Манюшка

Ольга Бруснигина (2018)

Драматическая история о любви, предательстве и поиске счастья в условиях суровой крестьянской жизни середины XIX века. Главная героиня, Манюшка, немая после трагической смерти родителей, оказывается втянутой в водоворот событий. Влюбившись в молодого крестьянина Павла, она сталкивается с жестокостью судьбы. Их любовь взаимна, но Павел вынужден жениться на другой по воле своего отца Якима. В отчаянии она становится жертвой обмана Якима, который вынуждает её стать своей любовницей. Однако судьба вновь вмешивается в их жизни: жена Павла умирает, а он сам возвращается, чтобы начать всё сначала.

Глава 1

Осенний утренний туман накрыл маленькую деревушку. Над гладью мутного пруда он висел как большое белое покрывало. Промозглый ветер обрывал последние листы с деревьев и устилал слякотную землю. Дождя в эту осень выпало больше обычного. Земля пропиталась влагой, была жидкой и вязкой.

Рассветало. Кое-где сонно мычали коровы, гавкали громогласные псы, просыпались первые петухи и начинали возвещать о наступлении нового дня. Люди в деревне ещё спали, их ветхие избенки молчали.

В это унылое время на деревенском прогоне показалась повозка. Старая, рыжая лошадь с трудом тянула телегу. Каждый её шаг был затруднен обилием налипшей на копыта жидкой грязи. Телега выглядела не лучше — деревянные колеса были густо обмотаны красной липкой глиной. На особо сложных участках пути, телега застревала в глубоких колеях, и лошаденке приходилось туго. Бедняга притомилась, но почуяв человеческое жилье, следовала по намеченному пути, ожидая скорейший отдых и корм.

Путешественников было двое. Кроме возничего, на телеге сидела юная девушка. Чтобы не замерзнуть от студеного ветра, она завернулась в теплый овечий тулуп, который был явно с чужого плеча. Такие носили зимой мужчины: овчинные шкуры грубой выделки сшивали мехом внутрь. Запах от таких шуб шел неприятный, кислый, зато это хорошая защита от холода. На голове у попутчицы был надет бурый шерстяной полушалок, выцветший и побитый молью. Пальтишко на девушке — залатанное, местами с заплатами другого цвета. Было ясно, что девушка из бедной семьи, может даже нищей. Свесив с телеги худенькие ножки в лапотках, молодица смотрела на обочину.

Спутник, мужчина средних лет, наоборот, был добротно одет: длинное суконное пальто, меховая шапка, кожаные сапоги.

На первый взгляд, можно было подумать, что они чужие друг другу люди. Просто попутчики.

— Тпру, окаянная! — воскликнул мужчина и резко дернул за вожжи. Лошадка послушно остановилась, при этом продолжая раскачивать хвостом в память о жгучих насекомых, преследовавших её все лето. Но стоять скотинка спокойно не могла, то и дело переминалась с ноги на ногу, дергала головой, громко фыркала.

— Ишь расходилась! — продолжал кричать мужчина на лошадку, словно ждал от неё ответа.

Настроение у возничего было плохое, потому скверное расположение духа он вымещал на безропотном животном. Еще раз, вздернув вожжи для оснастки, он махнул прутом по лошадиному крупу.

Про себя он думал, вовсе не о лошадке: «Гори все синим пламенем, так будет лучше!» Повторял бесконечное число раз одну и ту же фразу, при этом нервничал ещё больше. Изнутри его разжигало чувство вины.

— Ну вот, родимая, добрались! — оглянулся он на попутчицу, — теперь надо узнать в каком доме твоя тётка Катерина живет. Рановато пока. Гляди, спит ещё в деревне народ. Давай, подождём немного. А пока и ты подремли. Наверняка устала?

Девушка не ответила, лишь тяжело вздохнула, а после прилегла в телеге на бочок. Только заснуть не смогла, с трудом скрывала своё волнение. Никогда прежде ей не приходилось уезжать из дома в такую даль. В деревне ей сразу не понравилось: серо, домов мало, грязь кругом, сплошные леса без конца и края. В уездном городке, где до этого жила, гораздо устроеннее: дома из кирпича, церковь, фабрика, лесопилка.

Мужчина тем временем обошёл упряжь, покачал головой, понимая, что нужно чистить колеса. Недолго думая, он сходил в березняк и вернулся с большой острой палкой. Этим нехитрым приспособлением принялся отковыривать грязь с телеги, то и дело, проклиная всеми чертями разбитую от дождей дорогу.

Скоро в деревне началось движение. Через два дома от прогона поднялся скрипучий колодезный журавль, зазвенели ведра.

Мужчина встрепенулся, бросил палку наземь:

— Машутка, вставай! Бери пожитки! Поспешим, вдруг нам повезет!

Девица убрала с плеч тулуп, взяла небольшой узелок, после ловко соскочила с телеги.

— Скорее, не отставай! Застать бы деревенского «жаворонка», — бодро зашагал мужчина вдоль по деревенской тропке.

Маша едва поспевала за его широким шагом, не понимая, к чему такая спешка?

Быстро домчались до участка, где было заметно оживление. Возле дома резными наличниками, суетилась полная круглолицая женщина. Над крышей клубился густой дым, а сама хозяйка набирала воду из колодца.

— Хозяюшка! — окликнул мужчина, — остановись на минутку! Скажи, где Катерина Ермиловна живет?

