История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой

Ольга Болгова, 2023

«По Высочайшему Государя Императора повелению с 31-го числа октября открыто движение по Санктпетербурго-Варшавской железной дороге, от Санкт-Петербурга до Гатчино…» 1-го числа ноября 1853 года в поезде, следующем по только что открытому маршруту Санкт-Петербург – Гатчино, оказывается Елена Тихменева, девица 25-ти лет, бывшая гувернантка, бывшая статистка Императорского театра, ныне пытающаяся скрыться от преследователей и полиции. У неё имеется важное письмо, похищенное у прусского агента, графа В., которое она должна была, но не смогла передать представителю некого ведомства. Невероятные приключения уже начались, можно сказать, они в самом разгаре.

Глава 2. В Петербурге

На следующий день, выполнив малую часть плана, я распрощалась с подругой и, заплатив рубль, села в карету дилижанса, который курсировал между Гатчино и Царским Селом. Оттуда поездом добралась до Петербурга. Первым делом отправилась в гостиницу, где должны были остановиться кондитеры Штольнеры, и где находились мои вещи. Никто не следил за мною в Гатчино — в этом я была уверена, — и никто не мог знать, что я прибыла на Царскосельскую станцию и извозчиком поехала в гостиницу. Встречи с самими Штольнерами избежать не удалось — едва я вошла в вестибюль гостиницы, как попала в их галантные семейные объятия.

— Wo waren Sie so lange, Fräulein Helen? — вскричал Франц. — Ich скучать, обеспокоен… ein Hotelzimmer mieten, но вас нет.

— Herzlichen Dank. Я пойду переоденусь. Kleidung wechseln.

— Ich warte, Fräulein Helen².

Не очень-то нужно ваше ожидание, Herr Franz Stollner, но, с другой стороны, подумала я, его сопровождение не принесёт вреда, а, возможно, будет полезным.

Номер, точнее, комната, входящая в состав номера, снятого разумно экономным семейством, была небольшой, но чистой и светлой. Платья поглажены и развешены в шкапу. Я сполоснулась в крошечной туалетной, надела чистое белье, выбрала платье — шерстяное оттенка речного жемчуга, — поправила волосы, добавила аромата духов, приличного для скромной девушки со скромными средствами, но не без вкуса; надела пальто и шаль, и спустилась в вестибюль в призрачной надежде, что Франц испарился. Разумеется, такого никак не могло произойти с добродушным суетливым толстяком.

Следующая часть плана была самой рискованной, но необходимой, поскольку я просто не знала иного выхода. Я намеревалась ещё раз посетить злосчастную квартиру в доме на углу Садовой и Гороховой — возможно, там оставлен какой-либо знак или сообщение, — или хотя бы пройти мимо — вдруг соратник погибшего увидит меня и что-то предпримет. План был скверен, почти безнадёжен — вход в квартиру наверняка закрыт в силу полицейского расследования, а соратники вряд ли сутками болтаются под её окнами, — но, если это письмо, столь дорого оцененное, с таким трудом добытое и почти доставленное, действительно важно и даже может изменить ход военных событий, то я буду не я, если не предприму сию попытку. И, в конце концов, две тысячи на дороге не валяются.

Франц поймал извозчика, и мы, под аккомпанемент его затейливой смеси немецкого и русского, отправились к месту назначения. День выдался сумрачным, серым, абсолютно ноябрьским, а когда мы вышли из экипажа, поднялся ветер, погнал по мостовой сырую листву, ударил в лица предзимним холодом. Франц заворчал, ругая петербургскую погоду, я слушала в пол-уха, дрожа то ли от стужи, то ли от волнения.

— Lass uns gehen, sie wohnen im zweiten Stock,³ — сказала я, приглашая Франца подняться.

Вошли в парадную, швейцар, которого в прошлый раз и вовсе не было, вопросил, куда мы направляемся.

— Ми идти zweiten Stock! — выступил Франц, надув и без того пухлые щёки.

— Моя знакомая, певица, э-э-э… мадам Жармо, живёт на втором этаже, в квартире номер шесть… или семь, не помню, — прощебетала я. — Erinnern Sie, Franz?

— Ich erinnere nicht,⁴ — честно признался Франц.

— Нет тут никаких певиц, мадам, — пробасил швейцар. — Верно, в другой парадной?

— Нет, в этой, на втором этаже. Я поднимусь, поднимусь… — щебетала я, строя глазки пространству.

— Подымайтесь, мадам, но в седьмой квартире проживают их высокородие господин Булдаков, а шестая ныне пустует. Там на прошлой неделе человека убили…

— Как убили? — ахнула я. — На самом деле убили? До смерти?

