – И что делать? – Это не к нам. – А к кому? – Пусть наука. – А где она в России? – Зоологов, охотоведов? – Ну уж тогда лучше археологов и филологов, они хоть как-то с драконами пересекаются. – Нет, я серьезно. – А я – что? Шутки шучу? И шушуканье по кабинетам: – Дракон? – Сколько приняли на грудь? – Нет, накурились, наверно. Да мухоморов натрескались. – Зимой? Это как? – Надо же придумать – дракон, да еще летающий, забодай тебя комар

Часть 1.

Хроники Мирабель

Глава 1. Назначение

К Рождеству вьюга выбелила Город, и восхищенные деревья тянули белые пальцы в ажурных перчатках к дрожащему серпу луны. Пепельный зыбкий лунный свет, искрясь невесомым серебряным дождем, стекал на подвенечное убранство земли, на звонкие ледяные оковы рек и застывшие айсберги домов. Светлый праздник бродил по Городу, подмигивал многоцветными елочными огнями из окон, дразнил ожиданием нового, доброго и радостного.

Долгие, неимоверно долгие студеные ночи господствовали над полуночной страной, кружили черной тенью, закрывая мглой небесный свод, скрывая низкое холодное солнце. Жизнь пробуждалась задолго до рассвета огоньками, загоравшимися в одиноких квадратиках окон, обиженным скрежетом первых трамваев, потревоженных в самый сладкий предутренний час рождественских грез. Иномарки вереницами возвращались в спальные районы, а в глубинах кварталов начиналась странная, шуршащая возня. В предрассветной мгле темные, пугающие силуэты с ободранными сумками склонялись над мусорными контейнерами, обтрепанные бесформенные фигуры утренним обходом прочесывали площадки и прощупывали мрачные углы. Размытая тень, почти сливаясь со стеной, застыла над подвальным окошком — известным притоном одичавших, но вполне, говорят, съедобных котов. Город, как, впрочем, и вся страна в конце девяностых, впал в грех и нищету. Москва хорошела, не жалея средств, строила обжорные ряды, возрождала храм Христа Спасителя и расширяла зоопарк, надеясь пиром во время чумы и именем Христа обеспечить безмятежное существование редкостных животных, священников, а заодно и правительства. А страна… В ней по очереди бастовали шахтеры, учителя, транспортники, служащие. Астрономические суммы их зарплат миражами таяли, растворяясь в загадочной сиреневой дали, блуждали по бескрайним просторам России, не достигая места назначения. Задержка денег в ряде мест перевалила за полугодие, и счастливые, дожившие до зарплаты люди покупали к Рождеству «ножки Буша» на деньги, заработанные в июне. «И как вы еще живете? И на что живете? И при этом еще и на работу ходите?» — и полное недоумение в глазах иностранцев. И в ответ устало-извиняющееся: «Это Россия».

Тем не менее Светлый праздник бродил по Городу, даря улыбку новогодним снам и вселяя надежду в усталые, измученные затянувшимися невзгодами сердца. Институт, зародившийся в революционное время приказом Луначарского на территории Елисеевских складов, что напротив Библиотеки Академии наук на Васильевском, еще существовал. Зарплату платили маленькую и нерегулярно, и люди уже начали потихоньку разбегаться, что и неудивительно: в стране, вошедшей в штопор, нет места науке. Правда, науке не будет места в России и через десять лет, и через двадцать, когда страна уже встанет на ноги и многократно увеличит свой золотой запас. К тому времени в научных учреждениях останутся лишь досиживающие свой век пенсионеры да мечтающие слиться за бугор аспиранты.

Итак, в темный зимний день, в канун Светлого праздника, состоялся ничем не примечательный разговор, связанный с назначением Александра Александровича Соловьева на должность руководителя группы. По вестибюлю фундаментального в своем великолепии сталинской эпохи главного здания института прогуливались двое. Надо отметить, что в помещениях бывших складов и прилегающих к ним конторках ютились научные сотрудники. Дирекция, бухгалтерия, машинописное бюро и вся остальная крайне необходимая институту сопутствующая команда, как водится, занимала лучшие апартаменты. И это естественно: считать чужие деньги в России всегда было куда важнее, чем делать научные открытия. Итак, двое прогуливались мимо сверкающей парадной лестницы, сбегающей двумя полукругами вниз к зеркалам, причем один из них, грузный и мешковатый, бурно жестикулировал, что-то доказывая, а второй, гражданский костюм которого не мог скрыть военной выправки, терпеливо слушал.

— Я не понимаю, решительно не понимаю, почему именно он должен стать руководителем? Чем вы, Павел Тимофеевич, обосновываете свой выбор? — картавящий тенор Агекяна обиженно спотыкался. Невооруженным взглядом было видно, что этот высокий, когда-то красивый мужчина озадачен: значительного объема долгосрочное финансирование золотой рыбкой проплывало мимо, и ему не удавалось не только осадить что-то в своем кармане, но даже попридержать, наложив лапу.

— Александр оптимально подходит для задач этого проекта. Что неясно? Он недавно защитился, у него нестандартный взгляд на суть проблемы, наконец для него нет авторитетов. Разве это плохо?

— Отсутствие авторитетов не есть положительный знак, между прочим, это я так думаю. И он молод, ему даже нет сорока. Как он сможет организовать полноценную работу? Вот разве что я, с моим жизненным опытом, возьмусь его корректировать!

— «Дорогу молодым, долой засилье пятидесятилетних», — провозглашал когда-то, между прочим, будущий нобелевский лауреат Ландау, бегая в то время по питерскому, вернее ленинградскому, физтеху. В наше время в науке надо изменить лозунг: долой засилье семидесяти — и более летних, иначе наука в стране совсем вымрет.

— Между прочим, смею вас заверить, — картавящий баритон перешел на интимное пришепетывание, — ходят слухи, что у него проблемы в семье.

— Сожалею, но слухи меня не интересуют, — резко ответил Павел Тимофеевич. — Так что…

— Но он не имеет опыта руководящей работы, — отчаянно ухватился за новую мысль Агекян.

— Справится, куда денется. Кроме того, Александр обладает способностями журналиста и сможет выдать результаты в доступной форме. Я, знаете ли, читал ваши отчеты. Для этих стен они подходят, а вот для всего остального…

— Меня беспокоит, что Александр забросит тематику, по которой сейчас работает.

— То есть, другими словами, возглавив оперативную группу, он больше с вами работать не будет, а вы без него не справитесь?

— Ну не то чтобы не справлюсь, но это дополнительные хлопоты, надо искать программиста.

— То есть вы сами программы писать не в состоянии?

— Что можно сказать на ирокезском языке, кроме глупости, не зная языка? — не смутившись, с улыбкой произнес Агекян.

— И над чем вы сейчас работаете?

— Меня сейчас интересует внеземная жизнь на ближайших к Земле космических объектах. Многочисленные фотографии, сделанные с хорошим разрешением, показали, что от снимка к снимку внешний вид природных объектов на Марсе меняется. Я склоняюсь к мнению, что наблюдаемые нами объекты являются в некотором роде живыми. Они движутся. Очень медленно, но движутся. Может быть, это новая форма жизни? Не углеродистая, а, скажем, кремниевая.

Бровь военного удивленно поднялась вверх:

— На это исследование вас вдохновили ползущие камни Долины Смерти США?

— Нет. Что вы! Там все просто. Глинистое плоское дно высохшего озера, вода или тонкий лед между скользкой глиной и поверхностью камня и сильный ветер свыше ста сорока километров в час, если источники не врут, конечно. Все понятно. Камни ветер катает по льду. А там, на Марсе, что-то движется само по себе, но очень медленно.

— Как сильно заржавевший марсоход на солнечных батарейках, — язвительно предположил Павел Тимофеевич.

— Что? Что вы сказали? Я не расслышал.

— Да так, ничего, просто мысли вслух. Если у Александра будет желание, у него будет достаточно времени для продолжения расчетов или для любой другой научной работы. Наш проект — это как бы выездная экспертиза. Мобильная группа из компетентных ребят, проводящих как исследования, так и расследование на месте. Вы готовы мотаться по экспедициям, лазить по горам, спускаться в пещеры, погружаться под воду?

— Что вы, нет, конечно, я полагаю, начальник должен руководить, так сказать, сидя в тиши кабинета.

— Я так и думал почему-то. Боюсь, что такой вариант нас (московский гость сделал ударение именно на этом слове) не устроит.

— Ну не знаю, не знаю, — протянул Агекян, засовывая руки под мышки и становясь еще более объемным. Он раздулся, как индюк, надеясь показать, что именно он в этих стенах самый важный, и продолжил: — Мне категорически необходимо согласовать эту кандидатуру с начальством. И как на это посмотрит Алексей Иванович? Ведь назначение на столь высокую должность какого-то рядового, хоть и очень способного и подающего надежды сотрудника — это не хухры-мухры.