Женщина поставила полные ведра наземь, уперла руки в бока и нахмурилась.

— Не знаю я никакой Катерины Ермиловны! — в её голосе послышались грозные интонации.

— Не может быть! — отреагировал мужчина, — здесь она. Давно уже живет. Лет десять, может и больше.

— Десять? М-м-м! Постойте! Бабушка Катя в крайнем доме живет, возле горелого места, по правому порядку. Её Ермиловной не величают, вот я и не вспомнила.

Мужчина довольно заулыбался:

— Она родимая. Так в какую сторону нам идти?

— А чего вы до неё? Отродясь здесь гостей к ней не видели.

Лицо деревенской жительницы скривилось в презрительной ухмылке. Заезжие у неё всегда вызывали недоверие. А эти двое сразу с наскоку зашли, да еще и спозаранок!

— Племянницу к ней на проживание привез. Сиротка она — ни отца, ни матери, — зачем-то откровенно выдал мужчина.

Женщина окинула оценивающим взглядом племянницу Катерины, хмыкнула, типа: «Ходят тут всякие, от дел отвлекают!».

Вялым движением руки махнула в сторону, куда должны идти непрошеные гости.

— Ступайте до самого конца, не ошибётесь. Да, не испугайтесь сильно.

— Не испугаться? — не понял мужчина.

— Хуже дома во всей деревне не сыскать, — снова с желчью ответила крестьянка. Потом повернулась к чужакам спиной, подхватила тяжелые ведра, и уверенным шагом направилась в дом. Все — разговор окончен. Даже воды испить не предложила!

Чужаки пошли по узкой тропе вдоль деревни, в указанном направлении. Пока доплелись до сгоревшего дома, на ногах по целому килограмму грязи налепилось. Мужчина ворчал всю дорогу, что новые сапоги испортил.

В конце пути их ждал сюрприз. Избенка оказалась так мала, что походила больше на баньку или амбар, в котором хранили зерно.

«Как же можно здесь жить?» — мелькнуло у Маши в голове. Ей было с чем сравнивать: у дяди был большой дом, обустроенный, с просторной горницей, двумя спальнями, с резными сенями. Вокруг дома много построек и для скота, и для хранения запасов.

А возникшую сейчас перед ними халупу жильем назвать было трудно. У Маши внутри всё сжалось в комок. По её мнению, в такой избушке могла жить только страшная-престрашная Баба Яга, которой родители пугают детей в случае непослушания.

На Машеньку навалился страх. Хотелось кричать, что ни за что на свете она не останется здесь. Будет выполнять самую грязную работу, лишь бы дядя забрал её обратно. Она часто-часто моргала глазами и взволнованно вздыхала. Дядька же делал вид, что не замечает её состояния.

— Ну и нищета! — возмутился он, оценивая избушку. — Я, думал, что оставлю тебя в хороших руках. А тут — сарай, будка собачья.

Возле теткиной избы не было таких построек, как у остальных домов: ни дровяника, ни хлева, где разводили скот. Зато вокруг высокий в человеческий рост бурьян, да крапива. Дверь покосилась, оконца маленькие. Ветхое жилье: подгнившие бревна, худая крыша. Казалось, что от сильного ветра она может сложиться в кучу.

Маша вцепилась дяде в рукава и подняла на него жалостливые глаза. Но куда там, лишь холод в ответном взгляде. Конечно, он чувствовал отчаяние племянницы. Ему было жалко обездоленную судьбой, безвинную девочку, но другого выхода у него не было.

— Постой, Маша! Сейчас всё прояснится, — освободил он руки. Вина по-прежнему не давала ему покоя, но не для того он проехал такие километры, чтобы сдать назад.

Пробираться к заросшему бурьяном дому было трудно. Дядьке пришлось протаптывать ногами проход среди мокрой высоченной травы и жгучей крапивы.

— Чтоб тебе! — отмахивался он от нависающих веток, жалящих лицо.

Чтобы Маше было легче продираться вслед за ним сквозь заросли крапивы, он тянул её за руку.

— Берегись, жжется, — указывал на едкие сорняки, почесывая ошпаренное место.

Наконец, получилось добраться до стены дома, где было одно-единственное оконце, размером в два локтя. Сквозь стекло внутри не разглядеть ничего, тьма-тьмущая. Дядька свернул кулак и постучал по стеклу. Тук-тук-тук! — раздалось по округе.

Ответа не последовало, даже шороха внутри не случилось. Выждав минуту, дядька ещё раз постучал.

— Глухая, что ли? — возмутился он с досадой.

Но отступать в его планы не входило. Поразмыслив немного, подошел к покосившейся двери, едва державшейся на петлях, и забарабанил в неё что есть мочи. Дернул за ручку, дверь оказалась не заперта, что вызвало у него удивление.

— Похоже, обманули нас, не живет здесь никто. Ну и шуточки у местных! — начал ворчать дядька.

Вдруг в доме послышался шорох. И скоро сухонькая старушка маленького ростика вышла к ним из темных сеней и встала в дверном проеме.

«Долго копалась!», — хотелось ругнуться дядьке. Поверьте, в другой раз он бы отчитал её по-полной. Не посмотрел бы на разницу в возрасте, ведь он умел быть грубым на слова. Только сегодняшний интерес загнал его самолюбие в угол, ведь прибыл он в роли просителя.

