История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой

Ольга Болгова, 2023

«По Высочайшему Государя Императора повелению с 31-го числа октября открыто движение по Санктпетербурго-Варшавской железной дороге, от Санкт-Петербурга до Гатчино…» 1-го числа ноября 1853 года в поезде, следующем по только что открытому маршруту Санкт-Петербург – Гатчино, оказывается Елена Тихменева, девица 25-ти лет, бывшая гувернантка, бывшая статистка Императорского театра, ныне пытающаяся скрыться от преследователей и полиции. У неё имеется важное письмо, похищенное у прусского агента, графа В., которое она должна была, но не смогла передать представителю некого ведомства. Невероятные приключения уже начались, можно сказать, они в самом разгаре.

Глава 3. В секретной

Вследствие моего припадка следователь прервал допрос, вызвал конвой и распорядился отвести меня в секретную. Секретной оказалась душная комната, сажени полторы в длину с крошечным зарешеченным окошком. Грязный стол, рукомойник с ведром в углу и узкая койка, застланная серым одеялом. Я села на койку, пытаясь унять дрожь, затем легла, укрывшись пальто, — холод победил брезгливость — и на удивление быстро заснула, словно провалилась в пропасть.

Нельзя сказать, что наутро проснулась бодрой и отдохнувшей, но определенно чувствовала себя лучше, чем можно было бы ожидать. Плеснула в лицо водой из рукомойника, переплела волосы. Отведала несколько ложек мутного вида и вкуса похлебки и сжевала кусок хлеба, запивая жидким чаем. Сил сей завтрак не прибавил, но утренние занятия и блёклый свет, проникающий сквозь грязное окно, побудили к размышлениям и даже к составлению хоть какого-то плана действий. Положение виделось почти безнадёжным — всё и все свидетельствовали против. Жизнь моя была движением к пропасти, и вот в конце концов я оказалась на её краю. Сложись всё иначе, я, возможно, до сих пор служила бы гувернанткой, если не детей господина Р — мне не хотелось даже мысленно упоминать его имя, — то другого семейства. Ведь я была неплохой воспитательницей, и дети любили меня. А ныне нахожусь в конце пути, пройденного от гувернантки-выпускницы Павловского института до арестантки, обвиняемой в убийстве. Но кто, кто же убил? Был ли убийца той темной фигурой, что мелькнула у дома? Или оставался в квартире и следил за мной, когда я трогала Камышина и прикладывала зеркало к его губам? От последней мысли по и без того мёрзнувшей спине пробежал холод.

Чтобы попытаться спастись, нужно рассказать правду. Но какую правду я могла поведать? Что приехала в Баден-Баден на воды в образе скучающей состоятельной дамы, дабы по поручению некого господина N, с которым познакомилась в Петербурге, выкрасть у проживающего там польского аристократа графа Валуцкого одно письмо. Господин N сказал, что в этом письме содержатся сведения государственной важности; что никто не должен знать о письме; что в случае удачи мне придётся самой доставить его в Петербург и передать человеку, который будет ждать в той злосчастной квартире. Рассказать, что я успешно выкрала это письмо у графа, который воспылал ко мне пылкими чувствами; что доставила его в Петербург, но на указанной квартире обнаружила убитого человека и от страха сбежала. Рассказать всё это было невозможно. Где тот господин N? Разве мне поверят?

Явился конвой, и меня снова привели в комнату, где ожидали все те же следователь и секретарь. Но на этот раз здесь присутствовал третий — студент Плетнёв собственной персоной. Теперь я узнала и вспомнила его — он пытался ухаживать за мной, в Александринке, где я служила, подвизаясь на ролях «кушать подано». Очная ставка, как объявил следователь, прошла быстро и безболезненно. Как оказалось, Плетнёв занимался математикой с сыном одного из жильцов той парадной, и, когда я бежала из квартиры, как раз шёл на урок, а позже был опрошен и стал свидетелем. После того как он удалился, стараясь не смотреть в мою сторону, следователь продолжил:

— Итак, сударыня, теперь вы не можете отрицать, что были в той квартире первого ноября во время убийства господина Камышина…

Я промолчала, собираясь с мыслями, которых не было.

— Вы желали знать-с, как убили. Так вот, вы сделали это посредством ножа, который бросили в реку, сбегая с места преступления…

— Бросила в реку? — изумилась я

— Да, именно так-с. Имеются показания извозчика, который вёз вас от дома Яковлева и по вашей просьбе остановился на Измайловском мосту, с которого вы бросили в воду нож.

— Но это… — начала и тут же умолкла я.

Моя нелепая попытка скрыться от слежки обернулась ужасной уликой. История про выброшенную шляпку вряд ли вызовет доверие следователя, если не ухудшит положение.

— Извозчик довёз вас до станции, где вы, по всей вероятности, сели в поезд и отправились в Гатчино. Так-с?

— Да, так, — призналась я, придавленная тяжестью фактов. — Я… я заболела. Но я не убивала!

— Где же вы находились, пока хворали?

Мне вовсе не хотелось втягивать в свои мрачные дела инженера Сергея Николаевича. Не хотелось, но пришлось. Я очень надеялась, что это не нанесет ему какого-либо вреда.