— При чем здесь начальники, надежды и эти ваши хухры-мухры? — с безупречно вежливой, до омерзения, улыбкой поинтересовался служивый. — Мне кажется, вы не догоняете, то есть не въезжаете. Тьфу, банально не понимаете. Либо группу, создающуюся под этот конкретный проект, в рамках вашего института возглавит конкретно Александр Соловьев, либо…

Самое интересное, что спроси кто-нибудь Павла Тимофеевича, почему он так хлопочет за Соловьева, — тот затруднится с ответом. А если будет долго-предолго думать, то решит, что это, скорее всего, инициатива начальства. Ведь не должен же он, как приличный военный человек, какие-то инициативы выдвигать самостоятельно. И даже если он будет думать долго-предолго, то не вспомнит свой разговор с сухощавым незнакомцем в синем плаще с каким-то странным, подобным звездному небу, намотанным вокруг шеи шарфом.

Разговор состоялся в морозную полночь в плохо освещенном Первом Зачатьевском переулке, где тротуары напоминают едва присыпанный снегом неровно залитый каток. Человек внезапно оказался рядом, когда Павел Тимофеевич, неуклюже взбрыкнув и потеряв точку опоры, уже был готов брякнуться навзничь, но, благодаря неожиданно подоспевшей помощи, все-таки устоял на ногах. Они поговорили совсем недолго, однако, когда начальство вскоре посвятило Павла Тимофеевича в детали будущего проекта, у него не было вопросов по поводу основного исполнителя.

Семен Аршавирович Агекян был ошеломлен и страшно огорчен такой вопиющей несправедливостью. Главным образом его удручало то, что он начал терять хватку. Ну где же это видано: в кои-то веки подвернулась удача, деньги сами шли в руки, а он так и не смог перетянуть одеяло на себя.

Так, к своему большому изумлению, Александр Александрович Соловьев возглавил оперативную группу по изучению аномальных явлений. Он не сильно удивился этому событию, свалив все на рождественские чудеса и странное влияние луны.

Глава 2. Искандер

Первое задание для свежеиспеченной лаборатории свалилось на голову Александра совершенно неожиданно. Это был разбор текста под кодовым названием «Хроники Мирабель». Нестандартный синий конверт без обратного адреса принесла Ирма Кальмановна. Именно она разносила в отделении почту по лабораториям. На конверте черным фломастером твердой рукой было выведено: «Александру А. Соловьеву». Ниже синей шариковой ручкой была сделана приписка: «Ознакомиться, разобраться и доложить. Начать немедленно, не откладывая в долгий ящик». Затем стояла дата и неразборчивая подпись. Все. Никаких там марок, оттисков штемпелей и прочих знаков почтовой принадлежности на конверте не наблюдалось. Отсутствие почтовых отметок немного удивило Александра, но он легкомысленно не придал этому особого значения. В конверте было несколько тоненьких, полностью прозрачных листочков. На них нестандартным шрифтом был отпечатан едва видимый текст.

«Хроники Мирабель»

Пик Дю архипелага Южный,

год 604355-й от Времени появления богов

Мирабель не успела опомниться, как налетевший вихрь закружил ее в вальсе по переполненному музыкой, людьми и брызгами шампанского залу. Сильная рука обнимала ее за талию, а чужое упругое мужское тело казалось близко, слишком близко. Мирабель попыталась высвободиться, но ее не отпустили. При этом они продолжали как ни в чем не бывало кружиться по залу, и шлейф ее легкого бежевого платья описывал серпантинную спираль. Ткань белой рубашки под ее рукой была слабым препятствием, и Мирабель кожей ощутила едва сдерживаемый жар партнера. Она подняла глаза: русые, слегка растрепанные волосы, легкая трехдневная щетина и родные, изумительной синевы, глаза. Только по этим глазам Мирабель узнала Искандера, милейшего парня Искандера, своего напарника. Кто бы мог подумать? Его лицо ничего не выражало, наглухо закрытое непробиваемой маской спокойствия с блуждающей чуть ироничной улыбкой. О том, что он чувствовал, можно было только догадываться — сильные руки слегка подрагивали. Искандер не смотрел на Мирабель, ощущений тела было более чем достаточно. «Как же я раньше ничего не замечала?» — подумала Мирабель и к своему ужасу ощутила, как по спине волной пробежала легкая дрожь, а беспардонная близость чужих упруго перекатывающихся мышц вдруг стала желанной. «О мой бог, ты боевой офицер, — сказала себе Мирабель, — и это недопустимо. Более того, смертельно опасно. Надо немедленно прекратить». Однако ее тело не желало слушаться, оно покорно и беспомощно млело в горячих ладонях, и Мирабель вдруг перестала чувствовать под собой пол. Какое-то время она парила над паркетом, не касаясь его, а Искандер все кружил и кружил по залу с невесомой для безумного влюбленного ношей на руках. Прошел миг или вечность, кто знает, Мирабель очнулась у колонны, поддерживающей балкон. Все так же гремела музыка, все так же танцевали и суетились люди, а в воздухе носились брызги шампанского. Искандер поцеловал ее в кончик носа, так же легко коснулся губ, посмотрел в ее глаза в упор, слегка задумчиво, едва улыбаясь, и исчез. Слабость и ужас охватили Мирабель, и только сейчас она поняла, что это начало конца.

— Ну и чего молчим? Чего ждем? Уже полчаса прошло, — услышала Мирабель скрипучий голос Колдуна.

Для общения Колдуну не надо было быть рядом с Мирабель, достаточно было просто подумать «в нужном направлении». Передача информации между ними была мысленная, близкая к телепатической, только более четкая и конкретная. Этот трюк они освоили давно, еще на Тауриге, до прибытия на Землю.

— Тебе уже доложили? Что непонятно?

— Не дерзи, девочка, мне-то все понятно, а вот тебе? Отчитывайся, ты знаешь предписание.

— Фиксируй, крючкотвор, первый намек на возможный сексуальный контакт. Кратковременное увлечение…

— Возможный? Кратковременное? Боюсь, ты плохо понимаешь, что происходит, девочка. Это не легкое увлечение. Я безумно удивлюсь, если этим все закончится.

— Спасибо, ты знаешь, как утешать.

— Какой вариант работаем? Кстати, интересный экземпляр этот Искандер. Может, рискнем и отправим его к нам, на Тауриг?

— Я не собираюсь… — начала Мирабель, но быстро прикусила язычок. — Дай мне время подумать.

В голове Мирабель словно включился компьютер и начал с бешеной скоростью прокручивать варианты. Ситуация была патовой. Пятьдесят лет назад в самый разгар века технократии на Тауриге, что в системе Двух светил, был принят закон, название которого в истории сохранилось как 13-я поправка, клеймящий отношения полов как средневековый пережиток. «Время неуклонно идет вперед, общество развивается и трансформируется, — гласила 13-я поправка. — Будущее принадлежит идеальной цивилизации, его завоюет законопослушный, интеллектуально развитый и свободный от всех межличностных отношений человек. Исходя из вышесказанного, закон категорически запрещает какие-либо сексуальные отношения между членами общества отныне и впредь и во веки веков. Нарушители будут наказываться судом по всей строгости закона, в зависимости от их статуса и тяжести совершенного деяния, от пяти лет принудительных работ до полного исчезновения».

Одна картина гадостнее другой крутилась в голове Мирабель. Результат был неутешительным в любом раскладе. Искандеру отводилось слишком мало шансов, чтобы выжить. Мирабель понимала, что ее, скорее всего, не тронут, разве что сошлют под домашний арест. А вот Искандера теперь из цепких лап не выпустят. По плану А Колдун обязан был его убить немедленно.

— Ах, у тебя есть сомнения? — в голосе Колдуна появилась настороженность. — Или это не первый раз?

— Успокойся, я отвечаю за свои слова, и если я говорю — первый, значит, первый, и его жизнь для меня ничто, — в голосе Мирабель зазвенел металл, а в голове прозвучали слова наставника из глубокого детства: «Если собака, играя, сорвала с твоей руки варежку, то постарайся сделать вид, что эта варежка тебя совсем не волнует. Тогда и собака быстро потеряет к ней интерес. А иначе получишь рукавичку изжеванной и вывалянной в грязи». Как все просто было раньше, а теперь на кону — жизнь. Что же делать? Где выход? Главное выиграть время, только не план А.

— Ну так что, давай рискнем? Зашлем его на Тауриг, там разберутся, что к чему, и сами решат, что с ним делать.

— Это будет интересный эксперимент, — произнесла Мирабель, — только, может быть, не стоит сильно торопиться?

— Тянешь время, — догадался Колдун. — Только, пожалуйста, без фокусов и с отчетом по каждому шагу…

«Всегда был умен, леший», — подумала Мирабель.

— И с опережающей информацией, — зудел Колдун.

— Не волнуйся, я помню, я все помню, — огрызнулась Мирабель.

По листьям тяжелыми каплями стучал дождь, и они трепетали, вздрагивая, один за другим. На каждом опущенном кончике листа качалось по капельке. Влажная земля восхитительно пахла пожухлой листвой и грибами, как когда-то раньше там, на материке. Листва была настоящая, а вот дождь — искусственный, из чистейшей талой ледниковой воды. Его включали за полночь.

— Мирабель, хорошо, что ты пришла. Посмотри, этот лунный кратер опять растет. Вот еще вчера он был в диаметре семь километров, а сегодня почти десять.

Лицо Искандера сейчас было прежним, улыбчивым и подвижным, таким, каким его привыкли видеть все, только очень удивленным.