Обменялись со старушкой первым взглядом. Хозяйка домика зевнула от души, поправила съехавший платок и как ни в чем, ни, бывало, поинтересовалась:

— Кого принесло в такую рань? Не ждала я никого!

Прищурила глаза, пытаясь опознать гостей. К своему удивлению, видела она их впервые. Обычно до неё только соседи захаживали и то по нужде — проверить, жива ли.

Мужчина не стал медлить и выдал, как на духу:

— Тут дело такое, Катерина Ермиловна, я племянницу твою насовсем привез, девать мне её некуда.

— Племянницу? — засомневалась старушка.

— Ты осталась единственная её родня. Забирай, а то пропадет.

— Молодая, здоровая. Чего ей пропадать-то?

— Калека она!

— Да, какая же она калека, — удивилась старушка, разглядывая девушку, — девка и девка: руки, ноги на месте? Чего наговариваешь? А то я не вижу!

Дядька на минуту замешкался, стушевал перед напором. После нашелся, что ответить:

— Безмолвная. Пока маленькая была, мычала, как бычок, а теперь, вообще ни звука. Кто хочешь обидит, а она ни закричать не сможет, ни пожаловаться. Посмотри на нее, что снегурочка, беленькая, красивая. Как пятнадцатый годок исполнился, парни проходу давать не стали. Боюсь я за неё — испортят девку. Хоть дома навсегда закрывай. А здесь деревня, все равно не как в городе. Глядишь, замуж выйдет, мужа доброго найдет. К тому же хозяйственная, услужливая, к любой работе приучена, да и нраву кроткого. Забирай, Екатерина Ермиловна, не пожалеешь, ты уж старая, тяжело одной без помощи.

— Василий, наконец, узнала тебя, давненько не виделись, — удивилась Катерина.

— Да, лет десять минуло. С тех самых похорон…

Старушка оборвала его на полуслове:

— Хорошо вещаешь, гладко, как по писаному, наверное, долго речь репетировал. Только мне невдомек твои заботы. Сейчас, вижу, что на меня обузу перевешиваешь, а у самого душа не на месте. Говори, в чем причина, а то назад пошлю! От ворот поворот!

— Причина… — замялся мужчина, подбирая нужные слова, — не ужилась она с женой моей. Ссоры, неурядицы каждый день с утра до ночи. Хоть всех святых выноси!

— А говоришь немая! Как же она без слов ругаться — то может?

— Не знаю! — махнул рукой мужчина, — жена сказала, что поперечная она, что ни укажи, все на вред сделает. Кому такое понравится?

— Ясно, на поводу у своей женщины пошёл. Путь выбрал самый простой.

— Не такой уж и простой.

— Гляди, потом угрызениями совести не мучайся. Сам-то дома ничего не решаешь?

— Зря ты так, Катерина Ермиловна, жена моя — женщина добрая, деловитая, считай, весь дом на ней. Грех жаловаться!

— Ты и не жалуйся, больно мне нужно! — ответила Катерина, — живи с женой в согласии и сытости, а девчонку-сиротку — по миру пусти! Безвинная она, сам понимаешь, за себя не постоит.

— Я и так растил её, сколько мог.

— Не мне тебя к совести призывать, науке учить, взрослый муж, решай сам!

Дядька был неумолим и продолжал стоять на своём. Из деревни ему нужно было вернуться одному. Сотню раз пересказано-передумано. Жена напутствие дала, до сих пор звон в ушах стоит.

— Именно, десять лет, как дочь растил, — продолжил уговоры, — время видно пришло.

— Куда пришло? — не поняла тетка.

— Во взрослую жизнь племяннице пора.

— Горькой такая судьбина станет, оглядись вокруг. Не хоромы перед тобой, да и в сусеках пусто!

— Вижу, — согласился мужчина, — только семья у меня: дети, жена, хозяйство. Забот полон рот, работаю с рассвета до заката. Каждая копейка на счету.

— О себе печёшься. О сытости своей и покое. Понятно, лишний рот никому не в радость.

— Не стыди, Ермиловна, и так кошки на душе скребут.

Пока шла перепалка, Маша пристально рассматривала тётушку. Для себя отметила, что ближайшая родственница — приятной наружности старушка. С первого взгляда понравилась. Речи разумные, в дядькину сторону говорит. А он будто виновный стоит, оправдывается.

После нелепых его доводов, Маша поняла, что вряд ли обратно ей дорога будет. До последней минутки надеялась на дядькино сострадание, но все чаяния развеялись, словно дым.

Дядька присел на лавочку возле дома, наклонил голову и обхватил её руками. К его усталости от дальней дороги, ещё навалилось чувство стыда и бессилия. Он не знал, как убедить Катерину.

В воздухе повисло молчание. Катерина Ермиловна тоже задумалась: «Самой есть нечего, а тут еще нахлебница объявилась. С другой стороны — родная кровинушка, надежда в старости. Будет кому стакан воды подать на смертном одре. Да и кровь не вода — памятка от сестрицы младшей. Девчушке и так в жизни настрадалось. Отца убили за три колоса, мать с горя повесилась. Уступлю, оставлю бедняжку у себя».

Добросердечная женщина никогда не проходила мимо чужого горя, всегда старалась помочь. Не всегда в ответ платили той же монетой, но ни разу она не покаялась в содеянном. Верила, что всем воздаётся на небесах, так и жила до этих пор.