— А как ещё можно убить? Не до смерти, что ль, — усмехнулся швейцар.

Франц испуганно зачастил про опасность и осторожность.

— А можно… посмотреть? — закинула я удочку.

— Что посмотреть?

— Квартиру… где убили… так интересно!

— Какой там интерес. Пустая квартира, сударыня.

Я запустила умирающую от любопытства дурочку, вдруг забывшую о певице мадам Жармо. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним — худощавая полицейского чина в черном мундире.

— Вот она, эта дама, — сказал будочник, кивая в мою сторону.

— Вы поднимались в шестую квартиру, мадам? — обратился ко мне чин.

— Что случилось? — заворковала я. — Здесь живёт моя знакомая, мадам Жармо, а потом швейцар сказал, что там кого-то убили, вот мне и захотелось посмотреть…

— Вы есть Тихменева Елена Даниловна? — спросил чин.

— Да, это я. Как вы знаете? — спросила я, выходя из роли от испуга.

— Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны.

— Позвольте, почему? — возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа.

Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая.

— По подозрению в убийстве господина Камышина.

— В убийстве? Какая чушь! Что вы такое говорите?

— Was ist denn hier los?⁵ — вопросил Франц.

— Вы также следуйте за мной, — сказал ему чин.

У меня подкосились ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана — наихудшая.

— Вы — Елена Даниловна Тихменева? — спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры.

— Да, — подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом он меня уже спрашивал.

Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри.

— Ваше звание? — продолжил следователь.

— Девица, — сообщила я и, подумав, добавила: — Сирота, дочь обер-офицера Тихменева Данилы Гавриловича.

— Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом?

— Нет.

Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под круглых очков.

— Замечательно-с, — продолжил следователь. — Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину преступника и, следовательно, степень наказания.

— Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата.

— Но факты и улики говорят об обратном.

— Я ничего такого не совершала…

— Первого ноября сего года, в воскресенье, — монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, — вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева на углу Садовой и Гороховой. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам.

— Я не знаю никакого господина Камышина…

— Что в таком случае вы делали в его квартире?

— В его квартире?

— Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера.

Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей.

— Я приехала к певице, мадам Жармо, — пробормотала я.

— Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо.

— Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный.

— Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября.

— Отрицаю, — кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше.

— Знакомы ли вы со студентом Плетневым?

— Нет, не знакома.

— Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие.

Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было нелепо, но я всё же попыталась.

— Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? — уточнил следователь.

— Я… я не помню такого, — промямлила я.

— Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства?

— Нет, не помню и не выходила…

— Что ж, так и запишем-с.

Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу…

— Второе… — продолжил следователь. — Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это…

Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь.

— Вам знакома эта вещь?

— Нет, не знакома.

— А вот эти инициалы?

Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы Е.Т. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну.

— Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне?

— Это улика… Вы напрасно отрицаете, что это ваша вещь. Господин Штольнер подтвердил, что видел это зеркальце у вас и даже держал его в руках, разглядывая инициалы. Вот так-то, сударыня.

Ах, Франц, Франц! Неужели ты не мог соврать? Следователь смотрел на меня, будто поставил точку, пригвоздив к месту. Рассказать всю или часть правды? Признаться, зачем и почему я пришла на ту квартиру? Придумать что-то другое? Справиться с паникой, собраться с силами. Отрицать всё, даже очевидное…

— Я… я не помню, ничего не помню. Скажите, если кто-то убил этого… Камушина, то как?

Следователь уставился на меня, прищурив и без того узкие глаза. Секретарь же, напротив, округлил их, став похожим на прилизанного филина.

— Камышин, его звали Камышин, — сказал следователь. — Вы не помните, как убили его?

— Да, не помню, не знаю… потому что я его не убивала! Его зарезали? Задушили? Ударили?

Слёзы брызнули и потекли по щекам, хлынули потоком, словно во мне прорвалась лавина.

— Воды, подайте воды! — скомандовал следователь секретарю.

Тот, засуетившись, притащил пожелтевший графин и стакан такого же вида, плеснул в него воды. Я взяла стакан двумя руками, чтобы не расплескать воду. Больше всего мне хотелось выплеснуть её в лица, уставившиеся на меня, но я сделала глоток и вернула стакан, не поблагодарив.

Примечания

2

Где Вы были так долго, фройляйн Элен? Номер снят…

Большое спасибо. Переоденусь.

Я буду ждать, фройляйн Элен. (нем.)

3

Идемте, квартира на втором этаже. (нем.)

4

Вы помните, Франц?

Я не помню (нем.)

5

Что здесь происходит? (нем.)