«О мой бог, — ужаснулась Мирабель, взглянув в телескоп, — это надо же, стопроцентное попадание».

— Они засекли визуализатор на Трехгорной фабрике, — передала она Колдуну, — срочно поменяйте выход с десятки на семь.

— Почему ты следишь именно за этим кратером? — спросила Мирабель Искандера, неотрывно глядя в телескоп.

— Это Джонатан обнаружил. Я ему не поверил, а сейчас сам убедился.

— Значит, Джонатан… Он ошибся, и ты ошибся, — Мирабель хотела добавить «малыш», но вовремя осеклась. Несмотря на свою молодость, Искандер был боевым офицером, классным боевым офицером.

— То есть как ошибся? Я ведь сам измерял, смотри, вчера и сегодня.

— «Если на клетке слона написано, что это лев, — не верь глазам своим». Ты ошибся, измерь еще раз. Сам убедишься.

Искандер настроил измеритель — кратеру удалось вернуться к нужному размеру.

Глава 3. Лиха беда начало

Я не знаю, как у всех, но с Александром жизнь порой бывает сурова, и любое новое дело начинается согласно поговорке «первый блин комом». Вот и начало работы в новой должности преподнесло ряд сюрпризов. Нет, он сразу включился в работу, оперативно раздал задания Алене и Веронике, с которыми сотрудничал уже несколько лет, и подключил толковых ребят к решению конкретных вопросов. Работа пошла, команда слаженно начала решать один вопрос за другим. Однако ребята воспринимали Александра как своего парня и, похоже, вовсе не собирались соблюдать какую-либо субординацию. Порой поведение коллег переходило все мыслимые и немыслимые пределы и ставило свежеиспеченного начальника в тупик.

В один ничем не примечательный понедельник Алена просунулась в новый кабинет начальника как-то боком. Посмотрев внимательно, Александр заметил, что в уголках ее глаз, не стесняясь, резвятся чертики. Он внутренне собрался: явно готовилось что-то нехорошее. Александр не любил сюрпризы. Алена села к столу напротив и начала говорить торопливо и сбивчиво:

— Ты знаешь, мы все тебя любим. Ты уж прости нас за все, за все. Ты самый хороший, самый умный, самый…

Пока Алена мучительно подбирала слова, глаза Александра становились все круглее и круглее. Этого еще недоставало. Это что? Неприкрытый подхалимаж? И от кого? От Алены? Да быть такого не может. Постучавшись, вошла Вероника. Алена с ходу перестроилась и произнесла:

— Насколько нам удалось определить, в официальных изданиях никаких экстраординарных сведений о таинственных явлениях на Луне нет. То есть слухи о километровых объектах, пересекающих лунный диск, документально не подтвердились. Кое-что, конечно, есть, и это требует серьезного осмысления и объяснения.

— Например? — сурово поинтересовался Александр.

— Ну, скажем так: время от времени фиксируется интенсивное свечение и изменение формы кратеров. Кроме того, после падения на Луну нашего космического аппарата возникли странные вспышки и пятна. Подробный отчет мы уже почти составили, свою часть я принесла.

— Хорошо, давай сейчас расскажешь в двух словах. И остальных заодно позовите, пусть послушают.

Вскоре в комнате появился Стас — высокий, светловолосый, вечно задумчивый молодой человек, привлеченный скорее возможностью поработать с Вероникой, чем самим исследуемым вопросом. Следом с умным видом ввалился Ларион. Это был среднего роста и весьма круглой комплекции крутой специалист по всем вопросам, связанным с техникой. Алена стала докладывать:

— Итак, я расскажу о полете нашей ракеты «Луна-2». Этот первый земной корабль, достигший Луны, был запущен 12 сентября 1959 года. Радиосигнал «Луны-2», классическое «бип-бип-бип», отслеживали американцы радаром сразу на двух частотах. Интересно то, что в расчетное время ракета с Луной не встретилась. Сигнал прервался резко и одновременно на обеих частотах на полторы минуты позже расчетного времени. Почему — вопрос остался открытым. Более того, по мнению нескольких весьма авторитетных наблюдателей, Луна странным образом отреагировала на падение ракеты. Вместо одной ожидаемой в точке контакта вспышки наблюдалось несколько. Световые вспышки и другие эффекты появились на значительном расстоянии от зоны, в которую должен был попасть аппарат.

— То есть если ракета стукнула по крышке, то свет вышел из носика чайника? — переспросила Вероника.

— В какой-то мере так. Только у чайника было несколько разной длины носиков, часть из них начала светиться, в то время как из остальных повалил дым. Те, что засветились, располагались на существенном расстоянии от места падения, до пятисот километров. А вот те, что потемнели, находились вблизи места, куда должен был упасть объект.

— Я правильно понимаю, что ракета упала, ударилась о поверхность, развалилась на кучу осколков, подняв облака пыли в месте падения, а засветилось нечто на удалении? — уточнил Ларион. — Это куски ракеты так далеко разлетелись?

— Если предположить, что ракету затормозили и разрушили, допустим, каким-то защитным барьером, то можно объяснить и задержку во времени, и большой разлет фрагментов, — задумчиво произнес Стас.

— Либо фрагменты так далеко разлетелись, либо можно предположить существование некой пустотелой структуры под лунной корой… — скорее ответил, чем спросил Ларион. — Однако и в том и в другом случае подразумевается некая аномалия.

— Скорость ракеты в момент прилунения была три километра в секунду. Это серьезная скорость, — произнес Стас. — Если с такой скоростью въехать в твердую поверхность, ракета вполне может взорваться, а вспышку от ее взрыва можно увидеть в телескоп с Земли… Кстати, некоторые вспышки на Луне видели даже без телескопа. Насколько я помню, по хроникам Гарвазия Кентерберийского, в 1178 году, во время баптистского праздника святого Джона, пять человек поклялись под присягой, что видели, как рог луны раскололся на две части. Дословно: «Верхний рог молодого месяца вдруг словно бы разделился надвое внезапно появившимся темным пятном». А потом из середины этого разлома выскочил пылающий факел, разбрызгивая огонь, раскаленные искры и угли на огромные расстояния…

— Красиво, наверное, смотрелось. Черная ночь, тоненький серпик Луны и сверху факел, как корона, — мечтательно произнесла Вероника. — Только непонятна задержка. Почему сначала темное пятно, а лишь потом факел? Как встретились, так и засветились. Разве не так?

— Возможно, — почти согласился Стас и продолжил: — Это событие связывают с образованием двадцатикилометрового кратера Джордано Бруно. У этого кратера весьма яркие и протяженные лучи. Свежее вещество, выброшенное из недр Луны, всегда имеет более светлую окраску почему-то. И кратер оказался окружен лучами, простирающимися от него на сотни километров. Может быть, и в случае с «Луной-2» осколки ракеты смогли разлететься так далеко? Притяжение там слабое.

После недолгого обсуждения взрыва ракеты и свойств Луны внеплановое собрание закончили. Александр внимательно просмотрел стопку оставленных Аленой листочков и положил их на стол рядом с клавиатурой компьютера, придавив полупрозрачной ониксовой черепашкой, хозяйкой этой территории.

Через некоторое время опять как-то боком ввалилась Алена с очередной пачкой, но, прежде чем протянуть листочки, вдруг произнесла:

— Ты не представляешь, как мы рады, что ты, именно ты стал нашим начальником.

Ее речь журчала ласковым ручейком. Самое страшное в этом представлении было то, что она, по-видимому, говорила искренне. «Ну ни в какие ворота», — тщетно пытался понять ситуацию Александр.

— Я понимаю, что порой бываю и шумной, и вздорной, но ты уж прости меня. Характер у меня такой.

Начальник опять удивленно тряхнул головой. Ситуация выглядела нестандартно. Обычно Алена врывалась в комнату со словами: «Объясни мне, пожалуйста, что за бред там с этим…» — далее могло следовать все что угодно. На всякий случай Александр робко ответил:

— Мы вас тоже любим. За все прощаем. — От неожиданности он заговорил о себе во множественном числе. — Может, ты не выспалась сегодня? А не пойти ли тебе домой?

— Спасибо, благодетель, — радостно ответила Алена.

— Поход домой отменяется, час вам всем на перерыв. Пробегитесь-ка до столовой — и вперед за работу, — незамедлительно отреагировал Александр.

— А ты с нами?

— Невместно мне с вами. Толкаться, хохмить да на четвереньках скакать начнете, а я все же начальник.

— Или хочешь казаться таким.

— Или вынужден казаться таким, — с нажимом на втором слове произнес Александр. — Видишь, я уже начал к галстуку привыкать.

— Еще бы тебе научиться его завязывать.

— Сгинь с глаз моих, дай хоть часик от вашего сумасшествия отдохнуть.

— Размечтался, глупышка.

— Что-о-о?! — взревел Александр.

— Так нет, я ничего, ничего. И чего ты орешь, как раненный в задницу медведь?

— Попрошу не забываться. Ты лучше сходи охолонись, деточка, пока я совсем не рассердился, и бумажки, бумажки давай. Что ты там еще накропала?

— Это не я, это Ларион просил передать.

— А что он сам?

— Так он занят, очень занят, у него эта… — Алена мучительно начала вращать глазами и продолжила: — Застрявшая тишина.