История младшей сестрицы милой, матери новоявленной племянницы, что ножом по сердцу. Поглядела на неё, и всплакнуть захотелось. Вот, участь-то горькая!

Машины родители — хорошие люди, трудолюбивые, между собой славно жили, в любви и согласии. Работали, не ленились: хлеба много сеяли. Деревня хорошая, зажиточная, да и от уезда близко. Дом добрый справили, хозяйство крепкое — живи да радуйся! Только не всем на роду, видно, благословение даётся.

Как-то раз после сбора урожая, отец Маши с десятью мешками пшеницы поехал в город на базар, не один, а еще с двумя друзьями-соседями. Обозом — безопаснее, грабежа на тракте было много. По пути-дорожке завистливые односельчане зарезали его, а тело в реку бросили. Следы преступления в той же воде смыли. Зерно же от себя продали, а барыш между собой поделили. По возвращении домой, всем твердили, что до города без проблем доехали, торг провели. А назад ехать Машин отец с ними не явился, где-то в городе в лавке суконщика задержался. Ждали-ждали, полдня прошло, оглобли к дому без него поворотили.

Долго искали отца, всей округой ходили: кто в лес, кто в городе справлялся. В недолгих, после дождя он в реке всплыл, страшный надутый. Деревенские смекнули, чьих это рук дело. Прижали к стенке тех самых дружков, они во всем и сознались.

Мать Маши после похорон не переставала плакать, все у бога вопрошала: «За что?». Не устояла перед тоской по мужу, перед зарей, в сенях на перекладине повесилась, грех великий на свою душу приняла. Успокоилась, а о дочке не подумала. Маша к тому времени годочков пяти была — кроха совсем.

Проснулась Маша в то роковое утро, а маменьки рядом нет. Позвала, поискала. Потом вышла в тёмные сени и за ноги ледяные повешенной матери случайно зацепилась. Испугалась сильно, громко вскрикнула и сознание потеряла. В чувство её привели соседи, заглядывавшие к ним по утрам за молоком. С того самого времени речь у Маши и отнялась. Первое время девочка и вовсе никого не узнавала, смотрела в одну точку.

Единственный раз Катерина на похоронах сестры видела свою единственную племянницу. Жалела до боли в сердце, но жить к себе не забрала, у самой на тот момент горя хватало.

Жить после смерти родителей сиротка у бабушки по отцовской линии осталась, вместе с семьей родного дяди Василия. Работала сызмальства не покладая рук: дом мыла, бельё стирала, за малышами присматривала, еду варила. Свой кусок хлеба честно отрабатывала.

Бабушка скоро померла, а Маша в семье дядьки Василия осталась. Дядька не обижал, иногда гостинцы покупал. Вот только его жена Анна — сварливая, жадная: для нее Маша, что заноза в пятке. В порыве злости и словом обижала, и пощечину запросто могла дать. А причин для этого находилось немало: то одежда плохо постирана, то в избе холодно, вовремя не затопила, то малец в сырых пеленках лежит.

— Безрукая! — орала тётка, — Неумёха. Тебе только клопов давить, и то промахнешься!

Машенька — стойкая, терпела, да и ответить либо пожаловаться кому-то не могла. Что с немой взять? Принимала свою сиротскую долю, как должное. Идти-то больше некуда. Тётка кричит, надрывается, а всё попусту. Всплакнет Маша в углу, вытрет слезы, да и опять за работу. К тому же она сердцем к новым братьям и сестрам прикипела. Особенно к самому младшему Витюшке. Нянчила не хуже родной матери.

Через десять лет, Маша выросла и превратилась в красавицу, взгляд не оторвать. Тогда её жизнь и вовсе невыносимой стала — тётка Анна бесилась все больше и больше с каждым днём. Завидовала её молодости, красоте, тому, что все вокруг восхищались кротким нравом, добротой несчастной сиротки.

Вдобавок, случай произошёл: паренёк с Лесозаводской улицы стал под Машу клинья подбивать, на улице встречать-провожать. Такая красавица, как Маша — большая редкость. Все молодцы заглядывались, головы заламывали. Парень оказался смелым, долго собираться не стал, пришел в дом дяди Василия и с порога заявил, что хоть завтра готов на Марии жениться. И его мать не против такой снохи работящей и прилежной.

Василий заохал:

— Что ты, парень! Какое замуж? Ей всего шестнадцатый год идёт.

Анна, осмотрев старую, заношенную и местами заштопанную одежду жениха, сразу поинтересовалась:

— Из какой семьи будешь? Есть ли достаток? Куда молодую жену после свадьбы поведешь?

Парень не стушевался, хотя было видно, что волнуется, шапку в руках мнёт.

— Из простых мы. В комнате, в бараке с матушкой живем. Я работать скоро устроюсь. Пока решаю, куда.

— А жить на что собираетесь?

— Чем бог пошлёт, главное — это любовь. Так, что отдадите за меня Машу?

Вытолкал Василий взашей горе-жениха, призадумался, что следом могут появиться другие кандидаты в женихи.

А для Анны это последней каплей стало, рассвирепела: «Ты еще в подоле принеси, дармоедка проклятая! Зачем ты этого парня к нам в дом привела?»

Не стесняясь пересудов соседей, злобная мегера вымещала гнев на племяннице побоями и сквернословием. Теперь угодить ей вообще никаким способом было нельзя.

Дядя Василий терпел, как мог, успокаивал жену. Пока та не настояла:

— Увези её с глаз моих куда подальше. Не доводи до греха. Тётка у неё, вроде была?

