Без пяти минут полдень

Ольга Васильевна Ярмакова, 2023

Полдень – самое время подкрепиться. Для кого-то – это поздний завтрак, ну а кому-то – ранний обед. Но в любом случае, каждый получит на десерт ту историю, которая не оставит равнодушным, будь то шёпот призрака в старом доме или озорная дама со старинного полотна. Коварная ли чародейка, а может, и сам дракон окажут милость и усладят финальное блюдо. Ведь десерт, он таков, пока не попробуешь, не поймёшь, особенно за пять минут до…

Гостинцы из отпуска

Она давно не была здесь. Четыре года казались ей уже веками, четырьмя далёкими столетиями, разделявшими «тот» Питер и этот.

Глаша приехала не одна, с мамой. Людмила Владимировна охотно дала согласие, если не сказать больше — выступила «за» всеми руками и ногами. Лишь бы сбежать из родного города пусть даже на неделю, забыть на семь безмятежных дней суету рабочих будней, отдохнуть от надоевшего и временами нестерпимо сварливого зудежа супруга-пенсионера. А Глаша? А она просто соскучилась по милому сердцу граду Петра и жаждала скорейшего свидания с ним.

И вот их путешествие началось с отбытием от местной станции в двухэтажном вагоне поезда, в купе на первом этаже. Глаша, конечно же, забралась на верхнюю полку, с кряхтением и чертыханием, потому что свет выключили двое других пассажиров, залёгших ранее, в Москве. Позже выяснилось: соседи оба мужеского пола, только один — русский, другой — китаец. Ещё позднее за стенкой кто-то протяжно, с надрывом принялся храпеть, да так, что перегородка дрожала. Шуму подбавляли поездные колеса: те с лязгом и воем давили металл рельс — это временами заглушало застеночный храп, изгоняя его, словно беса из одержимого, но спасительного сна не подгоняло.

Утром выяснился ещё один факт: весь вагон в два этажа был забит китайцами, стремившимися, как и Глаша с мамой, в славный Санкт-Петербург. Не то чтобы Глаша что-то имела против этой восточной нации, но всё же ощущала небольшую сумятицу. Словно ты не в своей стране, и поезд мчит тебя по китайским провинциям в глубь, всё дальше от российских просторов и русского языка. Но это сразу прошло, когда двухэтажный лайнер встал в порту Московского вокзала и пассажиры, как довольные пингвины, выбрались на перрон. Сравнение с пингвинами показалось Глаше очень даже удачным, на дворе октябрь, прохладный, с дождями и ночными заморозками, отчего люди кутались в пуховики и вязаные шапки с шарфами.

И они, Глаша и мама, с дорожными сумками, как два косолапых пингвина, которых укачало от тряски в вагоне, направились в отель, номер в котором был забронирован заранее.

Уже лёжа на кровати в номере, спустя пару часов, и бодро щебеча с Людмилой Владимировной, довольной комнатой с высоченным потолком и всеми удобствами, необходимыми при временном проживании, девушка поймала себя на крохотной мысли. Даже не мысли, а зародыше таковой. Ведь Глаша бывала в Питере уже четыре раза до сего дня: один — в далёкой поездке школьным классом, второй — с подругой лет десять назад и два крайних — четыре тому года. И все поездки те пришлись либо на раннюю весну, либо на позднюю осень. Какой-то заколдованный круг получается, точно проклятие: не бывать тебе в Петербурге летом и баста! А зимой? А оно ей надо зимой? То-то.

Нет, даже в октябрьской палитре есть своя чарующая прелесть, размышляла Глаша, выглянув в окно, — то выходило в типичный для петербургских дворов «колодец», тихий, топящий все городские звуки в водах своих. Естественно, никакой растительности в таком дворике нет, ну и что, всё равно — романтика советских времён.

Первый день дался с боем. Это выяснилось ближе к вечеру, когда дочь и мать дали по набережной Фонтанки кругаля, да такого, что пятки горели. Людмила Владимировна пошутила, мол, дочь её загоняет до немочи по питерским улицам, лишь бы побольше насмотреть.

Но на следующее утро мать была как огурчик: крепкая и бодрая. Памятуя её вчерашний кислый вид на последнем километре, Глаша сократила вдвое намеченный маршрут, и после аппетитного завтрака обе выбрались на улицу.

С погодой не то чтобы везло, фартило. Далеко, в родном городке, лило без продыху, а Питер бодрился ненастными облаками, которые мирно себе текли по небесному руслу, лишь изредка роняя тщедушную морось.

С каждым шагом, с каждым переулком, проспектом, проездом город затягивал не спеша прогуливающихся дам. Наверное, он как бог — молодой и бравурный и, уж точно, не выпендрёжник, в сравнении со столицей, та уж старая перечница подле него выйдет. И этот город-бог с любого, кто ступал на его землю, брал дань, без спросу, не зримо. Частичку души. Она, частичка, навеки вечные оставалась там — на тротуарах, на булыжниках мостовых, на лепных фасадах домов, в воздухе. А прореху коварный бог заполнял тихой, ласковой грустью, дремлющей тоской, что гнала назад в Петербург любого, кто хоть раз его воочию лицезрел. И не знала душа насыщения, и тихонько стенала, когда покидала земли молодого божества.

Память — подсказчик души. Кто-то помнил сдобные, лакомые запахи пекарен на Невском. Кому-то в родном городке не доставало сырого ленинградского ветра с примесью Балтики. И всякий раз, вороша запылённое воспоминание в закоулках души, всяк вздыхал, тихо и не заметно для себя, и сладостная грусть окутывала, правда, недолго всплывавшие мысленные образы.

Наверное, эта тоска и призвала Глашу с мамой. Питер был их гамельнским крысоловом, только звук его дудочки тянулся памятью сквозь года.