— Застрявшая в чем? — Александр почувствовал, что одна его бровь удивленно поползла вверх, но Алена предпочла ретироваться.

«Не поддаваться на провокации, не поддаваться», — сказал он сам себе и взялся за чтение нового материала. Через полчаса Александр прервал чтение и отвлекся. Вечерние сумерки застали его тупо смотрящим в одну точку на дверной косяк. Он пытался разложить все по полочкам. Картина получилась своеобразная.

Еще в 1787 году Вильям Гершель опубликовал статью «О трех вулканах на Луне», где описывал временное повышение яркости кратеров Аристарх, Коперник и Кеплер. Увеличение свечения кратеров автор объяснял вулканической деятельностью. С тех пор количество необычных явлений, связанных с Луной, неумолимо приблизилось к тысяче, а возможно, уже и преодолело этот рубеж. А лунные кратеры между тем продолжали светиться в тени полосами. Кратер Аристарх интенсивно люминесцировал на фоне пепельного света, а Платон развлекался временным увеличением яркости светлых полос на дне цирка, причем светлые и темные полосы в кратере то меняли очертания, то исчезали.

Самое интересное, наверное, заключалось в том, что Луна становилась максимально «ненормальной» в то время, когда Солнце становилось максимально активным. Что-то подобное, по мнению некоторых ученых, существует и на Земле, когда вулканы просыпаются, а землетрясения учащаются соразмерно с буйством вспышек и выбросов плазмы на нашей звезде.

Ну, допустим, представление, наблюдавшееся монахами во время баптистского праздника, действительно было вызвано расплавлением и выбросом вещества метеорита. Пылающий факел, наблюдавшийся с Земли, с искрами и брызгами, стоит рождения двадцатидвухкилометрового в диаметре кратера Джордано Бруно. Но свечение при падении станции? Да еще на отдалении, пусть даже в сотню километров. По каким туннелям этот свет передается? Световолоконная оптика? Что даст на расстоянии эффект «как будто отодвинули заслонку»? Какую заслонку? От чего? После разрушения наполненный взрывчаткой шар с вымпелами мог отлететь на километр от места падения основных осколков и взорваться. Тогда лунатики смогли бы узнать из отчеканенных в нержавейке пятиугольников о существовании СССР и о земном летоисчислении «сентябрь 1959». Но отлететь на сотни километров…

На следующий день Александр собирал в единый отчет сброшенную коллегами информацию, но его работа была безжалостно прервана появлением Вероники.

— День добрый, Александр, вы не очень заняты? — едва закрыв за собой дверь, произнесла она.

— Да вроде не очень. Кстати, ты не знаешь, что с Аленой стряслось? Какая-то она не такая, не обычная в последнее время.

— Мы все нынче не обычные, так что вы не пугайтесь. Не будете? Ну вот и ладушки. Знаете, Александр Александрович…

Начальника лаборатории покоробило. Когда обращаются по имени-отчеству, ничего хорошего обычно ждать не приходится. Вероника — аспирантка, и хоть она значительно младше, Александр все-таки предпочел бы обращение по имени. «Ведь мы не просто рабочая группа института, — думал он, — мы одна команда, а в команде излишняя субординация не нужна». Александр долго добивался, чтобы Вероника обращалась к нему по имени и на «ты», но сегодня почему-то произошел сбой.

— Мне бы хотелось сегодня вам рассказать, — менторским тоном начала Вероника с каким-то отчаянием глядя в окно, — что наибольшей популярностью в настоящий момент пользуются вот такие презервативы с пупырышками.

— Что? — Александр от удивления даже привстал из-за стола.

— Ну вот, например, как эти. Посмотрите, голубенькие, розовые.

Вероника выложила на стол несколько упаковок. Александр отказывался верить своим ушам, а заодно и глазам.

Щеки Вероники смущенно раскраснелись, глаза блестели, она была восхитительно красива, однако лицо при этом выражало полную невинность, и это озадачивало еще больше.

— Вероника Антоновна, а не потрудитесь ли вы, любезная, объяснить, что бы это все значило?

— Вот эти с яблочным вкусом, эти с клубничным, а эти с банановым, — не обращая на Александра особого внимания, продолжала она.

— Вероника, я не собираюсь из них компот варить, честное слово. Зачем они здесь?

— Я просто хочу вам их подарить.

— В честь чего? То есть с какого бодуна? Как в вашу умненькую головку могла прийти подобная мысль?

— А чего вы испугались? Я же себя не предлагаю.

— Слава богу, хоть это радует.

В лице Вероники что-то дрогнуло:

— Александрчик Александрович, миленький, возьмите их, ну пожалуйста, я потом все объясню.

— Вы что, сговорились меня с ума сегодня свести?

— С ума? Да нет, этой задачи мы перед собой не ставили, — слегка опешила Вероника.

— А какую задачу вы перед собой поставили?

— Ну, Александр Александрович.

— Покиньте мой кабинет немедленно, Вероника Антоновна. Кстати, где Стас, где его материал?

— Стас скоро будет, а материал я сейчас принесу. Не извольте беспокоиться.

Она выскользнула из кабинета, а через пару минут дверь слегка приоткрылась, и на стол шлепнулась брошенная кем-то прозрачная папка с листочками, при этом ониксовая черепашка отлетела на полку и зарылась в бумаги. К папке скотчем были прилеплены те, что с пупырышками. Сперва Александр подумал, что хорошо бы рявкнуть по-львиному, чтоб знали, кто в доме хозяин, но потом остыл. «Явно они что-то задумали, и нечего им подыгрывать, они меня на что-то провоцируют. Только вот на что?» — рассуждал он как руководитель, не желающий быть посмешищем, но и не знающий, как этого избежать.

Глава 4. Загадочная Луна

В среду Александр разбирался с Мессирами. Дело в том, что в Море Изобилия есть два кратера: Мессир (западный) и Мессир А (восточный). Согласно долговременным наблюдениям, было установлено, что диаметр, вид, высота валов обоих кратеров, даже расположение горок на их валах, а также яркость и цвет внутренних поверхностей кратеров совершенно одинаковы. Периодически наблюдатели отмечали, что кратеры видны не отчетливо, как бы подернуты дымкой. Развитие тумана в кратерах объясняли испарением влаги, осевшей и намерзшей во время лунной ночи.

А вот однажды началась чертовщина. Мессир вообще-то в переводе дается как Мессье. То есть у нас есть Мессье и Мессье А. Однако Александра почему-то все тянуло прочитать его как Мессир, а в этом слове уже содержится определенный налет потустороннего мракобесия. Удивительное началось с развитием фотографии где-то в 1870—1880 годах. Фотографии вдруг показали, что восточный кратер может быть гораздо больше, а высота его вала значительно выше, чем у западного. С другой стороны, в это же время другой наблюдатель зарисовал обратную картину: западный кратер оказался существенно больше восточного.

Дальше — хуже. Пиккеринг пришел к чудовищному выводу: кратеры меняют размеры. На восходе и закате Солнца кратер Мессье А превышает по размерам кратер Мессье, в полдень кратеры кажутся почти одинаковыми, но за какое-то время до и после полудня Мессье может превышать Месье А. Но это еще не самое страшное. Кратеры способны менять и форму, и цвет. Обычно оба кратера имеют форму эллипса, однако порой они принимают форму треугольников или кажутся треугольными, а затем опять возвращаются к форме эллипсов. До полудня кратер А более желтый, а после полудня более зеленый, чем соседний.

От таких заявлений становится не по себе. Получается, что на поверхности Луны существуют многокилометровые структуры, способные менять форму и размеры? Это как? Представим, что утром стены, ну, скажем, Петропавловской крепости или Московского Кремля вдруг стали раздвигаться и расти в высоту, в полдень они возвращаются к нормальным размерам, а вечером опять растут. Однако лунные масштабы меняющихся объектов значительно больше. На Земле это свойственно океаническим приливам, когда вода, разливаясь, покрывает громадные территории. Однако Луна вроде бы твердая, разливаться вроде бы нечему, да и приливов там быть не должно. А плавающие горы, каковыми по сути должны бы являться стены кратера, — это уж точно полный абсурд. Да при этом еще и изменение формы! В кошмарном сне такое не приснится.

Пусть Пиккеринг неправ, пусть, ну может же чертовщина почудиться даже астроному? Однако почему же она чудится и другим? С подобными заявлениями выступили также Виртз и Барнард. Они утверждают, что схожим непостоянством страдает еще один лунный кратер — Линне. Наблюдалось, как он менял размер от четырехсот метров в диаметре аж до одиннадцати километров! Причем иногда он умудряется это делать омерзительно быстро. Во время затмения 11 апреля 1903 года, при входе в полутень, диаметр кратера начал увеличиваться сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Он, словно кошачий зрачок, расширялся при уменьшении поступающего на глаз светового потока. С начальной величины 5,2 километра диаметр кратера возрос до 8,7 километра, причем наибольшей величины он достиг незадолго до середины затмения. Если учесть, что затмение происходит за считаные минуты, — это впечатляет. Получается, что стенки разбегаются приблизительно со скоростью напуганного зайца или велосипедиста. Возможно, даже со скоростью неторопливой машины. И в затмение 16 октября 1902 года кратер вел себя так же, хоть и наблюдал это безобразие другой астроном. И вообще, каждый раз от восхода до полудня диаметр кратера медленно меняется, как и у Мессиров. Это не просто странно, а даже страшно. Но все трое наблюдателей подтверждают этот чудовищный бред.