— Была, — согласился Василий. Недолго размышлял и решил отвезти племянницу в Берёзовку. Знал, что тётка Катерина — добрая душа, уговорить можно. Давно уже устал от постоянных скандалов в доме. Женушка каждый день поедом ела.

Теперь, здесь в богом забытой деревне, предстал Василий перед Катериной и ожидал ответа. Старушка медлила — оно и понятно. Жила одна в поле былина, а тут — «подарок». Не сразу очухаешься.

Наконец, Катерина Ермиловна прервала молчание:

— Зовут, вроде Машей, позабыла я, видела-то последний раз малюткой?

— Машенькой, — откликнулся дядька Вася, соскакивая со скамейки и натужно улыбаясь. Он был готов шаркнуть ногой, сделать поклон, если нужно, лишь бы дело сладилось.

— Милости прошу, девонька, — с теплотой в голосе сказала Катерина, обнимая свою единственную племянницу.

— Сердечная ты женщина, Катерина Ермиловна! — похвалил Василий.

— Спасибо на добром слове!

— Тебе спасибо! Выручила!

Катерина поморщилась и пристально взглянула на Василия.

— Слабый ты человек, безвольный, зря штаны носишь.

— Пусть так, но я о благе семьи забочусь. Маша у меня страдала, мучилась. Ты же сможешь заменить ей и отца и мать.

— Может и смогу. Но ты этого не узнаешь. Уедешь, и дорогу сюда позабудь.

— Колкая ты, — обиделся Василий.

— Какая есть, не переделаешь уже. Была бы другой, не оказалась бы в таком месте.

Катерина перевела своё внимание на Машу:

— Пойдем, милая, в избу. Здесь теперь будет твой дом. И ты Василий, заходи, передохни, перед обратной дорогой.

— Не сердись, Ермиловна, откажусь от твоего гостеприимства, тороплюсь, обратный путь неблизкий. Старая кобыла еле ноги передвигает.

— Как знаешь, настаивать не стану.

— Ну, раз все сложилось как нельзя лучше, — обрадовался дядюшка Василий, — поеду.

Подошёл к племяннице на прощание:

— Живи Маша — не тужи. Прости, Христа ради! Храни тебя господь!

Девчушка на ласковые слова отозвалась, всплакнула. Обняла дядюшку. Любила она его и до сего дня считала самым близким человеком.

— Прости меня! — еще раз сказал он, опуская голову и вытирая набежавшую слезу.

— Долгие проводы — лишние слезы! — вмешалась тётка Катерина, — ступай Василий, не поминай лихом!

— Прощай Ермиловна, не держи зла! — поклонился он в пояс, снимая шапку.

— Прощай! Не упомню, не горюй! Пускай твоя семейная жизнь ладом идёт.

С тяжелым сердцем Василий поспешил к лошаденке, чтоб скорее добраться до дома. По оттаявшей дороге путь назад будет куда длиннее будет. Да и одному страшно: то волк завоет, то птица вспорхнет — душа в пятки.

Он прекрасно понимал, что совершил очень тяжкий грех предательства, и это всё лежало камнем на душе. Одно успокаивало — жена довольна будет, перестанет стены криками сотрясать, может ласковее станет, уже которую ночь одному спать приходится. Куда уж больше? Невмоготу!

— Но пошла, зараза, — хлестнул кобылку по упругому крупу.

Лошадка, взбрыкнула, храпнула, и сошла с места. Телега хоть и немного, но стала легче — хозяин возвращался один. Вместе с ним ехали только его тёмные думы.

Маша ступила на порог нового жилища, наклонилась, чтобы не удариться головой. Ох, и низкий же проём, так и лоб можно расшибить с непривычки. В избушке было темно. Сквозь маленькие оконца свет едва проникал внутрь и освещал только переднюю часть. Половину всей избы занимала печь. На ней старая Катерина в холода спала, еду тоже на ней готовила. Топилась печка по — черному, чтобы согреться, надо дверь открытой держать, а то в угаре задохнуться можно. В избенке все пропахло дымом и затхлостью. Вокруг нищета голимая: ни поесть, ни одеться. Изо всей мебели: две лавки да стол. Из кухонной утвари — две миски, крынка глиняная, кружка, пара деревянных ложек. На полу — лежанка из соломенного матраса. Ни подушек, ни одеяла. Укутывалась тетка старым пальтецом, а под голову пиджак свернутый клала. Лежак совсем старый, пыльный, в нём солома затхлая, давно не менялась. Катерина не могла как следует за чистотой следить, пыль, паутину собирать — здоровья совсем не хватало. Умом все бы сделала, а как начнет уборку: одышка мучает, ноги подгибаются, беда, да и только.

Маша с сожалением осмотрелась вокруг. Стало чуточку страшно, что среди такой убогой обстановки, жить придётся.

— Ну, немая, не глухая — это хорошо! — прервала её раздумья тётушка Катерина, — значит, слышишь меня. Проходи, снимай, с себя пальто, на гвоздь возле двери вешай.

Маша кивнула в ответ, отыскивая вешалку и прицепляя туда свою одежду.

— Разглядеть тебя получше хотелось бы, да ладно — после. Сейчас, краюху хлеба дам, да кружку кваса. Поешь и ложись на лавку, отдыхай с дороги. Потом все решим, торопится теперь некуда, — затараторила старушка.