— Хорошо-с. Следовательно, вы провели эти дни в доме господина Бочарова? — уточнил следователь, неприятно скривив губы.

— Он любезно предоставил комнату и вызвал доктора. У меня была сильная простуда… катаральное воспаление.

— Вы были с ним знакомы прежде? Каково рода ваши отношения?

— Никакого рода… Разве это имеет отношение к делу? — спросила я.

— Предоставьте-с решать мне…

— Господин Бочаров не был мне знаком прежде, он просто оказал помощь. Я не успела снять комнату, я только что приехала.

— Из-за границы… — молвил следователь, вложив в слова, как мне показалось, какой-то особый смысл.

С тревогой ждала, что он объяснит этот смысл, но он спросил:

— Отчего же он не поместил вас в больницу?

— Он пригласил врача, и тот сказал, что меня не следует перевозить куда-либо…

— Позвольте спросить, каков род ваших занятий? Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Служу в театре, актрисой…

— Актрисой, стало быть… Хорошо-с. А теперь расскажите, как всё произошло.

Я сделала глубокий вдох и рассказала. Обо всём, лишь упустив причину, которая привела меня в ту злосчастную квартиру. Следователь, слушая, уткнулся взглядом в свои бумаги, секретарь скрипел пером, где-то за дверью слышались тяжелые шаги проходящего по коридору.

— Стало быть, вы настаиваете, что господина Камышина не убивали и в квартиру попали по случайности, — сказал следователь, когда я закончила своё полупризнание.

— Да, настаиваю.

— Хорошо-с. Прочтите протокол дознания и подпишите его по всем вопросным пунктам.

Я сделала всё, что было указано, и меня снова отвели в секретную. Начинало темнеть, и в комнате становилось мрачней и холодней. Из углов слышалось зловещее шуршание, солдат-полицейский время от времени отпирал форточку на двери и наблюдал за мною. Видимо, то была его обязанность и единственное развлечение во время службы. Когда совсем стемнело, он принес ночник. Запах горевшего масла смешался с застоялым запахом комнаты, а из угла глянули красные глаза местной обитательницы — крысы. Хорошенькое соседство. В эту ночь я почти не спала, в ужасе от соседства с крысой, снова и снова обдумывая сказанное следователю, строя предположения и плача. Сон сморил лишь под утро.

Два дня меня никуда не вызывали, а прочее повторилось с угрюмой монотонностью. Снаружи завывал поднявшийся ветер, пошёл мокрый снег, залепив оконце белыми охапками. Моя решимость бороться вовсе растаяла, уступив место горькому отчаянию.

Ближе к вечеру третьего дня моего пребывания в заключении загремел ключ в замке, вошёл солдат, зажёг ночник и, наклонившись надо мной, сунул в руку скомканный клочок бумаги. Когда он также молча вышел, я развернула листок и прочла при свете дрожащего пламени.

«Признайтесь в содеянном, ответьте согласием показать на месте, как Вы это сделали.

Ваш друг В.»

Признаться в содеянном? Ваш друг В.? Кто это? Зачем? Почему? Вопросы табуном полетели в голове. Уловка следователя, чтобы я, понадеявшись на помощь некого друга, призналась и облегчила ему дело? Я совсем перестала понимать то, что и прежде не совсем понимала. Легла на койку, даже забыв бояться крысы, что копошилась в углу. Задремала, словно упала в пропасть. Не запомнившийся сон был тяжел и короток. Проснулась от дикого крика. Вскочила. Тишина гулко отдавалась в ушах, стукнула форточка на двери.

— Что случилось, барынька? Чего кричите? Наснилось чего?

— Это я.. кричала?

— Вы, кто ж ещё. Ложитесь спать, да не кричите более.

Солдат захлопнул форточку, а я опустила голову на грязную подушку, закуталась в пальто. Сна больше не было. До утра мучилась мыслями о смятой записке, а к утру твердо решила, что признаться в убийстве из-за какого-то письма равносильно самоубийству.

Прошёл ещё день. Меня не вызывали. Вероятно, оттого, что дело закрыли, уверившись, что я виновна и допрашивать меня более нет смысла. Что дальше? Суд и приговор? Временами ужас отчаяния так сдавливал горло, что я задыхалась. Волей-неволей перестала бояться и подружилась с крысой, которая теперь выбиралась из угла в середину комнаты и наблюдала за мной, шевеля усами. Я кормила её кусочками хлеба от своей порции. Вечером тот же дежурный полицейский принес вторую записку.

«Ваше признание и согласие посетить квартиру спасут Вас. Поспешите, время уходит.

Ваш друг В.»

Мне вспомнился один В. Граф Валуцкий, у которого я похитила злосчастное письмо. Но лишь вспомнился — было невозможно представить, чтобы он появился здесь и принялся забрасывать арестантку записками. Что если, это послание от господина N? Но он мог бы хоть как-то намекнуть, что это он. Что же делать? Как поступить? Броситься в омут головой? Или сидеть и ждать приговора? А если я соглашусь на признание, разве приговор куда-то денется? И почему В. настаивает на посещении злополучной квартиры? Что там такое, заманчивое? Господи, за что мне всё это, вопросила я и тут же ответила: верно, есть за что…

Конец ознакомительного фрагмента.