Внезапно в коридоре раздался раскат гомерического смеха. Александр чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он не стерпел и вывалился из кабинета:

— Ну и кто тут ржет, как табун диких лошадей? Кстати, Ларион, ты мне нужен. — Александр повернулся, чтобы уйти.

— Да погоди ты, послушай, — притормозила его Алена.

— Дело в том, что мы решили жениться, — произнес Ларион.

— «Мы»? — переспросил недоуменно руководитель. — Это как?

— Ну не цепляйся к словам. Мы — это ваш покорный слуга.

— Слуга и покорный? Это что-то новенькое. Ну-ну, продолжай, — странное вступление заинтриговало.

— И вот решили мы к свадьбе машину купить. «Ниссан-Кашкай» называется. Приходим в салон и лицезреем такую картину. Одна знакомая мадама приценивается к кабриолету. А мадама эта торгует в ларьке, ну и выглядит соответственно. Ну там макияж дешевенький, на голове — воронье гнездо, к стоматологу очередь еще не подошла… Все по полной. И вот она пытается купить кабриолет. Да, для поддержки она сына с собой прихватила. Ну, сынок тоже не ахти какой новый русский — в линялых джинсах и растянутом почти до колен свитере. Служащий в салоне отнесся к этой парочке как-то с недоверием, так она хозяина затребовала, заставила его все рассказать про машину. В салоне машины они с сыном посидели, за баранку подержались. А напоследок она так небрежно бросает: «Все хорошо, только цвет машины неправильный. Он не будет сочетаться с моим норковым манто». И, глядя на ошеломленное лицо хозяина салона, добавляет: «Ну не могу же я к вам сюда в норковом манто прийти, у вас же здесь пылища» — и проводит своим заскорузлым пальцем с облезшим лаком на обкусанных ногтях по глянцевой поверхности капота. А сын ее так увлекся, что ей еле-еле удалось его из салона увести. Хозяин салона не скоро это представление забудет.

— Твое косноязычие сегодня потрясает: «мы, Николай Второй», — проворчал Александр и двинулся к себе. — Так уж будь любезен, загляни ко мне, пока ты не женился и не купил «Ниссан».

— С тебя пять, — сказала Лариону Вероника.

— За что?

— «Не могу же я…»

— И с тебя пять.

— Ой, ну сколько можно.

Заходя в кабинет, начальник краем глаза увидел, как коллеги дружно стали приседать под нескрываемое веселье Алены.

«Дурдом какой-то, честное слово — дурдом», — ворчал Александр, когда перед ним возник Ларион.

— Ну и что ты думаешь по данному поводу?

— По поводу чего?

— Ну, работы, конечно. Эти пляски детсадовцев-переростков меня мало интересуют. Я имею в виду кратер Эймарт — или как он читается — диаметром сорок километров, чья поверхность с восходом солнца светится начиная с подошвы внутреннего склона северного вала.

— Возможно, на Луне есть вещество, способное к самосвечению, поскольку вроде как обнаружено изменение спектральных свойств, свидетельствующее о люминесценции.

— Вроде как кем?

— История пока умалчивает, первоисточник ищем. И вроде какая-то сейсмическая активность все же существует, если это можно так назвать.

— Вроде как или существует?

— Ну, время от времени отдельные вулканы, по-видимому, что-то выплевывают. А может, не вулканы, а гейзеры или разломы, или что там еще газы испускает. Например, в кратерах Хелл и Франклин есть трещины, которые изменяют свой вид. Это даже заставляло ученых предположить развитие в них растительных процессов. Причем то, что выплевывается, скорее всего, газообразное. Эти выбросы, расползаясь, целые кратеры закрывают. А может, кометное вещество на Луну выпало. Дальше — в зависимости от температуры поверхности. Если ночь на дворе, то есть тень, то есть холодно до минус 170—190 градусов по Цельсию, то вещество может осесть на поверхность — вот тебе и пятна, и полосы; потом это все легко испаряется от солнечного тепла — получаем дымку, помутнения, подобие атмосферы.

— Кратеры конкретные?

— Да, вполне конкретные. Например, Такует. Его диаметр не маленький, около шести километров. Направляет наблюдатель телескоп на него, а кратера-то и нет. Должен быть виден кратер нормальный, полный тени, а на его месте — светлое пятно. А через несколько дней появляется кратер, довольный произведенным эффектом, окруженный сиянием, которое, правда, постепенно исчезает.

— Какие планы?

— Думаю в химии покопаться, чтобы понять, что же там извергается и светится, я, тьфу ты, леший, вроде уже кое-что нащупал.

— При чем здесь леший?

— А вот при чем.

Ларион, явно страдающий лишним весом, встал и, тяжело поскрипывая суставами, начал приседать. Александр плюнул в сердцах и вышел из комнаты. «Эти все с ума посходили. Может, хоть Стас мне что-нибудь толково объяснит», — думал он, идя по переходам между корпусами.

— Как дела? — спросил Александр, войдя в комнату.

Стас молча протянул стопку страниц. Сверху было написано: «Выдержки из работы „Изменения на Луне“, автор А. В. Бочекъ».

— Работа какого года? — поинтересовался Александр, увидев твердый знак.

Стас взял бумаги, послушно дописал: Петроград, 1915, 24 с.

— Ты мне не хочешь ничего сказать? — в очередной раз спросил Александр.

Стас молча покачал головой.

— Ты считаешь, что это правильно?

Стас смущенно и виновато пожал плечами.

Глава 5. И как к этому относиться?

Александр вернулся на рабочее место и подумал, что этот неизвестный автор, написавший хроники, отвратительно хорошо информирован. Наша домашняя, почти ручная Луна оказалась полной загадок. Даже вопрос ее образования остается открытым. Кто-то полагает, что Луна — это вырванный кусок Земли. Именно поэтому ее материал — как у земной мантии. Кто-то считает, что именно Луна сделала Землю обитаемой, принеся с периферии Солнечной системы воду. Не было, не должно было быть свободной воды в исходном материале на столь близком от Солнца расстоянии, где находится Земля. А еще и эти странные кратеры… Вот так, наверное, сходят с ума… Сначала тебя, к полному удивлению окружающих, делают начальником лаборатории по аномальным явлениям. И появляется уверенность, что ты можешь все легко и красиво объяснить. Как, например, ученые смогли разобраться с Туринской плащаницей и египетскими пирамидами.

Радиоуглеродный анализ четырехметрового льняного полотна из собора Святого Иоанна Крестителя в Турине показал, что ткань, в которую, по преданию, завернули тело Христа, выткана в 13—14-м веке. Это очевидно значительно позже времени пребывания Сына Божия на Земле. Скандал разразился серьезнейший. Рушились догматы, трещали по швам сами устои веры. А все разрешилось просто. Те, кто проводил радиоуглеродный анализ, не учли загрязнения ткани за прошедшие со смерти Христа годы. Плащаница почиталась. Ее держали тысячи рук. К ней прикасались тысячи губ. Маслом с нее оттирали копоть после пожара. И, наконец, ткань кипятили в масле, когда на ней проступил образ Христа, так как подозревали, что этот рисунок является розыгрышем какого-то художника. Краску пытались растворить и смыть. Не получилось. Кто бы сомневался.

Если тело Христа было натерто маслом, благовониями или каким-то иным органическим веществом, а затем завернуто в ткань, то ткань должна была пропитаться этим веществом. А органика обладает дивными свойствами: со временем она может трансформироваться, создавая новые соединения. Об этом знают все домохозяйки, державшие в руках старые льняные скатерти и хлопчатобумажные полотенца. Пролейте масло на белую ткань; при обычной стирке оно полностью не смоется. Затем уберите ткань в шкаф, а еще лучше — прогладьте утюгом. След проявится, и никакими силами вы его не уничтожите, и никакая лаборатория не определит, как его нарисовали. И не нужны для создания рисунка никакие дикие потоки нейтронов или другая экзотика, предлагаемая горе-специалистами. Капля органики сотворит что хотите.

Что же касается возраста плащаницы, то все встало на свои места, как только химики сумели удалить тысячелетние загрязнения. Ткань резко постарела. Следовательно, она могла быть именно тем покрывалом, в которое завернули тело снятого с креста Сына Божьего.

Такая же ситуация и с пирамидами Древнего Египта. Каждый школьник помнит картинки в учебнике истории о сизифовом труде бедных египтян, перетаскивающих гигантские блоки для пирамид, при том что ближайшие каменоломни за сотни километров. Однако древние рабочие были значительно более сообразительными, чем современные историки, они блоки волоком не тягали. Жители Египта, скорее всего, умели делать бетон. Известняк, перетертый в пыль, смешивали с водой и еще чем-то. Под африканским солнцем эта смесь оказалась способной затвердевать так, что возникала полная иллюзия исходной породы. Рабочие ставили опалубку по размеру блоков, загружали в нее куски породы, а пространство между булыжниками заливали бетоном. Следующая опалубка ставилась рядом с уже созданным блоком, поэтому и стыков практически не было. Это все очень красиво уже доказали. А шума-то, шума было… Одна гипотеза чуднее другой. Даже до инопланетян, способных силой мысли передвигать блоки по воздуху, добрались.