На третий день проживания Глафира и Людмила Владимировна после недолгого плутания между двумя каналами выбрели к Екатерининскому саду, где в бронзе на высоком гранитном пьедестале во всём величии предстала пред ними самодержица в окружении сиятельных фаворитов. И что самое забавное — сколь ни старалась Глаша запечатлеть горделивый облик императрицы на свой фотоаппарат, капризная Фике не желала выходить на снимках, проступая тёмно-серым силуэтом, смурною, как небо над её городом. Странности с памятником не заканчивались: если день прояснялся, то солнце обязательно слепило позади венценосной дамы, а если мрачнело, то и тогда госпожа не благоволила стараниям Глаши.

Тогда-то, впервые Глафира и заприметила каштановое дерево, обходя в задумчивости неприступный памятник. Ещё зелёные с редким вкраплением желтизны листья издали привлекли её внимание. Длинные и вытянутые они таили меж собою драгоценности. Круглые, в колючках плоды уже достигли своего пика, выцвели до желтовато-оливкого оттенка и покидали материнские ветви. Но сокровищами были вовсе не они, а то, что с цветущей весны зрело внутри них.

Глаша пристально исследовала взглядом скамейки, вокруг которых тут и там валялись половинки расколовшихся «ежей»: все пустые, ни одного орешка. Отчего-то ей вдруг захотелось добыть хоть один зрелый каштан, пускай она и не собиралась его пускать в пищу или сажать в землю по приезду домой, дабы взрастить каштановое дерево. Чувство, свербящее и чарующее, охватило всё её естество: ей просто необходимо заполучить орех.

Несколько поколебавшись, Глаша ступила на зеленоватый с коротким ворсом газон, где, собственно, и царствовал раскидистый каштан. За листопадом в саду следили, но к полудню дерево успело прилично освободиться от созревшей одёжки, набросав вокруг себя приличный ковёр из жёлто-зелёной листвы. Тут и там лежали половинки расколовшихся щетинистых скорлуп. Глаша медленно водила глазами от одной половинки к другой — но все как один пустовали, орехи кто-то уже собрал.

Она уже уловила на языке кисловатый привкус разочарования, как вдруг за её спиной раздался характерный звук, который ни с чем не спутаешь: что-то упало, что-то совсем небольшое. Не успела она ещё сообразить, как перед самым её носом пролетел и упал к ногам созревший плод, раскололся надвое, представив её взору крупный тёмно-коричневый орех. Рука тут же потянулась к сокровищу и ухватила его. Сзади оказался ещё один, выкатившийся из материнского кокона с колючками. Он также удостоился особого внимания и места в кармане курки.

Глаша с восторгом продемонстрировала находки Людмиле Владимировне, та в свою очередь, пока дочь выискивала лучший ракурс вокруг бронзовой жеманной императрицы да хаживала по газонам сада, удобно устроилась на дальней скамье, став объектом внимания местных голубей. Позади скамейки на травке, точно стадо овец, расположились миролюбивые птахи, а некоторые, особо смелые, облюбовывали скамьи поблизости, нисколько не смущаясь присутствием людей на данных сидениях. Когда Глаша подошла к скамейке, на которой отдыхала мама, тройка голубиных смельчаков нагловато воззрилась на чужачку, распушившись в шарики по бокам от Людмилы Владимировны. За неимением удачного портрета хозяйки сада, Глафира тут же взамен нащёлкала несколько приемлемых — с голубями и мамой по центру. И удачно вышло, и после будет что вспомнить.

В тот же вечер и родилась та идея: вернуться снова в Екатерининский сад и добыть ещё орехов. Глаша посчитала, что каштановые орешки сгодятся на сувениры куда лучше, чем какие-то магниты на холодильники.

Через день они вновь прогуливались по Невскому и, проходя мимо сада, Глаша уговорила маму зайти туда ненадолго. Причин было две: новая попытка удачно поймать венценосный лик государыни и поискать свежие орехи под каштановым деревом. Бронзовая жеманница вновь упрямилась, и после шести снимков, Глаша сдалась и прямиком направилась к заветному дереву.

На этот раз охота вышла богаче, ей попалось три орешка, а четвертый, как в прошлый раз, упал к её ногам. Находки необычайно холодили ладонь, будто их до того продержали в холодильнике несколько часов. Но Глаша не замечала той странности, глянцевый тёмно-шоколадный оттенок ореховых оболочек с чёрными прожилками вконец очаровал её. Этот природный рисунок ей напоминал разводы на мраморном камне и восхитительный узор на спиле карельской берёзы.

И стоя под деревом, в его мягкой, зыбкой тени, она твёрдо пообещала себе, что привезёт каштаны домой и одарит ими друзей. Эта красота, а главное, жизнь внутри маслянисто-тёмной скорлупы, как нельзя лучше сойдёт в качестве гостинцев. Живая частичка Питера. Частичка, что если не полностью, то в большей мере заполнит ту прореху в душе, уймёт тоску по северному граду.

Выходя из-под просторного навеса ветвей каштана, Глаша мимолётом бросила прощальный взгляд в сторону мраморного пьедестала. То ли ей почудилось, то ли то была всего лишь игра теней и света, но горделивый взор Фике смягчился и утратил всякое высокомерие.

«Да у нас даже имена чем-то похожи», вежливо улыбнувшись в ответ царственной фигуре, подумала Глаша. В семье её никогда не называли полным именем, предпочитая короткое, но звучное обращение — Фира. Фике и Фира — в этом что-то такое да есть.

Голуби вновь отвлекли её недолгое раздумье и она, подняв со скамьи маму, направилась из сада, приложив руку к карману, где чуть заметно подрагивали каштановые гостинцы.