Почему-то тётке Катерине в этот момент вспомнилась деревенская юродивая. В Березовке, на другом конце деревни проживала глухонемая женщина, которая не говорила и не слышала с самого рождения. Когда ей чего-то нужно было — громко мычала, махала руками. Со стороны виделась, как сумасшедшая. Еще раз взглянула на племянницу и улыбнулась: племянница на умалишенную была не похожа. Катерина сознавала, что виной безмолвия стал жуткий случай, когда Маша мать в петле увидела. Кто знает, может, потом заговорит бедняжка?

Маша, хоть и находилась в смятении, от перемен и неясности своей дальнейшей судьбы, сердцем понимала, что попала в нужное место: «Я ей родная, здесь спокойнее будет, не то, что в приживалках. Во всем помогу, скрашу старость. Стыдно, что Бабой-Ягой её представила».

Машенька, не имея речи, часто разговаривала сама с собой, размышляла. В хорошенькой головке всегда была какая-то фантазия. Внутренние диалоги часто помогали быть сильной. Но больше всего ей нравилось петь. Услышит песню, запомнит, и повторяет по нескольку раз. Одно непонятно — в голове слова есть, а наружу почему-то не выходят, застревают где-то внутри.

Сейчас же подумала: «Нужно обязательно понравиться тётушке». Съела ржаную корочку, запила кислым квасом и прилегла на лавку, как та велела.

Вот так и появилась в Березовке новая жительница, которую Катерина ласково окрестила — Манюшкой. Само на язык легло ласковое прозвище. Березовские так же называть стали. Девчушка, к любому труду приучена, на все руки горазда: помыть, постирать, копать, за скотом ходить. Грязную избу Катерины в два счета отмыла, тряпочки все отстирала, пауков повывела.

Тётушка Катерина довольна. Запала в её сердце сиротка. Деревенским соседям, с кем знакомство водила, всегда её нахваливала. С гордостью и любовью рассказывала, какие преображения в доме случились — чистота и порядок. Оттого мнение о прибывшей племяннице сложилось хорошее. Да и видели все вокруг, что Маша — умница, скромница и хозяюшка. Мимо пройдет, улыбнется, головой кивнет. Не девушка — золото!

Катерина в Березовке тоже была чужая, не рожденная в этих краях. Приживалась постепенно, через страдания и боль. В молодости красавицей была и даже в старом возрасте отпечаток былой красы остался: ясные синие глаза, открытый взгляд, русая коса до пояса. Родовая у них такая: все женщины синеокие, светловолосые.

До этого жила в городе. Дом новый, хозяйство крепкое, достаток и порядок во всем. Муж на лесопильне работал, прилично зарабатывал. Катерина одного за другим сыночков родила, только те — один — семи лет, другой — пяти в одно время померли, заболели животы у них, горячка открылась. Горе Катерина тяжело пережила, поседела. Других чад бог не послал.

Жили с мужем, заботясь, друг о друге, пока не настигла их новая беда. Поехал супруг на лесозаготовку. Дерево то, наверное, два века стояло, пока его спилить не решились — огромный дуб, кронами в небо со стволом неохватным. На весь лес один такой вымахал, желудями всю землю вокруг усыпал. Пилили тот дуб с напарником двуручной пилой. Кора плохо поддавалась, словно железная, разве, что крошилась мелкой стружкой. После, когда до мягкой древесины дошли, все равно помучиться пришлось. Пока старались-трудились, планы строили: древесина ценная, хоть ложки из нее режь, хоть табуретки с лавками. Когда спиленный дуб начал наклоняться, напарник прочь отскочил, а муж опору держал. Ну, где человеку против такого исполина выстоять? Свалился дуб, подминая неразумного трудягу под себя, ломая ему ноги и спину. В одночасье из здорового сильного мужчины получился калека. Он всегда, на любую работу горячий был, все стремился больше заработать. Где другой поглядел бы, помог немного, не напрягая живота, брался за непосильную ношу. Это и сыграло с ним злую шутку.

Катерина за мужем, как за маленьким ходила, худыми словами не попрекала, на чудо и исцеление надеялась. Но хворь распорядилась по-иному: помер мученик через год. Катерине на то время за сорок лет минуло. Считай, бабий век позади: детей не нажила и мужа потеряла. Замуж больше не пошла, да и не предлагали. Пропадая от одиночества, не стала возражать, когда к ней золовка с семьей переехали. Вместе веселее, решила по доброте душевной.

Вещей в доме Катерины появилось много, золовка весь скарб притащила: сундуки, ложки-плошки и прочее. Со всеми домочадцами переехала: муж, трое деток. Сначала жили дружно. Потом на золовку дурь напала — мужа ревновать к Катерине стала. Зорко следила за каждым шагом своего благоверного, сочиняя небылицы о его похождениях на сторону. Катерина стала первой кандидаткой в его любовницы. Едкие слова обвинений золовка обрушивала на голову ни в чем неповинной родственницы. Только Катерина никогда не помышляла разлад в чужую семью вносить, тем более становится чьей-то любовницей, не того она воспитания, да и память об умершем муже не позволяла.

Ярость золовки проявлялась в самых глупых ситуациях, даже мелкие бытовые вопросы решались с неизменной грубостью и криками. Если хотелось Катерине приготовить еду, постирать, либо в баню сходить — приходилось разрешения спрашивать, не хотелось лишние неудобства доставлять. С какого-то дня, сейчас уже и не вспомнить, перестала Катерина быть хозяйкой в собственном доме.