«А не прошло и пары месяцев, — с грустью констатировал Александр, — как ты, вместо того чтобы все непонятное объяснять, начинаешь сомневаться в классическом постулате „Человек — царь природы и хозяин на Земле, Луне и вокруг“. А если не хозяин, значит — гость, причем изрядно обнаглевший и распоясавшийся гость. От этого становится как-то неуютно. И словно посмеиваясь над твоей беспомощностью, по Луне блуждают голубоватые точки, красноватые и зеленоватые пятна, светятся непонятным люминесцентным светом одни кратеры, а другие мутнеют, теряют свои границы и очертания, заполняются каким-то веществом, словно прикрываются от любопытных глаз землян пылевой завесой, и так далее и тому подобное. А тут еще заявление НАСА в национальном пресс-клубе Вашингтона 21 марта 1996 года. Там было официально объявлено о существовании объектов техногенного характера и искусственных структур на Луне. И как ко всему этому прикажете относиться?»

Александр вернулся к «Хроникам Мирабель», к тому месту, где кратер вернулся к своему размеру. «Это какие же технологии надо иметь, чтобы прятать целые километры за считаные секунды?» — подумалось вскользь ему.

…Еще более удивленный взгляд Искандера уперся в спину удаляющейся Мирабель.

— Погоди, погоди, — закричал он, рванувшись вслед. — Это тебе.

В руках Мирабель оказалось целое ведро цветов. Они были желтые, как солнце, круглые и наивные, словно карликовые подсолнухи. В черном ведре они смотрелись нелепо и вместе с тем грандиозно торжественно, как корзина подснежников в королевском дворце или куст роз, распустившийся посреди зимы.

— Искандер… Зачем? Ты… ты общипал все побережье? Тебе… Нам попадет.

— Вот сию секунду арестуют и посадят в карцер, — обезоруживающе рассмеялся Искандер. — Возможно, ты права, но это неважно. Эти цветы — тебе.

Цветы. Какая редкость здесь цветы. Мирабель смотрела на них и разве что не гладила нежные лепестки. В этом царстве снега и льда круглый год господствовали два цвета: белый и черный. Лето приходило ненадолго и как-то не всерьез, солнце лишь сильнее слепило глаза, отражаясь от нетающих граней сползающих в океан ледников. И лишь ненадолго там, далеко, у самой кромки берега, земля освобождалась от снега и льда, и на ней появлялась трава. Настоящая, реальная трава, а не буйные искусственные тропики оранжереи. И еще реже, не каждый год, среди этой травы распускались цветы. Но сейчас август, разгар зимы для этого полушария. Здесь метели, и вьюги, и жестокие холода, цветов сейчас быть не может, они если и распускаются, то где-то там, много севернее. Откуда же вы, маленькие, выросшие на большой земле под реальным солнцем, обласканные свежим ветром и густыми утренними туманами? И он, вот он нарушил запреты и набрал их, и все это ради нее.

— Ну и чего молчим? Чего ждем? — опять заскрипел Колдун.

— Ну, что тебе сказать, — неуверенно произнесла Мирабель, — мы просто друзья.

— Это ты так хочешь думать. Может, мне его все-таки уничтожить? Нет человека — нет проблемы.

— Не вздумай, Колдун, я тебе этого никогда не прощу.

— Не думал я, что все так запущенно.

— Он мой друг.

— Допустим, моя королева, но законы гласят…

— Да знаю я наши законы.

Внезапно взвыл сигнал тревоги. Мирабель и Искандер бросились бежать, по пути закинув цветы в ближайшую нишу, подальше от людских глаз. Через десять минут они оба уже были в воздухе. Искандер чуть впереди — ведущий, Мирабель чуть сзади — ведомый. «Красивая пара, — в очередной раз отметил Колдун, — что на земле, что в воздухе».

— Колдун, ты не мог бы объяснить, что происходит, куда мы так мчимся?

— Беда, девочка, опять большая беда.

— Ты меня пугаешь. Так что там?

— А что пугать? Этой цивилизации пришло время умереть. Должен с сожалением констатировать, что наша миссия здесь бесполезна. Люди перешли все мыслимые и немыслимые запреты. Сначала Ленинград, затем Дрезден, теперь Япония… Земля сама расправится с нарушителями священного табу.

— Ты имеешь в виду: «Воины сражаются с воинами. Убийство остальных — преступление. Оно карается Законом»?

— Именно… Мы вернемся на Землю, на пустую от всех этих бесполезных человечков Землю, позже, когда она освободится от хлама… Ты вернешься как королева.

— Мне казалось, что наша задача — сохранить жизнь здесь, на Земле.

— Мне тоже так казалось.

— Что они сделали сейчас?

— Ты всегда была умной, девочка… Они в очередной раз стерли с лица Земли пару городов. Японских городов, Хиросиму и Нагасаки.

— Еще скажи, что…

— Скажу. Именно ей, атомной бомбой.

— Зачем?

— Зачем? Ты не поверишь, девочка, лишь для того, чтобы показать налогоплательщикам, что их деньги потрачены не зря…

— А нас туда зачем?

— Оценить масштаб преступления. Да, и, соответственно, кое-что замерить, зафиксировать, отработать. А еще — чтобы набраться ощущений, соответствующих. Чтобы понимали, с кем и с чем вам придется иметь дело ближайшие годы… Да, вот еще, девочка, Искандера близко к эпицентру не пускай. Ему это опасно.

— Только что, мне помнится, ты жаждал его уничтожить.

— Он посягает на честь наследницы Империи, моей повелительницы, но если сама наследница не против…

— Я против. Еще одно подобное заявление, и я убью тебя, Колдун.

— Не дотянешься, глупышка.

Глава 6. Тренинги

— Я вот тут принесла почту, — сказала в четверг Ирма Кальмановна, самый почтенный и серьезный работник лаборатории. — Ой, опять, — она с досадой прихлопнула рот рукой и… начала приседать.

Изумлению Александра не было предела.

— Ирма Кальмановна, и вы туда же? — чуть не вскричал он.

— Куда туда? Все нормально.

— Что нормально? Весь мир сошел с ума. Всю неделю все либо несут всякую ересь, либо как сумасшедшие приседают.

— А что? Ничего. Это хорошо, значит, честно отрабатывают свой долг.

— Какой долг?

— Да это игра такая по правилам, правда очень своеобразным. Зато интересно. Это еще что. Мы тут с подружкой на прогулку ходили. Спрашиваю ее: «Ты с сумасшедшими гулять не стесняешься?» — «Да нет», — отвечает она. Мы идем, гуляем и болтаем, и мне время от времени приходится приседать, ну, когда правило нарушаю. Что интересно, гаишники к этому относятся совершенно спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся… Ну представьте, идут две солидные, представительные женщины, конечно еще не старые, но все-таки. И вдруг одна ни с того ни с сего прямо посередине улицы начинает приседать. А все считают, что так и надо… Две мои знакомые шли по Невскому и периодически приседали. И ничего, представляете, ничего. Никого это не удивляет… Один парнишка умудрился приседать на лыжах на горном склоне. По его словам, это вызвало некий интерес… А когда мы начали приседать в маршрутке — нам аплодировали пассажиры… Когда после занятия люди вышли на улицу и шли группами по две стороны Большого проспекта к метро, время от времени то в одной, то в другой группе кто-то начинал приседать. Все это сопровождалось хохотом. До чего же забавно смотрелось…

— Да с чем связаны эти приседания?

— Так вы не в курсе? Элементарное правило: не употреблять последнюю букву алфавита в обозначении себя. Мне казалось, это несложно, а на самом деле… А вот мне еще дама рассказывала. Это просто песня. Передаю дословно: «Приходим мы домой, а там наш, как всегда уже принявший, лежит. Ну мы с ним разговариваем и время от времени приседаем. А наутро он проснулся и говорит: „Слушай, что это было? Мне почудилось или я впрямь до белой горячки допился?“» Тьфу, опять… — После этого последовали пять приседаний.

— Стоять, бояться, — грозно рявкнул Александр, в очередной раз наткнувшись на кучку своих подчиненных, веселящихся в коридоре. — Я вас раскусил, и сейчас каждый объяснит мне свое дурацкое поведение, или я вас завтра всех уволю.

— Так что тут странного? — спросила Вероника.

— Что странного? Ты вламываешься ко мне черт знает с чем.

— Эх, Александр, видели бы вы — то есть ты или все-таки вы? — глаза девчушки-фармацевта, когда она в пятнадцатый раз за вечер объясняла нашим диким мужикам, какие прокладки лучше и почему. Ты-то попал только на вторую часть представления, а первая разыгрывалась в аптеке, а там так часто работают молоденькие девочки.

— Ага, и видел бы ты, как мы у метро «Автово» пытались всучить кому-нибудь из девиц эти злосчастные прокладки, — добавил Ларион. — Некоторые меня вообще за сексуального маньяка приняли, а кое-кто решил, что это рекламная акция. А это просто задание такое. Между прочим, у китайцев для избавления от комплексов есть такой тренинг. Человек в людном месте должен спеть песню, да так, чтобы все слышали. И ведь поют. Залезают на тумбы и поют. Без слуха, без голоса. А мы пока только…

— И долго ты будешь мыкать?

— До завтрашнего утра. Как обзову себя одной буквой — пять приседаний. Два раза обозвал — десять. Думаешь, не достало? Достало. Еще как. И ноги, между прочим, болят. Вот ты попробуй. Мы тоже поначалу думали, что это просто.

— А Алена? Этот ее подхалимаж.

— Это не подхалимаж. Просто мне надо было объясниться в любви окружающим. Мне казалось, что ты мне друг, а ты — «подхалимаж», — поджав губы, надулась Алена.

— Ну извини, не привык я к таким заявлениям. А со Стасом-то что?

— У него гаже всех. У него персональное задание за излишнюю болтливость. Это обет молчания, — объяснила Вероника.

— Нельзя проронить ни слова, а достающее начальство одним взглядом посылать в нужном направлении, — добавила Алена.

— Ну, не сильно я и доставал. А «мы женимся»?

— А это из серии «разыграй ближнего, и чтоб тебе поверили». Это тоже непросто. Может, пойдем главного разыграем? — весело подмигнув, предложил Ларион. — А машина — тоже задание. Надо было пойти в самый престижный магазин, прицениться к самой дорогой вещи, а потом найти нелепый предлог и от нее отказаться. Вот и все.

— И где вам столь чудные задания дают?

— Так это просто тренинг. Мы ж тебя звали. Ты сам отказался. А это прикольно. Особенно в наше дурацкое время.

— И Ирму Кальмановну совратили?

— А что, она там еще из молоденьких. Там такие древние старички и старушки танцуют, — сказала Алена. — Да и что ты зудишь? Мы задание выполняем и вроде как работаем. Или у тебя претензии появились?

— Я просто целую неделю себя в центре дурдома ощущаю.

— Классический случай. Это все потому, что ты зависим от окружения. А это неправильно. С этим надо бороться. Не должно быть сил, способных вывести тебя из равновесия. Тем более дурдом вокруг тебя веселый, поднимающий настроение. Влияет — так веселись.

— И еще у тебя заниженная самооценка.

— И еще ты не веришь в лучшее. И еще…

— Хватит, хватит, довольно.

Разобравшись в сложившейся ситуации и успокоившись, что не все так страшно, как поначалу казалось, Александр вернулся к работе.

Глава 7. Война и жизнь

Когда Александр после очередного затянувшегося совещания вошел в свой кабинет, все его сотрудники были уже в сборе. Они расположились, как обычно, вокруг стола с уже наполненными чашками и время от времени поглядывали на небольшой тортик, разрезанный на множество маленьких кусочков. Шоколадный тортик по тем временам был редким и желанным лакомством. «Не едят, меня ждут», — с удовлетворением отметил руководитель. Кофейные перерывы, или чайные семинары — кому как хочется, по утрам Александр ввел совсем недавно. Раньше подобная традиция существовала в научных центрах России, там, где результат зависел от кооперации усилий коллектива сотрудников. Но потом вмешались чиновники, мелкие начальнички всех уровней, которые любят запрещать все, что недоступно их пониманию. «Какие обсуждения статей за чашкой чая? А как же пожарная безопасность? Только официальные собрания в специально отведенных для этого помещениях с протоколом, резолюцией и под контролем парторга. А то развели тут неформальное общение. Полное безобразие!» На самом деле эти кофейные семинары оказались очень удобны для обмена информацией, обсуждения спорных научных вопросов и мелких насущных дел. Пока Александр снимал пальто, за столом увлеченно спорили.

— Ну не скажите, — звучным баритоном вещал Ларион, — имя значит очень многое. И еще оно должно соответствовать времени.

— Это как?

— А вот так. Возьмем имя Мирослав. Дивное древнее имя. Оно было, безусловно, замечательным, когда не было отчеств. А сейчас? У меня есть друг — Евгений Мирославович. Вы попробуйте сами, выговорите… А его понесло работать с первоклашками. Он очень быстро разрешил отрокам называть себя «дядя Женя», наслушавшись такого, как Миросралович, Малосралович, Мимо… ну и так далее.

Вероника, рассмеявшись, чуть не расплескала чашку кофе, которую держала в руках. Остальные ее поддержали.

— А я знаю Нину Горилловну, — добавила Алена. — Естественно, это в детской интерпретации.

— Что празднуем? — поинтересовался Александр, ведь не каждый день тортики на столах появляются.

— У Ирмы Кальмановны родился внук, — сообщила Алена, — мы ее поздравляем.

— Присоединяюсь! — произнес Александр, отметив про себя не слишком веселое выражение лица виновницы торжества, и спросил: — Дома все нормально?

— Все по-прежнему, — ответила та и грустно улыбнулась.

Александр понял, что жизнь Ирмы Кальмановны легче не стала. Помимо старушки-матери неунывающая Ирма ухаживала за братом-инвалидом, а еще водила в школу, на занятия и просто на прогулки двух внучек. А вот теперь появился внук, и опять, скорее всего, без отца. Дочка уйдет в затяжной декрет на жалкие копейки, а бабушке придется как-то выкручиваться. Удивительно, но эта хрупкая женщина справлялась со всей этой непосильной ношей и при этом умудрялась оставаться оптимистичным жизнерадостным человеком. Только она да Всевышний знали, чего ей это стоило. Ее все любили и жалели. Окружающие, осведомленные о тяжелом финансовом положении семьи, помогали кто чем мог.

— Вы не поверите, — сказала Вероника Александру, — у меня подруга собирала вещи на благотворительность — их отвозят в деревенские многодетные семьи, — так Ирма Кальмановна предоставила аж три кубометра одежды. Волонтеры сначала не поверили, что так много, а оказалось — правда. Ребята еле машину нашли, куда это все смогли загрузить.

— Ну да, — подтвердила, улыбнувшись, неунывающая Ирма, — как-то незаметно накопилось. Может, еще кому-нибудь сгодится.

Постепенно от общих разговоров перешли к обсуждению.

— Так что у нас там с Дрезденом? — спросил Александр, когда Ирма Кальмановна ушла по своим делам.

— С Дрезденом ситуация следующая, — начал рассказывать Стас, — за несколько месяцев до окончания войны, в феврале 1945 года, авиации Великобритании и Штатов сбросили на город более семи тысяч тонн бомб, то есть несколько миллионов килограммов взрывчатки и свинца. В результате этого в городе было разрушено больше половины строений. О числе погибших жителей до сих пор спорят. По минимальным оценкам счет идет на десятки тысяч, по максимальным — на сотни. Важно отметить, что смысла разрушать город не было. Ни военной промышленности, ни военных частей в нем не находилось. Сейчас принято считать разрушение Дрездена военным преступлением, совершенным американцами и англичанами против мирных граждан.

— При чем здесь Дрезден, Мюнхен и все, что союзники сожгли? — вмешался Ларион, он говорил горячо и сбивчиво. — Речь шла о перекрое карты мира, и наши союзнички стремились отхватить побольше, в том числе и такой ценой. И какое им было дело до тех, по кому катилась война? На нас же тоже Польша обиделась. Мы не помогли полякам, поднявшим восстание, которое немцы погасили.

— Погоди, погоди. Есть мнение, что если бы мы тогда полезли в Польшу, то вся фашистская машина развернулась бы на Восточный фронт, облегчив работу союзникам. А нам оно было надо? Конечно нет. В нашем роду этой войной выбило половину мужиков. Ни один из моих дедов не увидел внуков. И мы не исключение в России, а правило, — встряла Алена. — И еще интересно: кто же сумел Сталина убедить не лезть в Польшу?

— Да нет, все проще, — ответил Александр, — не потянули, не успели, не смогли, хоть и пытались.

— Все не так, — вмешался Стас, — это был 44-й год. Англия подбила поляков на восстание. Зачем? Чтобы перекрыть нам доступ в Европу. Мы активно наступали, а англосаксам это было не выгодно. Их войска до сих под стоят в Западной Германии и контролируют ситуацию. Западная Европа — необозначенный штат Штатов. Вот только немцы смогли противостоять полякам.

— И насчет Хиросимы, — не унимался Ларион, — не атомная бомбардировка доконала Японию — это слабое американское оправдание беспредела, — а объявление Союзом ей войны в августе 1945 года. Военная операция длилась всего дюжину дней. Переброшенные с Западного фронта, научившиеся побеждать, наши войска катком прошлись по японским вооруженным формированиям. Миллионная Квантунская армия была разгромлена и так далее…

— Да ты не шуми, дай мне закончить, — попросил Стас. — Там, в Дрездене, все было не так просто. Наши, как их ни называй, союзники отрабатывали новую методику уничтожения городов. Сначала на город сбрасывались фугасные бомбы, которые пробивали крыши зданий и вскрывали деревянную основу строений. Затем летели зажигательные бомбы, и все начинало гореть. В третий заход опять летели фугасы, уничтожая включившихся в работу пожарных. В результате формировался гигантский огненный смерч с температурой до полутора тысяч градусов по шкале Цельсия. Асфальт плавился и кипел. Этот смерч засасывал в себя все, включая железнодорожные вагоны, что уж говорить про людей. Даже кислород в центре города выгорал. Американский писатель Курт Воннегут оказался в Дрездене в это время как военнопленный. Ему пришлось разбирать разрушенные в хлам дома. По его словам, под домами обнаружилось множество помещений, подвалов, с десятками погибших. Можно предположить, что люди умерли от недостатка кислорода.