Дальше — больше: пошли жуткие склоки. Золовка стала хлебом помыкать: «Ты — ешь наше!», кухня-то одна. Терпела Катерина до последнего, в своем доме мечтала век дожить среди родных людей. Скоро невтерпеж стало. Сто раз каялась, что добрая, не может слова поперек вставить. Глядишь, умела бы за себя постоять, сложилось бы всё по-другому. Золовка — женщина умная, быстро своё превосходство поняла, взяла хозяйство в руки, а для невестки лишь угол за печкой оставила.

Катерина поняла, что лишняя стала, мешала даже детишкам, с которыми играла и водилась. Золовка всех смогла против настроить. Больше так не могло продолжаться, живой в гроб не ляжешь. Собрала скромные пожитки в узелок и отправилась в Берёзовку. Помнила, что сестра двоюродная здесь живёт, такая же бездетная, как и она. Надеялась, что заживут потихоньку, друг другу помогая. Но оказалось, что сестра уже три года как умерла. Затужила Катерина: обратно возвращаться некуда и здесь хоть в чистом поле шалаш строй. Дом двоюродной сестры развалился за три года, а его остатки на дрова по соседям разошлись.

Деревня Берёзовка — нищая, селится некуда, даже на временный постой никто не пускает. Избы серые, угрюмые, друг от друга заборами высокими огорожены. Вокруг леса, болота. Плодородной пашни мало. Испугалась Катерина не на шутку.

Но, как оказалось на самом деле, мир не без добрых людей. Каждого пришлого в Берёзовке сразу замечали. Вышел народ на улицу, увидели, что незнакомка по деревне мыкается. Начали расспрашивать, узнали, что не от хорошей жизни тут появилась. Одна сердобольная крестьянка, которую величали «Зойкина мать», позвала к себе жить, дала кров и кусок хлеба, пусть и на время.

В ту же самую пору освободилась маленькая избушка на два окошка на самом краю Берёзовки. Её хозяева за лучшей долей в город уехали. Рядом с избушкой пустое место от сгоревшего дома осталось. Поэтому получалось что она, от остальной деревни на большом отшибе. По странному обстоятельству, при пожаре, избушка эта в центре пламени была, а огонь мимо прошел, будто колпаком накрыло.

Перебралась Катерина в избушку, радуясь собственному жилью, пусть и такому бедному. В этом неустроенном быте все сначала начинать пришлось: дров нет, есть нечего, ни ложки, ни плошки, голый пол да стены. Сама уже старая женщина, как от работницы — проку никакого. Потому ветхую избушку обустроила как смогла. От прежних хозяев осталась лавка, да печка, этим скарбом и обошлась. Первое время старалась привести всё в порядок: выдирала крапиву да полынь вокруг избушки, пока не выбилась из сил. После той тяжёлой работы лежала на лавке два дня, держась за сердце, ожидая смерти. Немного придя в себя, решила, что не станет больше полоть бурьян: «Пусть зарастает вокруг, а то так можно и концы отдать».

Сначала деревенские жители сторонились Катерины, присматривались. Но поняв, что человек она добрый, спокойный приняли за свою. Здоровались поутру, встречая на улице возле колодца, рассказывали новости, делились проблемами и деревенскими сплетнями. Катерине повезло, что деревенских детишек надо было вываживать. А она ничем не занятая, могла няньку заменить. Пока родители занимались хозяйством, она за малышами смотрела. Платили, кто, чем может: едой, поношенной одеждой, кухонной утварью. Любопытные мамочки первое время задавали Катерине вопросы о её происхождении: «Кто такая? Откуда?». Надо же знать, кого в дом пустили. Катерина всегда ловко уходила от расспросов, не желая делиться воспоминаниями о несчастном прошлом. Стыдно рассказывать, что её выставили из собственного дома. Если снова заходила тема, повторяла одно и то же: «Безродная я, деваться некуда. Сестра здесь жила, место хорошее, оттого и явилась». Не хотелось никому душу изливать — жалость к самой себе после этого изводила. Лишь оставшись без посторонних глаз, в убогих стенах своего нового жилья, плакала, от обиды на злой рок. Часто приходили мысли, что в случае смерти даже похоронить некому: закопают как собаку, ни молитвы за упокой, ни милостыни подать.

Юная племянница появилась как нельзя, кстати, и принесла в жизнь стареющей тётушки Катерины лучик света. Манюшка с нею в мире и покое зажили.

Манюшке тоже повезло: никто больше сиротку не бил, не ругал. Какую работу делать, она сама решала, все ладилось и в доме, и на улице. Тётушка не указывала, наоборот, ласково говорила все время:

— Отдохни, Манюш! Сегодня всё переделаешь, на завтра не останется!

Маша «сияла» от этих слов и ей хотелось сделать ещё что-то, чтобы порадовать свою любимую тётушку.

Жить этой парочке было где, но питание у них скудное: хлеб ржаной с примесью, кисель овсяный, каша из гороха. Вкус мяса и молока давно забыли, своего скота-то нет. Овощей не вдоволь, так, по-малости: капусты квашеной, репы, моркови. По случаю, котомка сушеной свеклы досталась, квас поставили, толокно овсяное высушили. Зато в холодные дни ароматный травяной чай заваривали, кипяточком душу грели.

Надо сказать, что к шестнадцати годам Манюшка хорошенькая стала: худенькая, но все на месте — фигуристая. Всем на загляденье. Волосы — цвета солнца, коса с руку толщиной; глазищи, взгляд не оторвать, большущие, голубые, как ясно небо; губки алые — маков цвет. Не напрасно дядька Василий снегурочкой называл. На такую красавицу хоть мешок холщевый вместо платья надевай — все равно краше всех будет. На деревенских девушек Манюшка и вовсе непохожая. Они сплошь угрюмые, с тяжелым взглядом, а от неё свет ясный, лучистый идет.

Катерина, разглядывая племянницу, часто повторяла: «И в кого ты такая уродилась? Отец твой — рябой был, сестрица моя, царствия небесного, ростика небольшого, полненькая, а ты и высока, и бела и личико, как у ангелочка».

Манюшка лишь улыбалась в ответ. Видно, что тётушкины слова ей по сердцу были. Как только скажет ей, что она на личико красива, хочется со стороны посмотреть. Жаль, что в их избушке зеркала не было. Последний раз Манюшка смотрелась в своё отражение в дядькином доме. Но тогда интереса к внешности не имелось, да и некогда было — работала с утра до поздней ночи. Теперь, казалось, что с момента отъезда целая вечность прошла.

Отправляясь, в очередной раз водиться с малышами, тетушка Катерина позвала Манюшку с собой. В многодетной крестьянской семье шестеро ребятишек: пять девочек погодок и последний паренек. Девчата визгливые, шумные, за ними глаз да глаз нужен, а малец без конца хныкал и просился на руки. Манюшка, имея опыт в присмотре, с радостью пустилась забавляться с детишками. Играла в догонялки, жмурки, пока не выбилась из сил. А они ничуть не устали, наоборот, прыгали, вертелись, требуя продолжения.

Тут Катерина, пытаясь усмирить взбунтовавшихся сорванцов, усадила их вокруг себя и тихим голосом начала рассказ. Мастерица она была выдумывать разные небылицы. В этот раз её сказка была о прекрасной девушке, вылепленной из снега и льда, которую звали Снегурочкой. Катерина, специально выбрала именно эту историю и рассказывала для ушей любимой племянницы. Хотелось придать назидательный смысл сказанию и дать жизненный совет для выросшей девицы. Катерина не понаслышке знала, что нельзя быть доверчивой и наивной входя во взрослую жизнь. Век её не долог, потому Манюшке придётся устраивать жизнь без её советов и помощи. И ещё потому, что в каждой сказке — лишь доля сказки.

Речь плавно и завораживающе заполняла всё пространство. Маленькие шалуньи замерли, замолчали и устремили взгляды своих пытливых глазенок на рассказчицу. Манюшка присела, рядом с ними и приготовилась слушать.

— В некотором царстве, в некотором государстве, жили-были…

Катерина вела долгий рассказ, а нам достаточно и пересказа. Суть в том, что у лютого старого Мороза и восхитительной юной Весны народилась доченька, которую назвали Снегурочкой. Прелестная ледяная дева была соткана из легкого воздушного снега и чиста не только душой, но и телом. Невиданной красоте завидовали звёзды на небе, а месяц смущался при каждом взоре на обворожительную девушку. Снегурочка жила в волшебном лесу с родителями, но чувствовала себя одинокой. Однажды увидела она людей и захотела принять человеческую жизнь, радоваться и любить. Опечаленная Весна пыталась объяснить, что любовь — слишком жаркое чувство, способное растопить ледяное тело Снегурочки. Непослушное дитя полюбило земного принца, который погубил её. От любовного пыла, красавица обратилась легким облачком и растаяла.

Дивная сказка растревожила нежную девичью душу. Пока Манюшка слушала окончание, слезы катились по её щекам. Добрая тетушка погладила по милому личику:

— Надо же, какая ты, восприимчивая, Маша! Не расстраивайся попусту, это всего лишь сказка, не примеряй её на человеческую жизнь. Разве что, постарайся понять смысл: нельзя жертвовать жизнью ради порывов любовных, иначе можно погибнуть. Любовь — это не только радость, это, прежде всего страдания. Хочу, чтоб ты, светик мой, зоркость не теряла, да и головой думала, а не сердцем.

Прошло много дней с той поры, но Манюшка ещё долго думала о сказочной Снегурочке, и все равно из истории вынесла совсем другой смысл, нежели тетушка объяснила: любви в жизни не избежать, нужно принять её в дар, за который не жалко жизнь отдать.

Тетушка Катерина больше не рассказывала таких душещипательных историй, боясь вызвать лишние переживания для неокрепшей натуры. Делилась только волшебными сказками о прекрасных принцессах и царевнах, удачно выходивших замуж за принцев. Речи заканчивались одинаково: «Все жили долго и счастливо».

Долгие вечера коротали вдвоем под свет свечи и уютную молву мудрой женщины. Манюшка знала о невыносимых испытаниях, выпавших на долю тетушки Катерины. Тем удивительнее слушать светлые повествования из уст несчастной, испытавшей столько горя. В том и есть сила русской души, которая не ломается от невзгод. Катерина была преисполнена огромного человеческого терпения и смирения. Манюшка полюбила её всем сердцем и больше не жалела о прошлой жизни в доме дяди Василия.

Знала бы милая девонька, что судьба приготовила ей не менее тяжелый жизненный путь.