— Я немного добавлю, — сказал Александр. — В результате одного такого сброса бомб образуется коридор шириной около трехсот метров через весь город. В этом коридоре происходит объединение отдельных пожаров в единый. Разогретый воздух над пожаром поднимается на высоту до пяти километров. Вы только подумайте, до пяти километров! В зону пожара с его периферии засасывается холодный воздух. Напор воздушных потоков достигает силы урагана. Как уже говорилось, температура гигантская — под тысячу градусов по Цельсию. И этот пожар не прекращается, пока не сгорит все, что может гореть.

— Британское командование оправдывало свои действия, называя их ответным ударом за бомбардировку Роттердама, Лондона и других городов, — продолжил Стас, — однако утверждается, что даже британский журнал The Spectator рассудил, что за такие действия Черчилля следовало посадить рядом с Герингом на одну скамейку в Нюрнберге. Я уж не говорю о том, что немцы посчитали разрушение Дрездена «немецким Холокостом». А нормальные англичане искренне считали авиаторов — подчиненных маршала королевских ВВС Харриса и его самого, естественно, — сволочами.

— Основная реакция на бомбардировку Дрездена, — добавила Алена, — это реквием, заупокойный ритуал или месса красоте. Это был древний красивый город Саксонии на реке Эльбе, упоминавшийся с 1206 года. И его безжалостно разрушили, чтобы досадить немцам, напугать русских и так далее. Наши войска были уже в двухстах километрах от города и наблюдали отсветы пожара. Именно поэтому трагедия Дрездена стигматизирована, то есть юридически считается военным преступлением Англии и Америки, и не дает покоя потомкам.

Мягким зимним вечером, когда снег сыпался сверху кружащимися крупными хлопьями, Александр возвращался домой по хорошо знакомым улочкам Петроградской стороны. Он думал о бомбардировке Дрездена, а заодно и Питера, тогда еще Ленинграда, которому в войну тоже сильно досталось, правда от фашистов. Старый дом, в котором жил Александр, располагался в глубине квартала и строился как доходный. Имя хозяина постройки история не сохранила. Вероятно, этот человек был не слишком богат — фасад дома не имел украшений. Тайной была окутана и дата постройки дома. Если в ордере Александра был записан 1895 год, то соседняя квартира на этом же пятом этаже, согласно документам, возникла существенно раньше, в 1865-м. Но самое интересное, что в ордере жильцов второго этажа годом постройки дома указали 1914-й. Порой складывалось ощущение, что старый дом синтезировался прямо из воздуха, начиная с верхних этажей.

Несмотря на свою древность, дом ни разу не был на капитальном ремонте. Раньше он вздрагивал и трясся, позвякивая стеклами буфетов, от каждого проходящего мимо по улице трамвая. Позже трамвайные пути убрали, и дом вздрагивает лишь при приближении тракторов и самосвалов. Последняя война его не пощадила. Сквозь комнату, где живет Александр, в блокаду прошла авиабомба. Пробив крышу и два верхних этажа, она застряла на уровне третьего. Бомба не разорвалась и чудом не зацепила кровать, на которой умирала соседка, в то время маленькая обессилевшая девочка. Девочка выжила, не повторив судьбы миллиона ленинградцев, погибших в блокаду от голода и бомбежек. В результате нескольких взрывов авиабомб во дворе дом лег на фабрику. Когда фабрику стали сносить, то все были уверены, что дом, стоящий с войны в очередь на капитальный ремонт, обрушится, но он выстоял. Удивительные это творения — питерские старые дома. Сколько им всего пришлось увидеть.

Подойдя к дому, Александр обратил внимание на полное отсутствие света в окнах. Света не было и в соседних зданиях. Это явление стало уже обычным в последнее время. Электрические сети не выдерживали напора бытовой техники и обогревателей у жильцов. Кто-то застрял в обесточенном лифте соседнего дома и отчаянно колотил в дверь. Лифт был наружным, до революции в этих домах подъемники не ставили, и неудачнику, застрявшему между этажами, как зверь в клетке, предстояло дожидаться спасения при минусовой уличной температуре.

Чуть позже Александр сидел в любимом кресле и смотрел на огонь свечи. Он был классическим человеком науки, и его голова включалась автоматически, заинтересовавшись какой-либо проблемой, а потом переваривала информацию в своем странном режиме, даже порой не выключаясь на время сна. В этом состоянии Александр периодически, говоря компьютерным языком, зависал, переставая реагировать на окружающее. Он вроде бы находился где-то здесь, а вот мысли его были где-то там, весьма далеко. Как шутили в институте: «Самое сложное — объяснить жене, что когда ты лежишь на диване, вперив взгляд в потолок, ты работаешь».

В тишине квартиры зазвонил телефон. Он звонил долго, пока Александр не вынырнул из своих раздумий и не снял трубку.

— Добрый вечер, — произнес негромкий мелодичный женский голос.

— Добрый вечер, — последовал автоматический ответ.

— Не бросай трубку, пожалуйста, — сказали на том конце провода.

— Хорошо. Мы знакомы? — спросил, удивленный обращением на «ты», Александр.

— И да и нет… Тебя ведь зовут Александр?

— Да. То есть вы меня знаете?

— Ты меня не помнишь… Не можешь помнить… — прозвучал печальный ответ.

— Если бы я слышал раньше ваш голос, я бы вспомнил. Он особенный, он отличается…

— Тебе и раньше он нравился.

— Раньше? Когда? Мы встречались?

— И да и нет… Не молчи, пожалуйста.

— Кто вы? У вас что-то случилось?

— Что-то постоянно случается… Оно не может не случаться.

— Я понимаю. Если ничего не случается, значит, нас уже нет.

— Я рада, что ты есть.

— Почему? И почему я не могу вас помнить?

— Слишком много вопросов сразу… Ты торопишься…

— Хорошо… Я подожду…

— Спасибо… Мне очень надо было услышать твой голос.

— Зачем?

— «Мне бы только знать, что где-то ты живешь, и клянусь, мне большего не надо», — прозвучало откуда-то издалека.

Звонок прервался. Александр долго и задумчиво крутил телефонную трубку в руке, затем водрузил ее на место.

Свеча, оплывая, догорала. За окном хлопья снега почему-то поднимались вверх к небу, повинуясь порывам разыгравшегося ветра. В широкой пластине соседнего дома разом зажглись несколько окон. «Скоро и нам дадут свет», — подумал Александр. Глядя на пламя, он вспомнил, как огонь змеящимися горячими язычками танцевал в открытой изразцовой печи год назад. Пламя дробилось в хрустале бокалов накрытого стола и отражалось в морозных узорах окон и сверкающих ледяных наростах на подоконниках. Золотые всполохи жадно лизали последние доски старого шкафа, постреливали горящие угольки, перекликаясь с хлопками новогодних ракетниц и петард на улице. Празднично возбужденные мальчишки восторженно сжигали в печке старые тетрадки, спасаясь от холода в доме, — едва теплые батареи отказывались греть. Один пацан был Аликом, сыном Александра, а второй его соседом и другом.

— Пятерки горят, красиво горят.

Огонь перелистывал странички, загибая обуглившиеся уголки.

— Русский горит, и английский горит, а арифметика гореть не хочет.

— Смотри, какие черные барашки.

Малиновыми пятнышками в черной пене трепыхалось пламя.

— Зачем ты вбок пошел, сейчас будет такой вонизм.

— Давай, давай, помешивай, не зевай.

Чугунная кочерга наводила порядок в печи, глубинное расплавленное золото обдавало жаром.

— Не делай факела, а то вывалится… Мама ругаться будет. — И украдкой через плечико взгляд — где там взрослые.

Листочки покрылись последней жаркой волной и стали осыпаться прозрачной, похожей на паутинку, белесой золой.

Александр достал со шкафа охапку бумаги, и дети запрыгали от восторга, запихивая листы в печь.

— Ты решил сжечь свою диссертацию? — спросила жена.

— Да, неудачный вариант, надо переписывать. Ничего, одну копию я оставил.

Александр ожидал услышать, как и прежде, бурю протеста, но не услышал ничего, кроме обрадованно запевшей, загудевшей печи. Огонь весело взвился, и белые листы, изгибаясь в предсмертной судороге, быстро стали такими же черными, как когда-то написанные на них буквы… Тепло печи, одновременно с запахом готовящейся к полуночи утки, растекалось по квартире, вселяя надежду на то, что следующий год будет более спокойным и более удачным, чем уходящий. С последним боем курантов под грохот хлопушек и искры бенгальских огней с брызгами шампанского и пепси-колы все дружно впрыгнули в новый год, оставив все беды и тревоги в прошлом. Так, по крайней мере, казалось Александру… Но беда приходит, когда ее совсем не ждешь, и, как правило, приходит не одна.

Конец ознакомительного фрагмента.